Дмитрий Всатен
Книга 2. Хладный холларг
– Изничтожить… нас… вас…
– Ты же сказал, что не осилят они? – Варогон повернулся к Кауму и сделал удивленное лицо.
Последний и сам, казалось, был ошарашен.
– Нет… нет… – хрипел Мавуш Мукомол. – Нет…
– Чего он шипит?
– Говорит что-то. Что ты говоришь?
– Погоня… зачем… убили солдат?..
Все озадаченно переглянулись.
– Нет… нет… – Мукомол от напряжения аж попунцовел. – Не убили… не убили…
– Говори сразу или с силами соберись, – наклонился к его уху Илло, – ничего не поймем.
– После…
– После скажешь?
– Нет… нет… – Проговорив это, Мавуш закатил глаза и потерял сознание.
Пришлось ждать вечера. Мукомол немного оклемался и смог членораздельно объяснить, что в трех днях пути назад некто вырезал целый отряд саарарской пограничной стражи. Среди убитых нападавших нашли какие-то вещи, которые указывали на караван.
– Не было битвы у нас тогда, чего ж ты говоришь?! – вскричал Илло. – Знаешь ведь! Тогда мы еще вместе шли!
Варогон и Каум переглянулись и нахмурились.
– Знаю, – согласился Мавуш. Он выжидательно посмотрел на Быстросчета.
Уловив его взгляд, Каум отвернулся.
Многое не сходилось в произошедшем. Холкун точно знал возможности гильдий Фийоларга. Не способны они оплатить наем саарарской армии. Ни сейчас, ни в лучшие годы это было невозможно. Да, нанять разбойников, нанять шайки саараров, но не армию. Слишком дорого и слишком опасно даже для самих нанимателей.
Что же происходит?
– Варогон, – позвал он, – ты сказал, что не прознают… про саараров.
Брезд посмотрел на Цитторна. Тот пожал плечами:
– Мы их всех далече оттащили и припрятали под землю. Там же только наши лежали воины.
– И я мало чего разобрал, хол, – озадаченно произнес Варогон.
– Ир, подойди. – Каум взял брата за плечи: – Ты всех?.. – Он договорил взглядом.
– Те, кто уходили, – всех.
– Как же Мукомол выжил?
– Позже ушел, али… Нет, братец, никого из трусов мы не выпустили.
– Одно только быть может, – заговорил Цитторн. – Позади саараров соглядатаи шли ваши, холкунские. Они видели, как мы… саараров… приветствовали… они и призвали эту армию… они же и подбросили под них указку на нас.
От этой догадки даже Варогон крякнул и присел на тюк с товаром.
– Это же мы, братцы, влезли! – проговорил он и стащил с себя шлем.
– Хитро они нас, – опустился рядом Каум.
Было ли это совпадение или какая-то страшная задумка?
Холкун смутно чувствовал, что свершилось нечто настолько громадное по своим масштабам, что он пока не способен окинуть эту циклопичность даже своим внутренним взором. Сердце защемило. Внутренности стали дрожать. В нос пахнуло чем-то пустым, безбрежным. Это был запах смерти. От конницы каравану не уйти. Никак не уйти. Он это знал.
– Невозможно это, – поднялся Ир. – Когда такое свершилось, то нет нам пути домой более. – Ир неожиданно умолк. Его глаза расширились. Он сам только что до конца понял то, о чем сказал. Пути домой нет! За их спинами была проведена черта. Неведомо кем. Эта черта отделила их прежнюю жизнь от нынешней. Но какой, нынешней? – Мы не вернемся домой, братец? – Ир с ужасом посмотрел в глаза Быстросчета страшась найти там ответ, который он и без того знал. Он вдруг превратился в маленького мальчика, который понял, что заблудился и не знает путь домой. Ир с надеждой посмотрел на брата. Тот сидел, потупив глаза в землю и нахмурившись.
– У меня в голове гремят барабаны войны, – произнес ни с того ни сего Варогон. Он был растерян. Впервые за все время пути он выглядел жалко.
Каждый из присутствующих по-своему понял произошедшее, но все они осознали, что оказались на острие событий, грозящих смести прежний мир.
– Холведская гряда. – Два этих слова пролились на всех их услышавших, как ушах холодной воды на раскаленную печь. Слушатели вздрогнули и каждый по-своему поежился.
Все четверо подняли глаза. Над ними стоял Илло.
Пират со Столпов Брура
Великие воды серебристым чешуйчатым безбрежным покрывалом раскинулись во все стороны от борта корабля-гуркена. Их мерное колыхание, незлобливые нападки на выпуклые борта бака гуркена убаюкивали своей мерностью и неспешностью. Словно бы любящая мать, сидя у колыбели, слегка покачивала ее, чтобы создать у своего дитяти ощущение полета и безмерного успокоения.
Холодное око Владыки наблюдало с небес за безмятежностью, царившей в Великих водах. Бесстрастно взирал он на водный простор. Ни на чем не останавливался его глаз. Со спокойствием, присущим только богам, оглядывал он свои владения. В любом другом месте можно было тешить себя тем, что око Владыки смотрит не на тебя. Но только не здесь. Не в Великих водах. На много полетов стрелы вокруг корабля не было ни единой души, к которой мог бы притянуться отеческий взгляд бога.
Нагдин Рыбак смотрел в холодное око Многоликого, которого называли во Владии Владыкой, и точно знал, что божество смотрит на него. Прямо ему в глаза. В большие и красные от бессонницы, злые глаза. Как ни старался, не мог Рыбак обратить к богу спокойный взор. Не мог потому, что последние дни не умел сомкнуть глаз.
Никогда не страдал он от бессонницы, а тут, словно какая-то напасть свалилась на него. Едва смыкались его веки, как в голове поднимался шум и туман, белесый очень холодный туман, подобно живому существу, подобно призраку обхаживал его сон, укутывал в свои прозрачные покрывала. Туман говорил с ним. Он требовал от него действия. Действия, исполнение которого приведет Нагдина к верной гибели. Реотв точно знал это, а потому не соглашался с туманом. Тот кричал на него непереносимо громким голосом, рычал на него по-звериному. От этого рыка и просыпался Нагдин в холодном поту, а порой и вовсе не успел уснуть, лишь дремал, когда рев тумана будил его.
Бак гуркена был завален бухтами канатов, брошенным абы как оружием и якорем, покрытым от времени густой порослью водорослей и ракушек.
Рыбак смотрел в небеса и изредка подносил к губам вино, которое заимствовал у саарарских купцов не далее, как вчера.
В который раз, в которую ночь думал он о том, что мучает его. Призывы достигнуть Жертвенной заводи – места, о котором он не слышал ни разу в жизни – преследовали его, мучили своей настойчивостью и страшной непонятностью. Почему он думает об этом? Почему ему так важно, до физической боли в груди важно понять, куда зовет его белесая пелена из затянувшегося кошмара?
Нагдин увидел, как пространство вокруг него постепенно сжимается. Растворился словно бы в молочном мареве хорошо видимый до того горизонт, а после хлопья прозрачной пелены стали подползать к гуркену. Они стекались к нему со всех сторон. Их было так много, что у борта судна стало тесно, и туман обрел свою привычную бесформенно-необъятную форму. Пару раз парализованный усталостью взор Рыбака отметил в тумане очертания лиц. Они смотрели на него и хмурились, улыбались и что-то шептали.
Он поднял кувшин вина и вылил себе на лицо и не почувствовал ни мокроты, ни запаха вина у себя на коже. Реотв облизнулся. Язык водил словно бы по пустому пространству. Кожа растворилась в белесой мути.
– Иди за мной, – приказал туман. – Жертвенная заводь облегчит твои мучения. Иди за мной!
– Нет, кто бы ты ни был, я не пойду за тобой. Не веди меня туда, где погибель.
– Жертвенная заводь – судьба тебе. Не избежишь ее. Знай это. Так написано тебе. Так и будет. Иди за мной!
Реотв хотел было поднять руку и потереть лоб, но ему показалось, что рука, хотя и поднялась, но нащупала над глазами не плоть, но древесный бок корабля. Пальцы заскреблись о толстые пружинистые доски. Нагдин улыбнулся.
– Иди за мной! Судьба твоя идти за мной. Идешь – веду. Иди за мной! Жертвенная заводь. Туда призываю тебя. Идешь – веду, не идешь – потащу… – Туман словно бабочка вокруг бутона цветка увивался округ Рыбака.
Тот молчал.
– Иди же за мной! – голос тумана стал грубеть. – За мной! Иди! Не идешь – потащу! – Последние слова более всего напоминали грохот камнепада.
Нагдин вздрогнул и очнулся. Это снова была полудрема. Одна из нескольких десятков, кои прерывали его ночное бдение.
Некоторое время Рыбак сидел, недвижим прежде, чем заметил, что кувшин повис у него в руке и излил свою влагу на ноги. В голову полезли тугие мысли, которые бывали в ней до того сотни раз. Словно иглами цеплялись он за его сознание и оставались в нем, что бы он ни делал.
За что ему это? За какое прегрешение? Чем провинился он?.. Нагдин поднял глаза к нему. По нему плыло одинокое облачко. Словно отражение корабля на ровной глади Великих вод, облачко на небосклоне пело оду одиночеству.
Нагдин зажмурился. Перед глазами побежали круги.
Тонкий скрип вывел его из самосозерцания.
Скрипела мачта. Вчера гуркен хорошо потрепало. Не рассчитав, корабль слишком сильно ударился бортом о крупное торговое судно.
– Крючконос, – захрипел реотв. – Крючконос, вставай!
Из груды беспорядочно разбросанных тел на борту корабля вылезла увесистая удивительно круглая голова реотва с большим крючковатым носом и оттопыренными ушами, хорошо подходившими для удержания слипшейся от угарного пота шевелюры.
– Мачта. Сделал ли?
– Не-е… – мотнул головой реотв. Он поднялся на ноги, пробрался к мачте и встал подле нее как вкопанный. Потом обнял ее и осел. Наконец, снова поднялся на ноги и обратил к Нагдину мокрое от пота лицо: – Веревок не хватило. А потом кены упились… Одному не выдюжить такое… – Он отер лоб.
– Как утро наклюнется, буди всех, и делайте мачту.
– Ыгы, гур, сделаем, – кивнул Крючконос. Дыхание его вырывалось наружу с громким свистом. Постояв еще некоторое время и, поняв, что капитан утратил к нему интерес, он снова развалился на телах своих товарищей и уснул.
Рыбак швырнул пустой кувшин за борт, но неизвестно откуда взявшийся туман подхватил его и стал носить по воздуху, вдувая в горло кувшина ветер, от чего посудина гудела, как набат.
– Жертвенная заводь. Судьба. Иди и поведу, иди или потащу-у… протащу-у…
–… когда еще такое делать будешь. Живо шкуру сниму!
– Не я… не мы… чего ты это?.. свое мы… ты это…
Утро обрушилось на глаза Нагдина, словно молот о наковальню, выбив из глаз сноп искр. Он подскочил на баке и огляделся. По палубе у его ног катались трое матросов. Одним из них был Крючконос. Благодаря своей медвежьей фигуре, он уверенно справлялся с остальными двумя, подсунув их себе под мышки.
– Остановитесь, – приказал им капитан.
Другие члены экипажа, завидев его мутный взгляд, тут же кинулись на дерущихся и растащили их в стороны.
За бортом всплеснула хвостом рыбина. Видимо, сети, установленные на ночь под покрытыми полипами и водорослями килем и днищем корабля, добудут неплохой улов.
– Отчего деретесь? – спросил Рыбак.
– Воры они. У своих же воровали, – прорычал Крючконос.
– Врешь, кривая харя, не воровали мы. Не то спросонья увидел. Гад. Ползает по палубе, как змей. Глядит всюду… Тьфу! – плюнул в сторону Крючконоса один из обвиненных.
– Видел я, гур, как они в трюме шуровали. Как звякали. От того и проснулся. Посмотрел и увидел, как общее добро перепрятывают…
– Лжешь. Пусть язык твой отсечет Владыка, а потроха иссушит Моребог. Не было такого.
– Перепрятывали. Укажу я, гур. Только скажи и укажу я.
– А ежели свои припрятки покажешь? Свои за наши выдашь?
– Зачем?
– От злобы на меня. Я давно подметил, невзлюбил ты меня. Заме-е-етил я, хотя ты и не видел…
– Тьфу мне до тебя… Тьфу! И не более. Гур, прикажи… я укажу…
– Показывай, – кивнул Нагдин.
Брезд скрылся в люке под палубой и появился снова с мешком под мышкой.
– Где зерно у нас… туда прятали… внутрь… глянь…
Рыбак потряс мешок. В нем забренчало.
– Не наше это.
– Бросьте, кены, и я видел вас. Не только Крючконос, – вмешался еще один матрос. За ним подали голоса еще два или три члена команды.
– Мы свое брали. Не ваше. Чего вы нам за наше…
– Ваше!? Где оно ваше? – взревел Крючконос. – На язык Моребога их ложить, гур.
– Погоди, – остановил его капитан. – Вы говорите, ваше. Как же вы разобрали, где ваше, а где не ваше?
– Знаем мы то, гур.
– Гм… тогда скажите мне, кены, что в мешке этом. Когда правду скажете, отдам его весь. Но более на долю не коситесь. Вся она здесь у вас, в мешке.
– Согласны мы, – обрадовались матросы, а у Крючконоса от удивления вытянулась физиономия.
– Говорите, – устало улыбнулся Рыбак.
– Чаши, – заговорил один. – Три моих.
– И моя одна, – добавил второй.
– Еще говорите.
– Кубки… много…
Нагдин кивнул и снова вопросительно посмотрел на моряков.
Те переглянулись. Один из них, видимо тот, который смышленее, побледнел и затравленно оглядел товарищей.
– Другое есть здесь. Чего молчишь? – просил Рыбак. По лицу его растянулась зловещая улыбка.
– Кольца… цепи…
– Сколько?
Более смышленый матрос обмяк, опустился на колени, склонил голову и заплакал.
– Много этого… очень много, – дрогнувшим голосом ответил второй обвиненный. Он, наконец, начал понимать, отчего сник его товарищ.
Нагдин вывернул мешок и вместе с зерном на палубу посыпались украшения и дебы. Вреди всего этого скарба, немногочисленного, но дорогого сердцу пиратов не нашлось ни одной цепи.
– Это мой кубок, – воскликнул один из матросов. Он поднял один из кубков. – Зуб мой здесь. Вот он. – Пират показал товарищам отметину от своего зуба. Мразь! – прошипел кен и со всего размаха ударил одного из воров. Тот крякнул и осел.
– На язык ложить! – закричали все. Капитан кивнул.
Несчастных подняли на руки, отнесли к борту корабля, туда, где, разверзнутая в небеса торчала открытая пасть Моребога с высунутым языком, искусно вырезанная из дерева. В ней хватало место для одной головы. Воров поочередно положили на язык в эту пасть и отрубили головы.
Рыбак был единственным, кто не смотрел за полетом отрубленных голов в воду. Все это время он смотрел на горизонт. Его непреодолимо тянуло в сон.
Спустившись в трюм, он лег на тюки с припасами и тут же заснул. Не прошло и нескольких минут, как тело его вздрогнуло, весь он напрягся и, подскочив, сел, дико оглядываясь по сторонам.
– Куда мы теперь, гур? Дальше, али к Столпам? – спросил его Крючконос, заглядывая с палубы в трюм.
– К Столпам, – неожиданно для себя пропищал капитан. Он прокашлялся. – К Столпам правь.
– Будет так, гур, – улыбающееся лицо шкипера скрылось в ярком проеме. Встало солнце.
Весла с обоих бортов ударили о воду.
Засыпая, Нагдин почувствовал, как корабль начал заваливаться на левый бок.
– Ста-авь па-а-ару-у-с! – зычно прокричал Крючконос.
Капитан протяжно выдохнул и улыбнулся. Тяжелое было плавание. Что-то произошло с ним, пока корабль бороздил просторы Великих вод у Столпов Брура. Наконец-то оно закончено.
Гуркен лег на курс к Столпу, прозванному в этих местах Красным, из-за множества деревьев с бардовыми листьями, покрывавших его склоны. Было достаточно и зеленой растительности, но красная бросалась в глаза.
Острова, прозванные Столпами Брура, представляли собой циклопических размеров колонновидной формы скалистые монолиты, отвесные склоны которых были, частью покрыты растительностью, частью каменисты. Их открытые серо-бурые бока сверкали в лучах жаркого велиководского солнца.
Некоторые особо древние Столпы нависали над гладью воды, ибо море за тысячелетия существования рядом со скалами, подмыло их подошвы, образовав в них лагуны и тихие заводи.
Навряд ли Брур, создатель этого чуда, мог предугадать, как распорядятся более мелкие боги его великим замыслом. По легенде, многие тысячи лет назад Столпы были опорами моста, который Брур построил для того, чтобы тайно от отца – Многоликого – пробираться в вотчину своего брата Холведа и кутить с ним и его женой, богиней Приатой.
Сам Брур повелевает холодным восточным ветром, залетавшим во Владию лишь после того, как ледяное дыхание Холведа сковывало Великие воды так, что по их поверхности возможно было ехать на телеге. Брур был младшим сыном Владыки, самым капризным и бесшабашным. Постоянное веселье преследовало его существование. Он вихрем носился над землями, вырывал деревья с корнем, разбрасывая их в стороны, но любимой его забавой было так умертвить олюдя или иное живое существо, чтобы после его нашли в каких-нибудь двух локтях от лачуги.
Были страшными ночи и дни, когда Брур задумывал такую потеху. Он соблазнял ею Холведа и Приату. Последняя порхала по небосклону, а Холвед тряс ее за юбку, из-под которой землю осыпали мириады снежинок. Подхватывая их, Брур несся вперед, сжимая схваченное в плотный тугой комок и горе, великое горе, было тому из олюдей, кто не успел скрыться от бурана.
Становилось темно как ночью даже, если Брур налетал и днем. Холвед гнал за ним свое ледяное дыхание. Брур хохотал и шептал в уши заблудшего путника дурные мысли. Он пугал его. И не отставал до тех пор, пока выбранная им жертва не бросалась сломя голову в сторону и не погибала от холода под снежным настом.
Зная о шалостях своих детей, Владыка приказал своим божественным слугам вырыть глубокие ямы, а после заполнить их водой. Так были созданы Великие воды, кои обтекают Владию с трех сторон. На севере же Владыка возвел горы, прозванные во Владии Доувенскими, которые были столь высоки, что через них не смог бы перебраться никто, даже бог.
Жестоко наказал Брура Владыка. Отнял отец руки сына и лишил его высокого неба. С тех пор Брур может лишь завывать и летать низко над бренной землей.
Но не разочаровала эта кара младшего брата Холведа, да и Холвед не огорчился от такого наказания Бруру. Соорудили они втайне от Владыки мост. Но прознал Многоликий о нарушении своей воли, разрушил мост. Бруру было разрешено являться во Владию, когда Холвед и Приата нанесут достаточно холода и снега, и каждый житель Владии будет готов к холодам.
Холведа, за поддержку брата, Владыка посадил на веки вечные за остроконечные Доувенские горы, где даже и летом лежат снега и дуют холодные ветры.
С тех самых пор зажили опоры разрушенного моста собственной жизнью. Их облюбовали птицы, а после олюди, саарары и реотвы, бежавшие от великих потрясений и бесконечных войн из Владии. Прошли многие столетия и Столпы явили миру новую расу, назвавшую себя еен-тар. Все перемешалось в ней. Все крови первых поселенцев. Не делали еен-тарцы разницы между расами, ибо в каждом из них было довольно от всех.
Через три дня гуркен Нагдина пристал к незаметной со стороны моря пристани, укрывшейся в густой прибрежной растительности, нависавшей над водой. На борт поднялись несколько еен-таров.
– Хорошо-о-о! – протянул один из них, самый толстый, когда перед ним выложили забранное у купцов. Он улыбнулся и посмотрел на Рыбака. – Ранен ли, – глаза еен-тара вгляделись пристальнее. В них светилась та разновидность заботы, с которой хозяин разглядывает рану вола – а не убьет ли она животное, которое должно пригодиться.
– Нет. Забирай свое, Увеен, и отпусти нас, – сказал гур.
Увеен с готовностью кивнул. Он и не предполагал, что старая посудина, которую он уже давно списал на берег, сможет приносить ему прибыль. Сам он был местным торговцем и ростовщиком. На самом деле у него было много титулов во многих городах, но толстяк был достаточно умен, чтобы не говорить об этом. Мало ли что!
Еен-тары сошли с гуркена и Увеен поднял руку. Сокрытая за деревьями небольшая башенка заскрипела, и часть нависших ветвей стала приподниматься вверх, открывая за собой канал вглубь подошвы Столпа. В канале стояли не менее полутора дюжин гуркенов, на которых степенно копошились экипажи.
Не дожидаясь пока судно надежно пришвартуют к причальному быку, Нагдин спрыгнул на берег, слегка постоял с удивлением ощущая под ногам твердь, и медленно пошел вверх по тропинке.
– А-а, Рыбак, ты уже пришел? Как там, в водах? – закричали ему сверху, когда он дошел по тропинке к вертикальному скалистому склону.
– Все спокойно. – Ему опустили большую корзину, и он вступил в нее.
– Главное, чтобы Увеен остался доволен, да?
– Да.
– Куда теперь? Можно с тобой?
– Нет. Я буду один.
– Жаль, я обещал Луяне, что приду с тобой. Аппана спрашивала про тебя.
– Не туда пойду сейчас.
– Как надумаешь, скажи. Я с тобой буду там.
– Будет так, – отвечал Нагдин, вылезая из корзины, которую подняли невидимые снизу от тропы руки.
Он продолжил шествие по тропинке, переходя по висячим мостикам через глубокие узкие расщелины в Столпе, и шел до тех пор, пока не добрался до небольшой кущи деревьев, покрытых кроваво-красными и розовыми листьями. Между листьями благоухали огромные желтые пушистые цветы.
Зайдя глубоко в рощу, он повалился наземь и тяжело выдохнул. Наконец-то один. Голова жутко болела. Как не хотелось, но Рыбак сдерживался, чтобы уснуть. Он зажмурился и застонал.
Что он сделал? Чем прогневал богов? За что ему отведено такое наказание – не иметь здоровый ободряющий сон?
– Фью, три-ли-ли-ли-ли, фью! – залетела меж ветвей быстрокрылая пичужка.
– Тирли, – ответила ей другая.
Он выбрал правильную стратегию. Изначально был прав, когда нанимался к Увеену. Тот был старым трусливым торговцем, вся смелость которого покоилась на преодоление страха за свой капитал, когда он пускал его в дело.
Что было бы с этим коротконогим тюфяком, если бы он прошел хотя бы толику того, что уготовили боги ему, Нагдину? Подобные мысли всегда веселили Рыбака. Ему представлялось, как толстый ростовщик прыгал бы, тряся пузом, через корни деревьев, улепетывая от гиров; бил себя животом о подбородок, скача по камням через реку, уходя от погони оридонцев.
Рыбак засмеялся. Со стороны это походило на хныканье.
Он избрал правильный путь. Часть Великих вод у Красного Столпа принадлежала Увеену уже очень давно. Его сторожевые корабли гоняли из вод любых пиратов, которые имели наглость в них заявиться. Это давно стало известно саарарским купцам, которые старались ходить именно у Красного Столпа. Не то, чтобы толстый торговец был слишком честным и потому не пиратствовал. Скорее, он был слишком труслив, ибо самым страшным для него было увидеть оридонский военный корабль в своих водах.
Нагдин не знал до конца причины страха Увеена. Не знал он о том, что этот торговец имеет слишком много предприятий по всей Владии, чтобы рисковать ими из-за получения мешка с безделушками.
Рыбак, сам того не зная, походил на Увеена, но только с другой стороны. Если торговец боялся и не делал, то реотв делал так, чтобы не бояться. Злой рок уже четырежды лишал его всего, что он имел: семьи, средств к существованию, снова семьи и, в конце концов, родной земли. Нельзя сказать, что Нагдин смирился. Нет, он просто понял, что не может один противостоять многим, равно как и деревня, и город, а иной раз и целое царство не могут противостоять силе, многочисленнее их сил. Рыбак окончательно распрощался со своими юношескими мечтами и удалой пылкостью, когда видел как, надежду брезда Гедагта, странного по виду воина по имени Маэрх, подняли бездыханным из воды и уложили на залитую кровью палубу.
Надеждам свойственно долго жить, и умирать подобно вспышке.
Судьбе было угодно, чтобы эти существа, Нагдин и Увеен, по-разному похожие, встретились у старой посудины, на которую один из них, Рыбак, смотрел с надеждой, а другой с жалостью – стара и нужно списывать.
Когда Рыбак попросил отдать ему судно внаем, Увеен не раздумывая согласился. И не пожалел, ибо уже восьмой раз гуркен возвращался с добычей.
Наученый горьким опытом, Нагдин решил не грабить проходящие суда, но обложить их небольшой данью. Такой, чтобы у саарарских купцов не возникло желание нанять конвой или снарядить погоню за его судном. Расчет был верен. Купцы с готовностью делились дебами и дорогими товарами, получив за это пиратское охранение в водах, примыкающих к водам Увеена.
Недостаток задумки состоял в том, что полученного добра не хватало на много матросов. Поэтому на гуркене Нагдина, помимо него, присутствовали всего двадцать три кена. Сила не абы какая, но сила.
Мысли о воинской силе вернули капитана к размышлениям о требованиях тумана-призрака из сна идти в Жертвенную заводь. Едва он тронул эту струну внутри себя, как глаза стали тут же слипаться. Он задремал, но уже через миг подскочил и сел, оглядываясь.
– Ты меня зовешь на верную погибель, – прошептал он, закрывая голову руками. – Не пойду! Нет… – В висках гулко стучала кровь. – Я сойду с ума, – проговорил он. – Я сойду с ума.
Нагдин поднялся на ноги, но тут же зашатался и осел в траву. Он мотал головой, как бык поводит лбом перед тем, как наброситься на противника. Ничего не помогало.
– Боги! – взмолился Рыбак. – Многоли… ликий… взываю… изгони из меня напасть…
Остаток дня, ночь и весь следующий день он метался по роще: добежал до ближайшего ручья, обложенного священными камнями, охладил голову в нем, попытался уснуть, вскочил в холодном поту, снова метался.
– Иди – и я пойду. Желай – поведу. Не пойдешь – потащу! – отчетливо слышал он даже и наяву.
Лес наполнился для него голосами и шепотом. Казалось, каждое дерево, каждый куст, да что и говорить, каждый листок шептал нечто свое. Они разговаривали с ним наперебой, наперегонки: кричали, советовали, призывали. Даже небеса промеж крон разверзлись для него громовыми раскатами хохота.
– Не мучай себя… не мучай, – окликали его со всех сторон. – Иди же… ступай… веди его…
– Я пойду! – прорезал тишину рощицы отчаянный крик. – Я пойду, оставь меня. Пойду и умру, коли так желаешь ты мне. Умру, слышишь?! Умру-у! Веди меня… Только дай мне сна! Дай отдыха… – С этими словами Нагдин привалился к стволу дерева. Он был оглушен той абсолютной тишиной, которая накрыла рощицу после его согласия, и впервые за девять дней уснул глубоким и спокойным сном.
***
Проснулся гур, когда стало вечереть. Ему показалось, что он проспал несколько минут, настолько глубоким был сон. Надгдин поднялся на ноги и повел головой по сторонам.
Когда он спустился в деревню на плато под рощицей, то услышал музыку и веселый смех. Как и всегда в такой час дома терпимости и кабаки Красных Столпов были переполнены народом. На улицах уже лежали вповалку пьяные в стельку кены. Большинство во сне заблевало себя и обмочилось. Поутру, едва солнце взойдет над Великими водами, этот смрад поднимется в воздух и будет стоять над деревенькой. Ослабнет же он ближе к вечеру, но к утру его снова усилят организмы десятков пьянчуг.
Рыбак чувствовал себя необычайно бодрым. Он и думать забыл о муках, которые претерпевал последние дни. Все они остались в дальних закоулках его памяти, как неясные воспоминания о чем-то плохом и неудобном.
– Исполнять надо… исполняй обещанное!.. – Нагдин отшатнулся. Пьяница, мимо которого он проходил, смотрел на него широко раскрытыми глазами, из которых сквозила пустота. – Не забывай…
Реотв почувствовал, как что-то шевельнулось внутри него – это было похоже на ужас или ощущение ужаса, но общее счастье и сладкое предчувствие обильной пищи и целой ночи прелюбодеяний быстро отогнали от него все дурные мысли.
Он вошел в один из кабаков, заказал много поесть и сел за свободное место у длинного стола.
– Рыбка, – услышал он ласковый веселый голос, и ему на колени тут же плюхнулась полноватая девушка с очень милым личиком. – Мне сказали, что ты пришел сюда. Где ты был два дня? Я не видела.
– Я спал, Аппана, очень устал.
– Увеен доволен?
– Да. У-у, потроха дохлого саарара, как же я соскучился по тебе, – он протянул руки и потискал ее щечки и полновесные тяжелые груди. Аппана улыбнулась и получше устроилась у него на коленях.
– Ты заказал поесть? – спросила она.
– Да.
– Я буду носить. Погоди. Скажу Луяне, что я буду носить тебе.
Когда она ушла от него, Нагдин оглядел кабак. Это было низенькое, но просторное помещение. Он удивился, когда ощутил в душе укол, который можно было бы назвать теплым. Такие уколы ощущаются, когда возвращаешься в родной дом, видишь лучшего друга после долгой разлуки. Неужели теперь это его дом? Здесь ему свойственно как дома, тепло и…
– Сказала, – подошла девушка. – Расскажи мне, что ты видел в водах. Я люблю твои рассказы. – Аппана любила слушать его сказки, а он только при ней воодушевлялся и пересказывал свои приключения, безбожно привирая ей и мешая события разных лет. Однако, едва он начал, как по кабачку подобно ветру пронеслось движение.
– Сойди с меня. Чего это там?
– Не ходи. Я тебе так скажу. Это саарарец. Конубл. Он набирает команду. У него карта земель. По ней указывает, где наши служить ему будут.
– Ну, тогда это не по мне… – что-то заставило Рыбака прикусить язык. Он как будто о чем-то смутно догадался. – Большая карта?
– Да. Вся Владия на ней и Великие воды. Я видала. Плохо поняла, но он мне сам сказал. Фр! – неожиданно скривилась она. – Приставучий он. Старый прилипала…
Нагдин нежно посмотрел ей в глаза. Кабацкая девка, подумалось ему, и он тут же сам себя отругал. Не подходило ей это название.
– Погоди, глянуть надо, – снял он Аппану с колен. В подсознании крепла мысль пойти и посмотреть карту. Что он на ней найдет, неизвестно, но почему-то тянуло посмотреть.
– … дебов. А опосля еще столько же, тогда пойду к тебе, – услышал он слова матроса.
– У-уи-и, – старческий голосок был опечален, – не по пути нам.
– Чего жежь?
– Дорогой ты больно.
– Платят… все. Ты только заартачился.
– Пять дебов дам, коли пойдешь сейчас. Пять на гуркене и десять, когда вернемся обратно…
– Не-е-е…
– … или один оридонский деб, но когда и туда, и обратно пройдешь без платы. По концу пути.
Матрос задумался.
– Отойди и не мешай, – сказал ему другой. – Согласен я.
– Как-как? – не понял старичок.
– Один оридонский деб в конце пути. Согласен.
– Вот и хорошо. Все слышали? Сейчас в храм пойдем. Там поклянешься в верности мне.
– Меня возьми, – неожиданно проговорил Нагдин. В его душе зародилась поразительная уверенность, что делает правильно. Он мигом забыл свою клятву перед Увееном быть гуром. Как и все клятвы, обещание данное торговцу, мало что значило для реотва.
– Кем будешь?
– Рыбак я. Могу и кеном, и гуром могу.
– Это мне хорошо. Становись туда.
– Зачем ты?! – Он обернулся и наткнулся на глаза Аппаны. По щеке ее текла слеза. – Еще только увидела тебя, а снова ты в воды идешь. – Ее подбородок задрожал. Он ободряюще улыбнулся ей.
После отбора все пошли в местный храм и стали приносить клятву верности торговцу.
На реотва в этот миг навалилась вдруг сковывающая духота. Ему стало нечем дышать, и он еле держался на ногах, чтобы не упасть.
– Эй ты, Рыбак. Твой черед. – Его вытолкнули к идолу.
– Клянусь пред ликом твоим, Моребог… – Нагдин неожиданно запнулся. Он невольно открыл рот от удивления, когда увидел, как идол отворил пронзительно голубые глаза и вперил их в него. Словно бы сильными руками ощупывал взгляд Моребога лицо реотва. Нагдин хотел было закричать, но рот его не открылся; он хотел убежать, но ноги его приросли к земле.
