Егор Мичурин
Офальд
Глава двадцать первая. 30 лет. Продолжение
Хеннюм, Римнагея. Июль – сентябрь
Усталый немолодой человек в военной форме потер красные глаза и покрутил головой, разминая шею. Кисти рук у него были небольшие, красивой формы, но пальцы пожелтели от табака, а ногти были обкусаны чуть ли не до мяса. Встряхнувшись, человек прищурился на тусклый свет настольной лампы, практически не разгонявшей сумрак в углах большого прокуренного кабинета с обшарпанными стенами и новенькой заваленной бумагами мебелью, и продолжил диктовать референту:
– Рассчитывать на регулярное поступление в пересыльный лагерь Дельхефль… записали? возвращающихся из плена военнослужащих. Обстановка в лагере в настоящий момент вызывает опа… нет, не так, давайте: не совсем благоприятна. Есть?
Референт, долговязый юноша с ярким, почти лиловым румянцем на щеках, закивал.
– Хорошо… Нам известно, что… Нет, лучше: поступают сведения, что возвращающиеся военнопленные, а также многие гражданские лица, находящиеся в Дельхефле… хотя переправьте-ка "лица" на "служащие", да. Так, находящиеся в Дельхефле, куда имеется свободный доступ, неблагонадежны. Записали? Теперь предписание: отправить к имеющейся в лагере охране – напишите-ка "охранной команде" – агитационную группу. В состав этой группы выделить нижепоименованных людей, прошедших обучение на курсах, организованных командованием вабаярийской группировки войск. Есть? Ниже не забудьте добавить список лейтенанта Манлена, он должен быть на вашем столе. Продолжим. Просьба учесть особое значение, придаваемое… нет, просто: учитывая особое значение, придаваемое заботе о бывших военнопленных, а также в интересах римнагской армии следует особо подчеркнуть необходимость и важность их… важность зачеркните, просто: необходимость их откомандирования в лагерь Дельхефль. Записали? Отлично, зачитывайте.
Пока референт зачитывал приказ ломким высоким голосом, майор Гепрар, начальник штаба четвертой римнагской армии, подавлявшей восстание в Хеннюме, расхаживал по своему кабинету. Он не спал больше суток: после ночной поездки в лагерь для военнопленных и утренним многочасовым совещанием в штабе последовала молниеносная командировка в городок Ухада в двадцати километрах от Хеннюма, где шло следствие по делу о расстреле красными сорока заложников по прямому указанию Форьхелэге, затем Гепрар отправился в инспекционную поездку по тряской дороге: неподалеку от деревушки Бренштагр силами сясиорских пленных строились новые казармы для местного гарнизона. Вернувшись в Хеннюм, йомар был вынужден поприсутствовать на приеме в городской администрации, где велеречиво благодарили римнагскую армию за ее "своевременное вмешательство в невообразимо трудные для Вабаяри времена", а потом отправился на новое совещание в штаб. Покончив со всеми этими делами, Гепрар занялся приказом о создании агиткоманды: инбрелское начальство очень беспокоилось об упаднических настроениях, царивших в стане десятков тысяч солдат, возвращавшихся из плена после окончания Великой войны. Только что был подписан унизительный многостраничный Ларьвесский мирный договор, по итогам которого Римнагея теряла колонии, несколько городов и территорий в Повере, обязывалась выплачивать непомерные репарации странам-победительницам, безоговорочно признавала независимость Ивстаяра, с которым неоднократно пыталась объединиться в ходе войны, и, самое главное, признавалась ответственной за развязывание Великой войны.
Гепрар дослушал до конца и утомленно вздохнул.
– Перепечатайте набело и принесите мне на подпись, – махнул он рукой референту. – И прихватите с собой отчеты о снабжении вабаярийских гарнизонов за последние два месяца. До этого времени прошу меня не беспокоить.
Молодой человек выскользнул за дверь и Гепрар опустился в удобное кресло. Он мог подремать целых полчаса.
* * *
Свежесозданная агитационная команда была призвана успокоить и вдохнуть новые надежды в потерявших веру в свое отечество деморализованных солдат, однако на деле, помимо этих благородных целей, вливала в них жажду мести и ненависть к врагам, причем от внешних неприятелей агитаторы быстро перешли к внутренним. Капрал Офальд Телгир вдохновенно приступил к своим новым обязанностям и быстро заслужил уважение новых сослуживцев и одобрение начальства. В штаб полетели лестные для эмоционального оратора характеристики: "увлекает слушателей в ходе выступлений и дискуссий", "умеет завладеть вниманием аудитории", "доводит людей до состояния восторга". Вскоре лектор уже разъежал по гарнизонам Хеннюма и его окрестностей. В своих речах Телгир нередко упирал на проблемы, из-за которых Римнагея, вместо того, чтобы в годы Великой войны сплотиться и уподобиться железному кулаку, бесстрашно громящему противника, была разъета изнутри ржавчиной и погрязла в стачках и революциях, спровоцированных ксармистскими негодяями и йеревскими коммунистами. Кроме того, Офальд всегда носил с собой текст Ларьвесского договора с собственными пометками и комментариями, цитируя и анализируя этот позорный для римнагцев документ чуть ли не в каждом своем выступлении. Один из пунктов особенно наполнял яростью Телгира, и он с бешеным темпераментом заражал негодованием и свою аудиторию, цитируя его наизусть: "Союзнические и примкнувшие к ним правительства заявляют, а Римнагея признает, что Римнагея и ее союзники, начавшие войну, несут ответственность за все потери и ущерб, понесенные союзническими и примкнувшими к ним правительствами вследствие Великой войны, навязанной им в результате агрессии Римнагеи и ее союзников".
После одного из выступлений Офальда, на котором присутствовал офицер штаба Кранф Ренцло, тот отправил донесение на имя Гепрара, в котором говорилось: "Телгир – прирожденный народный трибун, который своим фанатизмом и близостью к народу может побудить аудиторию к внимательному слушанию и размышлению". В распоряжении Офальда было двое солдат, помогавших носить и раздавать листовки, и капрал всего за два месяца агитационной работы стал довольно популярной в Хеннюмских военных кругах личностью, всюду появлявшейся со своей собственной свитой. Мало того, его назначили на пост "ответственного за просвещение", равный офицерскому (из-за чего Телгир тут же стал именовать себя "офицер по пропаганде"), в одном из хеннюмских полков, где он быстро завоевал сердца и умы солдат. Офальд остался жить в своей части, но теперь вместо общей казармы ему и его солдатам выделили отдельное помещение: крошечный покосившийся домик с крытой дранкой крышей и следами от пуль и шрапнели на стенах. Стентор, Тарним и Рекел были в восторге от нового статуса их кумира.
– Вы становитесь все более известным, Офальд, – говорил, чуть пришепетывая Тарним. – Идите к своей цели, теперь-то вам уже не сможет помешать красная солдатня и ее прихвостни.
– Вы совершенно правы, говоря, что борьба, а, следовательно, и война – это матерь всех вещей, – вторил ему Рекел. – Только в результате такой борьбы в римнагском народе сможет родиться победоносное движение, которое вновь возвысит его.
Телгир коротко кивал: его мысли уже были заняты предстоящим выступлением. После обязательных осанны и фимиама от своих поклонников он проверял на них новые тезисы.
– Во всей вселенной царит один только вечный отбор, в ходе которого сильнейший в конечном итоге приобретает право на жизнь, а слабейший погибает. История доказывает, что целые народы становились слабыми. Отбор всегда устраняет слабейшего, а сильного делает еще сильнее. Таким образом отдельные живые существа получают возможность развития. Это мировой порядок силы и мощи. Не существует мирового порядка слабости и подчинения, есть только судьба, которая заставляет подчиняться. Я убежден, что на позорном поражении в Великой войне не может закончиться история великого римнагского народа, разве что он сам откажется от своего будущего.
Все речи Офальда были пропитаны темой борьбы, силы, военной философии, победы и выживания. Он был глубоко убежден, что вся мировая история – это лишь квинтэссенция жестоких войн отдельных рас друг против друга, поражений слабейших и возвышений сильнейших из них. Будучи великолепным оратором, Телгир убеждал в этом десятки и сотни своих слушателей в Хеннюме и его окрестностях.
* * *
К сентябрю политическая жизнь в Вабаяри, напуганном недавними кровавыми событиями, била ключом. Только в Хеннюме зарегистрировались около полусотни различных партий и организаций, причем самые сильные и популярные из них исповедовали ультраправый паримнагизм и выступали против йеревов с коммунистами. Общество Лету, в вабаярийском отделении которого насчитывалось около двухсот последователей, титулованных и известных своими правыми взглядами аристократов, в своей программе прямо говорило: "йерев – наш смертельный враг, и с сегодняшнего дня мы начинаем действовать". Богатая организация (у Лету был свой отель, типография, несколько журналов и газет) оказывала содействие всем партиям и обществам, готовым бороться с йеревами. В начале сентября в Хеннюме прошел громкий судебный процесс: на скамье подсудимых оказались красные, организовывавшие и осуществлявшие расстрелы заложников в апреле и мае. Активисты Лету организовали несколько митингов с требованием самого жесткого приговора всем обвиняемым, а также написали весьма дерзкое письмо начальнику хеннюмской полиции, в котором обещали "беспрецедентные акции по всему городу", если хоть кого-то из членов организации посмеют задержать или арестовать. Приговор, на радость всем всем панримнагцам, вынесли смертный, и на следующий день казнили шестерых обвиняемых.
Из общества Лету, помимо многих прочих, выросла и Римнагская Рабочая партия (РРП), крошечная организация, насчитывавшая не больше трех-четырех десятков членов. Командование поручило Телгиру, который помимо ораторской деятельности по-прежнему занимался так называемой "сыскной работой" (то есть проверял солдат и офицеров на предмет симпатий и сотрудничества с красными, а также изучал все новые общества, куда вступали римнагские воины) проверить, что из себя представляет РРП. Армию очень интересовали любые новые партии, поскольку революция, прошедшая в Римнагее в прошлом ноябре, дала солдатам право вступать в политические партии, куда опытным агитаторам было несложно завлечь неопытных и наивных новобранцев. Командование завело целый отдел, который неустанно проверял, что происходит на собраниях, засылая туда своих агентов. Одним из них и стал Офальд.
Теплым сентябрьским вечером он переоделся в штатское – серый костюм с мягкой шляпой и тростью – и отправился в пивную на улице Нертерекш, неподалеку от средневековой стены, опоясывавшей старый Хеннюм. Телгир назвался капралом, указал в качестве места жительства адрес, по которому располагалась его часть, и со скучающим видом вошел в темное полуподвальное помещение. Большие арочные окна днем должны были давать достаточно света, но сейчас просторный зал был освещен довольно скудно. За тяжелыми столами сидели с четыре десятка человек, большая часть из которых по виду была ремесленниками. Среди остальных Офальд без труда распознал нескольких студентов, с пяток солдат и некоторых представителей интеллигенции, вроде учителей или врачей. Доклад делал тридцатишестилетний Фодгирт Дрефе, экономист, хорошо знакомый Телгиру по летним курсам, на которых тот читал лекции о мировых финансах и много говорил о проблеме "процентного ига". По его словам, национальный мировой биржевой и ссудный капитализм являлся попросту переродившимся ростовщичеством. Залогом роста римнагской экономики по мнению Дрефе было полное разделение национального хозяйства, которое ни в коем случае нельзя было давать на откуп иностранцам, и биржевой системы с ее кредитами и процентным рабством. Фодгирт утверждал, что ксармистская идеология готовит почву для полной диктатуры международного финансового консорциума йеревов.
Телгир в целом соглашался с тезисами Дрефе, но слышал их уже неоднократно, и потому практически не следил за его докладом, изучая публику и делая себе мысленные пометки для отчета командованию. Когда Фодгирт закончил говорить, Офальд собрался было уйти, посчитав Римнагскую Рабочую партию очередным мыльным пузырем, возникшим на фоне всеобщего политического ажиотажа, но тут неприметный рабочий с сухим изжелта-серым лицом, при усах и в очках, объявил, что сейчас начнется свободная дискуссия, и пригласил желающих выступить записаться в очередь. Слово взял некий седовласый мужчина довольно представительной внешности, представленный профессором Нуабамом. Скрипучим голосом этот человек начал плести, по мнению Телгира, несусветную чушь об отделении Вабаяри от Римнагеи и создании союза Ивстаяра и Вабаяри. Всего за два дня до этого вечера Офальд, продолжавший внимательно изучать свежую прессу, прочитал об очередном мирном соглашении, предусматривавшем окончательное разделение Ивстаяра и Гирявена, а также новых границах Пьолаша, только что образованного общего государства ехчей и ковалсов Ковалсехча и еще одной новой страны на карте Поверы – Сиюлягаво, – в которой теперь жили бесиярцы, осняивелцы и вартохцы. Каждому из этих новых государств бывшая Ивстаярско-Гирявенская тарепиормия отдала немалый кусок территории. Таким образом, Ивстаяр превратился в небольшую страну, потерявшую весь свой стратегический и промышленный потенциал. То, что профессор Нуабам предлагал Вабаяри соединиться с этим политическим трупом, вывело Телгира из себя, и он тут же записался в число участником дискуссии.
Когда пришло его время говорить, Офальд камня на камне не оставил от ученого мужа, который бежал из пивной еще до окончания страстной речи оратора. Завершив свое выступление и удостоившись настоящих оваций, Телгир направился к выходу. Уже за дверью его догнал один из присутствовавших на собрании рабочих, и впопыхах представившись, сунул Офальду какую-то брошюру. Это был Нотан Скелрерд, хромоногий слесарь, работавший где-то на на железной дороге. Телгир сухо поблагодарил, сунул книжечку в карман и отправился в казарму, где тут же лег спать, решив заняться отчетом о заседании РРП завтрашним утром.
Проснувшись довольно рано, Офальд вспомнил о брошюре, начал читать и, неожиданно для себя, проглотил книжечку, озаглавленную "Мое политическое пробуждение", в один присест. Это были рассуждения скверного писателя, написанные высокопарным, но косным языком, однако мысли, которые пытался выразить автор, оказались близки Телгиру. Скелрерд писал о создании политической партии, опирающейся на рабочий класс, и, в отличие от социал-демократов, избиравшей основной идеологией идеи национализма. Телгир размышлял о подобных вещах еще в Неаве, и проникся невольной симпатией к небольшой партии, идеолог которой рассуждал в правильном, как ему казалось, ключе, хоть и не умел облечь свои идеи в приемлемую форму. Офальд встал, оделся, за полчаса управился с отчетом и пошел в штаб, где получил задание от ответственного за пропаганду офицера Райма, назвавшего его "многоуважаемым господином Телгиром", подготовить программный документ с его мыслями об отношении к йеревам и национальному вопросу. Этим двум темам капрал посвящал львиную долю своих выступлений. Прямо в штабе окрыленный Офальд сел за работу над документом с кипой собственных заметок и конспектов, которые носил с собой в кожаном портфеле. Он писал: "Если опасность, которую йеревство представляет сегодня для нашего народа, выльется в его недвусмысленное отрицание со стороны большей части нашего народа, то причину этого отрицания следует искать не в ясном понимании осознанного или неосознанного планомерного пагубного влияния йеревов во всей их совокупности на нашу нацию. Благодаря тысячелетнему кровосмешению, часто осуществлявшемся в самом узком кругу, йеревы в целом лучше сохранили свою расу и свои особенности, чем многие другие народы, среди которых они жили. Таким образом, налицо факт, что среди нас живет не римнагская, а чужая раса, которая не хочет и не может пожертвовать своими расовыми особенностями, отказаться от своих чувств, мыслей и стремлений и которая тем не менее имеет в политическом плане те же права, что и мы. Разумный антийеревизм должен привести к планомерной законной борьбе и устранению привилегий для йеревов. Его конечной целью неизбежно должно стать полное удаление всех йеревов".
Прокорпев над этим заявлением несколько часов, Офальд отдал его Райму, получил несколько весьма лестных комплиментов и, довольный собой, отправился на собрание комсостава 41-го батальона. Вернувшись в казарму к вечеру, Телгир с удивлением обнаружил почтовую открытку на свое имя. Руководство РРП извещало капрала Офальда Телгира, что он принят в ряды Римнагской Рабочей партии и приглашало его на ближайшее заседание комитета, которое должно было состояться в пивной на улице Сенхшастрер, 48, в здании гостиницы "Небродаз".
Прочитав текст на открытке, Телгир не знал, смеяться ему или сердиться. Он не собирался вступать ни в какие существующие в Хеннюме партии, поскольку лелеял надежду о создании собственной. Кроме того, несмотря на присущее всем военным умение беспрекословно подчиняться приказам, он терпеть не мог, когда какие-либо решения, касающиеся лично его, принимались без его непосредственного участия или против воли. В те дни, когда к его мнению прислушивались сотни хеннюмских солдат, а непосредственное начальство ценило и уважало его позицию по многим политическим вопросам, и нередко просило предоставлять краткие конспекты его речей в качестве агитматериалов, Телгир слишком высоко ценил собственный статус и боялся лишиться его из-за какого-нибудь необдуманного поступка, например – вступления в крошечную, никому неизвестную партию. Офальд сел за колченогий стол и начал было составлять язвительный ответ, где называл свое вступление в РРП "самоуверенным и неприемлемым шагом руководства партии", но, написав всего пару строчек, передумал: Телгиру стало любопытно. Он порвал свой недописанный ответ, решив устно высказать, почему у него нет ни малейшего желания вступать в РРП, и в назначенный час вошел в небольшую боковую комнатку за полутемным залом бедно обставленной пивной. За столом при свете газовой лампы сидели четыре человека.
Часть III. Властвовать
Глава двадцать вторая. 30 лет. Окончание
Хеннюм, Римнагея. Сентябрь – февраль
– Добро пожаловать в Римнагскую Рабочую партию! – вскочил, приветливо улыбаясь, Нотан Скелрерд, и горячо пожал Офальду руку. – Меня вы уже знаете, я заместитель председателя партии и возглавляю РРП в Вабаяри.
Остальные трое оказались секретарем комитета, казначеем партии (их имен Телгир не запомнил) и главой РРП, журналистом Ларком Рерхаром, который и вел это заседание, больше похожее, по мнению Офальда, на общение членов жалкого кружка по интересам, игравших в политику. Комитет важно выразил вотум доверия секретарю, зачитал протокол последнего собрания, удостоверился, что в партийной кассе по-прежнему осталось семь с половиной марок и единогласно одобрил ответы Рерхара на письма из Инбрела и Лика. Телгир с нарастающим недоверием смотрел на этих плохо одетых людей, на убогую обстановку небольшой комнатки на задворках заштатной пивнушки, следил за тщательно выверенным и запротоколированным порядком заседания и не понимал, отчего комитет Римнагской Рабочей партии настолько уверен в большом будущем этого движения и в своем великом предназначении.
Возвращаясь домой и с удовольствием вдыхая прохладный ночной хеннюмский воздух, Офальд напряженно думал о своих дальнейших шагах. Стоит ли ему вступать в партию? Какие перспективы у этой жалкой горстки людей стать мощным движением, способным изменить Римнагею? С точки зрения холодной логики и разума он понимал, что шансов на подобное развитие событий у РРП крайне мало. С другой стороны, Телгир уже не сомневался в собственном даре убеждения и ораторском искусстве, он был полон желания действовать и сознавал, что, вступив в столь малочисленную партию на самом раннем этапе ее развития, он почти наверняка сразу станет одним из первых ее лиц, а вскоре и потеснит лидеров, слабого Скелрерда и тяготеющего к оккультной риторике Рерхара. Офальд хотел заниматься политикой, возглавляя мощное националистическое движение. Однако дорога к подобной цели не обещала быть простой, если вообще была проходима. Он не волновался о деньгах: последние месяцы с наблюдениями за обществом Лету научили Телгира, что привлечь на свою сторону богатых единомышленников дело нехитрое. Больше всего он беспокоился о своей беззвестности.
– Я по-прежнему принадлежу к безымянной толпе, – с горечью говорил он несколько дней назад Тарниму, заглянувшему в казарму, чтобы занести капралу очередную порцию книг. Тот бросился было возражать, но Офальд мрачно остановил его. – Не спорьте, Тарним. Я все еще один из миллиона, чья жизнь или смерть оставляет совершенно равнодушными даже их ближайших соседей.
Телгир остановился на мосту через реку Рази, напротив внушительного здания, которое король Вабаяри заложил семьдесят лет назад, желая построить роскошный университет для одаренных студентов, и задумчиво посмотрел на черную воду ленивой хеннюмской реки. Он был беден, но мог привести в партию нескольких богачей, которые обеспечили бы как его, так и его движение. У него не было образования, но он знал больше многих других благодаря самостоятельной работе над собой. Он не владел никакой профессией, но был переполнен идеями и энергией, готов к самым решительным действиям и не так давно вовсе перестал испытывать страх перед собственным будущим. Офальд повернулся и решительно зашагал к казарме, полный решимости принять предложение Скелрерда и вступить в Римнагскую Рабочую партию. Уже в субботу он получил вместо временного постоянный партийный билет и стал членом комитета РРП, ответственным за пропаганду.
* * *
Комитет Римнагской Рабочей партии, насчитывавший от шести до восьми человек и по-прежнему напоминавший небольшой дискуссионный клуб, собирался по средам. На субботу или воскресенье назначались собрания сторонников партии. Приглашения на эти вечера писали от руки или печатали на пишущей машинке сами члены комитета, но результаты были довольно жалкими. В начале октября Телгир лично отпечатал и раздал 80 таких приглашений. Собрание началось с задержкой в целый час, однако и тогда в зале, помимо участников комитета РРП, собралось не больше 15 человек. Тогда Офальд предложил потратить партийную кассу на объявление о следующем собрании в местной независимой газете, а также предложил выступить в роли докладчика, впервые после вступления в партию. За первое предложение члены комитета проголосовали единогласно, но со вторым категорически не согласился председатель РРП Ларк Рерхар.
– Я считаю это довольно рискованной затеей, – заявил он. – Первым лектором будет выступать профессор Кранскот, а Офальду, при всех его достоинствах организатора и ответственного за пропаганду, не хватит красноречия и ораторского мастерства, чтобы по-настоящему увлечь за собой публику и заставить ее присоединиться к нам.
– Но Телгир уже доказал своей речью во время дискуссии с герром Нуабамом, что он может заткнуть за пояс любого профессора, – возразил Скелрерд. – В конце концов, он говорит лучше многих из нас, если вообще не всех и каждого!
Вопрос был поставлен на голосование, и предложение Офальда приняли при одном голосе против и одном воздержавшемся. Субботнее собрание РРП проводила в малом зале старинной хеннюмской пивной "Хайфобосхур" на площади Цлальп, который вмещал около ста тридцати посетителей. Комитету партии это помещение казалось огромным, и ее лидер неоднократно высказал опасение, что полупустой зал произведет крайне невыгодное впечатление на пришедших и отпугнет их от дальнейшего участия в жизни РРП. Телгир, напротив, был уверен в магическом эффекте газетного объявления, и не ошибся. Субботним вечером в Малом зале "Хайфобосхура" собрались сто десять человек, и в семь часов профессор Кранскот начал свой доклад. По регламенту, установленному Рерхаром, он должен был говорить час – и уложился в пятьдесят минут, не успев наскучить публике и сорвав довольно бурные аплодисменты собравшихся. Затем на трибуну поднялся Офальд, которому отвели двадцать минут. Он произнес бурную, однако далекую от сумбура речь, обозначив целых четырнадцать тезисов, характеризовавших идеологию нового националистического движения, которым должна была стать Римнагская Рабочая партия. Главными из них были отказ от парламентарной системы управления с возвышением роли вождя, расовая чистота римнагского народа (здесь Телгир ввернул пассаж о недалеких тугодумах, которых хотят привить мопсам качества борзых), а также отказ от половинчатых мер и правила золотой середины: национализм по словам Офальда должен быть только крайне радикальным. Объективность докладчик приравнял к слабости и превознес до небес одержимость народных масс, совершавших революции, противопоставив ее научным идеям. В конце он пообещал в самом ближайшем времени переработать свои тезисы в настоящую программу партии.
Телгир говорил вместо двадцати минут больше получаса, и закончил свою речь призывом материально поддержать РРП, после чего, мокрый как крыса, спасавшаяся вплавь с тонущего корабля, сбежал с трибуны под настоящие овации собравшихся. Члены комитета партии восторженно приветствовали Офальда как настоящего героя, и даже Рерхар выдавил из себя улыбку и сказал несколько комплиментов оратору. В этот вечер Римнагской Рабочей партии удалось собрать около трехсот золотых марок пожертвований, львиную долю которых Телгир затребовал (и получил) в фонд отдела пропаганды.
Окрыленный успехом, Офальд с удвоенной силой принялся за подготовку следующих собраний. Двое солдат, выделенных ему командованием, с утра до вечера печатали и разносили воззвания РРП, снабжая листовками хеннюмские гарнизоны, а сам Телгир нередко рассказывал о партии, как об инструменте спасения римнагского народа и возвращения ему былого величия в своих агит-выступлениях под эгидой армии. В результате в РРП тоненьким ручейком потекли солдаты, кто из уважения к быстро завоевывавшему доверие в военных кругах Офальду, кто убежденный распространявшимися по гарнизонам воззваниями, кто просто из любопытства. Через неделю после выступления Телгира в "Хайфобосхуре" на собрание РРП в пивной "Реблэ" пришло полторы сотни слушателей, еще десять дней спустя в зале ресторана "Империя" в южной части города собралось более двухсот последователей партии.
Офальд настаивал, что партийные собрания в таком большом городе, как Хеннюм, насчитывавшем не меньше семисот тысяч жителей, следует проводить как можно чаще, но столкнулся с ожесточенным сопротивлением в комитете. Ларк Рерхар, тяготевший к оккультизму, проповедовавшемуся в обществе Лету, вообще был против излишней массовости, видя будущее партии в создании ядра из "избранных", к которому сами собой потянется народ. Он первым запротестовал, видя, что Телгир, закусив удила, собирается проводить партийные собрания чуть ли не по два раза в неделю. Второй человек в партии, Скелрерд, колебался, не желая предавать своего председателя, хоть и понимал, что путь Офальда приведет их к желанной цели – полноценному масштабному националистическому движению – гораздо быстрее. Остальные члены комитета попросту боялись: почти по всей Римнагее, где коммунисты и ксармисты были еще очень сильны, мало кто рисковал обращаться к народным массам с националистической риторикой, несмотря на большое количество возникавших тут и там ультраправых движений. Любое массовое собрание вполне могло закончиться массовой дракой. Коммунисты умело запугивали ораторов, после чего те отказывались выступать на собраниях, и комитет РРП опасался, что первое же серьезное столкновение с ксармистами во время очередного партийного заседания настолько отпугнет слушателей, что погибнет все движение. Лишь с огромным трудом и с перевесом в один голос Телгиру удалось убедить комитет продолжать созывать массовые собрания с необходимой ему частотой. У входа в помещение, где проводились эти встречи, всегда дежурили несколько крепких последователей РРП, которым не раз приходилось спускать с лестницы коммунистов, пытавшихся сорвать собрание.
В середине декабря в главный зал ресторана "Империя", где проходило заседание Римнагской Рабочей партии, пришли больше четырехсот человек. Офальд разработал основную концепцию воззваний и прокламаций, распространявшихся по Хеннюму: небольшое количество пунктов, отказ от цветистых оборотов, короткие и жесткие фразы, написанные понятным, чуть ли не площадным языком. У РРП, ставшей первой партией, бравшей плату за вход на собственные собрания, появилось достаточно средств, чтобы печатать собственные плакаты, которые развешивались на городских улицах. Комитет выбрал для них красный цвет, очень возмущавший ксармистов и сторонников левых рабочих движений. Полиция Хеннюма нередко срывала плакаты под предлогом "помехи уличному движению", но они появлялись вновь и вновь: одной из главных своих целей партия видела оздоровление нации, и прежде всего многотысячной рабочей среды, "запутавшейся в интригах йеревов и коммунистов", как заявлял на заседаниях комитета Телгир. К концу года к РРП присоединились два новых человека, тут же ставшие верными соратниками Офальда, горячими сторонниками нового движения и мгновенно стали его ключевыми фигурами.
* * *
Быстро полнеющий невысокий капитан Стрэн Мер, радикал с изуродованным шрамами лицом, маленькими, вечно прищуренными глазками и быстро красневшей от любых эмоций бычьей шеей, был чрезвычайно полезен партии из-за своих связей в действующей армии. Он участвовал в боях за освобождение Вабаяри от красных под руководством возглавлявшего добровольческий корпус полковника Цфарна Пэпа, впоследствии переформированный в 21-ю охранную бригаду. Пэпу частично подчинялись полиция, пожарные команды и инженерные войска округа. Мер служил при штабе, был на короткой ноге с Цфарном, и пользовался большим уважением кадровых военных Хеннюма. Вопреки Ларьвесскому договору, согласно которому на Римнагею наложили строгие ограничения по численности действующей армии и количеству вооружений, Стрэн, пользуясь неразберихой после войны и двух революций, еще в начале осени приступил к созданию вабаярийского вооруженного добровольческого ополчения и строго засекреченных огромных складов оружия, с согласия и под присмотром Пэпа. Мер, несмотря на офицерское звание, был выходцем из низов, и считал, что мощное националистическое римнагское движение может существовать только при безоговорочной поддержке низших классов. Он увлекался политикой, был знаком с многими лидерами ультраправых вабаярийских партий, ненавидел социал-демократов, коммунистов и творцов прошлогодней республиканской революции. Благодаря Стрэну в партию потянулись бывшие военные и бойцы его добровольческого ополчения, а его связи в полиции и даже в вабаярийском правительстве делали РРП практически безнаказанной даже когда ее ораторы на собраниях призывали к свержению республики или вооруженным столкновениям к ксармистами – в Инбреле подобная риторика привела бы к немедленным арестам и уничтожению партии. Мало того, в Хеннюме смотрели сквозь пальцы даже на личную жизнь Стрэна, который практически не скрывал своей гомосексуальности.
