Дмитрий Всатен
Книга 2. Хладный холларг
Нинан-тар часто подрабатывал подобным образом. Это было не сложно, тем более, потому, что на Столпах не водилось никаких хищников, опасных для еен-таров, и ночи, как правило, были ясными и лунными.
Отец Омурки шел быстро, смотря перед собой и, изредка, себе под ноги. Его сандалии с подошвой из мягкой ладарской выдубленной кожи уже пропускали сквозь себя угловатые очертания камней, которые все чаше покрывали собой тропу. С каждым шагом идти становилось все труднее и труднее.
Лишь зоркий наблюдатель подметил бы, что Нинан-тар часто поглядывает по сторонам. Он делал это очень осторожно, не поворачивая головы, но лишь поводя зрачками. Оттого и держал голову слегка опущенной вниз. Ему приходилось часто останавливаться, чтобы переставить на переднюю часть телеги корзины, которые от дребезжания по камням сползали назад и грозили свалиться в дорожную пыль. Такие остановки также были прекрасным поводом осмотреться.
Однако, еен-тары, согбенные спины которых остались далеко позади в полях, не обращали на одинокого путника никакого внимания. И, если, кто и повернулся посмотреть на него, то были несколько ребятишек да женщина, с трудом разогнувшаяся и посмотревшая на небо.
Нинан-тар улыбнулся, когда заметил в стороне от дороги три камня, сложенные рядом. Один из камней был повернул в сторону гор. Значит, все хорошо.
Ночь еен-тар провел в небольшом трактире, который стоял у дороги. В отличие от всех трактиров всех земель под очами Владыки, еен-тарский трактир отличался необжитостью. Эта была часть комнаты, где обитала семья трактирщика, и для путников было выделено всего два маленьких столика. Они стояли во дворе под навесом. Никаких особых приготовлений в очаге не было, а потому Нинан-тару пришлось долго ждать, пока специально для него будет приготовлен ужин.
– Не любит наш народец прогулки, – вздохнул трактирщик, вытаскивая стол и ставя его перед путником. – Бывало ранее и два стола занималось вечером, а нынче и один редко… э-хе-хе!.. – Он смахнул со столешницы многодневную уличную пыль и поставил кусок хлеба и кувшин вина. – Мое, – указал он на вино с гордостью, – попробуй. Станешь чаще заходить!
К середине второго дня пути Нинан-тар взобрался на холм, служивший предгорьем Ступеней Брура, оставил телегу и, почесываясь, побрел к ближайшим зарослям.
Вечером его сандалии ступили на каменный порог гор.
Поместье под звучным названием Большое Гнездо Пелих-тара встретило его веселым гомоном детских голосов. Правила общежития еен-таров казались всем владянам весьма странными. Если в деревнях еен-тары блюли общепринятые приличия, то в таких поместьях царила древность, от которой морщились даже жрецы.
Пелих-тар был вторым сыном в семье, состоящей из двадцати шести детей. В поместьях было принято жить одной семьей, а потому братья находились под одной крышей. Лишь сестер раздавали по другим поместьям. Ходили слухи, что жены у братьев были общие, но Нинан-тар знал, что это неправда. Существовал обычай, если один из братьев не возвращается в поместье после двух бруровых гроз, его жена переходила под опеку брату старшему, либо тому, кто был самым младшим или не имел жены.
Бруровы грозы случались раз в год. Они бушевали по нескольку недель, изрыгая на землю настоящие водопады. Ходило поверье, что они случались оттого, что Брур пытался взобраться на небеса, но Длинный Столп не мог выдержать его веса и переворачивался вверх дном, и Бруру приходилось поворачивать его в прежнее положение.
Пелих-тар – седой старик, дремавший у массивной каменной стены большого круглого дома, был разбужен одним из своих сородичей. Открыв глаза, он долго вглядывался в пришельца.
– Нинан, – улыбнулся он. – Водолюб, – припомнил старец окончательно, – зачем ты здесь?
– Как и всегда я здесь, Пелих. Привез тебе рыбу и мяса. Купи и другого, коли душа пожелает.
Старик снова улыбнулся и кивнул: – Рыбки возьму. – Он порылся в кошме и достал оттуда деб. – А теперьче иди. Иди скорее прочь, не то они налетят и тогда спасу не будет.
Пелих всегда выпроваживал торговцев с долины до того, как его многочисленная родня, особенно женщины и дети, узнают, что торговец пришел.
Нинан-тар развернулся и поспешил восвояси. Он никогда не старался задержаться здесь подольше, ибо не в этом было его главное дело.
Очередная ночь была проведена под открытым небом. Еен-тар развел костер, сидел подле, в задумчивости вороша палкой угли. В такие минуты на него нисходило умиротворение и философский настрой, а еще он всегда задумывался над рассказами конублов о том, что во Владии нет огня.
«Как такое возможно?!» – недоумевал он. – «Нет огня!» – Он выкатил уголек к своей ноге и внимательно посмотрел на него.
Вдруг, где-то совсем рядом тонкой струйкой побежала вниз по склону каменная крошка. Нинан-тар слегка вздрогнул, но, почему-то, не поднял голову, не огляделся и не пошел выяснить, отчего побежал песчано-каменный ручеек. Он сделал вид, что ничего не услышал.
Ночью он крепко спал. Хотя в душе его сидела тревога, он не боялся уснуть. Нинан-тару ничего не снилось. Он словно бы провалился в черную бездонную пропасть. Спал он намеренно крепко, потому что знал – следующий день будет тревожным.
Поутру он поднялся на ноги и под пологом тумана, который стекал на тропу из ближайшей расщелины, пустился в путь. Посетив еще одно поместье, менее обильное на ребятню, но зато более щедрое, торговец подошел к похилившейся каменной постройке. Менее всего она напоминала жилище, – больше походила на навал из камней.
Поставив заметно полегчавшую телегу у входа, он прошел внутрь. Посреди небольшой комнаты стоял валун, на котором высилась фигурка Камнебога. Его грушевидное тело и добродушное лицо приветливо смотрели на Нинан-тара. Камнебог любил поговорить, ибо его слуги – камни – были большие молчуны, а потому всякий, кто решил поклониться ему, должен был рассказать многое из своей жизни.
Еен-тар уважил ритуал и принялся громко рассказывать о себе. Его голос не дрожал и не прерывался, хотя хозяин голоса быстро ходил по комнатушке.
Первое, что заметил еен-тар, один из камней-глазков в кладке храма был оставлен выдвинутым. Навряд ли Мягконогий совершил такой огрех. Нинан-тар подошел к камню, декламируя вехи своей тяжкой судьбы, отодвинул его внутрь и посмотрел в отверстие. Его взору предстал бок скалы, поросший мхом и чахлой растительностью.
«Ежели он смотрел сюда, когда его отвлекли, то…» Нинан выпрямился и повернул голову. Он стоял спиной к входу. «… то…» Еен-тар интуитивно оглядел то, что произошло в этом храмике с Мягконогим.
– … в тот день я встретил Атанку, о, Камнебог. Ее лицо осветило мою жизнь и кровь быстрее побежала во мне… «Когда так смотреть… Мягконогий знал, что здесь в скалу смотреться. Зачем же смотреть туда?» – размышлял еен-тар. – «Только, ежели там шаги были. Они вокруг храма шли. Он наблюдал. Или… они видели его здесь!» Нинан-тар снова резко выпрямился и внимательно огляделся. Взгляд не зацепился ни за что подозрительное.
Мягконогий был опытным охотником. Он происходил из рода ветровеев, жил в горах и охотился там же. Его осторожность была слишком развита, чтобы попасться на такой дешевый трюк, как нападение со спины.
Нинану не верилось, что камни-глазки можно бесшумно отодвинуть снаружи. Голос разносился в помещении так гулко, что любой другой шум оставлял за собой не меньший след.
Неожиданно, ветерок ворвался в храм, пробежал по ногам Нинан-тара и, завихрясь, полез, охлаждая колени и бедра. Еен-тар поежился. За стенами храма заметно похолодало. Пробравшись ему под платье, порыв, вдруг, обмяк и растаял, поглощенный теплом кожи.
Задвинув камень-глазок на прежнее место, Нинан подошел к божку и сел перед ним. Он продолжал говорить о себе, попутно раздумывая над всем подмеченным и увиденным.
Мягконогий должен был дать ему знать на подходе к храму. Особым образом сваленные в кучу камни лежали у тропы, но тот, который «говорит» – молчал. До этого все камни говорили ему – спеши, иди дальше!
Подойдя к входу в храм, Нинан взял в руки небольшую плошку, отнес ее к Камнебогу и насыпал в плошку зерен.
– Прими, Камнебог, скромное подношение. Я на исходе пути, а потому не могу многое дать.
И снова ветерок прошелся по его ногам и охолодил бедро и бок. Потянуло холодом.
Одними глазами огляделся Нинан. На душе стало неспокойно. Словно бы смерть дохнула на него.
Попрощавшись с Камнебогом, еен-тар поднялся на ноги и направился к выходу. Вдруг, взор его упал на порог храма. Два камня на нем вздыбились так, словно бы их потянули в едином порыве, поставив пирамидкой.
Еен-тар встал, как вкопанный. Сердце неистово билось в груди. Слишком много знаков указывало на то, что в храме произошло нечто плохое. Свет в проеме входа быстро мерк. Приближалась ночь. На ночь нужно было подальше отойти от храма, не то боги, прибывшие на пир к Камнебогу, могли заиграть путника, наслав на него видения и безумие.
Ноги Нинан-тара стали ватными. Воздух вокруг, так ему показалось, стал вязким и тугим. Дышалось очень трудно. Вспомнился маленький теплый домик у края Второй Ступени, где его ждали жена и дети.
Словно в полусне, ожидая нехорошее, Нинан направился к выходу. Он и сам не понял, как умудрился менее, чем за минуту позабыть про порог, но, когда выходил из храма, то запнулся о камни, упал и покатился по земле.
– Крых! – услышал он позади себя, вскакивая на ноги.
Первое, что он увидел, искаженное болью лицо Мягконогого. Однако, Нинан в ужасе отпрянул. У Мягконогого не было носа и глаза были абсолютно черны.
Как и откуда он появился, еен-тар не успел понять. Припадая на левую ногу и скрепя зубами, Мягконогий бросился к нему, размахивая каменным топором.
Топор вознесся в небеса и рухнул оттуда на Нинан-тара. Нападающий урчал, предвкушая вид крови, но топорище замерло над головой еен-тара, увязнув в лезвии короткого меча.
Глаза Мягконогого из свирепых, сделались удивленными. Они перевелись на меч в руке Нинан-тара, а потому не заметили камень в другой руке, который с силой ударил топорника в висок. Дико взвыв, Мягконогий отпрянул. Его повело в сторону и завалило на бок.
Нинан распрямился. В этот момент, свод над входом в храм с шумом обрушился. Только теперь еен-тар понял, где его поджидал убийца. Крыша. О ней-то он не подумал! Но, зачем?! Мягконогий! Тот, кто сам втянул Нинан-тара в борьбу против оридонцев?!.. Зачем?!..
– Ар-р-р!
Нинан увернулся от топора, который прохрипел своим каменным лезвием, пролетев над его головой и ударившись о каменную твердь. Мягконогий с трудом поднялся на ноги. Только тут Нинан увидел то, что его спасло.
Мягконогий неудачно упал. Предполагая обрушиться на плечи выходящего, он не рассчитал момент, не ожидая, что еен-тар запнется и буквально вылетит из храма, а потому бухнулся на каменную ступень, сильно повредив ногу. Его колено и ступня уже сильно опухли.
Мягконогий поскуливал от боли, но продолжил борьбу, стараясь доковылять до Нинан-тара.
– Зачем ты хотел меня убить? – спросил еен-тар охотника, но увидел полнейшую пустоту в его глазах. «Колдовство!» – Похолодело в животе у еен-тара. Он стал отходить назад, к храму, и шептать молитвы.
Мягконогий попытался дотянуться до него, но еен-тар легко увернулся. Тогда охотник зачем-то отвернулся от него и пополз в сторону. В его горле что-то клокотало, и пена бешенства стекала с губ.
Было слишком темно, чтобы Нинан-тар смог разглядеть, куда пополз охотник. Преследовать его у еен-тара не хватило духа, а потому он ждал, прижавшись спиной к холодной кладке храма.
Вдруг, с той стороны, куда отполз раненый, донеслись звуки борьбы, хрипы, а потом и стоны. «Приди!» – доносилось оттуда. – «Приди же!» Вскоре стоны перешли в возню, от которой Нинан-таром овладел такой страх, что остаток ночи он простоял, не шевелясь.
Когда лучи солнца тронули дальний край долины, видимый с тропы, и разогнали туман, наполнив воздух теплом и силой жизни, еен-тар решился отпрянуть от стены храма.
Он без труда разглядел ноги Мягконогого, которые торчали из-за навала камней недалеко от тропы. Осторожно приблизившись, еен-тар остолбенел, потом закричал и бросился прочь.
Он бежал до тех пор, пока не обессилел и не упал в беспамятстве. Но даже в стане видений его не оставлял образ того, что он увидел недавно.
Из-под груды камней наполовину торчало тело Мягконогого, который вцепился в горло Мягконогого, того, кто хотел убить Нинан-тара. Они походили один на другого, как две капли воды, и лишь глаза делали их различными. У первого они были голубыми, такими, какими их помнил Нинан, а у второго – черные, как бездонная пропасть.
Нинан-тар очнулся потому, что ящерица, привычная к тому, что на земле лежат только камни, и не знавшая, что, если они теплые, то это вовсе не камни, вползла на щеку еен-тара и принялась на ней обустраиваться. Согнав ее прочь, он сел у тропы, привалившись спиной к каменному склону, и полдня просидел недвижим, не зная, что делать.
Две бруровы грозы тому назад Мягконогий нашел Нинан-тара. В далеком детстве – еен-тар плохо помнил – их отцы часто ходили друг к другу в гости. Хотя они и происходили из разных родов: Фодон-тар был из водолюбов, а отец Мягконогого – из ветровеев, но это нисколько не мешало им дружить семьями. Дружба зародилась тогда, когда прадед Нинан-тара был еще малышом. Тогда их род жил где-то у подножия Ступеней Брура, там, где Великие воды обрушиваются на могучую твердь.
Мягконогий объявился в деревне внезапно, и сразу же прошел к дому Нинан-тара. Он был угрюм, грязен и молчалив. Семья Нинан-тара радостно приняла его, но охотник неотступно следил за оридонской крепостью.
– Они не будут над нами, – однажды сказал Мягконогий, указывая на оридонскую крепость. – Они не нужны. – Он был немногословен. – Боги сказали, что с ними к нам пришла беда. Их боги напали на наших богов. Они не будут над нами. – Мягконогий снова указал на твердыню.
Вскоре он пропал, а к Нинан-тару наведался староста и строго-настрого запретил ему общаться с этим «чудоковатым дикарем».
– Они заметили его. Он ходил неподалеку и высматривал. Гони его прочь! Прочь! Я не хочу браниться с оридонцами. Прочь гони его! – бушевал староста. Но это было ни к чему. Мягконогого и след простыл.
Второй раз Мягконогий появился ночью. С ним пришел владянин-реотв. Так Нинан-тар узнал о Морском скороходе, который отчего-то вознамерился разузнать о жизни на Длинном Столпе.
Совсем недавно, через несколько дней после окончания празднеств в честь Моребога, когда перед бруровой грозой из Великих вод пришел последний корабль, Мягконогий снова объявился в тиши ночи перед дверью Нинан-тара.
– Они уйдут во множестве. А когда придут, ты скажешь мне, сколько пришло. – Сказав это, он растворился в темноте.
И вот теперь, когда Нинан-тар проделал столь длинный путь, он застал Мягконогого мертвым. Более того, подле него лежала его точная копия с черными глазами.
У еен-тара тряслись руки, когда он обдумывал свое положение. Идти дальше по тропе, – означало найти верную смерть, потому как тропа оканчивалась высоко в горах, куда Нинан-тар никогда не ходил. Идти обратно было страшно – могила Мягконогого… могила Мягконогих была там.
Когда солнце переплыло середину небосклона и тени стали темнеть и удлиняться, пророчествуя о приближении ночи, Нинан-тар, наконец-то, решился вернуться назад.
Холодея от ужаса, он двинулся к месту недавней схватки. Несколько раз он останавливался, прислушивался и корил себя за то, что побежал вверх по тропе, а не вниз.
Его взору предстал обрушившийся купол храма Камнебога. Добредя до его стен, еен-тар прислонился к одной из них и никак не мог заставить себя посмотреть в сторону могилы.
Всякий раз, как он пытался сделать это, его зубы начинали звонко стучать один о другой, а ноги прирастали к земле.
Еен-таров нельзя назвать трусами по той только причине, что они надолго отдавали себя Великим водам, их буйству, их благости. Однако, в остальном, жизнь этого народца была спокойной и размеренной. Она протекала в тяжелом, но мирном труде, спокойствии привычного распорядка дня с двумя большими и двумя маленькими приемами пищи и ампаны, которые сопровождались игрой на ноприпле, походившим по звучанию на лютню, и на дудочках, которые еен-тары очень любили.
Если еен-тары и сталкивались с магией, то она была своей, родной – магией Моребога, благосклонного или разозленного, но своего, знакомого бога.
Перед Нинан-таром же предстала магия неизвестного бога, неведомо как появившегося в этих местах.
– О, Камнебог… О, Камнебог! – шептал мужчина, с трудом передвигая одеревеневшие от ужаса ноги в сторону могилы.
К своему удивлению, Нинан-тар обнаружил вместо второго Мягконогого лишь навал из странного рода субстанции, похожей на высушенные водоросли. Но под ними, как и до этого, лежал Мягконогий. Его остекленевшие голубые глаза смотрели в небо, а рот был слегка приоткрыт.
Поскуливая от страха, еен-тар заставил себя тронуть водоросли кончиком сандалий, а после оттащить их в сторону. Они все еще сохраняли очертания олюдского тела.
Нинан-тар отупело смотрел на труп своего друга детства и не мог поверить, что видит это, находится здесь и решился на все это. Остервенело сжимая меч, еен-тар приблизился к телу охотника еще на один маленький шажок.
Мягконогий лежал в странной позе, словно бы подпирал тело одной рукой, во второй он держал пучок водорослей.
Немного придя в себя, Нинан-тар разглядел в этом пучке очертания руки с хищно загнутыми пальцами. Она тянулась к горлу охотника.
Нинан подошел еще ближе, опустился на колени, и вдруг не выдержал и расплакался.
Он и сам не знал, сколько времени проплакал, но когда огляделся по сторонам, то узрел, что ночь сокрыла все вокруг, и он снова один наедине с вселенской мглой. Однако ему уже не было страшно. Он понял, даже умирающий, Мягконогий защитил его от нечисти.
Прикатив к могиле телегу, еен-тар разрубил мечом корзины и разложил из них костер прямо у изголовья трупа.
– Согрейся перед долгой дорогой, – сказал он, заботливо придвигая тело охотника к огню.
Неожиданно, он заметил, что рука нечисти вовсе не тянулась к горлу охотника, наоборот, она ухватилась за край его рубахи и будто бы расправляла ее. Замерший жест был таким странным, что еен-тар все ночь размышлял над ним и лишь к рассвету сон сморил его.
Утром он восстановил обвалившийся свод храма Камнебога, оставил ему дары из остатков мяса и рыбы, помолился и на прощание низко поклонился.
Дело оставалось за малым, отбыть в обратный путь. Охотников-ветровеев не хоронили. Обычаи запрещали делать это. Всю жизнь охотники питались тем, что порождали Ступени Брура и на прощание завещали свое тело на съедение, дабы гармония гор не была порушена.
Остановившись над телом друга, Нинан-тар второй раз всплакнул. Взгляд его снова упал на пучок водорослей. Сначала слабо, а затем сильнее и сильнее в душе стал подниматься зов к упорядочению. Как ни велико было отвращение, но еен-тар наклонился и резким движением выдернул клок водорослей из руки Мягконогого.
На мгновение Нинан-тар замер, приоткрыв рот. Его глаза внимательно смотрели почти в одну точку, а губы шептали нечто неслышимое. Не разгибаясь, он опустился на колени и безвольно уронил руки по обе стороны от себя. Еен-тар возвел глаза ввысь. В уголках его глаз стояли слезы.
Резкое движение, с которым Нинан-тар вытащил огрызок руки ночного монстра, оголило грудь Мягконогого от куска рубахи, явив взгляду Нинан-тара надпись, которую он начертал, царапая кожу в кровь: «Победишь. Встань за меня». Именно это пыталась скрыть рука подыхающей нечисти.
***
Нагдин напряженно вглядывался в побережье, очертания которого все яснее, все отчетливее проступали сквозь дымку тумана. Он издали заметил остроги скал, вздымавшихся над Длинным Столпом на высоту нескольких сотен локтей, однако самое опасное было впереди. Опытный мореход знал, что подобный рельеф не радует выгодными местами для прохода кораблей. А кораблей у него было двадцать, и все под завязку набитые воинами. Отряд в две тысячи человек был не только могучей силой, но и слишком большим объектом для глаз оридонцев. Рыбак знал об этом, а потому выбрал не легкий путь к Длинному Столпу.
Так и есть, в ста локтях от берега из воды проступали обломки скал. Судя по линии прибоя, нагромождения каменных глыб, острых, как клыки хищника, были повсеместны и широки. Волны бесились, фыркая и воя, перекатываясь через этот естественный звериный зев.
– Раздери мне потроха, гур, – подошел к нему Палон Хрящеед, – если я поддамся на уговоры пристать здесь. Лучше уж под мечи оридонцев. Там есть надежда… здесь же верная гибель…
– Не подходить близко, – отдал приказ Скороход, и его отзвуки тут же разнеслись по кораблям. – Уки! – позвал капитан. К нему подбежал мальчик еен-тар. – Здесь ли?
– Здесь, гур, – кивнул мальчик. – Во-он голова Оно-тара. – Еен-тар указал на нарост на скале, действительно походивший на голову в древнем шлеме. – Это великан из моего народа. Он подставил плечи, чтобы Брур взобрался к Владыке.
Скороход пропустил все это мимо ушей и лишь кивнул на его слова.
– Что теперь, Рыбак? – спросил Палон.
– Будем ждать.
– Отдыхать?
– Да.
– Отдыха-а-ать! – разнеслась по кораблям самая сладкая для слуха команда. Весла тут же были вытянуты из воды, брошены якоря.
– Долго стоять нельзя, гур. Бруровы грозы…
– Знаю, Хрящеед, знаю. Уйдем до них…
– Эх, гур, коли не пейзаж серый, то и ничего постоять здесь.
Однако природа преподнесла морякам сюрприз. Когда рассеялся туман, остров из блекло-серого расцветился разнообразными сочными красками, и даже смертельно опасный прибой уже не казался таким жутким.
– Видете ли? – изредко кричал вдаль смотрящим Нагдин.
– Нет никого, гур.
Капитал нервно ходил по палубе, иногда задерживался у поручней на несколько мгновений, и снова начинал ходить взад и вперед.
Так прошло три дня.
– Рыбак, пора бы нам уходить, – подошел к нему Палон.
– Есть еще время, – сказал Скороход, поглядывая на небо. – Уйдем, успеем, ежели что…
Прошло еще два дня.
– Гур, тьма на горизонте, – Палон указал туда, куда и сам Нагдин уже не раз поглядывал. – Брур возвращается…
– Будем стоять до полудня.
– Нельзя, гур. Нагонит Брур нас. Беда будет.
Скороход остановил свое хождение, подошел к борту и долго с надеждой смотрел на берег. Его губы шептали молитвы, а пальцы барабанили по дереву.
– Снимаемся, – наконец решился он. Эта отрывистая команда эхом разлетелась по гуркенам, распавшись еще на десяток команд.
Флот стал медленно разворачиваться и уходить от Длинного Столпа.
– Вижу-у-у! – вдруг долетело до слуха Нагдина с соседнего корабля. – Лодка! Гур, лодка!
Рыбак соскочил с бухты каната, на которую осел в бессилии, и бросился на корму. Его глаза хищно вцепились в маленькую точку, качавшуюся на волнах у самого берега.
– Суши весла, – прохрипел Скороход, ибо горло его свело судорогой, – мы остаемся.
***
– Нипочем бы не подумал про такое. Сколько простояли подле, а даже и я не приметил. – Хрящеед с восхищением разглядывал мощную стену, которую возвела природа дабы защитить то место, у которого они пристали.
Одна из скал, неведомо как, оказалась стоящей одиноко в море на расстоянии в пятьсот локтей от берега. Подобно щиту она была выставлена в море и заслоняла собой большой кусок побережья от злых ветров Великих вод. Но не только этим удивили мореходов здешние места. Стенообразная скала скрывала за собой клинообразную бухту, далеко вдававшуюся в Ступени Брура.
– Тут встаньте, да сойдите. Не для ваших гуркенов Сокрыт-река назначалася. Мелка больна у переката.
Лодка доставила на борт флагмана двух еен-таров: старого и молодого. Они были настолько не похожи друг на друга, что можно было дивиться, настолько сын может быть непохожим на отца.
Флот остановился, уткнувшись носами кораблей в зернистый песок прибрежья. Воины сходили на берег, сгружая оружие и продовольствие. Лишь значительно облегчив корабли, Скороходу удалось перетащить их через перекат в дельте Сокрыт-реки.
Небольшая деревенька, неведомо как прилепившаяся к крутым склонам прибрежных скал, не подавала признаков жизни. Нагдин с интересом разглядывал открывшееся ему зрелище и раздумывал над тем, что о хозяйстве в этих местах можно и не помышлять.
– Не гляди так, – прокряхтел старик, поводя водянистыми глазами по деревне, – мертвая она. Нет там никого. Я только…
– А сын-то твой чего жежь не плодиться на радость тебе?
– Не сын он мне. Вместо сына, но не сын. – Глаза старика наполнились слезами, и он отвернулся.
Скороход отошел от старика и посмотрел на корабли, жившие полной жизнью благодаря силе команд.
– Эй, ты, – обратился он к молодому еен-тару, прибывшему на лодке. – Почему вы не говорите, как вас зовут?
– Я? Я говорю… я не скрываю, – поправился тот. – А он… он даже мне не сказал. Старик, я его называю.
– Как тебя зовут?
– Нинан-тар, гур.
Высадка армии заняла остаток дня. Все это время Старик сидел на берегу на камне удивительно правильной прямоугольной формы, служившим ему скамьей, и смотрел куда-то вдаль. Его выцветшие глаза подернулись пеленой, которая всегда свидетельствует только о том, что великая задумчивость и воспоминания снизошли на их обладателя.
Оррин Большерукий присел рядом со Стариком и о чем-то с ним заговорил. Тот отвечал нехотя и односложно.
– Оррин! – позвал Нагдин своего незаменимого помощника. – Оставайся здесь. Нет лучше места для стоянки, чем здесь. Много здесь сокрыть можно. Отмерь место, подсчитай, и, когда я вернусь, будь готов говорить со мной. – Оррин кивнул.
– Гур, – сказал он, – Старик что-то таит.
– Почему ты так думаешь?
– Не знаю. Он боится.
– Немудрено. Нечасто доводится столько войск видеть здесь. Немудрено.
– Не нас боится. Другого.
Рыбак на мгновение задумался.
– Эй, ты… Нин…
– Нинан-тар, гур.
– Подойди, ты верно понял – зову тебя. Чего боится Старик?
Еен-тар обернулся и посмотрел на старца, неустанно наблюдавшего за морем, которое быстро оканчивалось скалой. Это и впрямь было странно. Чего высматривать в скале. Бескрайние просторы воды всегда притягивали взгляды, но глухая скала?
– Куда ты? – удивился Нагдин, заметив, что Нинан-тар уходит без его указания.
– Я спрошу его.
– Нет. Оррин, приставь к нему соглядатая, и покончим с этим. Ты же, – обратился он к еен-тару, – приди и сядь. – Когда Нинан-тар оказался рядом, Скороход спросил: – Вижу, что чужой ты здесь. Расскажи.
Нинан-тар поведал ему свою историю, не забыв упомянуть о схватке у храма Камнебога.
– Ты не подумай, гур, что я на себе эту магию принес. Я очистился, я прошел сквозь Зев Камнебога. Ни одна нечисть не пройдет сквозь него. Иного пути сюда попасть и нет. Скоро мы пойдем через нее, и ты увидишь.
– Ты еен-тар?
– Да, гур.
– Ты неправильный еен-тар, – встрял в разговор Палон, подошедший к ним. – Еен-тары сидят по своим халупам, пьют ампану, тискают жен и ноприплы. А ты пришел к ветровеям, да еще таким, кто стал водолюбом. Без боязни. Слышал я, что не сильно теснят вас оридонцы, чего же ты им насолить хочешь? Убили, что ли, кого из твоих?
– Нет, – отвечал Нинан-тар, и под напором двух пар любопытствующих глаз, продолжал: – Может и не поймете вы, но нестерпимо мне то, как обращаются с нами. Вроде и не чинят расправу, не притесняют, но… как с ладарами с нами. Не привык я к такому.
Нагдин вопросительно посмотрел на Палона, тот тихо сказал: «Скот это», и Рыбак дал знак, что понял.
– Ты не еен-тар. Из какого ты клана? – продолжил расспросы Хрящеед.
– Из водолюбов я происхожу.
– Оно и ясно теперь.
– Скажи мне, – заговорил Нагдин, – кем ты ему приходишься?
– Он друг моего деда, хотя и не упомнит этого. Он мало говорил со мной, когда я пришел и принес ему весть о смерти Мягконогого.
Тем временем, Старик поднялся на ноги и пошел прочь. В одну из хибарок.
– Много их здесь жило, да померли все, – сказал Нинан-тар, провожая его взглядом. – Из всех только он остался. Теперь он один смотрит за тем, как Владыка засыпает.
Стемнело.
Скороход до поздней ночи ходил промеж кораблей, вытащенных на берег и раздавал указания, сам помогал воинам и советовал их командирам.
Вдруг, в ночи разнесся детский плач. Много голов повернулись туда, откуда он исходил. Не прошло и нескольких мгновений, как хриплый рев отрывисто ушел в вышину и эхом раскололся над бухтой.
В дальнем конце лагеря, что упирался в развалюхи рыбацкой деревни, произошло шевеление, поднялся гомон и стали звать капитана.
– За мной, – приказал Нагдин, и, сняв с ремня топор, окруженный воинами, пошел на зов.
Он вышел в свет костра и замер в изумлении.
Воины плотным кольцом окружили место, где горело кострище, а посредине этого круга, ярко освещенного пламенем, стояла девушка необычайной красоты. Ее темные волнистые волосы обрамляли овальное лицо с удивительно чистой белой кожей, словно бы светившейся при свете костров. Светлые глаза, цвет их сложно было определить, смотрели по детски беззащитно.
Немного растрепанная, девушка испугано озиралась по сторонам и дрожала всем телом. В ее глазах читался ужас. Наполненные слезами, они бликами огня отсвечивали в толпу воинов. Последние в немом восхищении смотрели на нее.
– Не бойся их, – подступил к ней Нинан-тар.
Завидев мужчину своего народа, девушка невольно подалась к нему, но тут же остановилась и отпрянула. Она выставила вперед руку, в которой блеснул каменный нож. Рука дрожала.
Не выдержав напряжения, несчастная расплакалась в голос и осела на колени. Более она не смела сопротивляться.
– Кто ты такая? – вышел вперед Нагдин переборов робость, ибо красота будит даже в самом властном лишь преклонение.
Девушка не отвечала, продолжая плакать.
– Я нашел ее, гур, когда следил за Стариком. Он отнес ей еду в грот неподалеку. Я привел ее сюда.
– Раздери твой язык на тысячу кусков, а мозги и подавно! – встряхнул тишину грозный бас. Он был тем более грозен, что принадлежал женщине. Единственной женщине на кораблях Морского скорохода. Ее звали Рылиса, но за голос всегда кликали Гром-глотка. Она состояла при Оррине Большеруком, часто приписывалась ему в любовницы, но никем всерьез как женщина не воспринималась, ибо была столь же широка в плечах и талии, как высока в голове, и имела буйный нрав. Дралась она не хуже Хрящееда, а он слыл за великолепного воина, но страху наводила даже больше, чем он. – Чего бахвалишься, тупоголовый тюфяк. Вытащил девку посредь и доволен. Вот я тебя сейчас обнажу, да приложу по заду, да также выставлю посредине. Поднимайся деточка. Чего ревешь?! Нечего реветь. Не сделают они тебе ничего плохого. – Голос Рылисы вдруг стал нежным, что подивило все воинство. – Чего встали, олухи, пшли прочь! Дайте дорогу! – И тут же нежно: – Не плачь. Это они на вид такие грозные. Я их как щенят шелудивых гоняю. А ну, прочь пошел! – рыкнула она на замешкавшегося воина. Последнего, как ветром сдуло. – О, боги-боги, зачем вы ее привели к нам?! Меня уж… ладно, но это дитя… Пошел, я сказала! – И еще один солдат отскочил в сторону, растерянно хихикая.
