Дмитрий Всатен
Книга 2. Хладный холларг
Скороход тут же отпустил бердыш, схватил обе вооруженные руки оридонца и приложил воина ударом лба в лицо. Противник вскрикнул. Лицо его вмиг окрасилось кровью, и он осел. Нагдин откинул от себя отяжелевшие руки врага, схватил бердыш и тут же отпрыгнул. Он сделал это в тот самый момент, когда на него готов был обрушиться сокрушительный удар топора.
Оридонцы во Владии также не сидели без дела. Система боя на топорах не могла не приглянуться им своей эффективностью и сокрушительностью, а потому в оридонских войсках топор занял достойное место, наряду с мечом и оридонским щитом.
Нечего было и думать легко убить оридонца еще и потому, что каждый из них успевал следить не только за тем, что происходит с ним самим, но и с его собратьями. Нагдин знал это; все владяне знали это и называли «выдохом». Воинов учили, не находись близко к оридонцу более одного выдоха.
Скороход подставил широкое лезвие бердыша и принял на него мощный удар топором от соседнего оридонского воина, затем сделал резкое движение-рывок и пронзил оридонскую руку с топором крюком на другой стороне древка бердыша, последовал колющий удар в подмышку и еще один оридонец попятился назад.
Знали владяне и еще одну хитрость битвы с оридонцами. Любители пик, оридонцы закрывались их остриями сверху, спереди и по бокам, но снизу были совершенно беззащитны. Потому среди владян находились смельчаки, которые бросались в ноги врагу и валили его борцовским захватом. Но время этому еще не пришло.
Оридонцы отступали, оттесняя своих раненых за спину. Они отходили к проему врат в основную башню, с которой на голову наступавших летели стрелы и камни. Но лучники владян не сидели без дела. Со стен по бойницам и сражавшимся во дворе врагам летели стрелы. То тут, то там падали замертво сраженые ими оридонцы.
На Скороходе и большей части его воинов были шлемы с широкими полями. Словно бы щит носили они посаженным на голову.
Оридонцы впервые видели таких воинов и такую систему боя. Они давно всерьез не воевали, а Скороход воевал немало и долго.
Как только враги сгрудились у врат, образовав сплошной строй, несколько брездов, забросив щиты на спины, ринулись вперед и бросились им под ноги. Свои щиты мешали оридонцам бить вниз, а щиты брездов закрывали смельчаков от тех ударов, которые, все же, были нанесены. По одному, а где и подвое брезды подхватывали оридонских солдат и опрокидывали их на товарищей, стоявших за спиной. В мгновение ока образовалась большая брешь в строю, в которую полетели стрелы, топоры и бердыши. Оридонцы дрогнули и побежали. У врат образовалась давка, которую усиливал натиск наступавших.
На плечах бежавших, Нагдин ворвался в нижнюю залу и остановился, пораженный громогласным возгласом. «Трусы!» – рявкнула, казалось, сама башня. – «Смерть вам!» Нечто необоримое сотрясло своды зала и над головой Скорохода, словно бы лопнуло пространство.
Во все стороны полетели расплющенные тела бежавших оридонцев и преследовавших их владян. Тела бились о стены, подобно сосудам с вином и лопались кровавыми брызгами.
– Бежим! – закричали в страхе и оридонцы, и владяне. Все они единым гуртом бросились прочь, позабыв о битве. Лишь во дворе, тот, кто не был в башне, продолжали биться. Остальные же разбежались в стороны, куда глаза глядят.
– Завалить врата! Завалить врата! – кричал Нагди, в ужасе глядя на черный зев башни, скрывавший в себе некое чудовище. Он бросился со спины на ближайшего оридонца и перерубил его попалам. – Завалить врата! – закричал он в лицо своему воину. Тот кивнул и бросился исполнять приказ.
– За мной, кены, гур приказал завалить врата! – закричал воин своим сотоварищам.
Хватая все, что попадалось под руку, а более всего трупы оридонцев, владяне быстро забутили ими врата, створки которых снова оказались закрытыми.
К вечеру следующего дня в крепость вернулись четыре сторожевых оридонских корабля. Их капитаны слишком поздно поняли, что произошло, а потому после непродолжительной схватки, были утоплены за бортом своих же кораблей вместе с командами.
На следующий день к порту подошел флот Морского скорохода, потрепанный злобой Брура и схваткой с оридонским флотом. На портовую пристань по трапу сбежал Эцаних-гел. Он остановился перед Нагдином, глядя на него стеклянными глазами и слегка поклонился.
– Веди меня к нему, – сказал Рыбак. Эцаних-гел кивнул и пошел обратно на корабль.
Он спустился под палубу, туда, где обитал маг, присел в углу и, закрыв глаза, мгновенно провалился в глубокий сон.
Нагдин подошел к большому сундуку и тронул его рукой. Крышка зашипела и открылась. Из нее, в неярком желтом сиянии с легким потрескиванием поднялось тело красного мага. Оно проплыло мимо Нагдина и опустилось на ложе, рядом с которым сидел Эцаних-гел.
Красный маг резко и глубоко вдохнул и открыл глаза. При этом, Эцаних-гел в углу вздрогнул, громко захрипел и повалился на бок, как старая тряпичная кукла.
– Ты принес нам победу? – спросил маг.
– Да, гел, я взял Длинный Столп.
Эцаних-гел обернулся и посмотрел на свое творение-двойника, лежавшего в углу.
– Его глазами я видел три костра, но не победил ты их. Лишь испугал. Я чувствую его рядом, и он почувствовал меня. Скорее, за мной! – Этот вскрик мага был таким неожиданным, что Нагдин остолбенел на мгновение, но Эцаних-гел вытянул руки, шепча заклинание, и в свечении в руках его оказались лук и стрела. Подобно лучу света промелькнул он мимо Скорохода и взмыл на палубу. Рыбак бросился за ним.
Еле различимая средь сизых туч, от замка в Великие воды метнулась длинная косая тень, оставляя за собой шлейф из фиолетово-серых кругов. Вскинув лук, Эцаних-гел закричал: «Эйхо-эйхо, тиниладин!», и спустил тетиву. Стрела устремилась вслед за тенью, бросая отсветы на клубы туч. Тень стала вилять из стороны в сторону, стараясь спастись от стрелы, но последняя неотступно следовала за ней, непрестанно нагоняя.
Где-то далеко-далеко, у самого горизонта стрела догнала тень и впилась в нее. Ослепительная вспышка, как тысяча молний, осветила пространство от горизонта до горизонта, и грохот донесся оттуда, и содрогнулась от него и земля, и вода.
– Теперь иди и бери их. Они беззащитны! – сказал красный маг, с улыбкой оборачиваясь к Рыбаку, обомлевшему от увиденного.
***
Земля медленно впитывала воду, обрушенную на нее Бруром. Большие лужи, более походившие на озерца, встречались то тут, то там в деревне. Со всех сторон стучал стук топоров: еен-тары приводили в порядок свои дома, делая их основой доски из оридонских кораблей, отданных им Морским скороходом.
Бруровы грозы оставили Длинный Столп раньше времени, и око Владыки открылось над ним, поливая теплом и живительным светом.
Утреннее солнце плескалось в залитых водой полях и лугах, щекотало кожу лиц и шей еен-таров, отвыкших от солнца за долгие дни сплошных ливней. Весело пели птицы, спрятавшись в кронах деревьев и в кустах садов при домах деревенских жителей.
Нинан-тар сидел на скамье во дворике своего дома и морщился от боли. Атанка, бледная от увиденной раны, хотя перевязывала мужа уже не раз, обмазывала болячку помесью из местных целебных трав.
– Омурка, принеси настоя, да не обожгись! – закричала дочери Атанка.
– Разреши, тара, я принесу, – раздался голос из дома.
– Нет, Миника, я должна приучить дочь к уходу за мужем, не то, не видать ей замужества вовеки. Омурка, чего ты там? Уснула, разве?!
Миника потупилась и отошла от окна. С недавних пор, она поняла очень простую, но горькую истину: то, как боги расписали ее лицо – было проклятьем. Где бы она ни появлялась, все взоры мужчин были обращены на нее. За чрезвычайную любовь первых, женщины платили ей подозрительностью или даже ненавистью. Первые несколько дней девушка с восторгом осматривала открывшийся ей мир, в котором было много олюдей и много иного, очень интересного. Но шло время, и она поняла, что ей стоит беречься этого мира, ибо он опасен не менее, чем прекрасен. С тех пор, как она поняла это, день деньской Миника проводила в комнате Нинен-тара, погибшего недавно в схватке против воинов Нагдина. Лишь изредка она выходила в сад, чтобы вдохнуть аромат цветов, погладить их нежные бутоны и послушать, как пчелы жужжат повсюду, деловито облетая свои владения.
За оградой раздались тяжелые шаги. Миника вздрогнула и отошла к стене, скрывшись в тени комнаты.
– Благости тебе Моребога и твоих богов, – раздался голос с хрипотцой, от которого у девушки екнуло сердце, а в горле тут же пересохло от волнения.
– И тебе благословения Моребога. Как еще? Полных парусов и малой волны… хе-хе… – Нинан-тар отвечал, как заправский мореход. Ему и самому нравились новые познания, которые он приобрел от общения с воинами Морского скорохода.
– Все обвязываешься? Тьфу! – раздался старческий голос. – Когда я такое получал, то само заживало…
– Солнца тебе, отец, и тихого прилива, – отвечал смиренно Нинан-тар.
– А я и не знал, что Отважный Фодон тебе отец, – продолжил разговор голос с хрипотцой.
– Да, боги не обделили…
– Зато меня обделили. Что один увалень, что другой был!
– Как можешь говорить такое, отец, – закричала Атанка. – Он ранен, а ты…
– Помолчи, еен-тара, не твое дело говорим.
– Один из сыновей твоих пал, а ты…
– Ну и что же, как воин погиб. Честь ему и хвала. Камнебог встретит его и замолвит словечко перед Кугуном. Не то, так и подох бы под подолом у бабы.
– Я не могу, Нинан, не могу, – сдавлено, со слезами в голосе выдавила из себя Атанка.
– Уйди в дом, – разрешил ей муж. – Отец, будешь ли ампану. И ты, Скороход, отведаешь ли.
– Нет времени нам, – отвечал Фодон-тар. – Пришли с тобой распрощаться.
– И ты, отец?
– И я. Моребог, наконец-то, сжалился надо мной и прислал дело, с которым и отойду в веси Кугуновы. Нет лучшего мне!
– Скороход, не бери его. Отнимаешь душу мою. Стар он.
– Чего?! Чего ты, прихвостень бабий, изрек? – взревел Фодон-тар.
– Погоди, Фодон, – остановил его Рыбак. – Сыновий долг в нем говорит. Дай мне ответить. Я, Нинан, не хотел его брать, но он двух моих воинов обезоружил, а одному даже зуб выбил. Не стар и не слаб еще твой отец. Пригодится мне в сече. Да к тому же не один он идет. Кромын-тар да Бруреен-тар с Расенком за ним идут. Лучших я от вас отнимаю.
– Не бабьи мы подсидки, – горячился Фодон-тар, – потому и идем. Знают еще руки наши силушку, да бой хороший помнят. Дорого мы вернем оридонцам долг наш!
– Дедушка, не уходи, – закричала Омурка и бросилась к деду на руки. – Я умру, если ты не вернешься.
Фодон-тар крякнул от неожиданности и смешался. Что ответить на такое простое требование, и старый солдат промолчал. Он обнял девочку и прижал ее к себе с превеликой осторожностью.
– Не место мне здесь, когда во Владии кровушка льется друзей моих. Не место, пчелка ты моя непоседливая, – ласково проговорил он.
– Миника, – заглянула в комнату Атанка, – поди на стол подай ампаны. Поди-поди, чай не просто так Скороход пришел сюда. Все уж говорят, глаз с тебя не сводит. Да ты не красней. Хотя, красней, но только глаз на него не поднимай. А ежели спросит, то подними, но так, чтобы он не успел заглянуть в них, и тут же убирай. Пущай помыкается. Душеньку ему пощипай. Они такое любят. Коли руки потянет, но кричи меня, да беги сюда, вроде, как принести что-то должна. Тем убережешься. А без этого, не видать тебе мужа. Омурка, – позвала она в окно, – слезай с деда, да сюда беги. Хватит без дела сидеть!
Миника взяла крутобокий кувшин с ампаной и вышла во дворик. Едва солнце коснулось ее тела, как взоры мужчин, стоявших подле Нинан-тара, разом обратились на нее.
– И впрямь красавица! – вырвалось у кого-то.
– Ампана, – тихо проговорила Миника.
– Разлей нам, Миника. Омурка, мало принесла чаш. Беги, еще принеси, – стал хозяйствовать Нинан-тар. Он косо поглядывал на девушку и всем видом показывал, что ему повезло отхватить товар, на который не просто спрос, но торг идет, и торговаться он будет умело.
Мужчины расселись за столом, и частью сгрудились поодаль. Миника вздрогнула. Чья-то рука коснулась ее бедра. Но это была Омурка. Девочка улыбалась и тихонько успокаивала ее, поглаживая.
Ампана, пенясь, разливалась по чашам. Воины поднимали чаши и осушали их, а после снова поднимали. Пили скоро. Флот отходил в полдень.
Взгляд Нагдина прожигал Минику насквозь. Она чувствовала его каждой клеточкой своего тела, а оттого томилась им. Нега медленно и неуклонно разливалась по ее телу. Под бесстрастным взглядом холодных, как холведские воды глаз, девушка медленно таяла. Движения ее становились все медленнее и медленнее.
– Сноровистей, – громко шепнула ей Омурка, – не то не видать мужа. – Лицо девчушки было таким серьезным, что и Миника, и мужчины прыснули со смеху.
– Ты чего наделала? – выскочила из дома Атанка и затащила Омурку, опешившую от несправедливой реакции, в дом.
– Иди в дом, – разрешил Нинан-тар девушке.
Миника оставила кувшин подле стола, повернулась и, покачивая бедрами, пошла в дом. В этот момент она впервые ощутила сладостную власть женской красоты над грубой мужской силой.
Эсдоларг и Кинрагбар-диг
– Откройте врата!
С протяжным скрипом и натужным гулом врата Эсдоларга стали открываться. В них тут же потянулись пораненные в бою воины.
– Где Дигальт? – спросил Лугт у проходившего мимо него, прихрамывая, молодого пасмаса. Тот лишь неопределенно повел плечами. – Ригу, оседлай моего грухха. – Пасмас бросился выполнять приказ.
– Боор, – подскакал к нему окровавленный саарарец, – они прорвались у Похоронного тракта. Брер прислал донести, что не сдержит, коли ему сзади ударят.
Лугт мгновенно воспроизвел в памяти карту крепостного городка и понял, что Дигальт видит ее не хуже него. Именно в том месте, где и прорвался Кин, Лугт меньше всего ожидал прорыва.
– Как они прошли там?
– Там брезды, – отвечал окровавленный всадник. – Трудно им противиться!
«То верно», – прикинул Лугт и в который раз подивился умению оридонца, чьи войска он вот уже полторы большие луны держит под стенами крепости, использовать и силу, и слабость своих врагов.
– Много ли прошли? – спросил он.
– Я не знаю, боор. Еще дерутся там… я ускакал к тебе.
– Руги, поднимай моих бреров.
Несколько мгновений прошло с этого крика, как из ворот крепости вышел отряд брездов, восседавших на груххах. Их было не больше сотни, но в условиях города эта была грозная сила.
– Рагбар, – раздался голос Эка.
Кин вздрогнул и открыл глаза. Он с недовольством посмотрел на брезда.
– Мы прорвались вон там, – Эк указал на развилку небольшой тропы. – Что велишь дальше нам?
– К стенам крепостным не подходите. С них по вам бить будут. Как стемнеет, тогда придвинемся ближе. Сейчас одной мощью своей им грозить будем. Сами отойдут от нас и скроются за стенами.
– Позволь мне там быть.
– Нет. Отправь туда, кого попроще. Как окончите рубиться, брездов отведи оттуда да замени саарарами. Холкунов да пасмасов не ставь, нет доверия к ним у меня.
Кин не обратил внимания на разочарование, которое сквозило в лице Эка, снова откинулся на ложе и закрыл глаза.
Болезнь некстати свалила его. Он проклинал свое ухудшившееся здоровье; проклинал старость и судьбу, которая уготовила ему самые выдающиеся дела на то время, когда многие рагбары уже возвращаются в Оридонию, нянчат внуков и, сидя у жаровни, рассказывают им долгие и прекрасные сказки о дальних странах.
Недуг совсем недолго оставался его врагом. Однажды ночью он очнулся в холодном поту, стуча зубами. Ему казалось, что он парил над Эсдоларгской долиной. Никогда он не летал, даже во сне, а потому первый полет, такой реалистичный, хотя и короткий, привел его в неописуемый ужас.
– Не бойся вздыматься выше других, – услышал он, неожиданно, над собой. Черный силуэт навис прямо над ним и расплывался в воздухе, хотя в палатку не долетало ни ветерка.
От внезапности появления нежданного гостя у Кина перехватило дыхание. Он подпрыгнул на ложе и невольно отполз в его угол.
– Сегодня я видел твое будущее, – продолжала черная субстанция, – ты возьмешь Эсдоларг и еще немало ларгов в Прибрежье. Я слышал, как ты стенал над своей судьбой, и хочу говорить тебе ее словами: «Всему час свой прийти должен! Не торопи его, но и не упускай!» Так мне сказал Зиумт. Я просил его, и он показал мне лиамигу твоей жизни. Я пришел сказать тебе, что ты не кончишь так, как оканчивают иные. Но не закончишь и так, как желаннее тебе. На твоей лиамиге я видел множество цветов, и ни один из них до конца письма не доведен был. А это означает, что судьба твоя, хотя и решена, но за тобой оставлено веление, каким ее цветом раскрасить надлежит.
– Что за решение это? – спросил Кин, немного придя в себя.
– Про то я не знаю, ибо не видел, где ты его примешь, и что оно принесет тебе. – Силуэт приподнялся в воздухе, а потом вдруг быстро опустился, собрался и принял форму оридонца. На нем была длинная ниспадающая вниз накидка, которая слегка искрилась в темноте. – В тебе много бури, Кин, а потому, дабы ее успокоить, наслал я на тебя хворь. Не проклинай эту богами оставленную твердь. Не Эсдоларг виновен в хвори твоей, но я! Я слышу твой вопрос и отвечу, как есть тебе на него. Ты будешь видеть поле битвы, но будешь здесь, ибо там смерть свою найдешь.
– Смерть, но ты же видел мою судьбу? Там смерти нет. Ты так сказал…
– Да, я так сказал, но то не значит, что сможешь ты соперничать с Ваданом. Ему не нравится твоя судьба, ибо никогда не возносился смертный так высоко как ты. Я знаю его нрав. Едва узнав про это, он будет делать все, чтобы отобрать жизнь твою. А потому и надлежит тебе быть здесь.
– Как буду видеть я, куда мои войска идут?
– Я дам тебе взор птицы. Ты все увидишь…
С тех пор Кин обрел удивительную способность наблюдать за боем с высоты птичьего полета.
Он повел штурм крепости так, как начал бы ее всякий на его месте, и был удивлен, насколько правильно и без единой ошибки действовали защитники. Войска оридонца потеряли уже не меньше четырех тысяч воинов, но не была взята даже наспех построенная городская стена. Два раза, когда, казалось, нападающие прорывались в городок, они попадали в ловушку и гибли сотнями в волчьих ямах или раздавленные тяжелыми обмороженными бревнами.
Когда Брур пришел в Холведскую гряду, принеся с собой первые заморозки, Кин бросился на второй штурм, который был с трудом, но отбит защитниками. Потери обеих сторон были очень большими. Но главного не знали защитники – Кин держал свою личную армию нетронутой. В бой шли саарары, холкуны, пасмасы и реотвы, набранные из местных жителей. Они гибли десятками, решая для оридонцев главную задачу, которую черный маг назвал «Холкунской пустошью».
Не раз и не два Хмурый говорил с ним, и всякий раз поражался тому, что маг мог сделать, но не делал, ожидая, пока грубая сила решит исход дела.
– Предвечный, ежели бы стены обрушились… – начал было Кин однажды.
– Так обрушь их, – не дал ему договорить маг.
Хмурого дивило, что всякий раз, когда речь заходила о великих темных силах, маг необычайно раздражался и прерывал беседу. Казалось, ему и самому хотелось бы обрушить стены, а вместе с ними и саму крепость, но он не мог этого сделать по известной лишь ему одному причине…
– Трубить ли отход, рагбар-диг? – снова появился в палатке Кина Эк.
– Нет. Пусть войска стоят при стенах ларга. Там, где прошли уже, пусть закрепятся. Едва настанет ночь, надлежит тебе свести туда всех, кто под стенами стоит, и сбить владян со стен.
Кин закрыл глаза и сразу же оказался в поднебесье. Оттуда он смотрел на город и крепость, и видел каждый шаг каждого защитника.
Ночью к пролому в стене и на Похоронный тракт были переброшены остатки местных войск. Они начали неожиданный штурм стен, но не встретили на них никакого сопротивления.
– Ларг пал! – доложил Кину Эк.
Но это было не так. Хмурый знал это, ибо был знаком с Лугтом Шраморуким – старым брездом, хитрым воином, самою жизнью своею доказавшим, что достоин ходить в главарях у восставших.
Лугт не терял времени даром. Он приказал своим воинам скрыться в бесчисленном количестве ходов, которые образовала эсдоларгская горная порода. Воины нашли множество проходов в сам замок, о которых никто никогда не слышал.
Это, одновременно, и встревожило Лугта, и обрадовало его.
К очередному своему удивлению, Кин оказался втянут в бои, каких никогда не видывал ни один из его предшественников и современников.
Войска Кина заняли городок у замка и расположились в нем.
Никто не знал и не мог угадать, откуда, но ночами, внезапно, в проходах подземелий городка появлялись отряды защитников крепости. Они нападали на солдат Хмурого и избивали их. Тяжелейшие бои в условиях тесноты и полумрака, где, неподготовленные к таких ужасам, местные воины сходили с ума от страха, продолжались еще одну большую луну.
Кин дрожал от ярости, не в силах что-то изменить, но он и помыслить не мог о штурме крепостных стен, пока за его спиной могли, как тараканы из щелей, повылазить сотни врагов.
Уже привезены были из Десницы Владыки метательные машины; уже пришло подкрепление из Прибрежья, но Эсдоларг возвышался над долиной подобно непобедимому несокрушимому колосу.
Война шла так, как никогда не шла во Владии ни одна другая война. Морозными днями, тяжелые снежные тучи, перемахнувшие в Эсдоларгскую долину из Великих вод, разглядывали своими бесстрастными очами безмятежность снежного покрова, который укрыл городок у крепости, а также саму твердь, где не было видно ни одного живого существа. Но едва спускалась ночь, жизнь в этом странном месте пробуждалась. Ревели роги, пищали маленькие рожки отдельных порий, и множество воинов спешило туда и сюда по неотложным делам.
Дигальт – верный помощник, являлся к Лугту обессилевшим. Не было больше удали в его действиях, а в словах не слышалась больше напыщенности и нетерпения. Шраморукий хмуро смотрел на него, но в глазах старика, в самых дальних и потаенных их местах, скрывалась радость, ибо он видел перед собой взросление полководца.
– Мне не страшно погибнуть, – сказал он, однажды, своему бреру, – ибо теперь есть ты. – Он улыбнулся, но потом вмиг снова стал серьезным: – Ты же, как станешь на мое место, взрасти тут же при себе десять таких же, как сам есть. Времени у тебя будет довольно.
– К чему мне такое, – хмуро отвечал Дигальт, – не мудрец я и не учитель. Не по мне такое дело.
– И я так же думал, – Лугт подошел к брезду и положил руку ему на плечо, – но эту войну закончат наши внуки!
Дигальт же пребывал во многих состояниях сразу. Сначала, он был горд собой за то, что смог сплотить вокруг себя владян и поднять восстание против ставленника оридонцев, и даже слова Пероша о том, что они обречены, не смогли заставить кого-либо отступиться от верности Дигальту. То были восторженные дни, когда брезду хотелось петь, кричать и танцевать без меры. В таком состоянии он встретил войска Кина у Грозной крепости.
Но после началась война, какой он никогда не знал: тяжелая и длинная. Сошли на нет веселые разговоры, сошли на нет бравада и лихачество. Самые отчаянные пали в боях с оридонскими войсками. И Дигальт, вдруг, со страхом, ощутил, как где-то глубоко внутри проросло и готовится расцвести разочарование в том, что сделал. Могт Победитель, подстрекатели которого вскружили речами голову Дигальту, исчезли, едва началось восстание, а сам он, как доносили из-за Хода Обреченных, увяз в войне с Холкунией Прилесской. Холкуния Прибрежная сразу же сдалась на милость саараров, которые захлопнули перед носом Дигальта дверь к Боорбогским горам, к убежищу всех брездов.
И вот теперь, в довершение всех бед, началась странная война, которую по обе стороны крепостной стены прозвали «темной». Не раз враги, говорившие на одном языке, целый день говорили друг с другом, разделяемые частоколом выставленных пик, а ночью, спустившись под землю, бросались друг на друга и убивали друг друга в кромешной тьме.
Ужасающую картину смерти глубоко под землей дополняли рочиропсы, которые разбрасывали перед собой отряды, идя на схватку. Их многоцветный свет и множественные тени, отбрасываемые ногами дерущихся, отражались на стенах ходов и переходов, где происходили стычки. Воздух с трудом проникал на такую глубину, а потому воины дрались с надрывом сил, задыхаясь, часто падая в обмороки и бывая зарубленными именно от этого.
С трудом, но оридонцам удалось оттеснить защитников крепости в дальние закоулки подземных ходов и обрушить их, погребя под скальными обломками и своих, и чужих.
Сотни крестьян, согнанных Кином со всей округи, натаскивали в подземный город снег. Тая, он растекался повсюду внизу, а потому отрядам защитников, которые проникали в город по немногим оставшимся ходам, приходилось драться, где по колено, а где и по пояс в воде.
Трупы павших большую луну назад солдат, никто не убирал, и они плавали в воде, разбухнув как мехи, надутые воздухом.
Вот так провидение, поняв, что Дигальта по-иному не научить, стало преподавать ему его будущее. И он учился, хотя иной раз хотел умереть: умереть от усталости, умереть от безысходности и от страха перед призраками и нечистью, которая, как говорили, да и он сам несколько раз видел, стала обитать в подземных проходах, заваленных изрубленными трупами воинов. Она обгладывала трупы и часто бросалась на живых.
Воины возвращались из подземных битв хмурые, с потухшими глазами и осунувшимися лицами. Даже Аэрн, признанный весельчак и задира, перестал смеяться.
– Холвед спасет нас, – все чаще и чаще говорили защитники, и от этих слов их лица розовели, а глаза приобретали искринку жизненной силы.
Хотя Лугт применял всякую хитрость, крепость стала ощущать нехватку продовольствия. Никто не знал, но почти с самого начала осады, каждый из защитников стал олюдоедом, ибо трупы и своих солдат, и врагов, сносились в хладные гроты, а там жрецы разделывали их на части, и варили из них похлебку для живых.
Войск в крепости было много, но еще больше было женщин и детей, которые спасались за ее стенами от осады. Лугта часто одолевали думы о том, что в скором времени дело дойдет и до поедания этих несчастных.
Приближались самые холодные месяцы зимы.
Кин торопил своих инженеров, и они забивали в кровь невинных крестьян, переносивших в подземные ходы городка снег, торопя их делать свою страшную работу. От холода руки несчастных коченели; многие из них замерзали в поле и их трупами укрепляли баррикады, сваленные поперек улиц. Все новые и новые толпы пасмасов и холкунов гнали в долину, не заботясь об их пропитании. Олюди жили не более нескольких дней, не зная, где достать еды и умирали от холода, чтобы своими телами запрудить очередную баррикаду.
В одну из ночей яркая вспышка осветила долину и невообразимый грохот разнесся над ней. Горные шапки Холведской гряды вздрогнули и сбросили вниз, к крепости свои снега.
Лишь только Кин знал, что это произойдет, а потому отвел войска. Лавины сошли, погребя под собой несколько тысяч крестьян, и почти засыпали собой крепостные стены. Некогда величественные, на следующий день крепостные стены возвышались над снежным настом, где на десять, а где на пятнадцать локтей.
В крепости началась паника. Лишь Лугт не утратил самообладание и приказал завалить входы в саму замковую скалу так, чтобы в нее можно было проникнуть только по лестницам.
Оридонская армия пошла на штурм и захватила стены.
Ликование одних заглушалось криками о помощи и слезами других. Лугту пришлось бросить женщин и детей на произвол судьбы и сохранять лишь войска.
Горе и несчастье поселились в долине, и никто из участников великой битвы не знал, что ночной грохот пробудил существо, которое находилось далеко от Холведской гряды.
«Иди скорее. Он порушил клятву данную нами!» – услышал в своей голове Нагдин. Его флот чинился у одного из островов Великих вод после битвы с оридонцами. Оставив те корабли, которые еще не могли идти своим ходом, и, приказав им двигаться к Холведской гряде, Рыбак поспешил к Арлторму.
На подходе к саарарской твердыне, он наткнулся на небольшой саарарский торговый караван и захватил его.
– Боги благоволят мне, – проговорил Нагдин, стоя на палубе и смотря на то, как его застрельные корабли захватывают смиренно ожидающие своей участи торговые посудины.
Частично разгрузив их, Нагдин пересадил на торговые гуркены своих лучших солдат, сам перешел на одно из судов и приказал Палону идти вслед за ним с разницей в один морской переход.
Один из тюков, довольно большой, был перетащен на торговый гуркен высоким, похожим на брезда, воином, лица которого никто и никогда не видел.
– Отвык видеть тебя в мехах, – расхохотался Нагдин, когда увидел Некраса, своего помощника и оруженосца, в просторной накидке и штанах торговца. Большая меховая шапки покрывала его лицо ниже ушей и ему приходилось ее постоянно загибать на затылок, чтобы видеть перед собой.
Резвый обижался, дулся, но терпел насмешки. Он мечтал о том, что вскоре вырастет и докажет всем, кто над ним насмехался, что может не только прислуживать, но и воевать.
Караван причалил к пристани в порту Арлторма поздно ночью, прилежно оплатил все сборы и пошлины, и уснул до утра.
Спали все, кроме Нагдина. Между его кораблем и берегом то и дело шныряли мальчишки. Подобно маленьким обезьянкам, они лазили по швартовым канатам и доносили о том, что войск в городе почти нет. В самой крепости горят рочиропсы, но уличная беспризорная детвора, которая наличествовала повсюду во Владии, поделилась с новоприбывшими, что в кабаках говорят, будто бы и в крепости нет войск. Тяжелая война идет в Эсдоларгской долине. Настолько тяжелая, что высосала все силы из предгорий Холведской гряды.
Рыбак ожидал прибытие своего флота к вечеру следующего дня. Трудно будет идти по такому морю, думалось ему. Он оглядывал водное пространство за кормой и видел перед собой не воду, но жидкий свинец разлитый от горизонта до горизонта.
День он провел на базаре, распродавая награбленное, и осматривая крепость. Ее массивные стены могли служить прекрасной защитой умелому вояке. Однако наметанный глаз Рыбака выхватывал не сильные, но слабые стороны твердыни.
Он заметил, что в городе и впрямь очень мало войск. На стенах его зоркий взгляд рассмотрел вовсе не гарнизонных воинов, а городскую стражу. Она может противиться захвату крепости, если видит врага, но Рыбак не хотел нападать видимым.
Несколько раз чужие мысли проникли к нему в сознание. Он удивился им, но исполнил, все как было сказано.
К вечеру этого же дня, сразу в двух разных концах городка вспыхнули пожары. Они были тем необычнее, что во Владии уже много веков, как не могли разжечь и искру огня. Тревожно затрубили рога на стенах крепости, и все, кто мог держать в руках бадейки и ведра, бросились на помощь погорельцам. Толпы сгрудились у двух кострищ и больше глядели зачарованно на огонь, чем помогали его тушить.
