Егор Мичурин
Офальд
Глава двадцать пятая. 32 года
Инбрел – Хеннюм, Римнагея. Июнь – июль
У здания инбрелского ресторана "Крастиновшис", где временно расположился штаб "Национального клуба", объединившего несколько ультраправых течений, с трудом выживавших в проксармистской римнагской столице, неспешно прохаживались два человека. Они увлеченно беседовали, не обращая внимания на приветственные крики и возгласы удивления, то и дело раздававшиеся вокруг при виде одного из них, статного красиво стареющего мужчину с военной выправкой и щегольски подкрученными усами. Портреты этого человека в свое время печатали все газеты Римнагеи, в глазах народа он по-прежнему оставался героем Великой войны, поэтому случайные прохожие и собиравшиеся на очередное собрание националисты восхищенно приветствовали бывшего начальника штаба римнагской армии генерала Хэри Дрефлонюда. Он внимательно слушал своего собеседника, бледного мужчину с темными кругами под глазами, изредка вставляя реплику-другую. Этим смертельно уставшим, в очередной раз невыспавшимся человеком был Телгир, отправившийся в Инбрел с официальным поручением партии установить связи с другими националистскими движениями на севере и в центре страны, а также попытаться распространить влияние НСРРП за пределы Вабаяри. В столице Римнагеи Офальд на одном из приемов, организованных сторонниками правых, познакомился с Дрефлонюдом, с которым сразу нашел общий язык. Герой войны благосклонно отнесся к политику, ратовавшему за возрождение великого римнагского народа, и согласился прийти на собрание в "Национальный клуб", где должен был выступить Телгир.
Инбрел произвел на Офальда отталкивающее впечатление. Его мрачности претила легкомысленность и суета огромного города, и в своих речах перед столичными националистами он напирал на порочность, алчность и разврат, привнесенные в Инбрел ксармистами, воспользовавшимися моральным упадком и разложением Римнагеи. Дрефлонюду нравилась горячность Телгира, его убежденность в собственной правоте и умение емко и точно излагать свои политические тезисы. Он с удовольствием принял предложение оратора встретиться за пятнадцать минут до начала собрания, хоть и понимал, что Офальд попросту хочет использовать известность генерала и, показавшись с ним на публике, завоевать новых сторонников еще до начала своего выступления.
Пробило семь часов, и мужчины вошли в ресторан, где уже собрались несколько сотен слушателей. Хэри сел за один из столиков, а Телгир поднялся на трибуну. Председатель собрания сказал несколько слов, представив оратора, и Офальд начал говорить.
– Я приехал в Инбрел, чтобы найти братьев по духу, и нашел их. Я восхищаюсь вами, поскольку прекрасно вижу, как тяжело в наше время оставаться допропорядочным римнагцем, желающим своему народу процветания, государству – возрождения, а всей нации – объединения на римнагских землях. Но разве этого желают нынешние власти, с их ксармистскими лозунгами, йеревским стяжательством и коммунистическим мировоззрением? Нет, они делают все, чтобы жители Инбрела развлекались и танцевали, забывая о нашей нужде, и постоянно придумывают для них новые развлечения, чтобы их порочный блеск затмевал нищету и боль нации. Сегодняшняя столичная жизнь систематически ставит сами собой разумеющиеся гигиенические правила расы с ног на голову; из ночи эти йеревы делают день, они организуют эту пресловутую ночную жизнь и точно знают, что действует она медленно, но верно, разрушая одного физически, другого духовно, а в сердце третьего вкладывая ненависть, когда тот видит, как разгульно живут другие. Театры, которые наш великий композитор Ренгав хотел видеть когда-то затемненными, чтобы добиться высшей меры освященности и святости, и строгости, и высвобождения индивидуума из-под всех нужд и бед, стали рассадником порока и бесстыдства. Оголенные ляжки и груди превратились в современных идолов, город переполнен сутенерами, продающими женскую плоть за деньги, а любовь, которая для миллионов других означает высочайшее счастье, превратилась в низкопробный товар. Само понятие чистой и крепкой семьи подвергается сомнению, компрометируется даже вера в бога, и для многих сотен тысяч инбрелцев, оказавшихся внутри этого порочного кольца из самого низкого обмана и надувательства, остаются только две возможности – или отчаяться и повеситься, или стать подлецом.
Речь Телгира встречали довольно прохладно, отмечая самые удачные его фразы лишь жиденькими хлопками, но, когда Офальд замолчал, Дрефлонюд встал со своего места и громко, демонстративно зааплодировал. Через секунду хлопал уже весь зал.
* * *
После невероятного успеха акции протеста в "Норке", обеспокоенный комитет партии постановил: "Объяснить господину Телгиру необходимость поубавить активность". Закусивший удила глава отдела пропаганды настаивал на проведении двух масшабных митингов в неделю, и собирался выступать на каждом из них. Дрефе прямо высказал свои опасения Скелрерду.
– Мне кажется, что амбиции Офальда становятся слишком явными и могут повредить как партии, так и лично вам, Нотан.
– Каждое революционное движение должно иметь диктаторскую нотку в своем оркестре, – спокойно отвечал председатель НСРРП. – Я считаю нашего Телгира наиболее подходящим оратором для нашего движения и не нахожу из-за этого, что меня оттеняют на дальний план. Кроме того, в партии у меня по-прежнему больше сторонников, поэтому никакая опасность не угрожает ни мне, ни нашему движению.
Но весной начались серьезные трения между Телгиром и Скелрердом, причем комитет партии неизменно вставал на сторону своего председателя. НСРРП пыталась налаживать контакты с другими региональными движениями "с целью тесного сотрудничества", сближаясь то с Римнагским Социалистическим союзом, то с Национальной силой, однако Офальд требовал прекратить любые контакты с другими партиями. Он был ярым противником любых слияний и объединений, настаивая на роспуске всех прежних движений и приеме их бывших членов в НСРРП в индивидуальном порядке. Нотану приходилось соглашаться, тем более, что Телгира поддерживали Каркэт и Рербогнез, а сам он мог опереться только на Дрефе, который к тому же постоянно колебался, склоняясь то к позиции первого, то к доводам второго. К концу мая, когда от этого противоборства между председателем партии и ее главным оратором лихорадило уже весь партийный комитет, Телгир неожиданно предложил свою кандидатуру для намечавшейся на июнь поездки в Инбрел, хотя до этого неизменно отказывался вести переговоры с другими националистическими или правыми движениями, предоставляя эту роль Скелрерду. Партия одобрила поездку, и Офальд отбыл в столицу.
За день до отъезда он тайно попросил приехать на Исетарсатш, где для него уже снималась двухкомнатная квартирка, Каркэта, Рессэ, Мера и Намана. Фарг сидел в каталажке за драку с очередными коммунистскими горлопанами, пытавшимися напасть на агитгруппу НСРРП, а Ревеб и Сорим должны были поехать в Инбрел вместе с Телгиром. Офальд без обиняков сообщил собравшимся, что ожидает провокаций со стороны Скелрерда и комитета партии, и попросил держать его в курсе всех происходящих событий посредством телеграмм и телефонных звонков. Отвечать за ежедневные отчеты перед Телгиром вызвался Марген Рессэ.
– В Инбреле меня обещали свести с несколькими очень важными людьми, – говорил Офальд, стоявший вполоборота у большого окна. – Их помощь как партии, так и мне лично может оказаться неоценимой. Особенно в свете событий, которые я предвижу.
Собравшиеся покивали, еще раз заверили Телгира в своей преданности и разошлись. На самом деле, глава пропаганды НСРРП ничего такого не предвидел. Просто накануне у него была беседа с окончательно определившимся со своими симпатиями (поставившего на более перспективную лошадь, как цинично подумал Офальд) Фодгиртом Дрефе. Он сообщил, что во время отсутствия Телгира комитет партии по инициативе Скелрерда собирается возобновить переговоры с правыми социалистическими партиями об объединении или сотрудничестве с НСРРП. Противники главного оратора партии с молчаливого согласия Нотана даже открыто назвали его "фанатичным выскочкой" и "безумным диктатором". Выслушав Дрефе, Офальд пришел в ярость. Всю ночь он размышлял, каким образом можно повернуть ситуацию так, чтобы из неблагоприятной, или, в крайнем случае, патовой, она стала для него очередной точкой отсчета на его стремительном карьерном политическом пути.
– Выскочка вам еще выскочит, – бормотал Телгир, запустив пальцы в нечесанные темные волосы и уставившись в противоположную стену невидящими, полубезумными глазами с покрасневшими веками. От постоянного недосыпа и крайнего нервного истощения его левая рука то и дело начинала дрожать, темные полукружья под глазами уже не светлели, часто болел желудок. Офальд стал страдать запорами, чего с ним никогда не случалось, и пару раз даже плакал от боли, сидя в нужнике.
К утру план действий был готов.
* * *
В течение всех полутора месяцев, которые Телгир провел в Инбреле, он, помимо нескольких крайне важных знакомств и сбора в партийную кассу сорока тысяч марок, внимательно изучал донесения Рессэ и пытался определить правильный момент для своего возвращения в Хеннюм. Офальд смертельно боялся опоздать, чувствуя угрозу своему положению в партии, но торопиться тоже было нельзя: он должен был нанести один, точный и сильный удар, который позволит ему исполнить задуманное. Права на ошибку и второй попытки у Телгира не было.
В Хеннюме тем временем события развивались стремительно. С отъездом вздорного оппонента Нотан Скелрерд поторопился наладить контакты с главой Римнагского Социалистического союза, базировавшегося в вабаярийском Грербнюне, Юлуси Трехшреем. Когда переговоры зашли достаточно далеко, Телгир неожиданно для всех вернулся в Хеннюм, и после бурного заседания комитета партии, на котором осмелевшие соратники потребовали от главы пропаганды отчета о его поведении, сделал давно задуманный ход. Сухо отчитавшись о проведенных за полугодие мероприятиях, особенно выделив суммы, поступившие за этот период в партийную кассу и неоднократно возросшее количество членов НСРРП, глава отдела пропаганды подал в отставку, заявил о выходе из партии и покинул заседание.
Пока Офальд сидел в своей квартире на Исетарсатш и трясся от страха, что комитет партии осмелится принять его заявление, в нескольких километрах от него точно также тряслись члены комитета. За последние восемнадцать месяцев Телгир стал незаменим для Национал-Социалистической Римнагской Рабочей партии. Его ораторские и организаторские способности, а также постоянно расширяющиеся связи привлекали в партийную кассу баснословные суммы. Именно Офальд возглавлял делегацию партии во время ее встречи с главой правительства Вабаяри Тугавсом Раком, пожелавшим лично познакомиться с человеком, который точно также, как и он сам, призывал к свержению существующего государственного строя. После этой встречи Рак публично похвалил целеустремленного Телгира в вабаярийском парламенте, процитировав слова Лорьфуда Сесга, одного из самых фанатичных почитателей главного оратора партии: "Телгир убежден, что новый подъем возможен только в том случае, если удастся вернуть большие массы, в том числе и рабочих, к национальной идее. Это на редкость неиспорченный, чистый характер, полный сердечной доброты, религиозный, ревностный католик. У него только одна цель – благо своей страны". Поэтому уход "фанатичного выскочки" для абсолютного большинства комитетчиков означал бы крах НСРРП. Тем же вечером партия отправила Телгиру официальное письмо, в котором говорилось, что его отставка не принята. Офальд хранил молчание три дня, в течение которых дверь в его квартиру открывалась только для Ребева, Сорима и Намана, приносивших своему лидеру еду и никого к нему не впускавших. По истечению трех дней Телгир послал комитету НСРРП многословный ультиматум, над составлением которого начал трудиться еще в Инбреле. После нескольких абзацев с упреками и обвинениями, где главный оратор партии дал волю эмоциям, обвиняя членов комитета во множестве грехов, следовали пункты условий, при соблюдении которых Офальд соглашался вернуться в партию (см. Приложение 2).
Завершался ультиматум словами: "Компенсации с нашей стороны полностью исключаются". Уже на следующее утро Телгир получил ответ: "Комитет готов в порядке признания Ваших колоссальных познаний, Ваших достигнутых редкой самоотверженностью и на общественных началах заслуг в деле процветания движения и Вашего редкостного ораторского дара предоставить Вам диктаторские полномочия и будет очень рад, если Вы после Вашего возвращения в партию займете уже неоднократно и еще задолго до этого предлагавшийся Вам Скелрердом пост первого председателя. Скелрерд останется тогда в комитете на правах члена и если это отвечает Вашему пожеланию, то и членом исполнительного комитета. Если Вы сочтете необходимой для движения его полную отставку, то это должно быть заслушано на очередном годичном собрании".
Офальд тут же составил призыв к чрезвычайному общему собранию НСРРП, подписал его собственным именем и поручил Рессэ и Рербогнезу, также подписавшимися под заявлением, размножить и распространить листовку среди членов партии. Нотан Скелрерд, преданный большинством членов комитета, решил действовать. Прихватив с собой воззвание Телгира, он отправился в хеннюмское полицейское управление, где попытался написать заявление о том, что лица, подписавшие призыв к созыву собрания, не являются членами партии (вслед за объявлением Телгира о своем выходе из НСРРП Скелрерд тут же изгнал из партии одного из главных ее ораторов Рэссе, и отвечавшего за партийную газету Рербогнеза), и, следовательно, не имеет права распространять какие-либо воззвания среди ее членов. Кроме того, Нотан заявил, что в планах Офальда есть преступный умысел, поскольку он планирует революцию и насильственный захват власти, тогда как сам Скелрерд в качестве председателя партии действует только законным путем. К разобидевшемуся слесарю присоединился управляющий делами партии Люрьфуд Слерсюш, утверждавший, что Телгир созвал для себя оплачиваемую деньгами НСРРП банду охранников, набранную из числа бывших участников вабаярийских добровольческих отрядов и ополченцев, вышвырнутых оттуда за убийства, мародерство и насилие. О заявлениях Нотана с Лорьфудом тут же сообщили Меру с Пэпом, которые обратились к шефу полиции Репену, после чего заявителям официально ответили, что все вышеперечисленное вне компетенции полицейских сил.
Одновременно с обращением Скелрерда к властям его сторонники в комитете выпустили несколько анонимных, враждебных и во многом оскорбительных листовок. "Жажда власти и личные амбиции заставили господина Офальда Телгира вернуться и занять свой прежний пост после шестинедельного пребывания в Инбреле, цель которого до сих пор не ясна. Он считал, что пришло время внести в наши ряды сумятицу и раскол, опираясь на смутьянов, стоящих за его спиной, и играя тем самым на руку йеревам и их друзьям. С каждым днем становилось все более очевидно, что цель его проста – использовать Национал-Социалистическую Римнагскую Рабочую партию как трамплин для достижения собственных сомнительных целей. Особенно наглядно свидетельствует об этом ультиматум, посланный руководителям партии несколько дней назад, в котором Телгир среди прочего требует сделать его единственным лидером партии и распустить членов комитета, включая слесаря Нотана Скелрерда, ее основателя и вождя. А как он вел себя во время этой кампании? По-йеревски! Искажая и извращая факты! Национал-социалисты, задумайтесь! Не совершайте непоправимых ошибок! Телгир – самый настоящий демагог! Он считает, что сможет и впредь предлагать вам всякого рода истории, в которых есть все что угодно, кроме правды!" В другом подметном письме авторы заходили еще дальше: "Властолюбие и личное тщеславие Телгира обернулось тем, что он стал вносить разброд и шатания в наши ряды и тем самым лить воду на мельницу йеревства и его пособников. В своем диктаторском фанатизме он собирается использовать партию как трамплин для своих нечистых целей, и нет никаких сомнений в том, что он является инструментом темных закулисных заправил, недаром же он в страхе скрывает от всех свою личную жизнь и свое происхождение. На вопросы со стороны отдельных членов партии, на что же он, собственно, живет и кем он раньше работал, он всякий раз реагировал гневно и возбужденно. Так что его совесть не может быть чиста, тем более, что его выходящие за все рамки связи с женщинами, перед которыми он уже не раз называл себя "хеннюмским королем", стоят очень много денег". Наконец, еще один плакат прямо заявлял: "Офальд Телгир болен манией власти. Тиран должен быть свергнут!"
Полиция, которой Офальд через Стрэна Мера пригрозил судом, быстро запретила размножать и распространять все эти печатные пасквили, хотя некоторое их количество все же успело разойтись по городу. Трихид Каркэт и Фодгирт Дрефе вызвались выступить посредниками в ссоре между Скелрердом и Телгиром, в результате чего было решено созвать чрезвычайное общее собрание членов партии, назначенное на последний четверг июля. Вел его исключенный из партии Рессэ, который быстро и умело завладел настроениями соратников и совершенно однозначно представил суть разногласий между председателем партии и главой ее пропаганды. В результате, во время голосования позиция Телгира получила 553 голоса, а Скелрерда – один. Тут же Нотан был признан "вечным" почетным председателем партии, переизбранный комитет НСРРП состоял только из людей, лояльных Офальду, сам Телгир вернулся в партию, получив билет под номером 3268, и стал председателем-диктатором.
В тот же вечер на наспех созванном митинге в цирке "Норке" Марген Рессэ под нескончаемые аплодисменты четырех тысяч человек торжественно представил нового председателя, назвав его "наш рефюр".
Приложение 2. Ультиматум Телгира
отставка дискредитировавшего себя комитета;
пост первого председателя НСРРП с диктаторскими полномочиями и титул "рефюра" (лидера), с обязательным его приветствием резко поднятой вверх правой рукой с вытянутой кистью и криком "айльх!" (и титул, и приветствие, и крик Телгир позаимствовал у последователей своего ивстаярского кумира, Рогера Ершнере);
очищение партии от проникших в нее чуждых элементов;
запрет изменения названия и программы партии (над этим пунктом Телгир думал особенно долго, поскольку он изначально был против слова "социалистическая" в названии НСРРП, на чем в свое время настояли Скелрерд и Дрефе, однако изменения в названии могли негативно отразиться на образе партии и ее будущего лидера);
сохранение лидерства в движении за хеннюмским отделением НСРРП;
запрет на слияние с другими партиями (поколебавшись, Офальд разрешил их присоединение).
Глава двадцать шестая. 32 года. Продолжение
Хеннюм, Римнагея. Август – ноябрь
В первый вторник августа специальным указанием Телгира на базе разрозненных групп порядка были созданы специальные отряды вооруженных бойцов, названые аббревиатурой АГ – Атакующая Группа. На заседании комитета партии Офальд заявил, что мир ксармистов был образован в результате террора, и также прибегал к этому средству во время борьбы с НСРРП. Поэтому партия просто обязана защитить себя, своих членов, руководство и сторонников тем же методами грубой силы, которые уже не первый год действуют на территории Вабаяри и всей Римнагеи. Рефюр призывал своих бойцов быть тараном националистического движения, воспитываться как в духе подчинения руководству партии, так и в духе революционной воли. Стрэн Мер, принявший самое деятельное участие в создании АГ, прекрасно понимал, что имел в виду Офальд, неоднократно прямо выражавший свои мысли в узком кругу своих приближенных. Лидер НСРРП любил повторять: "Кем бы нас не выставляли власти, шутами или преступниками, главное – о нас говорят, нас замечают, с нами считаются". Телгир призывал сторонников не стесняться в средствах и внушил им свою собственную уверенность в том, что власть партия сможет получить только силой, и для этого будущего "революционного захвата" Мер готовился передать в распоряжение АГ немало оружия из армейских тайников. Пока же бойцы НСРРП вооружались заостренными палками и камнями.
В тот же день, сидя за своим излюбленным (и изрядно выросшем в размерах) столиком в "Кехе", Офальд внимательно слушал очередную статью Лорьфуда Сегса, не так давно ставшего очередным членом круга избранных, с которыми рефюр практически не расставался. Сегс, молодой человек с квадратным лицом, самой заметной частью которого были густые брови, не занимал никаких официальных должностей в партии, однако выполнял множество различных поручений Телгира, от создания досье на заметных членов НСРРП до налаживания контактов с высшими кругами Хеннюма, художниками, писателями и аристократами. Еще одним проводником Офальда в мир вабаярийского высшего общества стал присутствовавший здесь же Камс Бейнорш-Ретрих, рано облысевший мужчина с тонкими усиками и в пенсне, выходец из семьи музыкантов, девять лет назад женившийся на богатой вдове ветеран Великой войны, ставший дипломатом. Теперь он вместе с Лорьфудом и Каркэтом работал над очередным заданием: еще в одной из своих первых речей перед сторонниками Римнагской Рабочей партии Офальд говорил об особенной роли вождя националистического движения, наделенного самыми широкими полномочиями. Теперь пришло время создавать образ этого самого вождя, и Сегс, Каркэт, Рессэ без устали писали статьи о рефюре в партийную газету.
– Речь идет о циркуляре, – читал с листа Лорьфуд, – который мог подписать только бескорыстный, самоотверженный, беззаветный и честный человек. Офальд Телгир, со свойственными ему целеустремленностью и бдительностью, делает и будет делать все для спасения нации от гнусной йеревской заразы, глубоко пустившей корни в восприимчивом, наивном сознании великого римнагского народа. Целебной мазью пройдется он по ксармистской язве на теле Римнагеи, а в случае надобности выжжет каленым железом отравленную плоть. Созданные рефюром отряды АГ станут не только инструментом для защиты нашего движения, но и в самую первую очередь начальной школой для грядущей борьбы за свободу внутри страны. Дух беззаветной решимости правит этими людьми, преданными бойцами партии и ее лидера, Офальда Телгира.
Мер, лично подбиравший людей для отрядов НСРРП, отлично угадал общее настроение солдат и офицеров, которых, казалось, ждала великолепная послевоенная карьера, и которые после Ларьвесского договора были вынуждены испытать общее для римнагцев чувство унижения и пойти на обычные, нередко черные работы, а то и вовсе остались без куска хлеба и крыши над головой. Эти люди с удовольствием вновь облачались в форму, пусть и другого цвета, подчинялись военной дисциплине, царившей в отрядах Мера, и готовы были выполнить любое распоряжение лидеров партии. Сам Телгир призывал: "Записываться в АГ должны только те, кто хочет слушаться своих руководителей и готов, если надо, пойти на смерть".
Когда Сегс закончил чтение статьи, Сорим, Ревеб, Фарг, Наман и Рессэ захлопали, Каркэт прищурился и заулыбался, а Телгир одобрительно кивнул своему протеже.
– Отряды АГ очень важны для партии, – негромко сказал он, и все присутствующие тут же обратились в слух. – Этими молодцами, облаченными в униформу, проект которой я уже начал разрабатывать, мы демонстрируем всему римнагскому народу не только готовность к обороне от ксармистских негодяев, но и нашу возможность отстаивать свои позиции с оружием в руках. Жестокость импонирует людям, которые нуждаются в целебном страхе. Они хотят чего-то бояться. Они хотят, чтобы их пугали, и чтобы они, дрожа от страха, кому-то подчинялись.
Присутствующие переглянулись. Они не совсем поняли мысль Телгира, который тут же завелся и повысил голос.
– Разве вы не были повсюду свидетелями того, как после побоищ в залах те, кого избили, первыми вступали в партию? И не болтайте о жестокости, не возмущайтесь мучениями, не отталкивайте террор. Масса хочет этого. Ей нужно чего-то страшиться.
Офальд пожевал губами и поднялся со своего места.
– Как бывший глава пропаганды партии и как ее нынешний лидер я утверждаю, что риторика – это лишь часть средств для достижения наших целей. Акции грубого насилия станут гораздо более эффективным способом воздействовать на сознание нашего народа.
Он направился к выходу из кафе в сопровождении Сорима и Ребева. Сегс и Каркэт что-то строчили в своих блокнотах, Наман поспешно допивал кофе, Фарг глупо улыбался, а Рессэ задумчиво смотрел вслед рефюру, беззвучно шевеля губами.
* * *
В конце октября сразу несколько коммунистских газет написали о покушении на депутата вабаярийского парламента Уарэ. Статьи об этом инциденте заканчивались практически одинаково: ксармисты обещали возмездие крикливой националистской шантрапе, которую раз и навсегда раздавит мускулистая рука красных рабочих. Разведывательный отдел НСРРП, незадолго до этого сформированный все тем же вездесущим Сегсом, доложил Телгиру о готовящейся силовой акции социал-демократов. Дождливым ноябрьским вечером, за два часа до начала очередного партийного митинга, который должен был состояться в Большом зале "Хайфобосхура", в партийный комитет поступили точные сведения о массовом сборе рабочих с нескольких проксармистских предприятий. В этот самый день партийная организация как раз переезжала из полутемной пивной на Сенхшастрер в новое просторное помещение на улице Слошикстеренасур, неподалеку от хеннюмского театра оперетты. Из-за неразберихи, вызванной переездом, и отсутствия телефонной связи, к восьми вечера в маленьком помещении, прилегавшем к заполненному до отказа Большому залу "Хайфобосхура", собрались всего с полсотни бойцов АГ в униформе и с нарукавными повязками, которым должны были противостоять давно прошедшие внутрь семьсот рабочих. Полиция перестала пускать в пивную новых слушателей, поэтому несколько сотен сторонников НСРРП, спешно вызванных Рессэ, остались томиться у главного входа в здание. Офальд, бледный от страха, вошел в маленький зал вместе с Ребевом и Соримом, давно выполнявшими обязанности личных охранников рефюра. Увидев свой небольшой, растерявшийся от собственной малочисленности отряд, Телгир постарался взять себя в руки.
– Сегодня вам впервые представится случай показать на деле, насколько вы преданны нашему делу, – начал он как можно более твердым голосом. – Никто из вас не должен и не смеет покинуть зал собрания – разве что его вынесут оттуда мертвым. Сам я во что бы то ни стало останусь в зале собрания и надеюсь, что никто из вас меня не покинет. Если же я замечу, что кто-нибудь из вас струсит, то я лично сорву с него повязку и отниму у него партийный значок. При первых же попытках внести беспорядок в собрание я приказываю вам моментально наступать. Помните, что наступление есть лучшая защита. Хранит вас бог, ребята.
Отряд ответил троекратным "айльх", и Офальд вошел в Большой зал. Рабочие сидели плотно, заняв несколько соседних рядов, и при виде Телгира с мест послышались выкрики, вроде "сегодня вам выпустят кишки", "готовьтесь навсегда закрыть свой рот" и прочих недвусмысленных обещаний. Рессэ, председательствоваший на собрании, предоставил слово лидеру партии. Трибуна, с которой выступал Офальд, находилась в самом центре зала, и слева от нее были ряды, заполненные рабочей молодежью с красных фабрик. Ребев и Сорим заняли свои места позади рефюра, с тревогой следя за скоплением пустых пивных кружек под ногами ксармистов.
Речь Телгира, говорившего о возможных путях избавления Римнагеи от навязанных ей странами-победительницами чудовищных обязательств по выплате репараций, длилась больше часа, когда один из рабочих, невысокий коренастый блондин с изъеденными оспой щеками вскочил на стул и пронзительно закричал: "Свобода!" Это был условный сигнал к началу нападения. В секунду весь Большой зал одной из самых уважаемых хеннюмских пивных превратился в огромную свалку. В воздухе летали глиняные кружки, одна из которых угодила в голову Ребеву, рабочие ломали стулья и орудовали их ножками, как дубинами, но бойцы АГ под предводительством Сорима и Сегса сумели окружить трибуну, чтобы не дать рассвирепевшим ксармистам добраться до своего лидера. Офальда, скорчившегося под непрочной деревянной конструкцией, в которую уже ударили несколько кружек, била крупная дрожь.
Постепенно отряд АГ, благодаря своей выучке и слаженности действий, начал теснить противников, дробя их на небольшие группы по пять-десять человек, избивая и спуская с лестницы. Вдруг из-за двери в зал послышались выстрелы и в помещение ворвался Мер с группой из нескольких десятков человек. Он прорвал полицейский кордон у здания, чтобы прийти на помощь своей дружине, и после еще нескольких пистолетных выстрелов в воздух рабочие начали спасаться бегством. Тех, кто был настолько избит, что не мог бежать, Мер с новоприбывшими грубо выталкивали из зала, стараясь покалечить еще сильнее. Рассвирепевшие члены Атакующей Группы сильно били лежавших или ползком передвигавшихся к выходу по коленным чашечкам, наступали им на пальцы тяжелыми сапогами, ломая их, и били по спинам ножками стульев. Одного из ксармистов, потерявшего сознание молодого парня лет двадцати с выбитыми зубами, сломанным носом и надорванным ухом, уволокли товарищи. Наконец, в развороченном Большом зале остались только бойцы АГ, большая часть которых утирала кровь с разбитых лиц, и несколько членов НСРРП. Рессэ потирал ушибленный бок, у Сегса распухла верхняя губа и правое ухо, дюжий Ребев, разбивший костяшки пальцев о зубы одного из смутьянов, сидел на полу, обхватив руками гудевшую голову. Сорим подал руку Телгиру, чтобы помочь тому выбраться из-под трибуны, но тут же выпрямился и приказал всем присутствующим очистить помещение. Только когда последний партиец покинул Большой зал, Офальд вылез из своего убежища и поспешил накинуть на себя старый плащ. Решив, что выстрелы – это покушение на лидера партии, он обмочился.
* * *
Рифц Крогпаусемт, судья хеннюмского народного суда, утомленно вздохнул. Заседание коллегии в чересчур натопленном, душном помещении едва началось, а Рифц, тучный седовласый мужчина с пухлыми красными губами и большой бородавкой на щеке, уже чувствовал, что сильно устал от поведения обвиняемых, трех наглых, самодовольных, развалившихся на стульях и презрительно поглядывавших на судей членов Национал-Социалистической Римнагской Рабочей партии Офальда Телгира, Маргена Рессэ и Сакора Ренкера. Рифц внимательно посмотрел на лидера этой ультраправой группировки, сторонники которой называли его "рефюр". Они начали собираться у зала суда едва начало светать, и к началу заседания число их перевалило за сотню. Эти молодые люди довольно грозного вида скандировали "Свободу!", кричали ободрительные слова обвиняемым, задирали полицейских и случайных прохожих, и не боялись, казалось, никого и ничего. Офальд, поигрывавший небольшим хлыстиком, показался Крогпаусемту крайне неприятным. Свою велюровую шляпу он небрежно бросил на соседний стул, вызывающе коротко подстриженные усики были более узкими, чем нос с некрасивыми широкими ноздрями, бледное худое лицо кривилось в усмешке, водянисто-синие глаза чуть навыкате смотрели прямо и твердо. Снова вздохнув, Рифц опустил взгляд и в очередной раз погрузился в материалы дела.
