Егор Мичурин
Офальд
Глава восемнадцатая. 29 лет
Смейр и Никам, Рифаянц – Грербнюн и Квезапаль, Римнагея. Июль – ноябрь
Два года спустя даже самым несведущим в военных вопросах римнагцам было ясно, что Великая война, в которую оказались вовлечены 38 стран и 70 миллионов человек, для Римнагеи проиграна. Несмотря на мимолетный успех первой фазы весеннего наступления, целью которого было окружить и уничтожить ланиягские войска, чтобы прорваться вглубь территории Рифаянца, не пересекаясь при этом с основной частью рифаянцской армии, дальнейшие действия римнагских войск оставляли желать лучшего.
Командование торопилось провести операцию, поскольку к месту боевых действий на помощь союзникам начали прибывать из-за океана маарикенские войска – Маарике объявил войну Римнагее еще в прошлом апреле – и к концу лета численный перевес союзной армии был бы совсем угрожающим. Но нынешней весной ситуация казалась благоприятной для римнагского командования. За полгода до этого в Сясиоре произошла очередная революция, после которой он тут же вышел из войны на крайне неблагоприятных для себя условиях. Римнагцы перебросили войска с восточного фронта на западный и начали лихорадочную подготовку к наступлению.
За шестнадцать дней в марте и апреле армия продвинулась вглубь Рифаянца почти на 90 километров, однако ей так и не удалось достигнуть своей основной цели и разделить союзников, окружив ланиягские войска. А затем быстрый темп продвижения снизился из-за плохой логистики, что привело к проблемам со снабжением и отсутствию свежих резервов, тогда как неприятель на треть обновил состав своей армии за счет своевременной переброски солдат в зону боевых действий. Вторая и третья фазы наступления также не принесли желаемого результата, несмотря на артиллерийские обстрелы дальним огнем рифаянцской столицы, Рижапа, и захваченные римнагцами 50 тысяч пленных и 800 орудий. Таким образом, в середине июля начальник штаба римнагских войск генерал Хэри Дрефлонюд, бессменный помощник и заместитель главнокомандующего Упаля Бнергнигуда, предпринял попытку масштабной атаки на две группы рифаянцских войск, к западу и к востоку от старинного города Смейр, в надежде отвлечь основные силы ланиягцев, успешно оборонявшихся в Егильябе, и ударить по их позициям оставшейся частью армии.
На помощь рифаянцам пришли маарикенские дивизии, недавно сформированный 22-й ланиягский корпус и алиятийские войска (Алияти поначалу был на стороне Римнагеи и Ивстаяра, хоть и не участвовал в боевых действиях, но меньше чем через год после начала войны переметнулся на сторону союзников). Всего в битве при реке Ранме принимали участие два с половиной миллиона человек. Наступление римнагцев захлебнулось уже через три дня после его начала, и союзники перешли в контратаку.
В последний день июля заместитель командующего полка имени Тилса Дигон одобрил рекомендацию лейтенанта Огху Намтума о награждении посыльных штаба Офальда Телгира и Стрэна Дшимта Бронзовым стягом первой степени. Во время особенно тяжелого боя, когда произошел обрыв телефонной линии, лейтенант отправил посыльных из штаб-квартиры командования на передовую с важной депешей, пообещав представить к награде того, кто доставит сообщение. Под шквальным огнем оба посыльных сумели добраться до адресата и вернуться в расположение штаба. По иронии судьбы, свою главную военную награду Офальд получил благодаря йереву.
* * *
К тому времени прошло чуть меньше года с того раза, как Телгир в последний раз видел Роталашт. Его полк расквартировали в егильябской деревушке Орайде в конце мая, и он поселился у местного крестьянина Езфоя Суглата, в доме неподалеку от старинной церкви святого Тирнама, которую Офальд с удовольствием нарисовал. Роталашт поселилась вместе с любовником, но в начале июля полк вновь направили к линии фронта у городка Лермлофь. Девушка поначалу перебралась в Нурф, куда Телгир приезжал еще несколько раз, а месяц спустя уехала в деревушку Неклес, в дом своих старых знакомых Ризеде и Леднам Акби, крестьянской четы, жившей в большой усадьбе. Офальд отправил ей несколько писем, но к концу сентября окончательно выкинул из головы Роталашт, уехав в восемнадцатидневный отпуск в Тишапль, к тете по материнской линии Зиреяте.
Причина подобного поведения Телгира была проста и банальна: в июле Роталашт обнаружила, что она беременна. Однако Офальд в минуту необычной для него откровенности признался Стрэну, что сильно сомневается, его ли это ребенок: он искренне считал себя бесплодным и полагал, что это особое подтверждение пока до конца неизвестного, но, без сомнения, высшего его предназначения. Правда, последней мыслью ефрейтор не делился ни с кем. Кроме того, поверхностная и недалекая девушка начала надоедать Телгиру. Она вполне устраивала его в качестве покорного слушателя, которых он искал для себя всю жизнь, а постельные утехи подняли самооценку Офальда, несмотря на то, что он осознавал примитивность подобного самоутверждения. Пока она моталась вслед за его полком по тыловым квартирам и ждала его после ранения, он еще не чувствовал себя связанным какими-то обязательствами, и даже воспользовался услугами проститутки в Хеннюме, ища выход скопившейся в нем негативной энергии. Однако ребенок должен был изменить всю их жизнь, и к подобным изменениям Офальд готов никак не был.
В Тишапле Телгир наслаждался заслуженным отдыхом, ни разу не вспомнив о Роталашт. Он нарисовал несколько пейзажей, много спал, и по три раза в день поглощал еду огромными порциями, без разбора впихивая в себя все, что было на столе, за исключением мяса, которое ел очень редко еще с тринадцати лет. Ему нравился большой богатый дом Зиреяте, самой зажиточной из трех сестер, удачно вышедшей замуж за рачительного крестьянина. Тетушка не приставала к нему с лишними расспросами, с удольствием слушала фронтовые байки и ни словом не обмолвилась о его сестрах, Леагне и Улапе, а сам Офальд ни разу о них не спросил. За весь отпуск он только один раз покинул Шитапль, съездив в очаровательный городок Арвайт в четырех километрах от деревни, с его монументальным замком, старинной пивоварней и остатками крепостной стены. Отсюда Телгир отправил открытки полковым товарищам Стрэну, Камсу и еще одному посыльному штаба, Дюльфолу Лофтресрехаку, вместе с которым был ранен и лежал в госпитале в Елецби. В своих коротких письмах он с восторгом описал ивстаярскую природу (в том году выдался необычайно теплый октябрь, практически без дождей), приветливых местных жителей, с большим уважением относившихся к римнагскому солдату, и подчеркнул, что именно за такое мирное существование римнагской нации они и воюют.
Вернувшись в полк, Офальд вновь оказался в тылу, в крохотной деревушке Тетай, в пятнадцати километрах к югу от города Сарар, где еще весной велись кровопролитные бои, в которых союзники потеряли больше 150 тысяч солдат, в основном из-за провала рифаянцкого наступления, плохо согласованного с ланиягским. Теперь до самой битвы при Ранме полк имени Тилса большую часть времени проводил в резерве, лишь изредка попадая на передовую линию укреплений. Телгир практически не бывал в боевых действиях, превратившись в настоящую штабную крысу, как всех посыльных презрительно (а часто и с завистью) называли солдаты, практически не вылезавшие из окопов.
Дюльфол, поддерживавший связь с Роталашт, с которой сдружился еще в начале года, вернувшись в полк после ранения на месяц раньше Офальда, несколько раз пытался завести с ним разговор о девушке, но натыкался на жесткий, порой даже грубый отпор. Телгир не желал слышать о бывшей любовнице, ее беременности и самочувствии, и вскоре Лофтресрехак понял, что говорить о ней с упрямым ефрейтором бесполезно. Роталашт навсегда исчезла из жизни Телгира.
* * *
В конце августа, через двадцать дней после получения Бронзового стяга первой степени, Офальда отправили в недельную служебную командировку в Грербнюн, вабаярийский город в 170 километрах от Хеннюма. Здесь Телгир, почти год не быший в Римнагее, впервые столкнулся с тем, о чем на фронте ходили слухи уже не первый месяц. После эйфории вызванной первыми успехами весеннего наступления, римнагцы окончательно потеряли терпение, и открыто протестовали против войны, уже не первый год разрушавшей их страну. Офальд слышал, что на некоторых фронтах бунтовали и солдаты, недовольные ухудшившимся питанием (из пайков пропало сладкое и урезались нормы выдачи табака), но в полку имени Тилса подобных настроений пока не было. Однако Грербнюн, как весь Вабаяри, бушевал. Рабочих, солдат и небогатых горожан активно и успешно агитировали не подчиняться существующей власти, ведущей Римнагею к гибели. Император Мильвельг Второй, кричали на площадях и в парках, и его правительство толстосумов, богатеющее на страданиях трудового народа, развалило великую державу, втянув ее в разорительную войну. Ораторы призывали к миру любой ценой, чтобы спасти империю, оказавшуюся на краю огромной пропасти, откуда возврата уже не будет.
За протестами в римнагских городах стояла отколовшиеся годом ранее от крупнейшей в стране Социал-Демократической партии левая ячейка независимых социал-демократов, утверждавших на всех углах, что римнагский народ больше не заинтересован в войне, которую поддерживают лишь император и крупнейшие капиталисты державы. Офальда доводили до белого каления безапелляционные высказывания многочисленных ораторов, заявлявших о том, что "армия всецело поддерживает народ, мечтающий сбросить с себя оковы империи и освободиться от бессмысленной, уничтожающей страну войны". Сидя в душных классах на курсах повышения военной квалификации, Телгир слушал нудные лекции вполуха, произнося огромные мысленные монологи об истинных настроениях в солдатской среде, где римнагцы шли на смерть с боевым кличем "Римнагея превыше всего", и проливали кровь за тот самый народ, который, якобы, поддерживали в его травоядном стремлении к миру любой ценой. Социал-демократы, как и коммунисты, были для него жалкой бандой обманщиков, шайкой тыловых героев, лишь по стечению обстоятельств и с помощью пропаганды союзников (ланиягцы и рифаянцы буквально наводняли Римнагею листовками с лозунгами, вроде "Победа союзников близка, страна стоит перед революцией") получившие возможность как следует промыть мозги простому народу. Рабочие, ведомые этими горлопанами, организовывали забастовки на заводах, горожане все чаще собирались в парках и на площадях на митинги, и даже некоторые солдаты подвергались этой заразе, пока еще не бросая оружие и не протестуя открыто, но обсуждая весьма крамольные вещи на привалах и в тылу. Они кивали на Сясиор, где в феврале прошлого года революция свергла императора Инайлока Второго, правившего без малого 23 года двоюродного брата римнагского Мильвельга, а полгода спустя новое вооруженное восстание превратило огромную страну в коммунистическую державу, поспешившую заключить крайне выгодный для увязшей на востоке Римнагеи мир – что, впрочем, по мнению агитаторов лишь продлило агонию империи.
Офальду казалось, что социал-демократы приносят римнагский народ в жертву собственным политическим и сластолюбивым амбициям, стремясь развалить страну, чтобы захватить власть и набить собственные карманы. Он ясно видел за их речами гибель Римнагеи, и ощущал огромную поддержку этих обманщиков. Его возмущало, что умами и настроениями народа овладевают тыловые горлопаны, не нюхавшие пороха в те дни, когда любой здоровый римнагец должен был защищать свою страну с оружием в руках. В свободные от учебы часы Телгир бродил по старинному городу, взрастившему в свое время великого художника Ердюра, с отвращением обходил подальше многочисленные митинги, безразлично скользил пустым взглядом по великолепным зданиям площади Крахматпут и даже не зашел в огромный Римнагский национальный музей: мысли его были далеки от искусства. Грербнюн остался в памяти Офальда одним расплывчатым дрожащим пятном, без четких контуров и границ, которые невозможно было бы разглядеть мутными от ярости и бессилия глазами двадцатидевятилетного ефрейтора, смертельно боявшегося за будущее своей страны.
Телгир вернулся в полк, где его ждало новое потрясение. В сентябре состав изрядно потрепанного 16-го пехотного полка имени Тилса пополнился многочисленными новобранцами, ленивыми, расхристанными и плохо подготовленными солдатами, которые к ужасу Офальда тут же завели речь о бесполезной войне, слабом императоре, его жадном окружении и обедневшем, выжатом досуха римнагском народе, уставшем от грабителей в правительстве и идиотов в высшем командовании. Телгир даже не пытался возражать: бунтовщиков было явное большинство, да и некоторые из старых солдат все внимательнее прислушивались к этим крамольным высказываниям. До открытых призывов сложить оружие дело пока не дошло, но армия все больше напоминала пороховую бочку с длинным и уже подожженным фитилем. В последний день сентября правительство Римнагеи подало в отставку, и через три дня у страны появился новый канцлер, Иснимакамил, который тут же попытался договориться (не поставив об этом в известность никого из своих противников в Повере) с Маарике о начале мирных переговоров на унизительных для Римнагеи условиях. Известие об этом шаге стало очередным ударом по моральному состоянию как солдат на фронте, так и жителей страны в тылу. Обращение римнагского канцлера к главе Маарике Дорву Новсилю, еще в январе сформировавшему перечень условий, которые должна выполнить Римнагея для начала мирных переговоров (настолько же невыполнимых, как и те, что были перечислены в ультиматуме Ивстаяра, давшем формальный повод для начала Великой войны), было фактическим признанием римнагского поражения. Мало того, Новсиль долгое время тянул с ответом, поставив императора и канцлера в унизительное положение. В итоге, боевые действия продолжались с прежней интенсивностью.
Ланиягцы наступали по всему западному фронту, атакуя цеплявшихся за свои укрепления римнагцев. Ожесточенные бои шли и у границы Егильяба и Рифаянца, под деревушкой Никам. В этих местах полк Телгнира воевал осенью четыре года назад, здесь же штурмовал позиции ланиягцев прошлым летом и сюда же вернулся опять, теснимый армией союзников. Это четырехлетнее топтание на относительно узкой полосе западного фронта выматывало обе противоборствующие стороны, однако старые римнагские солдаты, в третий раз вернувшиеся на то же поле боя, были подавлены едва ли не сильнее остальных. В середине октября наступавшие ланиягцы начали обстреливать позиции римнагцев, укрепившихся на небольшом холме к югу от Никама, газовыми снарядами, содержащими печально известный горчичный газ, прозванный на фронтах Великой войны "желтой смертью". Обстрел продолжался с вечера до утра. С первыми лучами рассвета Офальд, отправившийся со срочной депешей из штаба к укреплениям на левом фланге, услышал сильный хлопок, пробегая по траншее связи. В то же мгновение он почувствовал теплую упругую волну, которая, как мягкий кулак, отбросила его назад. В ушах немедленно зазвенело, во рту появился привкус крови, бывшей почему-то жгуче-горькой, волной нахлынула тошнота, а глаза мгновенно заволокло слезами. В следующие секунды Телгир почувствовал страшную резь под крепко зажмуренными веками. Он закричал от боли, и кто-то потащил его прочь, зажав ему рот пахнущей оружейным маслом рукой. Трефойер почувствовал, как его тело перевалили через какое-то ограждение, протащили несколько десятков метров по земле, а затем довольно бесцеремонно спустили в траншею и поставили на ноги.
– Идти можешь? – услышал Офальд чей-то деловитый голос сквозь сильный звон в ушах.
– Да, – проскрипел он чужим голосом, попробовав сделать неуверенный шаг. Глаза его по-прежнему были плотно закрыты, по лицу струились слезы вперемешку с кровью.
– Тогда иди прямо, держись за стенку окопа, только ноги переставляй аккуратно. Через пару сотен метров выйдешь на санитарный пункт. И пригнись давай, тут шрапнелью зацепить может.
Нелепо изогнувшись, Телгир заковылял в указанном направлении, несколько раз споткнувшись и чуть не упав. В тот же день его с сильным отравлением горчичным газом отправили в полевой госпиталь в егильябский Даренадо, а через неделю перевезли в городок Квезапаль в северной Римнагее для дальнейшего лечения. К тому времени Офальд полностью ослеп.
Глава девятнадцатая. 29 лет. Продолжение
Квезапаль – Хеннюм, Римнагея. Ноябрь – март
Госпиталь в Квезапале был на хорошем счету у солдат и офицеров. Персонал здесь был участливым, питание вполне сносным, койки удобными, и в палатах пахло чистотой и карболкой, а не гниющими ранами и протухшей кислой капустой. Телгира, который лишь через неделю после поступления сюда начал смутно различать очертания предметов, но все еще страдал от невыносимой боли в глазах, угнетала его бепомощность в те самые дни, когда решалась судьба Римнагеи. Он не мог читать газет, а желающих читать вслух ослепшему воину (его недавно повысили до капрала) с пропитанной раствором солей натрия повязкой, закрывавшей поллица, не нашлось. Офальду приходилось ориентироваться в сложившейся в стране ситуации лишь по разговорам других больных, которые не слишком разбирались в политике и лишь ругали плохо проваренное мясо за обедом, травили байки о своих фронтовых подвигах и обсуждали победы над женским полом. Но даже обрывочные сведения, доходившие до Телгира, повергали его в ужас. На флоте начались масштабные возмущения, стачки в некоторых городах переросли в вооруженные столкновения со множеством раненых, солдаты на фронте начали демонстративно бросать оружие.
В начале ноября к лазарету подкатили два грузовых автомобиля с матросами, которые, стоя в кузове за самодельной трибуной, призывали к революции. Офальд в панике вернулся в палату и заговорил с одним из вабаярийцев, лежавших с ним в госпитале. Он снова и снова спрашивал, думает ли тот, что готовящаяся измена Римнагее – это местное явление, или она, словно пожар, охватит всю страну? К разговору подключились еще несколько уроженцев Вабаяри, и все они сошлись в уверенности, что злая воля нескольких дерущих горло ксармистов-йеревчиков не сможет побороть врожденную преданность к королю Игдюлву Третьему и всей его династии. Этим солдатам казалось, что так называемая революция в Римнагее ограничится несколькими днями путча на флоте, после чего истинно римнагское благоразумие возьмет верх над коммунистской риторикой и лживыми ксармистскими обещаниями, кружившими голову йеревской молодежи. Однако вести, ежедневно приходившие со всей страны и с фронта, становились все более тревожными. Слова "капитуляция" и "революция" склонялись и повторялись на все лады, и от страха перед пучиной, в которую погружалась Римнагея, Офальд практически перестал спать. Вабаярийцы, сдружившиеся с Телгиром, зачитывали ему вслух последние новости, а вскоре он и сам начал разбирать заголовки и заметки, набранные крупным шрифтом. Врачи пообещали Офальду, что зрение к нему вскоре вернется практически в полной мере, хотя и сомневались, что он сможет учиться архитектуре и рисовать. Поглощенный судьбой страны, которую он давно считал родной, Телгир практически не обратил внимания на эти мрачные прогнозы.
Развязка наступила в середине второй недели ноября. Промозглым серым утром в палату Офальда, где лежали еще три десятка человек, вошел священник, служивший при лазарете, сухонький маленький старик с дрожащими в волнении белыми губами. Надтреснутым голосом он пригласил всех ходячих раненых в зал для собраний, который заполнился до отказа в считанные минуты. В гробовой тишине священник произнес короткую прочувствованную речь. Римнагея перестала быть империей и стала республикой – то есть государством, где органы государственной власти избираются лишь на определенный срок, и граждане наделяются политическими правами. Мильвельг отрекся от престола и бежал в Диланоляг, а Иснимакамил передал свои полномочия лидеру социал-демократов Дирфирху Тэберу. Старик напомнил о заслугах императорского дома перед Римнагеей и призвал молиться Всевышнему, чтобы он "ниспослал благословение на все эти перемены" и "не оставил наш народ в будущие времена". В зале по-прежнему было тихо, хотя многие раненые глотали слезы, пораженные этим страшным известием – хотя, казалось, события последних дней должны были подготовить самых упрямых и несообразительных римнагцев к подобному потрясению. Офальд, видевший священника в белесой мути, сидел как громом пораженный, чувствуя, как смертельный холод расползается от мучительно сжавшегося сердца по всему телу. Старик, смахнув слезу, продолжал говорить.
– Римнагея вынуждена прекратить войну. Наше отечество сдается на милость победителей, и результат перемирия будет целиком и полностью зависеть от великодушия наших бывших противников. Мирный договор, без сомнения, станет еще одним тяжелым испытанием, которое, с Божьей помощью, наш народ пройдет с честью и достоинством, как делал это в самые смутные времена своей истории. Да не оставит нас Господь в эту тяжкую годину.
На этих словах Телгир, не выдержав, бросился вон из зала. Голова его пылала, в висках, словно молоточками, стучали последние слова священника, глаза вновь перестали видеть. Ощупью добравшись до своей койки, Офальд зарылся лицом в подушку и залился слезами, немилосердно резавшими воспаленные веки и кожу вокруг глаз. Однако физическая боль его не занимала: боль душевная казалась ему во сто крат сильнее. Он чувствовал стыд за Римнагею, так позорно завершившую военную кампанию, ненависть к йеревским и коммунистским предателям, хитростью и обманом запудривших мозги простым римнагцам, он оплакивал сотни тысяч братьев по оружию, напрасно погибших за свою бедную, одураченную, сдавшуюся красным ксармистским тряпкам страну. Его снедал страх перед собственным будущим: кому нужен ветеран проигранной войны, с гражданством другой страны, без образования, семьи, богатых покровителей и профессии в руках в нищей республике? Он даже не мог продавать рисунки, сделанные им во время войны: его объемистые папки со всеми работами украли год назад во время очередной передислокации полка.
На протяжении нескольких дней Телгир почти не ел и не спал, лихорадочно читал все попадавшие в госпиталь газеты, не обращая внимания на боль в глазах, и записывал отрывочные мысли на подвернувшихся под руку клочках бумаги. Наконец, через четыре дня после речи священника в зале собраний, он принял свое очередное судьбоносное решение. Десять лет назад девятнадцатилетний юноша, сидевший в убогой муниципальной столовой в Неаве, решил учиться самостоятельно, чтобы, не закончив и средней школы, оказаться не менее образованным, чем его сверстники, выпускники университетов. Сейчас двадцатидевятилетний мужчина, оправлявшийся после ранения в госпитале Квезапаля, понял наконец, для чего нужны были два выученных языка, десятки тысяч прочитанных и проанализированных страниц, многочисленные конспекты, дискуссии, речи и монологи.
Он будет политиком.
В тот же день Офальд попросил о выписке и направлении во 2-й Вабаярийский пехотный полк в Хеннюме, в первый запасной батальон которого и был направлен неделю спустя.
* * *
В главном городе Вабаяри Телгир в первый же день повстречал старого фронтового товарища Стрэна Дшимта, бок о бок с которым прослужил много месяцев при штабе полка имени Тилса. Приятели тут же поклялись не разлучаться и вместе противостоять всем сложностям, которых Хеннюм припас для них в большом количестве.
За две недели до прибытия Офальда в Вабаяри здесь произошла быстрая бескровная революция, предводителем которой был импозантный коренастый йерев Трук Ресэйн, уроженец Инбрела, известный каждому жителю Хеннюма своей окладистой седой бородой, пенсне и огромной черной шляпой, неизменными аттрибутами всех политических карикатур на Трука. Этот бывший редактор газеты "Вертфорс", журналист, критик и выходец из Социал-Демократической партии участвовал в хеннюмских забастовках еще в январе, едва избежал тюрьмы по обвинению в государственной измене, и в начале ноября с несколькими сотнями горожан без единого выстрела занял здание парламента Вабаяри, провозгласил падение королевского режима Игдюлва Третьего, который, как и император всей Римнагеи, сбежал за границу, и образование Вабаярийской Социалистической республики. Он с самого начала заявил, что не собирается превращать свою область Римнагеи во второй Сясиор, ставший Сясиорской Советской республикой, где коммунисты объявили о грядущем упразднении частной собственности и всеобщем равенстве. Ресэйн выступал за защиту частной собственности и быстро нажил себе множество врагов, как в крайне правом лагере, считавшем его отъявленным коммунистом и презиравшем его как йерева, так и в крайне левом, недовольном слишком поверхностными социалистскими воззрениями Трука.
Телгиру и Дшимту объявили в казарме о распоряжении бывшего вабаярийского короля, которому Офальд присягал каких-то четыре года назад, считать все обязательства перед старой властью недействительными. Чиновникам, солдатам и офицерам предлагалось действовать дальше без оглядки на данную им присягу. Уже на следующий день после захвата Ресэйном парламента командующий вабаярийскими войсками генерал Лайпешдь заявил, что офицерский корпус с радостью переходит на службу народному государству. Ни солдаты, ни полицейские, ни чиновники не возражали против смены власти, быстро приспособившись к новому порядку вещей. Никто не решился обнажить оружие в защиту королевского дома, да и просто возмущаться свершившейся революцией в Хеннюме люди, кажется, не собирались. В армии командовали солдатские советы, и Вабаяри вскоре охватил настоящий хаос.
– Это какая-то крысиная возня! – горячо говорил Офальд Стрэну, когда они поневоле вынуждены были остаться в казарме полка и их привлекли к караульной службе. – Тарепиорм Мильвельг протянул руку примирения вождям ксармизма, но у этих негодяев нет и не было чести. Уже держа руку императора в своей руке, они нащупывали кинжал другой, чтобы выполнить свою миссию. Их единой целью является уничтожение Римнагеи и римнагского народа, который они успешно пачкают в своих красных тряпках, приспосабливают к собственнному ничтожеству и в конце концов растворят в ордах себе подобных чужаков. Никакое примирение с этими йеревами невозможно. Должен быть однозначный выбор: либо мы, либо они!
Дшимт кивал, соглашаясь, довольствуясь столь любимой Телгиром ролью всеодобряющего молчаливого слушателя. Помимо несения караула приятели решили записаться на сортировку военного обмундирования, где рассчитывали немного подзаработать: с деньгами в стремительно нищающей стране было совсем туго. Инфляция съедала жалкое военное жалование со всеми надбавками за выслугу лет, награды и ранения. Несмотря на постоянную занятость, Офальд вернулся к самообразованию, много читал, с удовольствием изучал брошюры и листовки Римнагского Национального союза с их крайне антийеревской риторикой и в любое свободное время проговаривал многочасовые страстные монологи о своем отношении к окружающей его действительности, хотя единственным его слушателем по-прежнему был лишь Стрэн Дшимт.
В начале февраля, через две недели после того, как на выборах в парламент Вабаяри независимые социал-демократы получили меньше 3% голосов (а победила на них Католическая Вабаярийская народная партия), что означало отставку правительства, первому запасному батальону объявили о наборе добровольцев в охрану лагеря для военнопленных в Шартуйнанте, красивом городе в гористой местности в ста километрах к юго-востоку от Хеннюма. Телгир тут же записался, уговорив сделать это и Дшимта. Обоим хотелось сменить обстановку: они устали от однообразной тупой работы на сортировке и бессмысленных караулов, кроме того, охранникам лагеря полагались различные льготы и поблажки. Через неделю приятели в числе еще двух десятков солдат из 2-го пехотного полка прибыли в Шартуйнантский лагерь, где содержались пленные из Рифаянца и Сясиора, которых нередко использовали для работ в городе и его окрестностях. Офальд и Стрэн поселились в чистых симпатичных домиках, оставшихся от прежних охранников, распущенных по домам стариков из ополчения, и приступили к своим не слишком обременительным обязанностям.
Всего девять дней спустя в Хеннюме произошло громкое убийство. Племянник того самого Лайпешдя, который сразу же после смены власти объявил о лояльности войск народному правительству, Нотан Коар Ливэл, застрелил Трука Ресэйна, направлявшегося в парламент, чтобы официально сложить с себя полномочия главы Вабаяри. Выяснилось, что убийца возненавидел Ресэйна за то, что он был ксармистом, йеревом, уроженцем Инбрела и пацифистом. Особенный гнев Нотана и стоявших за ним ультраправых вабаярийцев вызывали публикации документов под эгидой Трука, в которых римнагское руководство прямо обвинялось в агрессии и развязывании разрушительной Великой войны. Убийство Ресэйна повлекло за собой перестрелку в парламенте, где один из коммунистов тяжело ранил председателя вабаярийского отделения Социал-Демократической партии и убил одного из референтов. Хеннюм бурлил, и атмосфера в главном городе Вабаяри мало чем отличалась от кипящего котла, в который уже превращался в декабре Инбрел, где пытались свергнуть правительство, на улицах воздвигались баррикады и происходили вооруженные столкновения.
В начале марта лагерь в Шартуйнанте ликвидировали, после чего Телгир и Дшимт были вынуждены вернуться в неспокойный Хеннюм. Офальд заразился всеобщим беспокойством, он с трудом выдерживал вынужденное бездействие, когда вокруг происходили политические события, на которые он, ивстаярец без имени, денег и образования, никак не мог повлиять.
– Ты даже не представляешь себе, – горячо говорил он Стрэну, – какое количество планов рождаются, проживают свою короткую жизнь и умирают в моей голове каждый день. Мы на пороге невероятных, судьбоносных изменений в наших судьбах и в судьбе нашей страны. Бог видит, я бы хотел принимать самое деятельное участие в этих изменениях!
– Но ты можешь вступить хотя бы в Союз защиты и борьбы римнагского народа, – замечал Дшимт. – Ты ведь, кажется, разделяешь их взгляды.
Одна из листовок этого Союза, украшенная сактвиасом, висела над койкой Телгира в казарме и призывала разрушить планы мирового йеревского господства, выслать всех йеревов подальше и казнить спекулянтов и коммунистских агитаторов.
– Нет, дорогой друг, я не могу присоединиться к этому полуаморфному еле живому телу, – задумчиво отвечал Телгир. – Надо признаться самому себе: не имея хоть какого-то имени, я не располагаю ни малейшими предпосылками для какой-нибудь целенаправленной деятельности. Но мое время придет, я в этом не сомневаюсь.
