Егор Мичурин
Офальд
Сактвиас, символ, известный еще с глубокой древности, Офальд впервые встретил в трудах Довига Тилса, ивстаярского поэта и оккультиста, сторонника Ершнере и Реюгэла, одним из первых высказавшего идею о божественном происхождении римнагского народа, который, по его мнению, принадлежал к высшей ацеирской расе, зародившейся среди северных льдов много сотен лет назад и заселившей Римнагею. В статьях и книгах Тилса честные и духовно богатые ацеиры, светловолосые голубоглазые гиганты с правильным чертами лица, выгодно отличались от приземистых, носатых, черноволосых, подлых и хитрых йеревов. Первые, с их символом сактвиасом, напоминавшем крест с перпендикулярными ответвлениями на его концах, были образцом для подражания и квинтэссенцией всего того лучшего, что можно было найти в человечестве. Вторые, с их звездой, составленной из двух треугольников, становились воплощением всех людских пороков. Несмотря на явный примитивизм подобного сравнения, у него в Римнагее было множество сторонников, как среди политиков и общественных деятелей, так и среди простого народа. Сактвиас избирали своим символом ячейки панримнагцев в Ивстаяре, а теперь сразу несколько небольших объединений в самой Римнагее украшали им свои брошюры, листовки и воззвания. Телгир, верный своему принципу собирать по крупицам все, что могло бы ему пригодиться в его предполагаемой карьере политика, отмечал для себя строгую привлекательность и общее выражение силы, таящиеся в сактвиасе. Его мозаика из множества сведений об истории, психологии, политике, оккультизме, антропологии и мифологии становилась все более полной, благодаря невероятной памяти этого самоучки и умению сопоставлять и анализировать факты, тщательно отбирать и соединять самые разнообразные знания. Он и сам не знал, что пригодится ему впоследствии, но рачительно собирал знания о символизме сактвиаса у Тилса, коротком и хлестком приветствии ершнерианцев "айльх", идеях тотального избавления от чужеземцев Рэюгела и предложении Ори метить всех бродяг татуировкой с номером на предплечье. При этом Офальд прекрасно осознавал, что он и на этом пути так и останется всего лишь копировальщиком, точно таким же ремесленником, каким он был, перерисовывая открытки в Неаве. Он сознательно выбрал этот путь, накапливая знания, внимательно отслеживая реакцию различных групп населения на все происходящее в Хеннюме, аккумулируя все увиденное, услышанное и прочитанное в своих мысленных конспектах, вырывавшихся наружу в виде монологов, бессменным слушателем которых оставался Стрэн Дшимт. Телгир искренне ненавидел всех смоткинумских ораторов и агитаторов, перевернувших всю Римнагею за каких-то несколько месяцев, откровенно и не скрываясь называя их кучкой йеревских негодяев, однако втайне понимал, что, если он хочет стать по-настоящему успешным политиком, он должен пойти их дорогой и повторить их успех с шумными обещаниями, логическими выводами, построенными на отлично продуманной идеологии, убедительной риторикой, красивой символикой, хлесткими злыми тезисами и великолепной уверенностью в себе и своих утверждениях. Политические платформы "негодяев" и Телгира были диаметрально противоположными, однако средства для достижения их целей не должны были отличаться практически ни в чем.
Офальд по-прежнему, как и в Неаве, старался быть в курсе всего происходившего в Вабаяри, Римнагее и вообще во всей Повере. Он читал множество газет и журналов, в свободное от дежурств время присутствовал на митингах, внимательно прислушивался к дискуссиям и спорам, увлеченно проглатывал любые печатные издания, от скверных оттисков воззваний к истинным патриотам Римнагеи за авторством малочисленных ультраправых вабаярийских диссидентов, до многостраничных брошюр на глянцевой бумаге, издававшихся на деньги йеревских финансистов, поддерживавших ксармистскую риторику.
Бурная политическая жизнь в Хеннюме, за которой пристально наблюдал Телгир, к концу марта превратилась в настоящий парад недовольства и неуверенности, которые выказывали абсолютно все партии и политические течения Вабаяри, от Крестьянского союза до социал-демократов. В конце концов, по следам Гирявена, отделившегося от Ивстаяра еще прошлой осенью и ставшем комммунистическим в марте, так называемые "народные представители" после выступления нескольких сясиорцев, прибывших в Хеннюм поддержать коммунистов, в начале апреля объявили Вабаяри советской республикой. Произошедший неделю спустя путч, во время которого несколько десятков бойцов из оккультного общества Лету, названных по имени легендарной северной страны, откуда, как они верили, произошли ацеиры, попытались сместить действующую вотескую власть, потерпел неудачу. Нелепой Вабаярийской коммунистической республике неожиданно помогло военизированное крыло независимых социал-демократов, после чего Хеннюм вновь объявил себя красным. У города появился комендант, матрос Трук Форьхелэге, ставленник сясиорских коммунистов, которому едва исполнился 21 год.
* * *
На следующий день после путча Офальд и Стрэн после дежурства отправились в пивную неподалеку от площади Лацпирамен, где традиционно собирались члены Лету, правые активисты и другие противники ксармистов и коммунистов. Когда приятели вошли в полутемный просторный зал с длинными деревянными столами, в самом разгаре был стихийный митинг. Сев за один из столов неподалеку от вызвышения для ораторов, Телгир и Дшимт огляделись. Выступавшего молодого человека, плохо выбритого невысокого хеннюмца с редкими зубами и высоким лбом, слушали невнимательно. Молодой человек часто повторялся, суетливо потирал потные руки, говорил с сильным инбрелским акцентом, передергивал плечами и вообще, как довольно громко сказал Офальду и Стрэну их сосед, плотный мужчина средних лет с красным лицом и сизым носом, "жевал кашу из своего же дерьма". Оратор приступил было к особенно заковыристому пассажу, запутался, замекал, и слушатели застучали кружками по столам, требуя, чтобы тот замолчал и ушел с трибуны. Дшимт повернулся к приятелю и вдруг увидел, как тот подобрался, словно пантера перед прыжком. Губы Телгира сжались в тонкую линию, глаза загорелись, усы встопорщились черной щеточкой. Он вскочил, смахнув на пол фуражку, и, даже не заметив этого, вылетел на трибуну.
Публика встретила нового оратора прохладно, но это не смутило Офальда, заложившего левую руку за спину, и начавшего говорить размеренными короткими фразами, отсекая каждый свой тезис сжатой в кулак правой рукой. Голос Телгира менялся, переходя от вкрадчивого почти мурлыкающего баритона к хриплому пронзительному тенору. Уже через минуту все присутствовавшие в пивной обратились в слух, а речь говорившего полилась более плавно, но от этого не менее страстно.
– Убийство Ресэйна, – говорил Офальд, – лишь ускорило течение событий. Вместо плавного выдавливания с политической сцены Вабаяри этого недоправительства слабых социал-демократов, которое несомненно исчезло бы с лица земли с течением времени, мы получили советскую диктатуру, вернее сказать, засилье красных йеревов. Организаторы этой гнусности называют себя патриотами – хотя на самом деле они столкнули с рельсов лишь набиравший ход поезд настоящей римнагской власти. Где мы оказались сейчас? В переполненном ксармистским отродьем Хеннюме, опоганенной красными выродками колыбели римнагской цивилизации. Они уже празднуют свою йеревскую победу, они запрещают нам выходить на улицы после восьми вечера, забирают у хеннюмских детей молоко, чтобы отдать его своим коммунистским солдатам, они под ярлыком конфискации на нужды республики обворовывают самых богатых и добропорядочных римнагцев, чтобы нацепить на своих прокуренных шлюх с их красными платками на головах наши фамильные драгоценности, веками передававшиеся от матери к дочери и от сына к отцу. Они надпечатывают свои символы на наших старых банкнотах и не понимают, что вся эта советская грязь – не более чем крошечная надпечатка на одном-единственном листе многотомной истории великой римнагской нации, которая вот-вот сметет их без остатка, не оставив даже пепла от их красных знамен и звука от их напыщенных лживых речей!
Телгир говорил больше сорока минут, и его не прервали ни разу. Когда он закончил, все полсотни человек, находившиеся в пивной, вскочили на ноги и зааплодировали. Среди них был изумленный Стрэн Дшимт, впервые видевший своего старого боевого товарища во время публичного – да еще и такого успешного! – выступления. Офальд сошел с трибуны под несмолкаемые грохот аплодисментов. Его лицо порозовело, губы растягивались в блаженной улыбке, глаза чуть-чуть косили. Собравшиеся в пивной сгрудились вокруг оратора, хлопали его по плечу, пожимали руку, предлагали угостить пивом, и никто из них не заметил, как быстро выскользнул за дверь невысокий стройный молодой человек с аккуратным пробором и тонкими светлыми усиками, слушавший Телгира с большим вниманием и сидевший в самом дальнем углу пивной.
Глава двадцатая. 30 лет
Хеннюм, Римнагея. Апрель – июль
Через неделю после своего тридцатилетия, ясным воскресным утром Офальд проснулся от грубого стука в дверь казармы. Он снова работал допоздна, читая интереснейший с его точки зрения труд некоего герра Фрусхина о предполагаемом влиянии ацеирской крови на потомство чужеземцев и конспектируя самые острые места. Эту книгу, изданную благодаря сбору средств, организованному обществом Лету, передал Телгиру один из слушавших его в пивной две недели назад вабаярийцев, отставной военный по имени Стентор, зазывавший Офальда и Стрэна немедленно присоединиться к обществу. Книгу Телгир взял, но связывать себя каким бы то ни было обязательствами пока не спешил. Он неожиданно для себя обрел пару десятков единомышленников, разделявших его взгляды, среди которых даже были три-четыре его горячих поклонника. Теперь Офальд точно знал, что он способен убеждать и вести за собой людей, пусть это пока еще всего лишь двадцать завсегдатаев небольшой пивной в центре Хеннюма. Однако, как и куда приложить свои новообретенные умения Телгир все еще не решил. В Вабаяри дело дошло уже до открытых столкновений между коммунистами и правительственными войсками, посланными Инбрелом с целью уничтожить советскую власть. Офальд должен был выждать, чтобы окончательно убедиться, как действовать дальше.
Стук повторился, и Телгир быстро вскочил со своей койки. Просторная казарма с низким потолком была пуста: воскресные дни солдаты, которым не надо было дежурить в части, старались проводить в городе, а Стрэн демобилизовался еще в начале апреля, и теперь подрабатывал рисовальщиком вывесок. В одних кальсонах Офальд добежал до двери.
– Кто? – хриплым со сна голосом спросил он.
– Открывайте, – донеслось из-за массивной створки, – советская власть.
Телгир стремительно ринулся к своему шкафчику, крикнув на ходу:
– Одну секунду!
Он мгновенно напялил на себя выгоревшую рубашку военного образца с красной повязкой на рукаве и темно-зеленые штаны свободного покроя, метнулся к общему письменному столу, где с ночи лежала книга Фрусхина, затолкал ее вместе со своим блокнотом под чью-то кровать и вытащил из бокового ящика клеенчатую тетрадь и пухлый потрепанный том. В дверь заколотили с удвоенной силой, кажется, прикладом. Офальд раскрыл книгу, бросил на столешницу тетрадь и бросился открывать. В комнату ворвались три небритых матроса с винтовками. От всех троих несло кислым духом немытых тел и перегаром, на форменных фуражках пламенели красные кокарды, напомаженные чубы лихо топорщились над лбами. Старший матрос, конопатый детина с самокруткой в зубах, оглядел Телгира с головы до ног.
– Что так долго? Прятал чего?
Офальд робко улыбнулся.
– Нет, просто не мог же я открывать в одном белье. Заходите, товарищи.
Матросы переглянулись и заржали. Самый низкий из них, с короткими ногами и рыжей бородой зацокал языком:
– Эка невидаль! Ты думаешь, мы мало вас, червей-товарищей, в одном белье видели?
Он хотел было добавить еще что-то, но старший поднял руку и внимательно посмотрел Телгиру в глаза. Смех стих.
– Имя, звание, должность? – процедил он.
– Стрэн Дшимт, доброволец из второго пехотного вабаярийского полка, четвертой роты. Выполняю ответственное поручение товарища Форьхелэге, веду просветительскую работу в армии.
– Ты – и поручение товарища коменданта? – презрительно спросил старший. – Какую такую работу?
– Вот, вчера до трех часов ночи готовил речь по Руфэртской программе товарища Тикасуйка, – с готовностью показал Телгир на письменный стол, – с пояснениями касательно нынешнего положения дел в Хеннюме.
Матросы лениво подошли, посмотрели, полистали. Старший смачно харкнул на пол.
– Грязно у тебя тут, доброволец. Покажи удостоверение.
Офальд поспешно полез в нагрудный карман рубашки и протянул документы матросу. Тот небрежно посмотрел, поковырял ногтем чернильные завитушки, и бросил удостоверение на стол.
– Скажи-ка, Стрэн, – деловито сказал он. – А нет ли тут у вас в казарме такого мерзкого капиталистского ублюдка по фамилии Телгир? Волосы темные, усы, примерно как у тебя, рост средний? Он, знаешь ли, воду мутит, власть ругает, указы новые предлагает игнорировать. Не слышал?
– Никак нет! – по-военному вытянулся Телгир. – У нас таких негодяев не было.
Коротконогий опять заржал, ткнув приятеля, крепкого мрачного парня с глубоким шрамом через правую щеку, локтем в бок.
– Ишь, глянь: никак нет! Солдатики-касатики!
Мрачный растянул губы в улыбке, да и старший матрос усмехнулся.
– Значит, точно нет такого?
– Нет, – подтвердил Офальд, – но сам я тут недавно совсем. Может, этот ваш Тел… как его там? Телриг? перевелся куда?
– Может, и перевелся, – задумчиво протянул старший. – Ладно, агитатор, агитируй за советскую власть. Сам видишь, какие дела делаются. Со всех сторон капиталисты Хеннюм обложили. Тут тебе и церковь, и офицеры-белоручки, и студенческая шантрапа – все на нас поперли. Ничего, раздавим вшей. И заживем. – Он снова сплюнул, закурил свою самокрутку и повернулся к своим. – Пошли отсюда.
Матросы отправились к двери. Коротконогий с мрачным уже скрылись за массивной створкой, когда старший обернулся и внимательно посмотрел на Телгира горящими черными глазами.
– Если вдруг появится этот, с волосами и усами, ты же нам сообщишь, товарищ?
– Так точно! – гаркнул Офальд, выпучив глаза.
– Точно, точно, – вздохнул старший, и вышел, сильно хлопнув дверью.
На негнущихся ногах Телгир подошел к своей койке и рухнул на нее, не почувствовав боли в ушибленном о железную ножку мизинце. По его шее катились крупные капли пота, хриплое дыхание участилось. Он вытер взмокший лоб, откинув назад непокорную челку, провел ладонью по щекам, ощутив утреннюю щетину и громко, всласть, выругался. Оттирая плевки старшего матроса и морщась от отвращения, Офальд еще раз ощутил, как же чертовски ему повезло.
* * *
Они со Стрэном вернулись в пивную, свидетельницу его триумфа, через три для после памятного выступления. Завсегдатаи приветствовали Телгира приветственными возгласами, кто-то принес ему полную кружку темного пива, к которой он так и не притронулся, кто-то спросил о его дальнейших планах в это "гнусное время". Офальд держался учтиво, старательно гася горделивый блеск в глазах и оставаясь одинаково приветливым со всеми подошедшими, хоть и посчитал добрую половину из них туповатыми ни к чему непригодными приказчиками, блеющими, словно стадо баранов, оставшееся без пастуха. Пасти подобных личностей ему не слишком хотелось. Но были среди этой публики и люди весьма полезные. Один из них, входивший в число тех самых трех-четырех горячих поклонников Телгира, весьма вероятно спас ему жизнь.
– Послушайте Офальд, – мягко сказал этот немолодой интеллигентного вида хеннюмец в недорогом, однако приличном костюме. – Вам следует поберечься с такой откровенностью.
К тому времени посетители пивной расселись по разным столам, и рядом с Дшимтом и Телгиром остались только два-три человека.
– Сейчас в Хеннюме развелось слишком много красной сволочи, – продолжал говоривший. – С виду обычные горожане, вот только в головах сплошной Ксарм и коммунистическое светлое будущее. Эти идейные даже без всякой вербовки и спецзаданий готовы сдать советской власти любого инакомыслящего, особенно такого громко говорящего, как вы.
Телгир с беспокойством смотрел на немолодого мужчину.
– Не волнуйтесь, я не двойной агент. Вот эти господа, – он указал на своих соседей, – подтвердят вам, что я люблю ксармистских горлопанов не больше вашего. Знакомьтесь, это Стентор, бывший военный, а это Тарним, он был когда-то одним из лучших хеннюмских портных, но проиграл конкуренцию йеревскому ателье. Меня зовут Фрамден Рекел, и у меня остались неплохие связи в некоторых кругах, чтобы помочь вам избежать красной опасности.
Офальд представил Стрэна и мужчины некоторое время обменивались ничего незначащими фразами, обычными при знакомстве, пока Рекел не возобновил разговор об угрозе каждому, кто осмелиться свободно и громко высказывать свои мысли в Вабаярийской Советской республике.
– Вы должны быть крайне осторожны, – поучал он Телгира. – Притворитесь агитатором, заведите себе соответствующую коммунистскую одежду, напишите конспект какого-нибудь кошмарного ксармистского фолианта и всем интересующимся показывайте, что готовитесь к очередной речи во славу коммунистов и иже с ними. Поверьте, подобные предосторожности в наше время лишними не будут. Все, кому надо, будут знать, кто вы на самом деле, и какие идеи исповедуете. А остальным об этом докладывать необязательно. Остерегайтесь, Офальд. В Хеннюме даже у стен уши давно покраснели.
Через несколько дней, когда Стрэн демобилизовался и покинул казарму, к Телгиру пришли Фрамден и Тарним с книгами, одеждой и неожиданным вопросом.
– Скажите, а ваш приятель, Дшимт, он хеннюмец?
– Нет, – удивленно ответил Офальд. – Он родился в семье мельника на севере Римнагеи, и, насколько я знаю, родни в Хеннюме и вообще в Вабаяри у него нет.
– Прекрасно, – отчего-то обрадовался Рекел. – Вы оба темноволосые, худощавые, среднего роста и носите усы. Это замечательно.
Через день Телгир впридачу к объемистому труду Тикасуйка и гимнастерке с красной повязкой получил удостоверение на имя Стрэна Дшимта. Своему приятелю он об этом сообщить не удосужился.
* * *
В конце апреля правительственные войска начали штурмовать Хеннюм. Комендант города Форьхелэге, за две недели до этого приказавший всем жителям города сдать оружие под угрозой расстрела, с тревогой наблюдал, как на стенах городских зданий словно по мановению волшебной палочки появляются листовки, призывавшие вабаярийцев вступать в добровольное народное ополчение. Воззвание подписывали представители большинства партий и церкви, однако хеннюмцы не спешили рисковать жизнью, предпочитая выждать и посмотреть, какая из сторон одержит победу. В Вабаяри началась настоящая гражданская война. Наступавшие расстреливали всех попавшихся под руку римнагцев и сясиорцев, встретившихся им с оружием в руках, а представители советской власти убили десятерых членов общества Лету. Военно-полевые суды с обеих сторон штамповали самые невероятные приговоры целыми пачками, и тут же, на месте, приводили их в исполнение.
Наконец, когда противники красных уже заняли окраины города, Форьхелэге обратился к хеннюмскому гарнизону, по-прежнему сохранявшему нейтралитет, с призывом взять в руки оружие и вместе с частями сясиорской армии, пришедшей на подмогу братьям-коммунистам, защитить город от капиталистских прохиндеев. Некоторые части, которые никак не могли решиться, на чью сторону встать, решили провести голосование среди личного состава. На общем собрании в казарме Телгира фельдфебель Серсюлш, краснолицый плотный мужчина с луженой глоткой и огромными седыми усами, предметом восторгов окрестных дам среднего возраста, выступил с короткой речью, в которой предлагал их части соблюсти нейтралитет и не ввязываться в сомнительное побоище. Когда Серсюлш замолчал, солдаты по-прежнему не могли прийти к общему решению. Тогда на стул вскочил Офальд.
– Братья! – горячо заговорил он, и гул солдатских голосов тут же стих: все, включая фельдфебеля с удивлением смотрели на обычно молчаливого и мрачного капрала. – Мы с вами не революционная гвардия для сбежавшихся со всего Вабаяри йеревов, и не полицейская охрана коммунистического митинга. Послушайте фельдфебеля Серсюлша, мы должны сохранять нейтралитет.
Телгир спрыгнул со стула и понял, что этого короткого выступления оказалось достаточно, чтобы удержать его товарищей от военных действий на стороне Форьхелэге с его советской властью. Офальд вовсе не был самым популярным солдатом в батальоне (скорее, наборот), и не пользовался особым уважением со стороны однополчан. Он просто коротко и точно выразил мнение большинства, вовремя поддержав Серсюлша.
Всего через несколько дней советская власть пала, и административная власть в Хеннюме оказалась в руках военных. Легенда о принадлежности к коммунистским агитаторам сыграла с Офальдом злую шутку: его быстро арестовали вошедшие в город солдаты. Правда, уже на следующий день в комендатуру явились несколько офицеров из хеннюмского гарнизона, подтвердивших, что капрал Телгир даже не помышлял об измене Римнагее и Вабаяри. Под их давлением (а во многом, благодаря хаосу и неразберихе, царившим в Хеннюме в те дни) Офальда тут же отпустили, посмотрев сквозь пальцы даже на использование подложных документов.
Через три дня вездесущий Рекел сообщил Телгиру, что его кандидатуру всерьез рассматривают для членства в комиссии по расследованию революционных событий, прикомандированной ко второму пехотному полку. У Фрамдена были невероятные связи в среде всевозможных канцеляристов, поэтому Офальд ни на секунду не усомнился, что его сведения верны.
– Что вы мне посоветуете? – с тревогой спросил он у своего старшего друга. – Соглашаться? Это может иметь не слишком приятные последствия: шпиков и доносителей никто не любит.
– Даже не сомневайтесь, Офальд, – рассудительно говорил Рекел. – За вас поручились ваши же офицеры, и в ваших интересах поскорее предать забвению этот нелепый арест, который пусть и не имел под собой никаких оснований, но тем не менее остался в вашей биографии.
– Вы правы, Фрамден. От таких предложений не отказываются.
Назавтра Телгира вызвали в штаб полка, где он быстро согласился с предложенной работой и рьяно принялся за дело. Одной из главных его задач было выявление унтер-офицеров и солдат, сотрудничавших с советской властью и стоявших на стороне коммунистов. Некоторую часть необходимых сведений добывал для него Рекел, со всем остальным Офальд справлялся сам. В пивной неподалеку от Лацпирамен он рассказывал о своей деятельности напыщенно:
– Я готовлю обвинительные документы, которые проливают ясный свет на невообразимую гнусность предательских действий йеревской диктатуры в Хеннюме.
В действительности вабаярийские суды не могли поручить Телгиру составление хоть каких-то документов, поскольку у него не было юридического образования. Однако он работал усердно и был на хорошем счету у начальства, которое в начале июня направило Офальда на недельные курсы повышения квалификации.
Ясным солнечным днем, стоя у огромной арочной двери Хеннюмского университета на Тиратсезесешнер, Телгир вытащил из кожаного портфеля направление на курсы и в десятый раз прочел: "Под защитой молодой армии должны быть проведены в жизнь разумные основы внутриполитического устройства нашей родины. Лишь после того, как государство вновь станет хозяином в собственном доме, станет возможным улучшение внешнеполитической ситуации. Таким образом, армия – это краеугольный камень, на котором зиждутся остатки и начала нашего экономического и государственного права на самоопределение. Следовательно, возникает необходимость пробудить в армии, с одной стороны, усиленное чувство ответственности и самоотверженности, а с другой – понимание политических принципов и национальное самосознание. Политическое просвещение в войсках должно стоять над партиями, оно должно быть народным, но в то же время научно доказательным".
Поправив фуражку, капрал Офальд Телгир толкнул тяжелую дверь.
* * *
Впервые за последние четырнадцать лет Телгир получал пусть краткосрочное, но системное и невероятно интенсивное образование. Курсы, оплачиваемые инбрелским военным командованием и частными пожертвованиями римнагских патриотов (слушатели каждую лекцию начинали аплодисментами в их адрес), включали в себя следующие лекции и семинары: Римнагская история последних четырех столетий, Политическая история войн, Теория и практика социализма, Экономическая ситуация в Римнагее и условия мирного договора, Взаимосвязь внутренней и внешней политики. Лекторами были профессора, доктора наук и писатели, и Офальд, с его невероятным багажом знаний и великолепной памятью, будучи, к тому же, одним из старших в своей группе, в первый же день стал признанным лидером, с удовольствием разбирая, поясняя и комментируя только что пройденный материал сразу после того, как лектор замолкал и выходил из класса. Вокруг капрала немедленно собирались восхищенные слушатели, задавая вопросы и поражаясь, насколько быстро и доходчиво Телгир разъяснял самые сложные моменты только что прослушанной лекции, снабжая их исключительно точными и ясными комментариями. Через несколько недель практически тем же составом группа встретилась на новых курсах, где подавались уже более сложные темы: от значения армии для экономики государства и места Вабаяри в составе единой Римнагеи до ценовой политики в народном хозяйстве и экономике при диктатуре коммунистов. Офальд впервые столкнулся с проблемой международного биржевого и ссудного капитализма, а также углубился в изучение финансовых вопросов – темы, которую он при всей своей тяге к самообразованию всегда избегал. Однако предподаватели излагали свой материал вполне доходчиво, и Телгир чувствовал, что его смутные догадки облекаются в обоснованные тезисы, а вопросы, которые он оставлял за неимением профильных знаний действительно получают научно-доказательные ответы.
Наиболее активные участники курсов во время обсуждения пройденного материала не раз и не два высказывали идею о том, что Римнагея, обсуждающая унизительные условия мира после позорного поражения в Великой войне, не может быть спасена партиями, участвовавшими в революционных столкновениях в прошлом ноябре, центристами, беспомощно болтавшимися между враждующими сторонами, или крестьянскими и религиозными течениями, оказавшимися бесполезными в условиях настоящего кризиса. Эти молодые люди, пережившие за несколько лет большую войну, предательство властей, несколько смен государственного строя, серьезные политические и экономические кризисы жаждали изменений. Офальд, бывший неизменным центром этих обсуждений, соглашался с мнением большинства: Римнагее нужна партия с социал-революционным направлением, которая должна была дать народу ожидание чего-то принципиально нового.
Профессор Рюмлел, читавший на курсах лекции о римнагской истории и политической подоплеке войн, заметил ораторский талант Телгира, разъяснявшего слушателям основные тезисы лектора. В конце июля по его рекомендации в только что образованную агитационную команду для военного лагеря в Дельхефле, куда поступали возвращавшиеся из плена солдаты, под номером 17 был включен капрал Офальд Телгир из 2-го хеннюмского пехотного полка.
