Дмитрий Всатен
Книга 2. Хладный холларг
Ракита не упустила шанс и упросилась ехать некоторое время вместе с войском.
Девушка, румяная от мороза и веселая новшеством, которое пришло в ее жизнь, искоса поглядывала на Каума. Она очень обрадовалась, когда к ним подскакал Цитторн. Удивительно, но она любила этого угрюмого нелюдимого воина, а он, наоборот, робел перед ней.
Цитторн был весел, хотя на лицо его наложился отпечаток ночи, проведенной без сна. Он улыбнулся Кауму, и тот кивнул ему в сторону города. Тихий поклонился девушке и поскакал в ларг.
– Безумно вам завидую! – воскликнула она, и слезы набежали на ее глаза. – Безумно! Безумно!!! – Ее маленькие кулачки сжали поводья.
– Чему же завидуете? – спросил ее холкун, сделав вид, что не понял.
– Занятиям вашим завидую, – он отерла глаза. – Важности вашей. Полезности… – Шмыгнула носом. – Безрадостно мне, когда вижу вокруг вас такое кипение. Жизнь такую! Кабы мне такое…
– Что вы! – воскликнул Каум несколько более эмоционально, чем следовало. – Не говорите, не призывайте на головы наши воли богов. Не смотрите так. Вы чисты! Ваши помыслы чисты и оттого сильны! Боги слышат их в первую голову. Вы же говорите о сиюминутном. О жажде, которую вам и не надо. Это фантазия ваша. Вам только так кажется, что важность, как вы говорите, и есть для нас жизнь. Все это интересно, вы говорите, а я, кабы мог, то все это бросил бы и вернулся… – Он осекся и замолчал.
– Куда вернулись бы? – сдерживая улыбку спросила Ракита. Ее глаза подернулись легкой пеленой неги от ожидавшегося ответа. Но Каум сам поранил себя настолько, что не мог думать уж и за себя, и за нее.
– Некуда мне, – проговорил он тихо. – Больше некуда.
Девушка вздрогнула, широко раскрыла глаза и в недоумении посмотрела на него. Бедное дитя, ей казалось, что ее мирок, заключавшийся в стенах и Приполье Ормларга, и есть центр всех страстей и всего, что происходило, происходит и будет происходить в Холкунии. Она жила лишь этими границами, и Каума, которого она знала Ругом, тоже вписала в них. Когда же он сказал то, что, как она почувствовала, выходило за границы ее мирка, несчастная изумилась и даже испугалась.
– Вас кто-то ждал? – спросила она осторожно, и в глазах ее отразилась надежда на отрицательный ответ.
Каум уже понял, какую ошибку совершил, и изо всех сил старался собраться с мыслями. Он делал усилия для того, чтобы вытянуть себя из болота прошлого, разившего ему в ноздри терпким запахом разлагающейся плоти и металлическим привкусом крови.
– Нет, – поднял голову и проговорил он. Но она ему не поверила и сникла.
По ее лицу он видел, как корила она себя за свою доверчивость, и обида на него, утихшая недавно, снова возрождалась в ней. Холкун знал, что если он что-либо не предпримет, то Ракита возненавидит его. Возненавидит не за дело или то, какой он есть, а за то, что сама выдумает и припишет ему.
– Меня ждали, – сказал он, чувствуя, как сердце его разрывается на части от признаний, какие он собирался совершить. – Но уже не ждут.
– Отчего же? – уже совсем тихо спросила она.
– Время течет для нас по-разному. Они веселы и легки. Им хорошо.
– А вам? – не поняла она Быстросчета, даже не придав значения, что он не сказал «она весела и легка», а сказал «они».
– Мне плохо. Всегда плохо, ларг-хола.
– Ваша любовь была отвергнута?
Она давала ему прекрасный повод увести признание в ложь и тем закончить, но ему почему-то не захотелось врать ей. Каум ощутил, как то, что его переполняет, из кипятка, обжигавшего сердце, превращается в яд, который, рано или поздно, убьет его.
– Она была загублена, – прошептал он.
Девушка невольно подъехала ближе, хотя это и могло показаться вульгарным. Она больше не видела окружающего мира и не слышала его. Ее мирок вмиг сузился до маленького теплого шарика, где были лишь он и она.
– Кем? – выдохнула она еле слышно. Перед ее глазами уже проносились душераздирающие эпизоды историй, рассказанных ей служанками, матушкой и подругами. Ах, вот и еще одна, самая близкая ей, будет сейчас предоставлена в ее распоряжение! Сколько ночей будет обдумывать она ее, вспоминая, перекладывая ее и так, и эдак. О, как же она хотела услышать ответ! Как жаждала этого!
– Саарарами.
Течение времени остановилось. Заслышав это слово, девушка с остервенением бросилась примеривать ее к своим историям, но оно не подходило к ним. Холкунка влюбилась с саарарца, и они бежали от нежно любящего ее холкуна; саарарец совратил холкунку; нет, лучше и вернее всего так – саарарец похитил холкунку, весело бежавшую по Приполью: волосы развевались на ветру, просторное платье облегало стройные обводы молодого тела, а за ней гнался он… гналось чудовище!..
– Ее похители? – спросила она, начиная дрожать, словно бы она была той холкункой, и за ней мчался хищник из Прибрежья: грязный, грубый, пахнущий терпким конским духом…
– Ее убили!
Небеса, бывшие за мгновение до его ответа ярко-бирюзовыми, ласковыми и легкими на ощупь, вдруг, обрушились на голову несчастной с такой силой, что она пошатнулась. «Ее убили», не подходило ни к похищению, ни даже к самоубийству по любви, что ужасно, но оправданно, ибо… Она перестала соображать, и отупело посмотрела на него.
– Убили, – безвольно и безэмоционально повторила она. – Убили.
Жестокий мир внезапно вторгся даже и туда, куда она отказывалась его пускать – в ее любовь к Ругу. Это маленькое озерцо, спрятанное в глубинах ее сердца, часто бушевало волнами, но то были эмоции радостно-сладостные, хотя иной раз и негодующие. Кровь обагрила отныне это озерцо, и она больше никогда не подойдет к нему.
– Да, – Каум посмотрел на нее, – саарары убили мою жену, брата и матушку.
Ракита побледнела и невольно задрожала, а потому плотнее закуталась в шубу.
– Руг, – подъехал к Кауму служка от холларга, – он зовет тебя.
– Задумчив ты не в меру в последние дни, – обратился к нему Дарул. Он повел коня так, что они оказались в стороне от отряда. – Наше время настало, видишь? – Грозноокий описал рукой дугу перед собой, окидывая жестом покрытый первым снегом лес. Панорама и впрямь была неимоверно красива. – Раньше, все это наше было. Всегда. А теперь, видишь, только как Холвед приходит. Поговаривают, что в Куупларге уж ему больше молятся, чем Владыке.
– Нехорошо это, хладному владетелю поклоняться, – сказал Быстросчет.
– Знаю про то, да нас меньше всего спрашивают. Я о другом хочу сказать. – Дарул приостановил коня. – Ты в Куупларге никогда не был, а потому много знать не можешь. Дурной это ларг. Темный ларг, так и прозывают иной раз его. Я после этого похода туда с тобой направлюсь. Как там окажемся, ты держи язык на запоре, ибо близок ты мне – там знают уж – и твои слова, как мои для них слышатся. Понял ли?
– Понял. Молчать буду.
– Верю. Еще скажу. Слушай много и своим воинам накажи, чтобы слушали. Нехорошие вести приходят мне. Вроде Могт Победитель войной пойдет. На Престольной горе жертвы они принесли обильные, чтобы Холвед воинство их уберег в Холкунии. Конублы в Куупларге, вроде, откупиться хотят. Не поймут никак, не откупишься от брездов потому, как не брездов умысел на нас войной идти. – Каум понимающе кивнул. Грозноокий продолжал: – Коли война ледяная будет, то нам лучше. У нас будет шанс. Но… иное гложет меня…
– Чего же?
– К чему Могту на нас войной идти так, чтобы ему тяжелее было? Не верится мне, что нет разума у него. Не такими брезды были. Умны были.
– Коли пойдут, так нет разума у них.
– То-то и оно. – Дарул заговорил еще тише. – Коли так получается, то, видать, обоюдно мы поубиваться должны для них. – Каум снова понимающе кивнул. – Того ни нам не надо, ни им – брездам, видишь?
– Не наши нами правят, – горько улыбнулся Быстросчет.
– То-то и оно. Хотели они нас запросто изрезать, да только мы живучие. А запросто пошли на нас, думали, недорого им будет. Только когда мы и брездов остановили, и саараров, решили они сильнее давить. Теперь же нами нас самих и топчут. И ничего не сделаешь ведь? – Лицо Дарула исказила гримаса боли: – Ох, стрельнуло! – схватился он за спину. – Стар стал, видишь?
– Я того понять не могу, откуда Куупларг-то выпрыгнул над Холкунией стоять? – спросил Быстросчет.
– То тайна тайн, – загадочно проговорил Дарул. – Загадка то. – Он снова поморщился от боли. – Недаром многие богатства оказались там. Недаром… Там самые богатые сидят да сильные конублы. Отсюда и сила Куупларга. Без них-то был, что за ларг? Таких, как он, много было ларгов.
Они проехали несколько шагов молча.
– Просить тебя хочу, – заговорил Дарул, – не откажешь?
– Проси. Все сделаю.
– Я вижу, что Ракита, – Дарул подбирал слова, – к тебе неравнодушна. Ты не смущайся. Хе-хе! Сколько зим уж видел, а от такого смутился весь. Говорить я буду прямо. Ты знаешь, не мастак я с холами своими говорить витиевато. Ракита смотрит на тебя, как… на меня смотрела в детстве. Жаль то, но ты для нее нынче новым миром стал. Раньше я был вместо тебя. Но богами так устроено, ничего не сделать. Ты не бойся Урсуну. Она хотя и строга к тебе, но это то же самое, что и у меня. Горько девочку отпускать. Да только лететь она должна теперь сама. Всю жизнь при себе не придержишь. Я уже стар. Болит и шея часто, спина болит. Кугун уже трубит меня.
Не знаешь ты того, что в ларге много тех, кому люба она. И только ждут того, что я сомкну уста навек. Едва такое, то нападут, как стая шелудивых собак, не евших много дней. Урсуна смелая, с иной бы и не прожил, но и она не молодуха. Окромя нее, Ракиту более и защитить некому. Хотя боги вернули мне с тобой Сипуна, но угорел он от тревог, перенесенных средь саараров. Двух сыновей моих отдал Кугуну. Теперь есть только я, Урсуна и Ракита. То страшно, видишь?
– Да.
– Не знаю, отчего, но близок ты мне стал. Что-то чувствую я в тебе родное, хотя и сокрытое. Ракита к тебе льнет, и Урсуна тебя тоже любит. Любит, не открывай так глаза, любит, только по-своему. Как мать, у которой хочешь унести дитя.
– Я…
– Знаю-знаю. Знаю все. Клянись же мне, что не оставишь ее в ларге, когда уйду я в кущи Кугуновы.
Каум задохнулся от неожиданности.
– Не оставить в ларге, – удивился он. – Где же, как не ларге, ей безопасно?!
– Рядом с тобой.
– Я в ларге буду.
– Нет, ты уйдешь. Уйдешь, едва я отойду к Кугуну. – Дарул понимал, что его слова удивительно звучат для Быстросчета. – Как клятву дашь, все расскажу!
– Клянусь.
– Пусть слышат это боги. Пусть канешь во тьму ты, и бродить будешь там вовеки, коли клятву не сдержишь?
– Да будет так!
– Слушай же, – Дарул окинул взором пространство, не поворачивая головы, одними глазами. – Туринул, подъедь ко мне, – обратился он к ближайшему холкуну, своему племяннику. – Езжай к Гиролуну да скажи, чтобы взял кого, да нашел место для привала. Это их займет, – объяснил он Кауму, и быстро заговорил:
– Едва Кугун возьмет меня, как в ларге будет кровь рекой… Едва возлягу я на свое последнее ложе, и ты увидишь это или поймешь, так призови людей своих. Моих тебе я дам, тех, кому верю. Не более десятка их, но проверенные все. Я верю им.
Строг я с конублами, а потому ими ненавидим. Заговор против меня среди них. Травят они меня. Знаю. Уж скоро я совсем умру. Ты знай. И готовься.
– Кто травит?
– Туринул через служанку, что при мне из их сородичей живет.
– Чего же ты?..
– Нельзя мне против них. Нет сил теперь. Был Сипул, но и его сгнобили. Ракиту будут рвать себе, чтобы в ларге против них ничего не подумали. Ежели дочь моя у них, значит все хорошо. У них силища поболее моей. Я жив тем только, что холкуны все за моей спиной стоят.
– А ежели…
– А ежели поднять их, то крови пуще прежнего будет. Я видел это. Видел, когда был мальцом. Страшно это. Не будет больше таких, как я. Не будет больше сыновей, которые видели, как убивают их отцов, дядьев и матерей. Не буду это брать с собой к Кугуну.
– Но ты умрешь.
– Я знаю. Как сбудется, ты беги с Ракитой и Урсуной. Я же на смертном одре назову имя, которое мне подсунут. Я знаю, они уж обговорили все. Знают, что подохну я еще до таяния снега.
Быстросчет был ошарашен. Он хотел еще что-то спросить, но к ним подскакал Туринул и позвал холларга с собой.
Остаток пути от города и обратно в город он и Ракита проехали в немом молчании. Каум был уверен, что она молчит, потому что не хочет бередить его рану, и это было на руку. Он лихорадочно думал.
– Руг, – Цитторн обернулся к вошедшему холкуну, дожевывая куриную косточку, – мы все сделали.
– Много ли было?
– Нее… Пория и еще чуток, но наша пехота молодцы. Недаром за них уплачено, – Тихий поднял еще одну зажаренную курицу и целиком сунул ее в рот. Кувшин вина последовал следом. Один, пустой, уже стоял у его ног. – Прекрасное вино досталось нам, а? – Цитторн хохотнул. – Ну, Руг, чего далее прикажешь?
Каум снял рукавицы и прошел к рочиропсам. Он молчал, грея руки и сощурившись на кристаллы.
– Чего случилось-то? Опять была строга? – спросил Тихий насмешливо.
– Кто? Она? Нет, – Быстросчет нахмурился. Мысли о семье надолго выбили его из колеи. – Ты не пойдешь со мной в Куупларг, – сказал он через некоторое время.
– Чего это так? – удивился брезд.
– Время Холведа подходит. Самое наше время.
– Опять идти куда-то мне?
– Да. В Томагларг идти надобно. У Белокостья он. Там найди Мукомола. Конубл он. Ищи так, чтобы особо подозрений не вызывать.
– За то не имей беспокойства. Знаем, как, – прервал его Цитторн.
– Более не перебивай, не по себе мне. Сбиться могу. – Каум собрался с мыслями и продолжал:
– Только одно ему скажешь, про наши сокровища. Сам в ларг не заходи, вызови его в равнины. Чтобы поверил тебе, вот возьми, это кольцо. Он часто его у меня видел. А еще про Малютку спроси, как он поживает, чтоб уж наверняка поверил.
– Малютка, кольцо, – повторял Цитторн. Вмиг он стал сосредоточенным.
– Дебы ему передай. Здесь двадцать синих. Пусть их к своим добавит и развезет нами добытое у саараров по другим ларгам. От себя добавь, что следить будешь, чтобы все в точности выполнил. Может и смухлевать. С одного прилавка все сторгует. Его и сцапают. Также добавь от себя, что ежели много воровать от моего станет, то голову ему снимешь.
– Это приятнее, – хмыкнул Цитторн.
– После уж только тебе надо быть. Самому. Томагларг славится в Холкунии лучниками. Набери там две пории. Кони, которых мы у саараров взяли, под них сделаны. Холкунов один конь и двоих вынесет легко. Сколько порубили-то?
– Голов не считал, но обоз шел в девять телег. Более десяти я считать не обучен. Даже если и пальцы загибать…
– Забыл совсем. Вот тебе три веревки. На этой вот, которая короче, двадцать узелков. Это два раза по десять…
– Это я знаю.
– Хорошо. Та, которая длиннее, на ней тридцать. Это пория.
– Ага, понял.
– Эта вот, на ней сто узелков. Три таких веревки – это энторию насчитаешь. Ты считай так: увидел что надобно, узелок за палец убери. Те, которые перед пальцем останутся, не считанные, а за пальцем считанные. Как отсчитал, так из сумы доставай другую веревку, без узлов, ее столько отрежь, сколько у тебя вервь с узелками вышла и убирай.
– Понял я уже. Хорошо придумал. Всего-то и премудрости, – хохотнул Цитторн. – Миг, и плюнуть не успеешь, а я уж ученый стал, – он довольно расщепился в оскале-улыбке.
***
Дарул вернулся из похода на большой тракт через несколько дней. Он привел нескольких пленных-саарарцев, которых казнили на городской площади.
Еще через несколько дней хол-конубл прислал к Кауму слугу с вестью о готовящейся поездке в Куупларг.
Отряд вышел из города в ту пору, когда морозы в Холкунии Чернолесской вошли в полную силу. Воздух звенел от морозной тишины, а деревья в лесах кряхтели от натуги, сдерживая хладовеи.
Дарул не удостоит Каума ни одним словом. Казалось, он, наоборот, всячески избегал холкуна. Быстросчет понимал, зачем хол-конубл это делает, ибо несколько раз заметил на себе косые взгляды, которые бросали родовитые конублы, заседая на пиршествах в палатах холларга.
Ночью на привале Каумпор долго размышлял над словами Дарула, сказанными в последний их разговор – они отчего-то сильнее всего запали ему в душу – и искоса смотрел на его живое, простое, но мужественное лицо. Хол-конубл сидел неподалеку и разговаривал со своими приближенными. Он не был похож на того, кто знает, что уже умер и лишь срок должен прийти. Он отпивал из рук Туринула, а у Быстросчета сжимались кулаки.
«Везде несправедливость! Везде! Всюду она довлеет над правдой!» – эта мысль крутилась у него в сознании и сводила с ума.
Ночью второго дня пути, когда он отошел в сторону по малой нужде, хотя и не хотел, но так уговорились с холами его пории, которые шли следом за отрядом Дарула, ему донесли, что прибыл гонец из Чернолесья. Он принес вести из Холведской гряды.
– Ход Обреченных взят саарарами. В Великих лесах расплодилось нечисти столько, что мы ушли в ларги прилессные. Твой братец и Ветер Равнин в долине Эсдоларгской останутся навеки, коли ты не поспешишь к ним на выручку.
Сердце оборвалось у Каума, едва он услышал эти слова. Подобно пьяному вернулся он на свое место. У него три пории – сто воинов! – да еще триста по Холкунии разбросано – сокрыто – с такими силами не удастся никого спасти.
Весь следующий день он провел как во сне. Все казалось ему неестественным и мутным. Часто перед глазами проносилась одна и та же картина: Сате с саарарской стрелой в спине, распластавшийся на выжженной солнцем равнине. Его маленькие еще детские ручонки сжимали пучки травы, словно бы он старался отереть себя от крови, ибо не любил пачкаться, или набрать букет для матушки – в детстве он часто прибегал домой с букетиками для нее.
Жалость, озлобление и обида разом накатывали на Каума, и он сидел, замерев от натуги, еле-еле удерживая в себе слезы и крик, готовый ястребом взметнуться в небеса.
«Возможно ли… Возможно ли такое выдержать!» – стонал он про себя, и держался.
Следующей ночью он приказал своим воинам оставить его, мчаться к Ормларгу и не пропускать в его ворота ни одного гонца, откуда бы он ни ехал.
– Держите каждого. А коли рваться станет, то режьте его без жалости, – приказал он.
Остаток пути до Куупларга Быстросчет проехал в отдалении от холларга.
В Куупларг они прибыли через десять дней. Он встретил их великолепием своих зданий и улиц. Толпы народа сновали туда и сюда. За несколько лет этот город превратился в громадную крепость, с продуманной системой обороны, за стенами которой были сокрыты богатства обеих Холкуний.
Дарул умер вечером того же дня. Каум узнал об этом поздно ночью, когда вернулся из торговых рядов, где под видом конубла искал себе сотоварищей по торговому делу. Его поиски оказались удачными, а потому возвратился он в приподнятом настроении.
Войдя в дом, который занял на время постоя, он увидел, что одна из двух комнат его сплошь забита воинами. При его появлении один из них поднялся и направился к нему.
– Холларг назвал мне твое имя. Служить тебе мы будем, – сказал он.
По его лицу Быстросчет понял, что это типичный дурак, хотя и хороший боец, и верный сотоварищ.
– За что такая почесть мне? – сделал вид он, что не понял.
– Дочери его ты стражем быть назначен. Поклялся ты, – нахмурился воин. В следующий миг он, впрочем, изумился, ибо спокойное лицо холкуна вдруг сделалось злым.
– Зачем ты всей толпой ко мне пришел? – прошипел он сквозь зубы.
– Служить, – невольно отступил назад воин.
– Служить, – фыркнул Каум, – ты вроде бы бородат, да ума от бороды не прибыло.
Воин был окончательно сбит с толку.
– Что с тобой принес? – спросил холкун.
– Нет послания к тебе от холларга. Молча умер он. А про тебя мне раньше того сказал.
– Умер?!
– Умер. Едва Владыка белое око открыл.
– Кроме того, что еще при тебе?
– Ничего. – Воин растерянно посмотрел вокруг себя.
– Дубинушка. Чего принесли с собой вы мне? Пожрать…
– Есть пожрать у нас…
– Все выбрось. Что пить есть и что поесть, – все это выбрось тут же.
– Холы… – закричал воин.
– Заткнись, – цыкнул на него Быстросчет. – Уймись орать. Иди и говори им тихо. И их заткни, коли орать надумают. Как мыши быть должны мы. Понял?
– Понял, хол, – ошалело кивнул чубук и бросился исполнять приказ.
– Где ваши кони? Мы должны сейчас же ехать. О, боги, я не успел! Сколько же не успел я! – Каум закрыл глаза и попытался успокоиться. Громадье планов, которые он наметил исполнить в Куупларге, в который раз рухнули в бездну небытия.
– Мы приведем.
– Стоять. Кто самый малый среди вас? По росту кто малый самый?
– Я буду, – выступил молодой воин.
– Лезь в окно. И вы трое вместе с ним. Идите тихо. Чтоб ни одного писку. В конюшни входите, как на поле битвы. Да не в то окно ползешь, дурень. Вот это. Оно в зад домам выходит. – Каум проследил, чтобы все четверо благополучно выбрались и растворились в ночи, подобно теням. – Теперь орите, что есть мочи, – обернулся он к оставшимся. – Там вот все мои припасы. Их ешьте. Их и пейте. Но наперво себе на два дня пути оставьте. Кричите же!
Воины загоготали, заорали на разные голоса. Каум пристроился у двери и зорко следил за тем, чтобы никто не покинул помещение. Для большего самоуспокоения он запер дверь на засов и отошел к окну.
Не видно ни зги, но он знал, что оттуда за ними уже наблюдают.
– Лук мне дай и стрелы, – приказал он ближайшему воину.
Лук и колчан со стрелами заняли место рядом с ним. Холкун снова привалился к стене и стал ждать.
Когда послышался топот множества копыт, Каум взбежал на второй этаж и, не зажигая рочиропс, высунулся по пояс из оконного проема.
Улицу запрудили кони. Их было около двух дюжин.
«Про меньшее мне Дарул говорил. Неужто этот остолоп, его хол-простак, с собой мне соглядатаев привел. Возможно это. Но ладно. От них избавлюсь привычно. Путь долог, будет случай!» – окончил свои тягостные размышления холкун.
Тут он заметил, как из-за коней отделилась фигура и спокойно пошла прочь. Эта была такая фигура, какие не просто так по улицам ходят. Каум понял, что затерли соглядатая конями и вынесли, подобно речному потоку, прямо под его стрелу.
Быстросчет внимательно наблюдал за силуэтом. Фигура беззаботно шла прочь.
Холкун натянул тетиву и выжидал.
Так и есть. Нервы у уходящего не выдержали, и он рванулся вперед. Никто из воинов это не заметил, как не заметил и стрелу, которая разрезала морозный воздух звуком тонкой флейты, впилась в спину убегавшему, завалив его ничком в сугроб.
– Скорее, за мной, – приказал Каум оставшимся с ним в комнате воинам и сбежал с крыльца. – Всем молчать!
В морозной тишине, в которой слышались лишь далекие крики пьяных у ближайшего кабака, воины расселись в седла и поехали прочь.
– Врата закрыты, – подъехал к холкуну воин. Он шептал.
– Знаю, – ответил тот. – Как тебя кличут-то?
– Киланв, а прозывают Мясниковым сыном.
– Мясник у меня будешь.
– И так прозывают тоже.
– Веди порию свою на другой конец ларга. Ищи лачуги. Среди них и спрячься. Всю ночь стоять придется. Заткнуться и стоять всем тихо. – Киланв понятливо кивнул.
– Смотри-ка, прибитый! – раздался удивленный шепот, когда отряд проходил мимо убитого стрелой шпиона.
– Соглядатай? – повернулся к Быстросчету Киланв. Тот кивнул. – Холы, убери его.
– Куда?
– Не знаю. Чтоб не видно. – И, обращаясь к Кауму, спросил: – А ежели еще будут?
Холкун улыбнулся ему, не такой простак, как показался.
Конница уходила скоро. Снег приглушал шаги коней. И совсем не слышными остались шаги воина, спрыгнувшего с коня у переулка.
Когда последний ряд воинов отряда скрылся из виду, из-за поворота вынырнула согбенная фигура. Она оглядела пространство перед собой и бесшумно заскользила за отрядом.
– Фьють! – искрой сверкнуло в морозности зимней ночи.
– Ах-х-х! – остановилась фигура, словно упершись в стену, и стала медленно оседать.
– Малец совсем, – пробурчал воин, вышедший из переулка. Он отставил лук в сторону, взвалил убитого мальчишку на плечо и скрылся во тьме, откуда только что вынырнул.
Вскоре, послышался топот копыт, и из переулка вылетел всадник. Он мчался во весь опор, догоняя свой отряд.
***
Каум сидел на широком и мягком ложе, и потирал пораненную руку. Он держал ее так, как мать держит младенца: нежно и бережно. Холкун смотрел на свою руку тем особым взглядом, в котором, одновременно, и радость, и тревога.
– Болит снова?
Тихий сонный голос доносился из-за вороха шкур и подушек. Он посмотрел в сторону, откуда донесся вопрос и невольно улыбнулся. Как и много снегов назад из-под одеял торчали две белые женские ножки.
Улыбка, впрочем, быстро сошла с его лица, когда он прыснул водой на рочиропс и помещение осветилось.
Холкун поднялся на ноги и пошел к двери. За ней, в свете начинавшегося дня, уже маячила тень стражников. Когда он вышел вон, из дальнего угла донеслось бурчание, гора шкур, наваленные кое-как, развалилась в стороны, и Цитторн поднялся в полный рост.
Брезд щурил глаза от утреннего света. После морозной ночи небо было абсолютно чистым, глубоким и каким-то задумчивым. Солнечный свет проникал сквозь ставни и разливался по дощатому полу.
– Накинь на меня, – протянул Каум Цитторну шубу, – и пойдем скорее.
Они вышли во двор, окруженные дюжиной воинов, сели на коней и выехали прочь из города.
Кони весело шли по снежному насту, обдавая его жарким дыханием. Изредка большие черные птицы перелетали с ветки на ветку и грозно кричали в морозную тишину. От их ора она трескалась, подобно льду под копытом, и рассыпалась на сотни эхо-осколков.
Проехав несколько верст, всадники свернули с дороги и углубились в лес. Не проехали они и ста шагов, как их окликнули. Они отвечали и ехали дальше.
В глубине леса, подальше от любопытных глаз, располагался военный лагерь, обнесенный частоколом и отделенный от леса рвом и валом. Внутри его сплошной стеной шли деревянные срубы, образовывавшие собой укрепление лагеря.
При появлении всадников, весь лагерь всполошился. Воины выходили кучками из казарм и шли по направлению к дальнему выходу из укрепления. Там была поставлена плаха и колья, на которых сидели несколько застывших на морозе тел.
– Что сказали тебе? – спросил Каум, когда к нему подъехал наспех одетый Вэндоб. Холкун усиленно дожевывал завтрак и, попутно, напяливал на себя меховой плащ.
– Ничего нового, хол, – отвечал холкун. – Все знаемо нами от прежних.
– Остальные?
– Одно и то же рекут. Плачут, молют. Богатства сулят.
– С тех, с которых мы уже все сняли – руби их. Нынешних, как и прежде, сделай вид, что помиловал, а потом руби. Бванек, – подозвал он к себе пасмаса. – Делаешь ли, как я наказал?
– Все делаю, порий.
– Холларг он теперь, – сказал Цитторн, – чего спутался. Или холом называй.
– Прости, холларг.
– Чего скажешь мне?
– Все делаю, как указал мне. Да много, получается, надобно нам.
– Очень много?
– Без меры. Одежды много для нас и коней, еды без меры на весь путь… воды вот только не надо. А все это, как на себе везти!? Телеги нужны. С ними-то и морока у меня. Оно может на Равнинах веселее пойдет, но по трактам лесным везти их морока великая.
– То я и без тебя знаю. Ты мне решение дай. Как справиться с этим? Оно-то мне и надо.
– Есть решение. Есть у меня холкун из северной части Холкунии. Так вот он говорит, что телеги у них в холод без колес идут. Не идут, а ползут. Оно потому у них полозьями и называется. Я приказал ему изготовить. Сделал. Поглядим?
– Хорошо. Сейчас же и поглядим.
– Сделал, думал хорошо, – продолжал Топорник, – да снова нужда приключилась. Полозья жиром мазать нужно. Стало быть, его с собой возить нужно.
– Много ли надо?
– Ты, холларг, у него самого-то и спроси, – пасмас указал на холкуна, который стоял около телеги без колес. – Эй, Мритон… Хладолюб, тебя зову. Поди сюда!
Воин подбежал к всадникам и остановился, отвесив им кивок головой.
– Много ли жиру нам надобно будет? – спросил его Каум.
– Ежели мы полозья до гладости доведем, то не так и много, холларг. Но нам без полозьев в зиму не пройти далеко. Без них никак, холларг. – Хладолюб обернулся за спину и посмотрел на телегу без колес, на которой возвышался остов. – Коли крепко сбить повозку, да шкурами закрыть, подобно дому, то в ней и жить можно будет.
– Дом ты на нее ставить собрался? – удивился Цитторн.
– Да, энторий. Без дома в зиму никак. Застудишься.
– Быстро ли таких наделаешь? – спросил Быстросчет.
– Чего их мне. Колеса снял да на полозья постановил. Быстро, холларг.
Цитторн и Каум переглянулись. Им обоим пришло на ум, какое великое изобретение они только что сделали для себя и для своих будущих затей.
– А ежели телегу больше сделать, сможешь на полозья поставить? – спросил Тихий.
– Чего же не поставить, сможем, – улыбнулся холкун. Его забавляло их незнание.
– Продолжим путь, – сказал Каум.
Когда они подъехали к месту казни, то увидели там дюжины две конублов. Все они были грязны, испачканы в крови и испуганны донельзя. Лишь один из них, самый старый, хмуро смотрел на Каума из-под своих лохматых седых бровей.
– Бить нас пришел? – проговорил он, но его больно ткнули в шею, и он умолк.
– Отчего же, пусть говорит, – кивнул Киланву Быстросчет, – не тронь. Хочу его слушать.
– Говори уж, – шлепнул тот старика по щеке.
– Я уж спросил, что хотел. Отвечать время пришло, – проговорил тот.
– А ты и прав, Твердогруд, пришло время отвечать, – улыбнулся Каум. – Тебе отвечать, ибо на тебе нынче мятежный дух Дарула сидит да на меня смотрит. Он отмщения ждет. Отвечай же ему, за что в могилу тело его свели.
– Про то не знаю…
– Зато иные за тебя про то знают. Тот вон, что сейчас на меня кровавыми глазенками смотрит. Да, ты! Ты был племянник ему. По нашим обычаям второй отец он тебе был. За что убил его?
– Не убивал, – затрясся Туринул, протягивая к холларгу руку, на которой были отрезаны все пальцы, – не убивал, холларг! Клянусь, не убивал! – Он упал на колени, и его голое тело затряслось в рыданиях.
– Он мне сам про тебя сказал, – открыл ему Быстросчет. – Тогда, когда мы с ним в последний раз говорили. Он тебя тогда вперед услал, чтобы ты стоянку на ночь высматривал. Он мне сам сказал, что ты его травишь через родню свою. Когда же мы служанку при Раките на нож поставили, то и она про то же сказала. Она на тебя указала.
– Не убивал! Не убивал! Ложь, ложь! – завизжал Туринул, и под всеобщий хохот его тучное тело стало испражняться от предчувствия скорой смерти.
– Не убивал, – проговорил тихо Каум, – сам не убивал, говоришь нам. Не убивал, слышишь ли? – обратился он к старику. – Это говорит, а на тебя показывает.
Твердогруд презрительно посмотрел на племянника Дарула и закрыл глаза.
– Немало обиды он чинил нам, – заговорил старик. – Немало… а потому расплата с ним не такая… не равная… ежели бы мое желание, то, – он возвысил голос, – страшнее бы подох он! – Он улыбнулся мстительно и подступил к всаднику: – А ты! Кто ты такой? Кто ты такой?! Пройдоха. Побируха, которого пригрели мы. Где ты был еще в прошлый снег. Подбирал отбросы на трактах? А теперь ты надо мной встал… – Глаза старика выползли из орбит от злости. – Не то ты делаешь! Не то ты сделал! Попомни мои слова! Холкуния отмстит за меня… за нас отмстит!!!
