Егор Мичурин
Офальд
Часть II. Воевать
Глава четырнадцатая. 25 лет
Хеннюм, Римнагея – Рип, Егильяб. Июнь – декабрь
Привалившись к глинистой земляной стене окопа, укрепленной потемневшими деревянными подпорками, закутанный в шерстяное одеяло поверх шинели молодой мужчина с пышными усами с подкрученными вверх кончиками писал письмо, положив лист плотной бумаги на кожаный планшет, и чуть щурясь от неровного света переносной лампы с козырьком затемнения. Он иногда притоптывал ногами в только что вычищенных сапогах, дышал на руки и тер покрасневший от декабрьского морозного воздуха кончик носа. Из блиндажа с замаскированной под ствол гнилого дерева печной трубой высунулся невысокий, улыбчивый и круглолицый юноша с нежным пушком на щеках и такой же, как и у молодого мужчины трехполосной орденской ленточкой во второй сверху пуговичной петле.
– Офальд, ты чего здесь, на холоде? – весело, но негромко спросил он. – Иди в штаб, погреешься!
– Нет, спасибо, – ответил мужчина и рассеянно улыбнулся. – Допишу письмо и приду.
– Ну, как знаешь. Шнапс тебе все равно можно не предлагать, но печку мы потихонечку топим. Замерзнешь – приходи.
Круглолицый солдат скрылся в блиндаже, а ефрейтор 1-й роты 16-го Вабаярийского пехотного полка имени Тилса, посыльный штаба Офальд Телгир продолжил писать свое письмо.
"…и вчера я все-таки получил Бронзовый стяг. Это был самый счастливый день в моей жизни. Почти все мои товарищи, которые тоже заслужили его, погибли. Прошу Вас, дорогой господин Опп, сохранить газету, где написано о награждении. Мне хотелось бы, если Господь Бог оставит меня в живых, сохранить ее на память".
Телгир любовно погладил свою ленточку и мечтательно посмотрел на темное небо, обложенное низкими непроницаемыми тучами. Свет луны не пробивался через это плотное покрывало, звезд тоже не было видно, и мужчина с сожалением вернулся к своему письму, понимая, что еще немного, и он вконец продрогнет. Сильно передернувшись от холода, Офальд быстро дописал: "Я часто вспоминаю о Хеннюме и особенно о Вас, дорогой господин Опп… Иногда я так тоскую по дому. Буду заканчивать письмо и прошу прощения, дорогой господин Опп, что так долго не писал. Всему виной мой Бронзовый стяг". Телгир встал и с удовольствием потянулся, расправляя затекшие от долгого неподвижного сидения мышцы. Он чувствовал себя героем.
* * *
Теплым июньским вечером Офальд ворвался в гостиную Оппов, где Аблетэзи музицировала с младшей дочерью, играя простенький этюд Ричне в четыре руки, а Езфой с обоими сыновьями увлеченно клеил модель испанского фрегата.
– Вы слышали? – закричал Телгир с порога, забыв поздороваться, и быстро прошел в комнату. – Ивстаярского наследника престола Цфарна Дафирненда убили в Бесияре!
Все присутствующие замерли, глядя на молодого человека в мгновенно наступившей тишине. Даже дети не произнесли ни звука, видя в каком страшном возбуждении находился Телгир. Первым опомнился Езфой.
– Вы уверены, Офальд? Кто убил? Как? Это точно не несчастный случай?
Телгир резко мотнул головой. Из его груди вырывалось частое дыхание, глаза вылезли из орбит и немного косили, руки находились в постоянном движении.
– Я не знаю никаких подробностей. Но это точно убийство! – выпалил Офальд с нервическим смешком. – Я сейчас же бегу в кафе за вечерней газетой.
Он бросился к двери и обернулся.
– Попомните мои слова, герр Опп, это наверняка сделали несчастные римнагские студенты, которым осточертела эта мягкая отеческая рука, гладившая по шерстке всех славян моей несчастной родины. Они взяли в руки оружие и освободили римнагский народ от его внутреннего врага, который только и ждет удобного момента, чтобы окончательно задушить нашу нацию!
Езфой открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Телгир уже скрылся за дверью. Семейство Оппов осталось сидеть в тишине, обмениваясь полными ужаса взглядами. Наконец, Езфой встал, взял с вешалки шляпу и отправился вслед за постояльцем.
Через несколько дней выяснилась подоплека зверского убийства, от которого содрогнулась вся Повера. Пятидесятилетнего наследника вместе с его женой Фояси застрелили в самом центре бесиярской столицы, и Офальд долго разглагольствовал о высшем суде и неотвратимости возмездия.
– Это был удар, удар богини вечной справедливости и неизбежного воздаяния, присудившей смертельному врагу ивстаярских римнагцев гибель от пуль, которые он сам помогал отливать. Под его патронатом осуществлялась и навязывалась сверху славянизация Ивстаяра, принудительное удушение римнагцев – и что же? Вот она, месть непредсказуемой судьбы! Самый большой друг славян погиб под пулями славянских фанатиков!
Оппы кивали, соглашаясь. В течение месяца Телгир лихорадочно прочитывал все газеты, почти забросив работу, с удовольствем ходил на митинги и собрания, на которых многочисленные ораторы призывали к войне и сам не переставал говорить о грядущем противостоянии великих поверских держав, которое, судя по всему, должно было начаться с открытого конфликта между Ивстаярско-Гирявенской империей и Бесияром. Еще в начале июля Римнагея подтвердила, что будет поддерживать Ивстаяр всеми возможными способами. За Бесияром стоял могучий Сясиор, сильно проигрывавший союзу двух империй по количеству тяжелых орудий, но обладавший большой армией, ненамного уступавшей объединенному римнагско-ивстаярскому войску. Через месяц после убийства Ивстаяр, подталкиваемый Римнагеей, официально обвинил Бесияр в смерти Цфарна Дафирненда, и выдвинул заведомо невыполнимый ультиматум. В тот же день бесиярцы начали всеобщую мобилизацию, три дня спустя войска мобилизовал Ивстаяр, а в последний день июля – Сясиор. На сторону последнего встали Рифаянц и Ланияг.
Повера готовилась к Великой войне, и Телгир с огромным воодушевлением ждал ее, утверждая в многочисленных страстных монологах перед семейством Оппов и в любимом кафе, что пришла пора покончить с блоковой политикой, в результате которой великая Римнагея приковала себя к двойному трупу, Ивстаяро-Гирявенской империи, и этот неподъемный груз вскоре утащит весь начавший гнить союз на дно. В войне Офальд видел неминуемый распад соседнего государства и спасение Римнагеи от бессмысленных обязательств перед дряхлым Ивстаяром и управляющими им Грубгабсами, поборниками разлагающей римнагцев многонациональности и смешения крови. Телгир с пеной у рта доказывал, что лишь очищение огнем и мечом позволит Римнагской империи сбросить с себя оковы никому не нужного союза и ступить на чистый путь развития и величия, став главной державой Поверы и всего мира. Жертвы, неизбежные при таком повороте событий, он называл искупительными и спасительными. Слушателей обычно удивляла и забавляла горячность, с которой молодой человек высказывал свои идеи, размахивая руками и брызгая слюной. Длинная прядь темных волос намокала от пота над покатым лбом, усы воинственно топорщились, глаза горели, на бледных щеках проступали пятна лихорадочного румянца. Чета Оппов, привыкшая к подобному зрелищу, относилась к монологам Телгира, которые он нередко произносил в их гостиной, спокойно. Супруги редко спорили со своим эмоциональным жильцом, довольно часто соглашались с его тезисами, но воспринимали горячечные речи Офальда скорее, как развлечение, призванное скоротать тягучие летние вечера. Неподготовленные зрители в кафе бывало ввязывались с Телгиром в споры, однако его напор, невероятная убежденость в собственной правоте и настоящее умение опрокидывать оппонентов гигантским объемом информации, гипнотизируя их взглядом лихорадочно блестевших голубых глаз, сводили на нет все разгорающиеся дискуссии. Правда, чаще всего никто не рисковал задевать этого худощавого порывистого молодого человека, которого некоторые постоянные посетители кафе на углу улиц Слейшармяйх и Зетенире за глаза называли "психопатом" и "фанатиком" – проще было отвернуться и не слушать.
Римнагея вступила в Великую войну во второй день августа. Толпа, собравшаяся на хеннюмской площади Неслоапцод, горячо привестствовала офицера, зачитывавшего с монументальной лоджии в алиятском стиле официальное сообщение правительства страны об объявлении войны. Был там и Офальд, стоявший не в гуще толпы напротив возвышения между двумя львами, на котором стоял раскрасневшийся от крика офицер, а с правого края, у входа в церковь Нетирета, которую за два с половиной столетия до того построил предок нынешнего правителя Вабаяри Игдюлва Третьего, набожный католик, тезка убитого наследника престола по имени Дафирненд Яриме. Сейчас тысячи воодушевленных хеннюмцев, как и сотни тысяч их соплеменников по всей Римнагее приветствовали начало войны. Войны, как все они искренне верили, призванной смести с лица земли все существующие в старой Повере порядки и перекроить континент по-новому, возвеличить их тарепиормию и вознести ее на небывалые до того высоты, не снившиеся даже великому некралцу Скимарбу, собравшему разрозненные римнагские земли в единую державу четыре десятилетия назад. Офальд стоял среди этого людского моря, сорвав с головы шляпу, и кричал вместе со всеми, приветствуя каждое слово срывающего голос офицера. Он был невероятно счастлив, но смог облечь свои чувства в слова много позже, когда перед сном вышел из своей комнаты к Езфою Оппу, курившему трубку на скамеечке у дома.
– Вы знаете, сегодня великий день, – сказал осипшим от криков голосом Телгир после продолжительного молчания, когда они с квартирным хозяином долго смотрели в чистое звездное ночное небо, наслаждаясь тихим хеннюмским августовским вечером. – Не хочется огорчать вас, дорогой Езфой, но в ближайшие дни мне придется съехать из вашего чудесного дома.
Портной пристально посмотрел на молодого человека, однако ничего не сказал, и принялся разжигать потухшую трубку. После нескольких затяжек Опп спросил:
– Я так понимаю, вы собираетесь на войну, юноша?
– Да! – твердо ответил Телгир. – Весь последний месяц я только и мечтал об этом.
– Вы кажетесь очень уверенным в своем решении, однако я должен вас предостеречь. Война – это не только громкое бряцание хорошо начищенным и смазанным оружием. Война – это кровь, пот, слезы и боль, это огонь, который пожирает все живое без разбору, а в конце оказывается, что даже победители становятся проигравшими.
– Я понимаю, о чем вы, герр Опп, – нетерпеливо перебил Офальд. – Я готов ко всем лишениям и страданиям, которые могут выпасть на долю солдата, но я не могу, не имею права оставаться в стороне, когда вся Повера смотрит на начало избавления римнагской нации от нелепых союзнических оков и душащих ее народов, которым потворствуют наши грязные продавшиеся политики, а народ все еще слишком слеп, чтобы видеть, к чему могло бы привести дальнейшее погружение в эту трясину изворотливости и хитрости Грубгабсов, губящих свое государство и тянущих в болото вслед за ним и наше.
– Наше? – спросил Опп без малейшей иронии, но Телгир понял намек и вскочил на ноги.
– Я покинул Ивстаяр, в котором родился по божьей воле или прихоти, называйте как хотите, вполне осознанно, чтобы воссоединиться со своим народом и олицетворяющей его империей. Живя последний год здесь, в Хеннюме, я был несказанно счастлив, но сейчас, когда началась борьба, я должен действовать по своим убеждениям. Я не стыжусь признаться, что сегодня, услышав о вступлении Римнагеи в войну, я был в таком восторге, что упал на колени и от всего сердца возблагодарил небеса за то, что мне даровано счастье жить в такое время. Это не Ивстаяр защищает свои интересы в Бесияре, это Римнагея борется за свое существование, а римнагский народ – за свое выживание, свободу и будущее!
Езфой тоже встал и протянул Офальду руку.
– Вы настоящий патриот, юноша. Идите на войну и возвращайтесь с победой. Да пребудет с вами Бог.
* * *
На следующий день Телгир подал прошение на имя Игдюлва Третьего, короля Вабаяри, в котором, как гражданин Ивстаяра, просил позволения вступить в ряды вабаярийской армии. Ответ пришел удивительно быстро. Канцелярия кабинета министров уведомляла уроженца Анубару Офальда Телгира, что он может записаться в один из вабаярийских полков. Молодой человек выбрал 16-й резервный пехотный полк, и через две недели явился в расположение 6-го рекрутского запасного батальона. Здесь после довольно поверхностного обучения, занявшего семь недель, он дал присягу сначала королю Игдюлву Третьему, а потом и своему императору Цфарну Фиоси Грубгабсу, хоть и убеждал себя, что воевать будет не за Ивстаяр и его дряхлого правителя, и даже не за Игдюлва с его Вабаяри, а за весь римнагский народ и будущую великую поверскую державу. В 16-м пехотном полку было много студентов, и Телгир совершенно слился с ними, старательно изучая новую для него воинскую премудрость. В середине октября полк Офальда отправился на фронт.
* * *
Первое боевое крещение 16-й пехотный полк получил в двух днях похода от рифаянцского города Беур. После массированного обстрела в первый же день погиб полковник Тилс, после чего командование присвоило полку его имя. От Беура армия продвигалась вдоль границы Рифаянца и Егильяба осторожно, с частыми остановками из-за разрушенных мостов и развинченных железнодорожных путей. Несколько раз полк давал дорогу обозам и кавалерии, двигавшихся на юго-запад по направлению к линии фронта. Там шли бои с рифаянцскими и прибывшими им на подмогу ланиягскими солдатами. Перед привалами полк разделялся на роты, и каждая оборудовала себе укрытие от самолетов, но почти каждую ночь солдат поднимали по тревоге и гнали маршем вперед. Наконец, в первый день ноября после трехчасового ночного перехода 16-й полк имени Тилса вышел к позициям ланиягцев, окопавшихся в траншеях на западной оконечности огромного луга между двумя молодыми лесками. За траншеями стоял большой хутор, от которого шла широкая проселочная дорога, петлявшая между другими хуторами, сплошь занятыми неприятельскими солдатами.
Разбившись на взводы, полк Офальда засел в больших окопах, над которыми артиллерийская команда ночью врыла четыре орудия. Под свист шрапнели, срезавшей верхушки деревьев, Телгир вместе с остальными солдатами ждал команды "в атаку". Он сидел, пригнувшись, смотря прямо перед собой, с тупой покорностью ожидая, когда его пошлют на смерть, под часто стрекотавшие пулеметы ланиягцев. Страха ни у него, ни у его товарищей не было. Загрохотали орудия с обеих сторон, и передние траншеи на противоположной стороне луга заволокло дымом. Наконец офицеры дали команду "вперед!", и рассыпавшийся цепью полк бросился в атаку, не обращая внимания на свист пуль и разрывы шрапнели. Уже через несколько десятков шагов солдаты слева и справа от Офальда начали падать, пораженные неприятельским огнем, но он не замечал этого. Бежать, залечь в канаву, ползти, вскочить, бежать, залечь… Римнагцы четко выполняли команды командиров, приближаясь к траншеям. Наконец, Телгир, бежавший одним из первых не от излишней храбрости, а просто по инерции, спрыгнул с края длинной траншеи вниз, но ноги мягко спружинили, и Офальд, тело которого приготовилось было к долгому прыжку и твердому приземлению, упал, не удержав равновесие. Дно траншеи было устлано телами ланиягцев в мундирах цвета глины с темно-бордовыми пятнами в местах, куда попали осколки и пули. Несколько солдат из ребтегвюрмского полка, наступавшего правее и добравшегося до окопов раньше, деловито добивали раненых. У некоторых ланиягцев были оторваны руки и ноги, кто-то обезглавлен, а прямо у лица упавшего навзничь Офальда лежал солдат лет восемнадцати. Полуприкрытые глаза с веками в красных брызгах смотрели куда-то вниз, мундир сверху донизу пропитался кровью, а живот был распорот осколком снаряда так, что наружу вывалились внутренности. Кишечник и мочевой пузырь ланиягца опорожнились после непроизвольного сокращения мышц, от его подбитых ватой штанов и огромной раны пахло как из выгребной ямы, и Телгира вырвало прямо на эти красно-розовые петли, лохмотья кожи и темные комки внутренних органов, еще дымившихся в стылом осеннем воздухе. Он встал, пошатываясь от спазмов в желудке и утирая рот грязным после передвижения ползком по канаве рукавом, и тут же получил сильный тычок прикладом в спину, от которого упал на колени.
– Пригнись, олух! – зашипел унтер-офицер, рыжий детина с водянистыми глазами навыкате и огромным треугольным кадыком по имени Пепз. – Хочешь, чтобы тебя подстрелили как этих молодчиков?
Он кивнул на горы трупов в траншее.
– Будешь еще блевать – делай это сидя.
Пепз отвернулся и заорал, чтобы все приготовились к новой атаке: солдатам 16-го полка предстояло занять следующую линию окопов метрах в трехстах от их траншеи, над которой не прекращался настоящий железный град из пуль и шрапнели. Наконец, когда пушки римнагцев начали бить одна за другой прямо по окопам, а из них выскочили несколько десятков ланиягцев, взвод Офальда вместе с остальными вновь пошел в атаку, которая быстро превратилась в рукопашную. Тех солдат неприятеля, кто отказывался поднять руки и сдаться добровольно, римнагцы тут же приканчивали. После захвата четырех траншей, сдавшихся в плен согнали в кучу. Редит Цхе, поджарый, тонкокостный, аристократического вида майор лет сорока, руководивший атакой, внимательно осмотрел своих солдат острыми маленькими глазками, что-то прикинул, пошевелил огромными пшеничными усами и негромко сказал окружавшим его офицерам:
– Расстреляйте всех. Я не буду выделять солдат для конвоя.
Неруты быстро выстроили в каре своих лучших стрелков и через несколько минут все было кончено. Трупы римнагцы свалили в только что занятую траншею. Поредевший 16-й полк выбрался на большую дорогу и начал продвижение вперед, поминутно припадая к земле в придорожных канавах и отвечая огнем на частую стрельбу из окрестных хуторов, занятых ланиягцами. Выстрелы сливались в один бесконечный гул и римнагцы вынуждены были отступить в небольшую придорожную рощу. Майор отправил нескольких солдат за подкреплением, и в их число попал и Офальд. Они бежали, пригибаясь, к большому хутору за лугом, где оставался большой отряд ребтегвюрмгцев. По дороге Телгиру выстрелом оторвало рукав, а двух его товарищей ранило. Когда Офальд вернулся в рощицу с подкреплением, Цхе уже лежал на земле с простреленной грудью, вокруг лежало несколько десятков трупов, а уцелевшие солдаты, пригнувшись, укрывались за поваленными стволами деревьев. Офальд едва не споткнулся о тело унтер-офицера Пепза, которому осколком снаряда перебило шею и изуродовало лицо. Правый глаз Пепза вытек, порванная щека обнажила два ряда больших желтоватых зубов, на рыжих волосах запеклась кровь. На этот раз Телгиру удалось сдержать тошноту: за последние несколько часов он видел слишком много смертей, чтобы его потрясла еще одна. Офальд отвернулся от мертвого Пепза и ползком перебрался к левому краю рощицы, где командовал уцелевшими солдатами и прибывшим подкреплением невысокий тонкий молодой человек с тонкими усиками и звучным голосом, с наскоро перебинтованным плечом и глубокой царапиной на лбу.
Это был лейтенант Палито, правая рука Цхе, который взял на себя командование и повел римнагцев в атаку на хутора в обход открытого пространства, пройдя через лесок слева от дороги. Лишь после третьего штурма солдатам удалось опрокинуть неприятеля и занять первое здание. Через четыре часа измотанный 16-й полк, продвинувшись на сто метров, окопался у самой дороги и получил приказ удерживать позицию, ограничиваясь неожиданными для врага вылазками. Взвод Телгира, постоянно находившийся на линии атаки, потерял две трети состава, но общие потери полка были, по выражению Палито, "терпимыми": новоявленный командир не досчитался каждого десятого своего солдата.
Так проходила первая битва при егильябском городке Рипе, которую римнагские газеты позже назвали "Рипской резней младенцев": за первые двадцать дней здесь погибли больше сорока тысяч человек, большинство из которых были студентами. Все они попали на фронт в составе девяти только что образованных пехотных дивизий. Общие потери обеих сторон в гигантской человеческой мясорубке при Рипе доходили до 250 тысяч человек, а битва, продолжавшаяся чуть больше месяца, так и не выявила победителя. В конце ноября войска с обеих сторон окопались на занятых ими рубежах. Маневренная война стала позиционной.
Через три дня после своего первого боя перегруппировавшиеся римнагцы полка имени Тилса под командованием только что назначенного подполковника Тадрельгэнха выбили ланиягцев из окрестных хуторов и укреплений. С тех пор полк, негласно считавшийся у римнагского командования приносящим удачу, не покидал передовую. Сразу после сражения Офальда произвели в ефрейторы и назначили посыльным при штабе 16-го пехотного полка.
