Егор Мичурин
Офальд
От черно-красно-золотого знамени ивстаярских римнагцев партия отказалась сразу. Старое имперское сочетание черно-бело-красных цветов, за которые по-прежнему держались центристские и умеренно правые партии, также не подходили для предполагаемого символа новой эры развития римнагского народа, на начало которой надеялись лидеры НСРРП. Офальд отбросил десятки различных проектов. Часть из них он разработал сам, другие присылали члены партии и его соратники по комитету. Большим разнообразием все эти знамена не отличались: на белый, красный и черный цвета в различных вариациях и пропорциях накладывались то перекрестье двух топоров, то меч, палица, молот и другие образчики оружия древних римнагцев. Наконец, во время посещения собрания сторонников партии в небольшом городке под Хеннюмом, Скелрерд обратил внимание на самодельный флаг, вывешенный зубным врачом Норком над трибуной оратора: белый круг с красной полосой и с черным символом, похожим на сактвиас с одним лишним сгибом, в его центре. Главе партии очень понравилось знамя, которое он прихватил с собой на ближайшее заседание комитета, а комитет одобрил эту концепцию, и после еще нескольких переделок Офальд наконец удовлетворился конечным результатом. Основным фоном знамени стал красный, внутри его остался белый круг, а в центре круга – черный сактвиас. Таким образом, Национал-Социалистическая Римнагская Рабочая партия не отказывалась от старых имперских цветов, но изобрела принципиально новое их прочтение. Точно такими же, как знамя, было решено сделать и нарукавные повязки.
– Перед нами не только сочетание всех красок, которые мы так горячо любили в свое время, и за которые проливали кровь в Великой войне, – вдохновенно говорил Офальд, пока стоявший рядом с ним Скелрерд бережно держал на руках развернутый флаг. У обоих на рукавах красовались новенькие яркие повязки. – Перед нами также яркое олицетворение идеалов и стремлений нашего движения. Красный цвет олицетворяет социалистические идеи, заложенные в нашем движении. Белый цвет – идею национализма. Сактвиас – миссию борьбы за победу ацеиров и вместе с тем за победу творческого труда, который испокон веков был антийеревским и антийеревским и останется. Режим ноябрьского позора падет под нашим натиском!
Последние слова Телгира потонули в шуме бурных оваций. Без малого две тысячи человек вскочили на ноги, приветствуя свои новые символы. Ксармисты, протестующих выкриков которых все равно никто бы не услышал, уныло потянулись к выходу.
С того вечера НСРРП стала организовывать массовые собрания не реже одного-двух раз в неделю, помимо Офальда и Дрефе приглашая на ораторскую трибуну профессоров университета, публицистов, литераторов, разделявших позиции партии. К концу лета сторонники идей Телгира без труда заполняли пятитысячную аудиторию в хеннюмском зале "Днилк": национал-социалисты стали самым популярным ультраправым движением в Вабаяри. Из всех политических течений с ними могли тягаться лишь социал-демократы.
Глава двадцать четвертая. 31 год. Продолжение
Хеннюм, Римнагея. Декабрь – март
В просторной гостиной представительного дома командующего пехотными войсками 7-го военного округа Цфарна Пэпа царило напряженное молчание. Приглушенный свет изящного светильника, вмонтированного в стену над удобным диваном, выхватывал из наполненного табачным дымом полумрака острый нос и кустистые брови хозяина дома. В двух мягких кожаных креслах напротив полковника сидели свежеиспеченный начальник штаба Стрэн Мер и Фодгирт Дрефе. На массивном столике черного дерева стояли пепельницы, бокалы с коньяком марки Хабса Тальру и скромные закуски. Все трое мужчин курили. Мер смотрел на командира со своим вечным прищуром, и, казалось, чего-то нетерпеливо ждал. Дрефе безмятежно рассматривал картины в тяжелых золоченых рамах, висевшие над небольшим камином и со вкусом затягивался ароматным дымом. Сизые облачка таяли в прохладном, несмотря на разоженный камин, воздухе, в котором помимо табака отчетливо ощущался запах какой-то сладковатой отдушки: бравый военачальник обожал восточные ароматизаторы и масла. Пэп сидел с абсолютно прямой спиной и после нескольких затяжек начал вертеть в худых подвижных пальцах дорогую трубку, не отрывая от нее глаз. Первым не выдержал Мер.
– Ну, так что же, – начал он нетерпеливо, – каким будет ваше решение?
Дрефе бросил на своего соратника быстрый взгляд, выражающий явное неодобрение, но тут же повернулся к Цфарну и нехотя поддакнул:
– Ход за вами, полковник.
– А кто там у вас все-таки претендует на главенство? – будто продолжая только что прерванный разговор задумчиво спросил Пэп. – Я так понимаю, партия начала выстраивать какую-никакую структуру, но в ее идеологии прямо говорится о роли вождя, ведущего народ за собой. Кто он, этот вождь?
Стрэн с Фодгиртом переглянулись. Их собеседник, как всегда, говорил без обиняков и смотрел в самую суть.
– Вы же знаете, что председатель партии… – начал было Дрефе, но Пэп перебил его.
– Скелрерд жалкая марионетка, – твердо заявил он и аккуратно положил трубку на стол. – Он по-прежнему стоит во главе партии в качестве ее основателя. Им временно заткнули дыру, дали призрачные полномочия и отправили торговать лицом и идеологией НСРРП для масс. Меня интересует, насколько вы поддерживаете Телгира, и в состоянии ли он стать тем вождем, которого жаждет видеть народ во главе вашего движения.
– Но об этом пока не было и речи, – возразил Мер. – Офальд, безусловно, великолепный оратор, люди прислушиваются к нему и идут в партию, вдохновленные его речами, однако…
– Мы поддерживаем Телгира, – решительно прервал Стрэна Фодгирт. Пэп удовлетворенно кивнул и встал, заложив руки за спину.
– Я вижу в нем не только хорошего оратора, – сказал он после небольшой паузы и подошел к тяжелой портьере винно-красного цвета, тронув золоченую кисть шнура, покоившегося на бархатной складке. Цфарн все еще чувствовал себя неуютно в этом великолепном дорогом доме, куда перехал несколько месяцев назад. – В партии есть множество неплохих лекторов, способных увлекать за собой, возьмите хотя бы этого антийеревиста Маргена Рессэ. У него отлично подвешен язык, не так ли?
– Да, – сдержанно ответил Дрефе. – Он очень помог нам во время составления "двадцати пять пунктов".
– Кроме того, – подхватил Мер, – Рессэ уже полтора года работает редактором в той самой газете.
– Но он всего лишь говорун, и к тому же сопливый мальчишка, не нюхавший пороху, – быстро продолжил Фодгирт. – А Офальд Телгир уже неоднократно доказывал, что может вести за собой людей и поднимать партию на новые высоты.
– Новые высоты, – повторил Пэп и вернулся на диван, сев в ту же неудобную позу, в которой провел последние полчаса. – Я охотно верю, что Телгир действительно очень помог росту НСРРП. Но справится ли он с ролью вождя?
– Разве об этом сейчас речь? – не выдержал Мер. – Мы собрались, чтобы…
– Чтобы убедить меня дать вам денег на газету, – холодно перебил Цфарн. – Вы хотите купить "Шлеферьик Ерахботеб" и сделать из обычной газетенки с антийеревистскими статьями настоящий рупор партии. Прежде, чем открыть секретные фонды армии и дать вам 60 тысяч марок, я хочу знать, кому я даю эти деньги.
– Национал-Социалистической Римнагской Рабочей партии, – быстро отрапортовал Стрэн. Пэп тонко улыбнулся, но быстро посерьезнел.
– Вчера я встречался с Рефальдом Рербогнезом и Трихидом Каркэтом, – начал он и сделал паузу, чтобы насладиться изумлением, отразившимся на лицах его собеседников. Широкое лицо Мера покраснело от волнения, короткие пальцы сжались в кулаки. Брови Дрефе взлетели к самой линии редеющих волос. Оба молчали. – Они, кажется, собираются быть редакторами в вашей газете?
– Да, – выдавил из себя Фодгирт. – Вместе с Рессэ.
– Хорошо. Кстати, с ними были и Телгир с Ренкером.
Рефальд Рербогнез, сын римнагского сапожника, осевшего в Сясиоре, был известным хеннюмским публицистом, которого Каркэт привел в общество Лету и познакомил с Телгиром. Они чрезвычайно понравились друг другу, причем Рербогнез быстро убедил Офальда, что революция в Сясиоре, как и Великая война, во многом произошли из-за мирового йеревского заговора, организованного тайным сообществом, стоящим за большей частью правительств крупных стран. Телгир с удовольствием использовал подобные тезисы в своих речах, и они имели большой успех. Именно Рефальд подал идею комитету партии купить газету "Шлеферьик Ерахботеб", которую общество Лету приобрело больше двух лет назад, в период своего финансового расцвета, у вдовы ее первого издателя, и наладило еженедельный выпуск "Шлеферьика". Именно здесь Офальд впервые опубликовал объявление о собрании тогда еще РРП, послужившее серьезным толчком к росту партии. Но к нынешнему декабрю газета, где помимо обычной антийеревской светской хроники продолжали публиковать статьи Каркэта, Рербогнеза, Дрефе, Телгира и Рессэ (причем последний стал ее редактором всего в двадцать лет), влезла в большие долги. Общество Лету фактически развалилось, финансовых вливаний "Шлеферьик Ерахботеб" больше ни от кого не получал, а количество его подписчиков неуклонно сокращалось вместе с растущими невероятными темпами инфляцией и безработицей. Тираж скатился с семнадцати тысяч экземпляров до восьми. Мер и Дрефе были уверены, что переговоры с Пэпом о покупке газеты для НСРРП, выросшей к тому времени настолько, что отсутствие партийного печатного органа попросту вредило репутации партии, ведут с одобрения комитета только они. Поэтому их так поразило известие о встрече Цфарна с Рербогнезом, Каркэтом, секретарем и одним из первых финансистов партии Ренкером и Телгиром. Что это – интриги партийного комитета? Или инициатива Пэпа, желавшего прощупать почву со всех сторон?
– Мы не знали, что вы ведете переговоры с кем-то еще, – рубанул Мер. – Нам казалось…
– Я не вел с Рефальдом и Трихидом никаких переговоров, – перебил его Пэп, и откинулся, наконец, на спинку дивана. Лицо его было серьезно, но в светлых глазах плясали озорные искорки. Он погладил себя по усам и продолжил. – Мне важно было знать их мнение о будущем газеты. И партии.
Последние слова будто повисли в воздухе вместе с облачками табачного дыма. Дрефе и Мер смотрели на хозяина дома почти не мигая, с большим нетерпением ждали продолжения, но не решались нарушать повисшего в очередной раз молчания.
– Я рад, что мнение всех заинтересованных лиц совпадает, – закончил наконец Пэп, и не спеша раскурил погасшую трубку.
Через три дня "Шлеферьик Ерахботеб" была куплена НСРРП за шестьдесят тысяч марок. Партия согласилась взять на себя все долги газеты и назначила главными редакторами Рессэ, Каркэта и Рербогнеза. С января к ежемесячным партийным взносам, которые должен был платить каждый член НСРРП, добавились полмарки – "на газету".
* * *
Морозным январским вечером в кафе "Кех" на улице Гертасалишерес у гороского парка Фохентагр, разбитого в самом центре старого Хеннюма больше двух веков назад, было людно. Посетители с удовольствием угощались великолепным турецким кофе и свежайшими пирожными, которыми не первый год славилось это заведение. В глубине вытянутого зала с высоким потолком стоял столик, за которым сидела шумная компания. В те редкие дни, когда места за этим столиком пустовали, на нем всегда стояла табличка "частная резервация". Именно сюда как до, так и после заседаний комитета, митингов и партийных собраний приходили Телгир, Лэимь Сорим, ставший личным шофером Офальда (автомобиль был куплен на пожертвования богатых сторонников НСРРП и добавлял престижа главе отдела пропаганды партии), Тиркасин Ребев, вышибала пивной и активный член дружин, в которые превратились группы порядка, Ирьхул Фраг, ученик мясника и борец-любитель, а также старый сослуживец Телгира Камс Наман, недавно вернувшийся в Хеннюм и занимавшийся финансовыми делами партии. Компания наслаждалась плодами трудов местного кондитера, пила кофе и говорила часами. Все расходы записывались на счет партии, открывшей кредит у хозяина кафе, горячего поклонника идей НСРРП.
Здесь Офальд по старой неавской привычке отдыхал от постоянного напряжения, ежедневно сопровождавшего главного оратора партии. Он специально окружил себя недалекими, но абсолютно, по-собачьи преданными ему людьми, с удовольствием слушал их нередко похабные или анекдотические истории, пробовал на этой аудитории, представлявшейся ему настоящим срезом народных масс (ремесленников, служащих и солдат), свои тезисы и мог говорить часами, наслаждаясь их безоговорочным вниманием и всецелым одобрением. Этим вечером Телгир, одетый в неизменный синий костюм, перешитый из военной формы, с коричневым жилетом и красным галстуком, говорил о своих прошлогодних поездках в Ивстаяр, где он выступал перед римнагцами в Рузьблагце, Инцле и даже в Неаве. Во время пребывания в ивстаярской столице Офальд встретился с жившими там Леагной и Улапой, с которыми состоял в переписке последние несколько месяцев, взяв их адреса у Зиреяте. Сестры, как родная, так и сводная, не держали зла на блудного брата, прагматично выстраивавшего образ добропорядочного политика с крепкой семьей, и они прекрасно провели время в Неаве.
– Я говорил им о йеревах, которые правят Римнагеей, а римнагский рабочий класс позволяет им травить себя и в хвост, и в гриву. Нельзя победить болезнь, не устранив ее причину, не уничтожив бациллу, нельзя победить расовый туберкулез, не позаботившись об устранении самой причины расового туберкулеза. Когда я пообещал, что мы будем бороться с йеревской заразой до тех пор, пока на землях, где живут римнагцы, не останется ни одного йерева, и готовы для этого хоть на путч, хоть на революцию, мне аплодировали так, что я не мог завершить свою речь.
Фраг одобрительно хмыкнул, остальные закивали.
– Настанет день, – продолжал Офальд, – когда мы наконец воссоединимся с десятью миллионами наших братьев, которых кучка ксармистских негодяев, начавшая Великую войну и обрекшая Римнагею на поражение в ней, разбросала по всей Повере после позорных соглашений, призванных уничтожить нашу страну и наш народ. Как вы все знаете, в январе вступает в силу очередной подлый пакт, по которому наше несчастное государство должно выжать из своего народа 226 миллиардов золотых марок, чтобы мировое йеревство жирело и богатело еще больше.
– Это просто немыслимо! – не выдержал Наман.
– Именно поэтому мы не первую неделю ведем переговоры с так называемым хеннюмским патриотическим блоком, чтобы провести совместную большую акцию протеста – и что же? Эти так называемые патриоты только и делают, что затягивают и откладывают манифестацию. Мы уже отменили шествие по Ролькской площади, поскольку все боятся, что протест будет атакован и разогнан красными собаками. Но даже договорившись об общем собрании в "Днилке", мы никак не можем назначить его дату.
– Ксармистские ублюдки, – проворчал Ребев. – У нас припасено для них кое-что. – Он любовно погладил хлыст со свинцом в рукоятке, с которым никогда не расставался.
– Мы больше не можем действовать с оглядкой на этих сволочей! – Сорим в порыве ярости стукнул кулаком по столу, отчего его кофейная чашка с веселеньким звоном соскочила с блюдца и, прокатившись по краю стола, упала на пол, разбившись. Лэимь ничуть не смутился и лишь кивнул будто выросшему из-под земли официанту, который споро убрал осколки и через минуту принес новый кофе.
– В течение года наша партия провела 45 массовых митингов. В Хеннюме нас больше двадцати пяти тысяч, и еще сорок считают себя нашими сторонниками. На завтрашнем собрании в "Хайфобосхуре" я собираюсь объявить о новой эпохе в политической жизни Хеннюма, – надменно заявил Офальд. – Отныне наше движение будет безжалостно пресекать – в случае необходимости силой – попытки провести митинги или выступления, которые могут неблагоприятно повлиять на сознание наших соотечественников, и без того достаточно пораженное красной заразой.
В ответ раздались горячие возгласы одобрения.
* * *
Во вторник, первый день февраля, не дождавшись от патриотического блока никакого конкретного ответа по поводу даты предполагаемой акции протеста, Телгир заявил на заседании комитета партии, что ждать больше нельзя, и массовый митинг должен быть организован силами НСРРП. Нотан Скелрерд осторожно предложил дать патриотическому блоку еще один день и выразил сомнения в том, что партия сможет выдержать мероприятие подобного масштаба. Остальные члены комитета колебались, хотя их и прельщала мысль стать организаторами самой массовой акции ультраправых в новейшей истории Хеннюма. Всю первую половину среды Офальд тщетно ждал ответа от блока. В конце концов, Скелрерду сообщили, что массовая акция протеста патриотического блока проводится на площади Недопласоц, но слово ораторам НСРРП никто давать не собирается. Взбешенный Телгир созвал экстренное собрание комитета и выдвинул ультиматум: масштабный партийный митинг нужно провести не далее, чем завтра. Его, пусть и не без колебаний, поддержали, несмотря на возражения осторожных Скелрерда и Дрефе, после чего Офальд развил бурную деятельность. Он продиктовал машинистке текст листовки, призывавшей всех неравнодушных римнагцев собраться в четверг в цирке "Норке" в восемь вечера на акцию протеста против правительства, согласившееся на грабеж Римнагеи со стороны поверских государств, и поручил партийному секретарю Сакору Ренкеру, одному из своих ближайших друзей, согласовать аренду этого зала, самого большого крытого помещения в Хеннюме. До глубокой ночи Телгир вместе с Каркэтом, Рессэ, Дрефе и Рербогнезом составлял текст своей речи, а затем репетировал ее в своей комнатке на Исетарсатш, пока за большим окном не начало тускло сереть февральское утро.
Поспав два часа, Офальд обнаружил, что в Хеннюме пошел дождь со снегом. От вчерашней бравады и уверенности в своих силах у уставшего, невыспавшегося Телгира, сидевшего в одних кальсонах на жесткой кровати, почти ничего не осталось. Его охватил страх. Если гигантское помещение цирка не заполнится хотя бы на две трети, это будет означать провал акции. Подобная катастрофа отбросит партию назад, разом перечеркнет всю ее деятельность на несколько месяцев вперед и даже может стоить ему, Офальду, места в комитете НСРРП. Дрожа от волнения, Телгир быстро оделся и бросился в контору, служившую партии временным штабом, куда вызвал казначея и секретаря комитета. После короткого совещания, они продиктовали машинистке новую листовку и отправили ее в типографию, где должны были напечатать десять тысяч экземпляров воззвания. Затем Офальд вызвал к себе Сорима и Ребева. Первый должен был нанять несколько грузовиков и купить три десятка метров красной материи, второй – организовать сбор дружин в течение часа. Люди, машины и листовки, невзирая на снег с дождем, прибыли почти одновременно. Грузовики наскоро задрапировали материей, увешали партийными знаменами и посадили в каждый по 10–15 человек с листовками и громкоговорителем, в который самые горластые агитаторы кричали, что "в цирке "Норке" на акции протеста господин Телгир будет говорить на тему "Будущее или Гибель". Впервые по улицам Хеннюма с пропагандой ездили машины, агитировавшие в пользу нексармистских партий. В рабочих кварталах грузовики забрасывали грязью и камнями, в сторону агитаторов летели проклятия, но основная масса горожан следила за машинами с интересом.
Телгир остался в конторе, куда к обеду пришли еще несколько его соратников, в том числе и Нотан Скелрерд. По телефону им сообщали о ходе агитации, а начиная с шести вечера – и о положении дел у цирка "Норке", куда начали стягиваться люди. К семи было продано около тысячи билетов, к половине восьмого – почти три с половиной тысячи. Когда вымотанный, бледный, с синими кругами под глазами Офальд прибыл к залу, на улице собралась огромная толпа, разделившася на две половины. Это были сторонники НСРРП, которым не хватило мест в зале или денег на билет, и их противники-ксармисты, побоявшиеся участвовать в столь массовом мероприятии в закрытом помещении, но не желавшие сдавать своих позиций без боя. На почтительном расстоянии топталась кучка полицейских, которым Пэп запретил вмешиваться во все происходящее. Всего в тот вечер в "Норке" присутствовали больше шести тысяч человек, и около пятисот оставались снаружи до самого конца собрания, несмотря на непогоду. Немногочисленные коммунисты, попавшие в зал, не смогли сорвать собрание, а когда один из них громко назвал оратора "бесноватой обезьяной", его избили и вышвырнули на улицу. Офальд говорил около двух с половиной часов, и все чаще его речь прерывалась громовыми аплодисментами. В конце все слушатели спели старый имперский гимн "На земле всего превыше Римнагея лишь одна" и разошлись. Телгир, сидевший в изнеможении прямо на арене с красными пятнами на щеках и прилипшей ко лбу прядью волос, вяло принимал поздравления и слабо улыбался всем, кто подходил к оратору выразить свое восхищение. Когда цирк окончательно опустел, Сорим и Ревеб под руки отвели Офальда в автомобиль и отвезли домой на Исетарсатш. Он заснул прямо в одежде, едва голова его коснулась подушки.
В пустом зале "Норке", где уже вовсю трудились четверо дюжих уборщиков, остались лишь тихо переговаривавшиеся Скелрерд и Дрефе. Их лица были встревожены.
