Дмитрий Всатен
Книга 2. Хладный холларг
Когда между двумя отрядами оставались считанные шаги, предводитель саарарцев отозвал их назад. Им на смену уже шли свежие воины.
В этом маленькой битве, где Сгул умудрился и на открытом пространстве применить несколько хитростей, Быстросчет с удивлением отметил игру умов. Двух хитростей, двух опытов. Он вдруг осознал, насколько мало значили сейчас сила и верный удар, и как много зависело от изворотливости командиров отрядов. И с одной, и с другой стороны были умные предводители, и они играли. Играли в смертельную игру, намечавшую целью оплачивать проигрыш чужими жизнями.
Подходившие прикрывали щитами ноги, поэтому стрельба по ним от земли не принесла никаких результатов. Быстросчет с братьями приготовились защищаться. Их топоры слегка подрагивали от волнения.
– Не рубите. Колите, – порекомендовал им Омкан. В руке его был только кинжал.
За то время, которое ротация саарарских воинов предоставила Сгулу, он приказал каждому из воинов обрубить вокруг себя пространство в вытянутую руку шириной.
Меж тем, всадники снялись с места и стали заходить на рощицу так, чтобы оказаться за спинами мятежников.
Удар меча о топор и звон железа, который породило столкновение, был оглушительным. Дрожь пробежала по спине торговца, когда такое свершилось.
– Ар-р-р! – взревел Омкан, едва двое саараров приблизились к нему. С прытью, какую сложно было ожидать от такой большой туши, он устремился на них и, орудуя руками, как дубинами, а кинжалом, как иглой, в мгновение ока отправил обоих к праотцам. Этим самым он привлек к себе живейший интерес и вот уже четыре меча оказались направленными на него.
Ир принял удар меча с сиплым хрипом. Это был единственный звук, на который Каум успел обратить внимание. Последующие звуки были связаны для него только с всадником, который накинулся на него.
Торговец пожалел, что в Фийоларге он обучился хорошо лишь мечевому бою, а топора так и не узнал – взял лишь пару уроков. Ему пришлось тяжело, однако Бор помог ему победить, перебив саарарцу ногу. Лезвие топора с неожиданной легкостью пронзило доспехи врага и вонзилось в его плоть. Кровь бурным потоком хлынула из раны павшего, повергнув Каума в непродолжительный ступор, – он успел отвыкнуть от убийств.
– Дерись! – заорал ему Сгул, и этим вывел из оцепенения.
Каум бросился к убитому, схватил его меч, выбросил топор и уже увереннее ввязался в схватку с саарарцами, осаждавшими Омкана. Последний делал свое дело необычайно ловко и энергично. Едва тела его противников, павших от кинжала, образовали вокруг гиганта достаточно пространства, чтобы сделать по нему три шага, как Омкан отбросил кинжал и вытащил топор. Секира была огромной и оказалась страшнейшим оружием. Саарарцы это сразу ощутили на себе. За несколько мгновений сразу пятеро из них рухнули наземь, изрыгая кровь из своей плоти. Шестой бросился бежать, но его спина оказалась расколота как орех от одного удара топора, полетевшего вслед.
Конники никак не ожидали встретить такое сопротивление, поэтому слезли с коней в полном составе и всей массой, не менее шестидесяти мечей, пошли на мятежников, коих в живых осталось лишь восемь.
Сгул снова переместился так, чтобы свежие воины, продолжавшие лежать сокрытые листвой, оказались на правом фланге наступающих.
Опять завязалась ожесточенная рубка. Почти половины рощи уже не существовало. Она лежала изрубленная в щепы.
– Зови, – прохрипел один из мятежников. Он держался за живот, который был вскрыт саарарским мечом. – Зови их. Пора, Сгул… – С этими словами он рухнул в опавшую листву и затих.
Сгул дрался так, словно ничего не замечал. На лице его не было улыбки, не было веселья. На него словно бы набежала бездонно черная тень. Он бил наотмашь, изо всех сил.
Ир дрался впереди братьев, но Каум окончательно пришел в себя и затащил его в ряд с собой и братьями. Попеременно они выступали несколько вперед и сменяли друг друга. Было очень тяжело. Сил почти не осталось. Жара вытягивала силы быстрее, чем бой. Исхудавшие тела были не готовы к ратному делу. Братья отступали все глубже в рощу.
Сгул отбил нападение одного из врагов и в два прыжка оказался рядом с Омканом. Он что-то ему сказал.
– Ар-р-р! – ответил тот, размахивая топором.
Громкий свист Сгула заставил время на миг замереть. В следующее мгновение оно взорвалось ревом, который издали шесть отдохнувших глоток. Казалось, земля поднялась в рощице, чтобы наказать неблагодарных, подпиравших ее.
Главный эффект был достигнут. Не все саарары могли видеть, что произошло, и обязательно нашелся тот единственный, который передал им свое видение. У страха глаза велики.
Один из вражеских воинов что-то истошно закричал по-саарарски, и напор атакующих тут же иссяк.
– Ар-р-р! – взревел Омкан и из последних сил ринулся вперед. Он один заменил собой мощь тех, кто дрался с конниками с самого начала.
Правый фланг атакующих был смят. Остальные повернулись и бросились прочь из проклятой рощицы.
– Победа! – прошептал Бор.
– Хе-хе, – посмотрел на него Сгул. Он задыхался от усталости. – Передышка…
***
Всадники собрались на военный совет. Они отстояли от рощицы на довольно большом расстоянии, и их невозможно было слышать. Как ни вслушивались оборонявшиеся в отдельные звуки, долетавшие со стороны врага, разобрать они ничего не смогли.
Сгул снова почернел лицом и сидел теперь на земле, глядя себе под ноги. Каум смотрел на него краем глаза и понимал, что пасмас находится в том состоянии, когда все вокруг меркнет и лишь мир богов принимает тягостные измышления о судьбе.
Наконец Сгул поднялся на ноги и подошел к своим воинам. Ничего не говоря, он прохаживался между ними и похлопывал их то по плечу, то по спине. Ободряющие слова сорвались с его губ только, когда Сгул обошел всех. Ему заулыбались.
Шестеро убитых пасмасов и холкунов были уложены в стороне и присыпаны опавшей листвой.
Тем временем, ум предводителя всадников предложил новую игру. Небольшой отряд конников объехал мятежников с тыла и спешился.
– Отовсюду нападут. Разом, – проговорил Сгул. Он обернулся и как-то виновато посмотрел на конубла. Улыбка тронула его губы. – Когда подойдут к нам. Когда сражаться начнем. Тогда ты и братья твои пусть бегут к их коням. Уходите сами и уведите как можно больше их коней. Для пригляда они не оставят много воинов. Справьтесь с ними. Более ничем не помогу.
– Мы не уйдем, – начал было Ир, но Каум остановил его, не время для благородства. Быстросчет кивнул. – Но… – открыл рот брат.
– Все, – отрезал конубл. Его обуяла такая ярость, что он едва не ударил Ира. Никогда раньше не нападало на него такое бешенство. Он возвел глаза к небесам и, сощурившись, оглядел Око Владыки. Сколько несправедливости видит оно, сколько бесчестных помыслов и непотребных дел. Но смотрит и молчит. Возможно, в этом есть какое-то высшее домыслие, какой-то неопровержимый вселенский порядок.
Тремя отрядами саарары приближались к кустовым зарослям.
– Глянь, одного оставили только, – ухмыльнулся Омкан, показывая Кауму на коней, охраняемых одним всадником.
– Там вон трое встали, – сказал один из воинов.
– На меня которые идут, за ними трое остались, – донеслось от третьего соглядатая.
– Боги определили, – сказал Сгул и снова улыбнулся.
– Я останусь, – сказал вдруг Ир. – Негоже нам вчетвером на одного идти. С собой возможно не одного коня увести.
– Брат, – заговорил Каум, но Ир его остановил:
– Нет. Не будет мне покоя, когда все так уложилось, а я ушел. Идите вы втроем. Коней достаток будет. Оружья там не так много. Не на караван большой.
В его глазах Быстросчет прочел решимость несоглашательства и потому оставил попытки уговорить.
Рощица затрещала под напором десятков тел саараров.
Сгул подождал, пока все три отряда глубоко увязнут промеж цепких веток кустов, и приказал сблизиться с одним из них. Мятежники бросились вперед и навалились на саарарцев. Лязг железа и грохот топоров о щиты заставили рощицу вздрогнуть и сбросить остаток пожелтевших листьев.
– Будьте сзади нас, – приказал Сгул и связал боем двух всадников.
Сердце Каума бешено забилось. Давненько не доводилось ему наблюдать сечу так близко, не участвуя в ней. Он еле сдерживал себя, чтобы не броситься на помощь Иру.
Бились молча. Сквозь звуки боя пробивался треск сучьев – два других саарарских отряда изо всех сил спешили на помощь своим товарищам.
Еще один из мятежников, глухо захрипев, повалился наземль. Из его шеи в светлую бирюзу небосклона взвилась тонкая струйка крови.
– Останусь, – быстро сообщил Бор и бросился вперед. Он подоспел вовремя, ибо саарарец, зайдя одному из воинов за спину, был готов нанести удар. Его-то и остановил Бор, перебив топором руку врага.
– Ваш час, Руг. Вперед! – крикнул, не оборачиваясь, Сгул.
Каум и Сате рванулись вперед. Они вылетели из рощицы подобно двум птахам, согнанным с насеста вторжением хищника. Расстояние между конями отряда и рощей стало быстро уходить им под ноги.
В голове Быстросчета шумело. Он мчался вперед, что было сил. Дыхание с болью врывалось в его легкие и исторгалось обратно.
– Братец… братец, остановись, – не сразу долетело до него. Он обернулся и увидел, что Сате кричит ему.
Едва Каум обернулся, как ему стало все ясно. Весь отряд, коней которого по задумке Сгула должен был забрать Быстросчет, бежал за ними следом. Саарарцы что-то кричали. Прослышав их крик, единственный страж громко засвистел, кони сорвались со своих мест и легко отошли на вдвое большее расстояние. После этого, страж направил их правее, ровно туда, куда и побежали конники.
Преследуя их и пытаясь остановить, мятежники выбежали из рощицы и оказались на равнине.
Ловушка, понял Каум. Он не знал, была ли это изначальная задумка ума предводителя саарарцев, или он смекнул, что собрались делать мятежники уже в ходе сечи. Это было не важно. Ловушка!
Два отряда соединились и встали так, что отделили рощу от мятежников. Последние оказались между вчетверо превосходящими силами противника и конниками, которые должны были вскоре взобраться на коней и превратиться в силу могущественнее двух других отрядов.
Каум сорвался с места и побежал. Он не знал, куда бежит и зачем. Сате, крича, побежал за ним.
Отчаяние! Великое отчаяние, пожирающее силы обуяло Быстросчета. Все было напрасно: месяцы лишений, тяжелая работа во имя спасения, надежда и вера, – все это было теперь ни к чему. Все это теперь уже в прошлом. Как и его жизнь.
Быстросчет остановился и обреченно осел в колючую сухую траву, источавшую горьковатый запах увядания. Он сдавил голову между ладонями и тихо захныкал – самообладание оставило его. Да и чего смущаться или страшиться слез, если через некоторое время он умрет.
Сгул, между тем, не думал сдаваться. Он приказал воинам поднять оружие павших врагов, приблизился к саарарам, закрывавшим ему вход в спасительную рощицу и закидал их копьями и кинжалами. Несколько противников пали, пронзенные ими. Остальные бросились на Сгула. Он отступил и, резко изменив направление, стал оббегать отряды, чтобы снова оказаться в роще. На флангах бегущих и атакующих происходили постоянные короткие стычки.
Отряд, побежавший за конями, уже взбирался на них, составлял шеренгу и грозился обрушиться на мятежников.
О Кауме и Сате, казалось, все забыли. По крайней мере, Быстросчету хотелось в это верить. Верить неистово, почти мистически. Но их не забыли.
Пятеро всадников отделились от основной группы и не спеша направились к ним.
– Бежим, братец, – закричал Сате, подбегая к Кауму и поднимая его за шкирку.
Они побежали прочь. Всадники проскакали несколько сотен метров и встали так, чтобы закрыть вход в рощу. Все кончено!
Саарарцы на конях весело переговаривались и водили мечами по стальной окантовке щитов. Резкий визгливый звук заставлял мурашки бежать по коже.
Сгул ничем не мог им помочь. Он не успел добежать до рощицы и пал, пронзеный стрелой. Омкан дрался сразу с десятком саарарцев. Ир…
Ира конубл не видел. Мысль о его смерти не тронула Каума, чего горевать, когда они уже скоро снова встретятся на тучных лугах Кугуна. Там, где величие и ничтожность равны, где легко и весело, – так ему говорили.
Табун коней, оставленный одним из отрядов, закрывшим спасительный путь в рощицу, неожиданно вырвался из-за рощицы. Кони неслись во весь опор. Стражи летели прочь, прильнув к гривам. Они кричали что-то, походившее на трель.
Прошло некоторое время, и рощица исторгла из-за себя нескольких конников. Они были одеты в легкие доспехи. Над головами их сверкали пики на длинных древках. Широкие круглые щиты отражали Око Владыки. Они не преследовали саарарцев на конях. Их ход был похож на любопытствование.
Все, кто дрался на равнине, остановились и открыли рты.
За несколькими всадниками показались еще несколько. Потом еще и еще. Когда количество конницы перевалило за тысячу, саарарцы побросали оружие и стремглав помчались к своим коням.
Также поступят и те, кто за нами идет, мелькнула радостная мысль в голове Каума. Но глаза его преподнесли ему нечто другое. Пять конников перешли в галоп и помчались на братьев. Они справедливо решили, что успеют добить отщепенцев.
Быстросчета пробил озноб. Живот прихватило так, что его на несколько мгновений скрючило от боли.
– Вперед, Сате, не давай им нацелиться, – прохрипел он, лупя себя кулаком выше пупка.
Братья бросились навстречу всадникам. Они бежали, постоянно уклоняясь, пригибаясь и подпрыгивая. Расстояние между ними и саарарами сокращалось. Ровно на столько же сокращалось время, отделявшее их от смерти.
Стрелы стали свистеть над головой и у боков Каума. Он уворачивался с ловкостью, которую никогда от себя не ожидал. Одна из стрел все же обожгла ему щеку и разорвала ее. Быстросчет потерял равновесие и, падая, метнул в сторону ближайшего конника ставший бесполезным меч. Клинок блеснул на солнце и этим испугал коня. Тот шарахнулся в сторону. Ровно туда же, куда упал Каум. Своим телом конь закрыл конубла от стрел сотоварищей. Кубарем катясь по земле, Быстросчет молился. Когда бешеная круговерть перестала мешать небеса и землю, он с трудом поднялся и осмотрелся.
Пятеро всадников уносились вдаль. Одинокая стрела отделилась от них и понеслась ему навстречу. Он стоял неподвижно и апатично смотрел на то, как она подлетает к нему. Все внутри сжалось, но Каум не мог пошевелить ни руками, ни ногами – он оцепенел. Ему казалось, что ноги его вросли в землю.
С недовольным жужжанием стрела впилась прямо у его ног и принесла с собой легкое подрагивание воздуха. Быстросчет вдохнул полной грудью это дуновение. Дыхание смерти, подумалось ему и стало отчего-то даже весело.
Конница, вышедшая из-за рощицы, окружила оставшихся саараров. Они сгрудились ровно на том месте, где до этого отбивал атаки Сгул. Несколько всадников направились к Кауму.
– Сате, – звал конубл, оглядывая равнину. – Сате, где ты? Сате-е-е…
Всадники медленно приближались. Вдруг двое отделились от остальных и отъехали в сторону. Они спрыгнули с коней и склонились в траву. Когда они выпрямились, у Каума потемнело в глазах. На сетчатке, отраженый солнечными лучами, остался образ тела Сате пронзенного двумя стрелами. Руки брата безжизненно свисали вниз, как и голова.
Он бросился бежать к брату. Двое конников понесли его тело к Кауму.
– Сате, – закричал Быстросчет, падая на колени перед трупом. – Сате! – Каум почувствовал, как в его голову вошел острый горячий шип. Слезы хлынули у него из глаз. Он сжал голову руками, заскрипел зубами, уткнулся лицом в залитую кровью грудь бездыханного тела брата и захрипел. Он никогда не плакал хрипом. Никогда не плакал так, как сейчас.
Конубл не знал, сколько времени прошло. Оно словно бы остановилось и погрузилось в бесконечную бездну, сквозь которую звуки проникали гулко и туго.
Словно издалека до него донесся плачь, и Ир осел рядом с ним, обнимая.
Ветер Равнин
– Я Ветер Равнин, – проговорил огромный всадник, восседавший на матером груххе, бока которого были густо усыпаны шрамами от колотых и резаных ран. Голова всадника сокрытая шлемом, по обеим сторонам которого развивались зелено-синие ленты, склонилась к земле, а глаза, сверкавшие из тьмы под козырьком шлема блеснули и уставились на Сгула.
– Меня кличут Сгул. Людомар я. – Отвечал пасмас, которого поддерживали два пораненых воина-людомара.
Всадник расхохотался:
– Маловат ты для людомара. Мятежник, разве что?
– Иные и так говорят.
Ветер Равнин с интересом оглядел пятерых воинов оставшихся в живых.
– Поранен ты? – спросил он и указал на плечо Сгула из которого торчала стрела.
– Сойдет со временем, – улыбнулся Сгул.
В этот момент над равниной разнесся дикий крик: «Сате!» Ветер Равнин обернулся на звук, некоторое время вглядывался в согбенную фигуру и снова оборотился к Сгулу:
– Чего вам здесь?
– Гнали нас. Сюда добегли.
– Не лги мне. Не люблю. Говори как есть.
– Ларг наш саарарами взят. Тех, кто сопротивлялся, с собой забрали. Мы бежали…
– Много вас бежало. Еще одно такое слово и изрублю тебя. Правду говори! – рявкнул рядом стоявший всадник-брезд.
«Сате!», в очередной раз пронеслось над равниной.
– Что он кричит? – обернулся Ветер Равнин.
– Сате, – сказал один из всадников.
– Сате, – повторил Ветер Равнин, припоминая. – Сате…
– Начинай говорить, но убойся. Ежели я сейчас не поверю, то булава моя отведает крови из твоей глупой головы, – снова заговорил он.
Сгул сжал зубы. Желваки заходили на его скулах.
– Не для того мы за вами свернули, чтобы слушать враки!
– Говори как есть, – снова заговорил Ветер Равнин. Он вдруг стал задумчив. – Коли правду скажешь, может, и поможем тебе. Не будут людомары отсылать сюда такого пройдоху, как ты, по пустякам. Мы тебе… – Внезапно он умолк. – Сате, – прошептал он и стал воротить грухха, а затем пустил его в галоп.
Оставшиеся за его спиной воины с удивлением смотрели на предводителя.
Ветер Равнин подскакал к двум согбенным фигурам, соскочил наземь, подошел к ним и тоже опустился на колени.
Он обнял братьев, водрузив свою голову на их сомкнутые плечи.
– Каум, – прорычал он, – Каум… – Каум перестал хрипеть и поднял голову. Лицо его было залито слезами. – Опоздал я, кажись, Каум, опоздал! – сказал Ветер Равнин.
Всадники, нависавшие над троицей на своих конях, поводили глазами, не понимая, что происходит.
Быстросчет сощурился, вглядываясь в лицо под шлемом. Поняв его взгляд, Ветер Равнин снял шелом.
– Варогон! – не смог скрыть удивления торговец. Прослышав слова брата, Ир резко поднял голову, некоторое время вглядывался в лицо брезда и бросился ему на шею.
***
– Тереблю их, – голос Варогона стал жестче. – Когда стараться приходится, а когда сами бегут, едва мои знамена увидят. – Он скосил глаза и посмотрел на саарарские пики. Они как раз проезжали мимо их ровного ряда. На тупых концах пик были насажены головы саарарских всадников.
Каум молчал. Необычайная пустота образовалась в его душе.
– Много ли их пришло к нам? – спросил Ир.
– Неисчислимое множество, – встрял в разговор Цитторн. – Не счесть. Орды как полноводные реки текут в Холкунии да Пасмасии от Великих вод. Ларги жгут. Холкунов в полон берут. Пасмасов терзают: ноги да руки порубят и бросают, чтобы крики их пугали других. Никогда я столько крови не видывал.
– Не то главное, – сказал Варогон, – главнее всего – отчего они сюда пришли? Зачем столько олюдей побили? Много снегов мы под властью оридонцев и Комта, но такого никогда не было. Отец мне рассказы говорил, как Владию они под себя подминали. Не было столько крови. Даже он такого не говорил мне. Слухи ходят, вроде хол-конублы обманули чем-то Комта из Боорбрезда, за это он на них осерчал.
Повисло тягостное молчание. Каум смотрел перед собой: на проплывавшие мимо усохшие до почернения колючки, на переломанный от ветра сухостой, на следы ручьев, текших в этих местах по весне – следы, кои нынче можно было принять за бесконечных змей, скорчившихся в последней конвульсии под обжигающими лучами солнца.
Не было у Быстросчета облегчения от того, что едва-едва удалось избежать смерти. Не было воспоминаний, повергавших в дрожь. Пустота! Всеобъемлющая гнетущая изжирающая изнутри пустота. Ему чудилось, что тело его больше не содержит в себе ничего. Его лишь раздуло изнутри неизвестным эфиром и только поэтому оно не сожмется и не лопнет от невыносимого бремени. Ноги и руки било мелкой дрожью. Он боялся оторвать глаза от гривы коня и посмотреть в сторону. Особенно вправо от себя. Туда, где промеж конями везли тело Сате. Конубл боялся подумать о том, что вечером состоится церемония и… Дальше он думать не мог, начинало тошнить и хотелось завыть – завыть так, чтобы все вокруг него померло, чтобы не видеть… чтобы не знать…
Конная армия, которую неведомо где набрал Варогон, состояла примерно из пяти тысяч всадников. Она представляла собой пестрый балаган всевозможных шаек, банд и иного рода конных сборищ. Стяги, знамена и флажки с разномастными изображениями реяли над конной колонной. Стяг Ветра Равнин представлял собой синее полотнище с пятью волнистыми линиями. На самом деле это была часть богато украшенного платья одной конублской дамы, но об этом мало кто знал, а она – эта часть – очень удачно подошла под знамя.
– Куда вы теперь направляетесь? – спросил Ир.
Цитторн потянул губы далеко вправо и вопросительно посмотрел на брезда.
– Не знаю того, – признался тот. – Я здесь оказался только потому, что великая мука меня мучила. Снилось мне, что идти непременно в место, где прошлое забыто. Долго думал, где это, в два места сходил – не отпустила мука. Сюда пошел, успокоились сны у меня.
Каум понял глаза.
– Тебе непременно с нами надо, Булава, – с жаром заговорил Ир. – У нас дело наиважнейшее. Оно важно… очень важно.
– Что за дело у вас? – снова вмешался Цитторн.
– Оружие должно нам доставить к людомарам. Все, которое есть там, где схоронили мы тогда. За ним и шли мы.
Варогон посмотрел на Каума. Тот молча кивнул, за ним и шли.
– Так значит, сны мои к месту были. Вещие были, – проговорил брезд. – Коли так получается, то мне и теперь вслед за вами идти надобно.
– Надобно, – радостно проговорил Ир.
– Не веселись особо, – прервал его Быстросчет. – Тело брата еще не остыло.
Глаза Ира погасли. Его лицо посерело, и он отвернулся.
– Не гоже его за то винить, что тебе невыносима сеча. Когда такое, то будь готов к хладным телам. И нечего без этой готовности идти на сечу, – заступился вдруг Варогон за Ира.
Снова наступило молчание. Над головами всадников пронеслись и полетели вдаль две птицы. Их резкие крики говорили о том, что это падальщики, учуявшие запах разлагающихся тел.
– Сгул, – окрикнул Варогон пасмаса, ехавшего далеко в стороне, – приди.
Пасмас подъехал и кивнул ему. Он выглядел заспанным и больным.
– Мы идем, куда и вы шли, – сказал ему брезд.
Сгул вмиг ожил, быстро заморгал глазами и улыбнулся: – Боги не забудут этого, Ветер Равнин. Они пребудут с тобой.
– Да будет так, – ухмыльнулся Варогон. Он протянул свою длинную сильную ручищу, схватил пасмаса за пояс и подтянул к себе вместе с конем. – Расскажи мне, – проговорил он, – сколько вас, где вы и чего делаете.
– Говори, как есть, – вступил в диалог Ир, – с нами он.
– Людомары мы. Род людомаров. Чернолесье себе за дом…
– Про то я знаю. Ты зря воздух не сотрясай. Сколько вас и где вы? Чего для нас будет, коли к вам примкнем? – встряхнул его Варогон.
– Не могу я говорить за всех, но за себя скажу, что рад буду тебе, Ветер Равнин. Немного нас. Чернолесье не место для множеств. Промышляем грабежом саараров, купчиков да оридонцев. Ежели ты хочешь знать, где обитаем, то не скажу. Как общий сход мне на то слово даст, тогда только и скажу.
– Не требуй от него ответа. Не может он сказать, – приблизился к ним Ир.
– Хорошо то. Кабы сказал, не та бы вера к тебе была, – согласился Булава. Он хотел еще что-то сказать, но к нему приблизился Цитторн:
– Пузатики по левую руку ползут. Щипнем?
– Это я люблю! – загремел Варогон. – Пузатые мне и нужны. Доколе нам гнилым хлебом да протухшей водой питаться! За мной, воины!
Конная армада с ходу перешла в галоп и выстроилась в длинную цепочку.
Ир унесся вперед.
– Поедем, братец, – сказал Бор Быстросчету, но тот не отреагировал, и младший решил больше не беспокоить его своими словами. Так они и ехали вдвоем в тучах пыли, которые оставили за собой ускакавшие далеко вперед конники.
Варогон прекрасно усвоил тактику войны на Синих Равнинах и не воевал с саарарскими всадниками так же, как с саарарскими торговцами, коих в среде разбойников прозвали «пузатики». В атаке Ветра Равнин на торговый караван не было удали, не было натиска, не было бешеного наскока и диких криков. Конница Варогона не тратила сил более, чем купцы того заслуживали. Всадники охватили караван, сначала, полумесяцем, который замкнулся в круг. Погоняв некоторое время раздетых догола толстяков-конублов, вволю потешившись над их такими же голыми, но худыми слугами, прирезав самых непочтительных и своевольных, и обобрав караван до нитки, но оставив еды и питья столько, чтобы хватило добраться назад, Варогон отпустил несчастных горемык.
– К нам шли, – скривившись, как от кислого яблока прорычал Цитторн. – Не то это, когда такой караван идет. Надобно нам на обратные тропы выйти. Там наживы больше.
– Обратно они нынче не тропами идут. По Поющей реке их гуркены плывут денно и нощно. Про то не забывай. – Варогон отправил в рот сочный ярко-красный плод, отнятый у начальника каравана. – Свернем к схрону, а после далее пойдем. Сами по себе. – И пояснил потому, как Ир вскинул на него удивленный взгляд: – Не спрячет Чернолесье нас. Сгул так сказал. Негоже нам пока там пребывать. Здесь воля вольная для нас. Здесь мы сила, а когда нас древа со всех сторон сомкнут, то не будет той силы у нас, какая сейчас имеется. Верно, воины?
– Верно, – послышалось со всех сторон. – Не в Чернолесье сила. В нас… в нас!..
– То-то же.
– Связь нам держать надобно, – заговорил вдруг Каум. – Когда Черные леса силы наберут, тогда и вам найдется применение. – Он сидел на коне прямо и гордо держал голову. Никто не понял, что с ним произошло. Он и сам не понял это. Отчего-то ему захотелось сбросить груз, лишиться тяжести прошедших лет, освободиться от всего, что вязало и придавливало. У него появилась цель. Быстросчет понимал это еще очень смутно, но был уверен, что цель есть.
– Когда так, то будем держать.
На том и порешили.
До схрона добрались через полтора дня. Кони саарарцев оказались очень кстати, как и караванные повозки.
Каум, Ир и Бор снова переоделись в купеческие одежды, свисавшие с их плеч обильными просторными складками.
– Не те мы уже, братец, – усмехнулся Бор, поднимая полы купеческого платья, висевшего на нем, как на вешалке – до того Бор исхудал. Впервые он так усмехался и Каум понял, что отныне и Бор равен ему. По опыту равен. По горестям перенесенным.
– Боги да охранят нас, – Каум обнял их за плечи обеими руками. Они прижались друг к другу лбами. Прижались так, как делали это в далеком детстве, когда нужно было драться или что-то свершить.
Им предстояло преодолеть множество преград, прежде чем достигнуть Чернолесья. Они знали об этом, но пока не думали о плохом. Сейчас им казалось, что настал тот час, которого братья дожидались много больших лун.
– Идемте, – ослабил объятья Каум, – и, что бы ни случилось, не бросим друг друга. Никогда!
– Никогда! – повторили братья. – Никогда!
Скрытоземье
Непроницаемая бурая мгла расцвечивалась иссиня-черными, оранжевыми и желтыми кругами. Они зарождались где-то вдалеке в виде незаметной белой точки, но после разрастались до размеров круга, а затем и кольца, которое быстро расходилось во все стороны, захватывая голову, окаймляя ее и давя.
Левую щеку что-то тянуло. Это была не боль. Вернее, боль была не болючей, но какой-то потянуто-размеренной, словно бы нега. Нега, от которой хотелось бы, а невозможно было избавиться.
Он не знал, сколько времени пребывал окруженный багровой мглой. Постепенно тишина, в которую она его укутала, в которой убаюкивала его, стала нарушаться шуршанием и шепотом. Они медленно проникали в его сознание, и он не удивлялся им, как не удивляются тому, что давно известно и никогда не сможет испугать.
Шум становился сильнее. Он нарастал волнообразно, будто бы дева, одетая в пышные одежды спускалась к нему с высокой лестницы.
Нагдин открыл глаза и вдохнул так резко, что у него заломило спину. Муть перед глазами постепенно преобразилась в картину побережья, усыпанного мельчайшим белым песком. Море мерно накатывало на него, взрыхляя и оставляя позади себя неровные наносы. Отходя, волны бились о своих собратьев, набегавших следом, и в месте их удара образовывалась канава шириной с ладонь.
Рыбак сел. Левая рука, на которой он лежал, была испещрена мелкими ранками и тупо ныла. Он огляделся и нашел себя на небольшом галечном мыске, который вдавался в Великие воды всего на несколько десятков шагов.
Зрение окончательно восстановилось, и Нагдин подметил, что воды, которые он принимал за открытое море, располагались во внушительной по размеру бухте, отделенной от основной водной равнины рядом рифов и скал, выступавших из-под глади морской, где на локоть, а где и в несколько олюдских ростов.
Но более всего его удивил вид гуркена, который лежал на боку справа от него. На первый взгляд он был невредим, однако, приглядевшись, Рыбак заметил, что верхние постройки и борта верхней палубы корабля почти полностью стесаны острыми краями скал.
– А-а-а! – услышал он, и с наклоненной палубы гуркена в мелководье кубарем полетело тело. Оно упало, разродившись сомном всплесков, фырканья и ругани, которые потревожили окрестности. Стаи птиц, до того прятавшихся под кронами прибрежной флоры, с недовольным и испуганным чириканьем разлетелась в стороны. – Потроха Брура! – выругалось тело, появившись на пляже и упав в его мягкий горячий песок своими мощными коленями.
Нагдин не ожидал увидеть в живых Палона. Его неказистый помятый вид необычайно обрадовал Рыбака. Нагдин поднялся на ноги, выровнял равновесие и медленно пошел к товарищу.
– Ого, Рыбак, Моребог пощадил и тебя? – вяло удивился Хрящеед. Его лицо наполовину заплыло от синяка. – Рад тебя лицезреть. Хорошо же с нами поигрался Брур, чтоб его щеки свело судорогой.
– Рад и я, – опустился рядом с ним Нагдин. – Чего там? – он кивнул в сторону скособочившегося корабля.
– Полны трюмы трупов, – сплюнул Палон. – Еле разгребся я… – Он высморкался. – Соль, будь она неладна, всю глотку разъела. – Он снова схаркнул.
Некоторое время они сидели молча.
– Гляди, еще один. Никак живой?
Из открытого в верхней палубе люка выглянуло серое от побитости лицо пасмаса. Он отстраненно огляделся и стал выбираться наружу.
