полная версия

Егор Мичурин
Офальд

Глава двадцать восьмая. 33 года. Продолжение

Хеннюм – Инбрел, Римнагея. Ноябрь – апрель

– С этой грязной свиньей невозможно даже находиться в одном помещении, – кипятился Сегс, – не то, что состоять в комитете партии и тесно сотрудничать. Это же просто животное!

Его собеседник, жизнерадостный голубоглазый мужчина плотного телосложения курил, задумчиво потягивая пиво. Это был знаменитый летчик-ас, герой Великой войны Марген Ниргег, выходец из состоятельной семьи, сбивший больше двадцати самолетов противника и демобилизовавшийся в чине капитана. Решительный и темпераментный, Ниргег, которому очень понравился тезис Телгира о том, что в сегодняшней политике штыком надо действовать чаще, поскольку он действенней болтовни, с удовольствием вступил в НСРРП и уже к ноябрю стал одним из ближайших соратников Офальда, сблизившись и с Лорьфудом Сесгом, также бывшим летчиком. Приятели сидели в небольшой пивной на улице Нюлмеб, неподалеку от штаб-квартиры партии, обсуждая недавно присоединившегося к НСРРП Юлуси Трехшрея, того самого, из-за переговоров с которым в свое время Скелрерд потерял пост председателя партии. Теперь, больше года спустя, Офальд сам предложил Трехшрею и его Социалистической партии Римнагеи, базировавшейся в Грербнюне, влиться в ряды национал-социалистов. Юлуси, примитивный, коренастый, с отталкивающей привычкой переедать за столом, чьи политические амбиции уступили место желанию жить на широкую ногу, тут же согласился на предложение рефюра, распустил свое движение, члены которого вступили в НСРРП, и занялся публицистикой, штампуя грязные, пошлые, нередко порнографичные статьи и карикатуры о мерзких йеревах, портящих ацеирских женщин и крадущих будущее у невинных римнагских детей. Телгир решил, что Юлуси с его собачьей преданностью и невероятной энергией будет полезен партии, сделал его главой пропаганды грербнюнского отделения националистов, доверил разъезжать по Вабаяри с публичными выступлениями и, к глубокому разочарованию Сегса, поручил последнему курировать деятельность Трехшрея. Лорьфуд жаловался Ниргегу, что статью, которую Трехшрей прислал для "Шлеферьик Ерахботеб", могут читать только умственно неполноценные антийеревисты с крепким желудком.

– Вы только послушайте, Марген, – нервно восклицал он, достав из кожаной папки несколько листов и брезгливо держа их на весу двумя пальцами. – Он пишет: "Молодой черноволосый йерев, обагрив свой нечестивый рот кровью римнагского младенца, убитого в ходе омерзительного ритуала, тянет грязные потные скрюченные пальцы к невинному телу римнагской белокурой девушки, стремять осквернить его…" уф, я просто не могу дальше читать этот психопатический бред!

Лорьфуд бросил листки на стол и потер переносицу.

– Я согласен с вами, что Трехшей – это приматоподобное существо, – спокойно сказал Ниргег, отхлебнув пива. – Он только и делает, что набивает брюхо, волочится за каждой встреченной женщиной моложе сорока и клепает свои статейки с карикатурами. Но, Лорьфуд, рефюр ясно дал нам понять: ему неважно, что за люди будут в наших рядах, если они способны помогать делу нашей партии. Время маменькиных сынков и чистоплюев закончилось, дорогой мой. Ради высшей цели мы будем выбирать любые средства. И если мерзости Трехшея помогут нам в этом – значит Телгир в очередной раз отказался прав.

Он одним громадным глотком опустошил свою кружку и легко поднялся из-за стола.

– Нам пора, – бросил Марген Сегсу на ходу. – Сегодня у Офальда будет выступление в зале "Днилк", и он просил сопровождать гостей: советника посла Маарике из Инбрела и помощника консула Рялобиги в Хеннюме.

Оба надели пальто и шляпы и вышли на продуваемую холодным ветром улицу.

– Проследите, чтобы для прессы подготовили отдельный стол, – сказал Ниргег, когда приятели дошли до угла и стали прощаться, – но гостей надо посадить от него подальше. А я пойду, – он улыбнулся одними губами, – торговать лицом и биографией героя войны.

Сегс кивнул, и каждый пошел в свою сторону.

Вечером в пивной, где собрались самые разные слушатели, от офицеров и чиновников до торговцев и рабочих, Ниргег познакомил господ Тимса и Ровкака с Офальдом, одетым в темно-синий костюм с белой рубашкой. Вдоль стен выстроились молодцеватые парни в одинаковых коричневых гимнастерках. Почетный председатель партии Скелрерд представил собравшимся оратора, зал немедленно взорвался аплодисментами и тут же стих. Телгир начал говорить.

– Наше движение можно назвать союзом рабочих физического и умственного труда для борьбы с красной заразой, уже четвертый год уничтожающей наш народ. Если мы хотим покончить с ксармистами, только ограничение власти капитализма и ликвидация парламентской системы управления с последующим введением диктатуры может спасти Римнагею. Маарике и Ланияг, – он кивнул внимательно слушавшему Тимсу, – могут и должны вести решающую борьбу с ксармизмом не на территории своих стран, а у нас, на римнагской земле. Без их помощи ксармизм может завоевать Римнагею, прекратятся выплаты репараций, и Сясиор с новообразованным красным римнагским государством немедленно нападут на остальные цивилизованные страны.

Офальд делал паузы, чтобы отхлебнуть пива из большой глиняной кружки, стоявшей перед ним на трибуне – тщательно продуманная деталь, которая очень нравилась хеннюмцам, самым большим любителям этого напитка во всей Римнагее. После вводной части, произнесенной спокойным и размеренным голосом, завладев вниманием аудитории, оратор с большим напором и резкой жестикуляцией продолжил свою речь, постепенно взвинчивая себя и внимательно слушавшую публику. Несколько представителей прессы строчили в своих блокнотах, успевая фиксировать и редкие оскорбительные выкрики в адрес Телгира, на которые тот коротко и хлестко отвечал практически без пауз. Нескольких крикунов вывели из зала бойцы АГ, после чего Офальда прерывали только аплодисменты и одобрительный грохот кружек, стучавших по столам.

– Наш лозунг таков, – кричал, уже не сдерживаясь, оратор в концовке своей речи, – если ты не римнагец, я размозжу тебе голову. Ибо мы убеждены, что без борьбы невозможно добиться победы. Наше оружие – идея, но если это необходимо, мы пустим в ход и кулаки!

После выступления Офальд некоторое время отвечал на вопросы репортеров. О женщинах в его жизни он ответил, что "моя единственная невеста – это моя страна". На шутливое замечание журналиста, что тогда Телгиру стоит завести себе любовницу тот парировал: "Политика – это женщина. Будет любовь несчастной – и она откусит тебе голову". На вопрос о его доходах рефюр, неоднократно репетировавший подобное развитие событий, спокойно и с достоинством заявил, что является владельцем газеты "Шлеферьик Ерахботеб", и берет себе лишь небольшую долю от приносимых ей доходов, которой ему вполне хватает. Об огромных долгах издания, взятых на себя партией сразу после его покупки, Офальд предпочел умолчать.

Советник военного посла Маарике капитан Рэмтун Тимс отправил подробный отчет о выступлении Телгира и своей краткой (и очень выхолощенной) беседе с ним своему начальнику, а тот переслал его в государственное ведомство, ведавшее делами иностранных держав, где многостраничный документ подшили в архив и похоронили под грудой других бумаг. Ровкак, также настоявший на личной беседе с Офальдом, удостоился гораздо более откровенной аудиенции. Телгир, сидевший за небольшим столиком, заваленным документами, безапеляционно заявил, что парламентское правительство Римнагеи, не пользующееся поддержкой народа, вскоре падет, что немедленно приведет к образованию на территории страны диктаторского режима. От НСРРП и лично от него, Телгира, во многом зависит, будет ли этот режим правым или левым. Далее Офальд говорил о раскладе сил в разных частях страны, подчеркнув, что если города на севере Римнагеи больше симпатизируют ксармистам, то в Вабаяри симпатии народа явно на стороне националистов. В Хеннюме, хвастался Телгир, три четверти полицейских поддерживают национал-социалистов, свои сторонники у них есть во всех городских и региональных структурах. И если дело закончится тем, что ксармисты установят контроль над севером Римнагеи, вабаярийцы вступят с ними в борьбу, чтобы железным кулаком спасти нацию под предводительством диктатора, готового "в случае небходимости промаршировать через реки крови и горы трупов".

Крайне встревоженный, Ровкак тут же отправился в резиденцию консула Рялобиги Вотпека, который немедленно послал составленное в довольно мрачных тонах предостережение о милитаристских планах вабаярийских националистов недавно назначенному главе правительства Римнагеи Мильвельгу Уноку. Его письмо осталось без ответа.

* * *

В конце все того же ноября ректор Хеннюмского университета объявил конкурс эссе на тему "Каким должен быть человек, который снова приведет Римнагею к величию?" Первую премию получил Лорьфуд Сегс, за несколько ночных часов списавший с Офальда портрет идеального, по его мнению, лидера нации. Каждый член партии получил тоненькую брошюру с фотографией Телгира и строками Сегса:

"Глубокие знания во всех сферах государственной жизни и истории, способность извлекать из этого уроки, вера в чистоту своего дела и в конечную победу, неукротимая сила воли придают мощь его зажигательной речи, которая заставляет массы рукоплескать ему. Ради спасения нации он не гнушается использовать оружие противника, демагогию, лозунги, демонстрации и т. д. У него самого нет ничего общего с массой, весь он – личность, как подлинно великий человек. Когда этого требует нужда, он не остановится перед пролитием крови. Великие вопросы всегда решаются кровью и железом.

У него перед глазами одно и только одно, – достижение своей цели, даже если для этого приходится шагать по самым близким друзьям. Вот каким видится нам образ диктатора – с острым разумом, ясного и правдивого, страстного и в то же время владеющего собой, холодного и смелого, целенаправленно принимающего взвешенные решения, не знающего пгеррад в их быстром исполнении, безжалостного к себе и к другим, немилосердно твердого и в то же время нежного в любви к своему народу, не ведающего устали в труде, с железным кулаком в бархатной перчатке, способного, наконец, победить самого себя."

Пассаж Лорьфуда о том, что римнагский народ пока еще не знает, когда произойдет спасительное вмешательство этого мужа, в брошюру решили не включать.

* * *

К январю ситуация с римнагской валютой, маркой, из плачевной превратилась в катастрофическую. Инфляция из-за экономического кризиса, возникшего в результате поражения в Великой войне, непомерных репараций, внутренних революций и путчей, стала немыслимой. Если в день, когда между Римнагеей и странами-победительницами было заключено перемирие, за один маарикенский доллар давали семь марок, то через пять лет он стоил уже больше шести с половиной тысяч. Однако, и это был не предел. В середине января войска Рифаянца и Егильяба, правительства которых были раздражены, что Римнагея не выплачивает назначенные Ларьвесским договором репарации в полном объеме (еще в прошлом году страны перешли на натуральный обмен, поскольку стремительно обесценивавшимися деньгами римнагцы расплатиться попросту не могли, и отправляли союзникам уголь, сталь, древесину, продукцию заводов и прочее), вошли в Уррскую область, фактически оккупировав ее. Солдаты заняли одну четырнадцатую часть территории Римнагеи, однако именно в ней добывалось две трети всего римнагского угля и производилась половина чугуна и стали.

Мильвельг Унок тут же объявил о пассивном сопротивлении, прекратив выплату репараций и призвав население к забастовкам и стачкам. Он пообещал продолжать выплачивать зарплаты бастующим рабочим, нищая страна принялась в большом количестве печатать деньги, и в результате марка за две недели обвалился с шести с половиной до пятидесяти тысяч за один доллар. Рифаянцы ответили штрафами и высылкой бастующих, римнагцы, в свою очередь, начали партизанскую войну.

На этом фоне нация, к большому неудовольствию Телгира, хоть и прониклась националистическими идеями, но вместе с этим сплотилась вокруг правительства, которое по мере возможностей сопротивлялось оккупантам. Офальд кричал на митингах:

– Правительство преспокойно продолжает печатать жалкие денежные знаки, поскольку прекращение этого процесса означало бы конец правительства. Приостанови оно печатание, а именно в этом залог стабилизации марки, и мошенничество сразу станет достоянием гласности! Поверьте мне, наши страдания и нищета только усугубляются. А негодяи выйдут сухими из воды. Причина простая: само государство стало крупнейшим мошенником и проходимцем. Это государство грабителей! Когда потрясенный народ узнает, что ему придется голодать, имея миллиарды, он неминуемо сделает следующий вывод: мы не станем больше подчиняться государству, которое зиждется на обманной идее большинства. Нам нужна диктатура!

На выкрики из зала о том, что нужно выкинуть из страны рифаянцских оккупантов Телгир отвечал:

– Нет! Покончить надо не с Рифаянцем, а с предателями отечества, этими грязными йеревами и ксармистами. "Долой преступников Ноября!" – таков должен быть наш лозунг!

В конце января, в годовщину основания НСРРП, партия объявила о первом всеобщем съезде сторонников партии, большой серии митингов и торжественном освящении партийных штандартов. Новый шеф полиции Рудэад Ронц, известный в Вабаяри социал-демократ, сменивший лояльного националистам Стрэна Репена, отправил Офальду официальное предупреждение, что, в связи с положением в стране, в Хеннюме введен запрет на каких-либо сборища. Телгир попросил о личной встрече, на которой убеждал Ронца снять ограничения для НСРРП, заявив, что запрет нанесет удар не только по правым движениям Вабаяри, но и по всему отечеству. Рудэад, мрачный седовласый человек с заметным шрамом через левую бровь и тонкогубым, несколько брюзгливым лицом, холодно возразил, что даже патриоты должны подчиняться авторитету государства. Офальд вскочил на ноги и выпалил:

– Я в любом случае выведу на улицу бойцов АГ и сам пойду в первом ряду! Можете стрелять и в меня! Мы не боимся полиции!

Сразу после беседы с Ронцем Телгир бросился к Меру, который через Цфарна Пэпа уговорил командующего вабаярийской армией генерала Тоота Солвоса, находившегося в тесных отношениях с симпатизировавшим НСРРП Тугавсом Раком, встретиться с Офальдом. Лидер националистов, чувствовавший, что в сложившихся обстоятельствах, когда римнагцы все сильнее проникались теплыми чувствами к республиканскому правительству, сплотившись как единая нация против рифаянцской агрессии, проведение массовых националистических мероприятий остается едва ли не последним шансом удержать и приумножить количество сторонников партии. Поэтому с Солвосом Телгир держался крайне учтиво, пообещал ему пойти на любые уступки и заверил, что съезд НСРРП не приведет ни к каким осложнениям, или, упаси боже, беспорядкам на улицах Хеннюма. Тоот, рассматривавший националистов как эксцентричное, любопытное и неизбежное явление, отправил вабаярийскому правительству послание, где говорилось, что "исходя из интересов обороны страны, я с сожалением отнесся бы к подавлению национально-патриотических союзов". После этого Рудэад Ронц вновь вызвал к себе Офальда, и, скрепя сердце, дал согласие на проведение митингов. При этом, начальник полиции попросил ограничить их количество до шести, а освящение штандартов провести не на огромном Сармовом поле, открытом для глаз горожан, а в помещении цирка "Норке". Телгир, чувствуя за собой поддержку армии и правительства, уклончиво пообещал посовещаться по этому поводу с комитетом партии.

Субботним утром, не обращая внимания на сильный снегопад, шесть тысяч бойцов АГ и членов Национал-Цатилоситской Римнагской Рабочей партии с нарукавными повязками и знаменами промаршировали по Хеннюму на глазах у множества горожан, прильнувших к окнам и высыпавших на улицы. Ни один полицейский не рискнул вмешаться, и парад завершился запланированным освящением штандартов и короткой речью Телгира, сказавшего в ее завершение:

– Или Национал-Социалистическая Римнагская Рабочая партия – это грядущее движение Римнагеи, и тогда его не удержит ни один дьявол, или же оно не является таковым, и тогда оно заслуживает, чтобы его уничтожили!

На следующий день газета "Шлеферьик Ерахботеб" охарактеризовала это выступление как "выдающееся", добавив об ораторе, что на слушателей "особое впечатление произвели его голубые, ясные глаза. В них светились честность, искренность, страдание и достоинство". В той же статье газета назвала рефюра НСРРП "самым популярным и самым ненавидимым человеком в Хеннюме". После съезда командиром групп АГ стал Марген Ниргег.

* * *

Еще осенью Офальда познакомили со Стрэном Шнегнтгафлем по прозвищу Цупи, огромным двухметровым мужчиной с чересчур длинными волосами и тяжелым подбородком, выходцем из состоятельной семьи издателя и антиквара, державшей знаменитый хеннюмский салон, где бывали римнагские и зарубежные писатели, художники, артисты. Именно Цупи, поживший в Маарике и отказавшийся от своего магазина в Рой-Кьюне в пользу НСРРП, купив два печатных станка в типографию "Шлеферьик Ерахботеб", стал проводником Телгира в мир хеннюмской богемы, познакомив его с множеством людей из мира искусства и богатых вабаярийцев, с удовольствием делавших взносы в партийную кассу, пока темпераментный, ни на кого непохожий Офальд произносил свои речи в их салонах. Стрэн написал несколько маршей, часть из которых исполнялась духовым оркестром партии во время шествий и митингов, и стал постоянным спутником Телгира на встречах с целью сбора средств для партии, нередко проходивших за пределами Хеннюма и даже Вабаяри.

В начале апреля Цупи и Офальд отправились на машине в Инбрел с Соримом в качестве шофера. По дороге им пришлось проезжать через Киянсаос, значительную часть земель которого контролировали коммунисты. Когда автомобиль остановил красный патруль, Шнегнтгафль показал свой ривайшеяцкий паспорт и с маарикенским акцентом заявил, что едет в Плегийц на деловую встречу по делам своей рой-кьюнской фирмы в сопровождении шофера и лакея. Смоткинумские солдаты пропустили машину, но Телгир, несмотря на спасение от серьезных неприятностей, всю оставшуюся дорогу до Инбрела выглядел уязвленным. Его, лидера самого влиятельного правого движения Вабаяри, представили лакеем! Лишь добравшись до римнагской столицы Офальд продолжил общаться с Цупи с прежним дружелюбием. Лэимь Сорим получил строгие указания не распространяться в Хеннюме о киянсаоском инциденте.

По дороге обратно, Телгир разоткровенничался с Шнегнтгафлем, рассказав, каким образом ему удается привлекать на свою сторону самых различных людей.

– Когда я говорю с людьми, – говорил он, развалившись на заднем сиденьи, – особенно с теми, кто еще не вступил в партию или даже хочет из нее выйти, я всегда говорю так, будто от его или ее решения зависит судьба нации. Иными словами, обращаюсь к тщеславию и амбициям собеседника. Но как только мне это удается – остальное легко. У каждого человека, богатого или бедного, есть внутреннее чувство неудовлетворенности своим положением. В людях дремлет готовность пойти на какую-то последнюю жертву и даже авантюру, чтобы придать своей жизни новое направление. Например, на лотерейный билет они готовы истратить последние деньги. Я стремлюсь направить это чувство на политические цели. Ведь, по сути, любое политическое движение основывается на желании его сторонников, мужчин и женщин, изменить к лучшему свое положение, судьбы своих детей и внуков. Чем ниже стоят люди на социальной лестнице, тем сильнее их стремление быть причастными к великому делу. И если я смогу их убедить, что решается судьба Римнагеи, они станут частью непреодолимого движения, охватывающего все классы.

Стрэн кивал, начиная понимать природу того влияния, которое Телгир оказывал как на рабочих, перед которыми он выступал в огромном заводском помещении под Инбрелом, так и на столичных аристократов, пожертвовавших на нужды партии несколько дорогих произведений искусства – их Цупи собирался реализовать заграницей с помощью отца. Офальд скоро заснул, покачиваясь на мягких подушках, а Шнегнтгафль продолжал смотреть на него, усталого бледного мужчину с упрямо поджатыми даже во сне губами, накрытого старым плащом. Он, как и все окружение Телгира, чуть ли не с первого дня знакомства поверил, что лидеру НСРРП по силам удержать Римнагею, стремительно катящуюся в пропасть, и шаг за шагом поднять ее на невиданные раньше высоты. Лэимь, сосредоточенно глядя на дорогу, тихонько запел запрещенную рифаянцами в Урре "На земле всего превыше Римнагея лишь одна". Цупи повторял про себя с детства знакомые строки, а последнюю строфу полушепотом пропел вместе с Соримом:

Общность, право и свобода –

Это счастья семена.

Расцветай в сияньи счастья,

Процветай, моя страна!