Дмитрий Всатен
Книга 2. Хладный холларг
– Чего уставился, садись! – грохнул ладонью по столу воин.
Каум машинально сел.
– Вот скажи мне, – тут же насел на него брезд, – сколько будет, если я выпил вот столько кружек, – он указал на зарубки на краю стола, их было семь, – если считать по цене… ну, как это… если вычесть?..
– Сложить.
– И я говорю, сложить. Сколько будет?
– Семь на черный деб – семь черных дебов.
– Хорошо. А ежели я отдал деб синий.
– Откуда эт у тебя синий? – спросили с соседнего стола.
– Не влезай, – громыхнул по столу Варогон, – не твое дело. Сколько? – посмотрел он на холкуна.
– Тридцать минус семь – двадцать три будет…
– Обдурил, – заорал брезд. – Издери черви твою печенку, обдурил! – Он вскочил на ноги и вытащил палицу. Подошедший Проти побледнел.
– Ничего я… – пролепетал он. – Ты не платил еще, Варогон. – Он почти расплакался.
– Обдурил. Меня обдурил! – Бесновался брезд.
– Я не… мог… ты еще не платил…
– Не ты! Тот проклятый трактирщик. Там на Кожедубном тракте!
– О чем он говорит? – Стали переглядываться присутствующие. – Про Дубильный тракт речет. Попутал с Кожедубным… Так нет же Кожедубного, и не было никогда. Поперепутал, говорю же…
От брездского ора голова у Каума разболелась так, что слезы выступили на глазах. Он зажал голову между рук, посидел так некоторое время и неожиданно подскочил.
– Сядь! – заорал он не своим голосом. – Сядь, я сказал!
Варогон замер с открытым ртом. В харчевне повисла тягостная тишина.
– Мы будем говорить сейчас. Свои долги раздашь потом! Сядь! – приказал холкун. Брезд с неудовольствием повиновался.
***
Караван, какого еще ни разу не видел Фийоларг, выходил за его стены. У ворот собралась внушительная толпа провожающих и просто зевак. Они с восторгом смотрели на бесконечную цепь груххов и коней, вытянувшихся вдоль улиц.
Каум все это время сидел у себя дома на верхнем этаже и смотрел на таблички, разложенные на столе. Их предстояло еще раз пересмотреть, а после передать матери с наказом получше их припрятать.
По таблицам выходило, что в путь выходят почти пять тысяч олюдей. Из них более четырех тысяч стражников. Эта внушительная сила была теперь под его командованием. Быстросчет еще раз оглядел пространство перед собой.
Двадцать тысяч дебов, одолженные ему Аснаром, Каум не пустил на развитие предприятия. Он выкупил товар у конублов, которые собирались идти вместе с ним; выкупил дешевле, чем они могли бы продать, а на сэкономленные деньги нанял еще тысячу воинов охраны.
– Карту, – приказал он и брат, стоявший неподалеку, тут же подал ему пергамент.
Развернув его, Каум увидел перед собой земли Владии с обозначением городов, равнин, лесов, замком, рек и горных цепей. Великие воды были окрашенны синим так искусно, что и впрямь походили на воду. В них плавали диковинные рыбы с острыми, похожими на кривые ножи зубами. Холкун невольно загляделся на карту.
Из задумчивости его вывел протяжный зевок Бора – третьего сына Теллиты, его брата. Это был худощавый нескладно скроенный холкун, глядевший на него широко открытыми глазами. Каум уже прозвал его про себя вечным помощником. Не было в нем хитринки – не быть ему впереди каравана. Честность не доведет караван ни до чего хорошего.
– Убрать, братец? – обратился к нему Сате – младший брат, укладывавший таблички в богато украшенный ларь.
– Убирай, – разрешил Каум. Он сосредоточился на карте и пометил на ней город Карларг, как место, нежелательное для приближения.
Конубл внимательно рассматривал нити-тракты, помеченные на карте. Его брови, то незаметно съезжались к переносице, то, вдруг, вспархивали и взлетали на середину лба, то распрямлялись и покойно опускались на прежнее место.
Он пометил место, где нужно будет свернуть, чтобы избежать случая оказаться на пути у наступавших на Карларг войск. С другой стороны, обходить Карларг с юга было нельзя, там были прибрежные земли саараров, кои те получили после воцарения во Владии Комта. Комт был так добр к саарарам, что даже после их восстания, на которое их подбил какой-то умалишенный брезд, имени которого не называли, не наказал саараров и не отнял у них земли в Прибрежье.
– Карту? – в очередной раз вывел его из задумчивости Сате.
– Нет, оставь. Буду держать при себе. Бор, тебе отдаю карту, как старшему после меня. Никому кроме меня не отдавай ее.
– Понял, братец, – Бор принял сверток пергамента как реликвию, как нечто настолько ценное, от прикосновения к чему трясутся руки.
Вот так всегда, заметил это Каум, глупость порождает пиетет. Однако не было бережливее холкуна в городе, чем Бор.
Между тем, тот аккуратно завернул карту в тряпицу и положил себе в заплечный мешок.
– Пора, сынки, – размашистым шагом вошла в комнату Теллита. Мать с гордостью и слезами на глазах оглядела сыновей, шмыгнула носом. – Обряд начнем внизу.
Обряд провожания в дорогу был длинным и красочным. Все действо Каум провел в размышлениях. Только сейчас он действительно осознал, как его мысль, его задумка привела в движение громадные силы. Они будут очень долго вытекать из города вместе с караваном.
Во дворе холкуны вскочили на коней и по узкому выезду между домами вереницей вышли на городскую улицу. Их провожали все соседи. Им кричали восхваления, пожелания счастливого пути, их благословляли, за них молились, из-за них плакали.
Холкуны ощутили вдруг необычайную теплоту своей прежней привычной жизни. Ее устроенность. Ее уют.
Все знали их. Они знали всех. Здесь, на этой улице, в этом городе их любили, им готовы были помочь. Они были своими.
Тепло, которым их одарили соседи, друзья и близкие сопровождало их до самых ворот, но там оно было вмиг сдуто холодным восточным ветром, врывавшимся в открытые створы и дышавшим в лица выходящим хладом опасной суровой действительностью.
Ир ждал их у ворот. Распрощавшись с матерью, он умчался в голову каравана.
Каум, Бор и Сате переглянулись между собой, надели шлемы, оправили легкие доспехи, проверили топоры, палицы и мечи в ножнах, и, понукая коней, выехали за городскую стену в хвосте каравана.
Синие Равнины. Желтый Бык
– Впереди все чисто, – подскакал к ним Ир. Он тоже был закован в холкунскую броню с надвинутой на лицо железной маской, изображавшей разинутую пасть зверя. Брат Каума тяжело дышал. Чувствовалось, что он устал. С раннего утра он пребывал в седле, его одежда покрылась толстым слоем пыли. Однако он был доволен. Порученное братом дело было сделано. Караван вышел на Трапезный тракт и пошел по нему.
– Призовите мне Варогона, – обратился Каум к братьям. Самый младший, Сате, тут же поскакал вдоль каравана искать брезда. – Бор, подай карту. Ир, приблизься. Смотри. Вот сюда мы можем идти, не опасаясь, но отсюда начинаются владения Желтого Быка. Пусть караван займет всю тропу. Надо стянуться так, чтобы мои воины легко добрались от главы до его хвоста. Дам тебе десятка два воинов и не давай никому из встречных ехать в лоб. Пусть сворачивают. А здесь, видишь, свернем.
Ир кивал в такт словам брата и не отводил взгляда от его указательного пальца.
Послышался топот и к Кауму подлетел Варогон на боевом груххе.
– Ты призывал меня, хол? – прогремел он.
– Да, приблизься, – и холкун обсказал и показал ему на карте то же самое, что и Иру.
Старый вояка согласно хмыкал.
Первые четыре дня пути прошли без происшествий. Часть каравана свернула и скрылась за городскими воротами городов Маларга и Палларга. Но оттуда навстречу каравану вышли несколько купцов. Произошел краткий, но ожесточенный торг и караван принял в себя товары этих двух городов. Подобного Каум не просчитывал, но неожиданность была приятной и прибыльной.
Солнце пятого дня уже начало припекать, когда десятки рук потянулись вправо, указывая на что-то далеко в поле. Это старые торговцы обучали своих сыновей, племянников, младших братьев, а иной раз и внуков распознавать знаки.
Далеко от дороги прямо во чистом поле стоял невысокий шест с белым бычьим черепом, притороченным сверху. Рога быка были натерты до блеска. Сильный ветер, носившийся по равнине, слегка покачивал череп и, казалось, что он то согласно кивает путникам, то отрицательно качает головой.
Каум отцепил от пояса рожок и длинно задудел в него. Из головы колонны ему ответил точно такой же рожок. Караван несколько замедлил шаг и стал толстеть, занимая полностью весь тракт. Послышался топот копыт и тяжелая поступь груххских лап – отряд воинов выдвинулся вперед.
– Что случилось, Каум? – подъехал встревоженный Илло.
– Ничего не случилось.
– Там переполох.
– Этот переполох для того, чтобы ничего не случилось. – Холкун отвернулся от товарища и обратился к Сате: – Скачи к Варогону, скажи ему, пусть проверяет каждую рощицу, каждый куст задолго до подхода каравана. Знаю, Желтый Бык любит наблюдать оттуда.
Солнце еще не перевалило зенит, когда волнение прошло по телу каравана. «Смотри, смотри!», неслось со всех сторон. «Не уловят! Быстрый, чума его пробери!»
По полю мчался одинокий всадник. За ним несколько караванных стражей.
– Каум, останови их. Он ведет их в ловушку. Останови сейчас же! – закричал холкуну кто-то из каравана.
– Варогон, останови их, – тут же приказал он. Взревела труба, и преследователи отстали.
– Каум, – подъехал Илло, – пора тебе становиться в голову. – По его встревоженному виду конубл понял, что произошло нечто необычное. – Погляди сам, – понял его немой вопросительный взгляд пасмас.
Грухх холкуна побежал в голову каравана.
Каум обомлел, когда из-за спин солдат, столпившихся впереди, разглядел армию разбойников, которая медленно выезжала, словно бы из-под земли и перекрывала дорогу колонне. Их было не менее трех тысяч. Впереди восседал сам Желтый Бык в шлеме-бычьем-черепе на голове. Он, сгорбившись, лениво, сидел на большом груххе, поигрывая палицей, и смотрел на Каума (так, во всяком случае, последнему казалось).
Сердце екнуло в груди у холкуна. Ранее он ввязывался в небольшие предприятия, а потому и спрос с него был малый, теперь же он, сам того не подозревая, ввязался не просто в торговлю, но в политику. Трагизм его положения состоял в том, что он был торговцем, но не политиком. И все, кто был с ним, также были торговцами – мелкими торговцами – но не политиками.
– Что будем делать, братец? – с дрожью в голосе спросил Ир. Он быстро облизал пересохшие губы.
– Посмотрим, – давя в себе страх, проговорил Каум. Во рту мигом пересохло. Захотелось пить так, словно за всю жизнь свою он не выпил ни капли влаги. Руки и ноги начали холодеть и неметь. – Посмотрим, – еле слышно выдавил он уже себе под нос, для себя.
– Множество их, – подъехал к нему Варогон.
Быстросчет взглянул на него и невольно поразился. Опасность преобразила внешность брезда. Перед ним сидел не вальяжно солдафонистый вояка, но собранный в единую тугую мышцу полководец.
– Делать чего думаешь?
– Откуплюсь, – глухо прохрипел Каум. Его начинало трясти и, если бы не доспехи, все заметили бы это.
– Много их, – брезд хмуро посмотрел на холкуна и… улыбнулся. Улыбка была дружеская и успокаивающая. На Быстросчета она произвела примерно такое же впечатление, как если бы ему улыбнулся Зверобог из Чернолесья. – Много их, но и у нас не прутики в руках. За твоих доходяг я не поручусь, а за моих воинов будь спокоен.
– Сколько вас? – с надеждой спросил Каум.
– Восемь сотен.
Дрожь снова стала подступать к горлу холкуна.
– Поедем, – проговорил Варогон и хлопнул грухха холкуна по крупу.
Они выехали вперед и, проехав шагов сто, остановились. Им навстречу выдвинулись двое от разбойников, среди которых был Желтый Бык.
– Я помню свой первый бой, – неожиданно заговорил брезд, следя за тем, как всадники медленно движутся к ним. – Я помню, как холод поселился внутри меня. Голова стала тяжелая. – Холкун почувствовал, как и его голова начала тяжелеть. – Тогда смотрел я не вперед, а внутрь себя и видел только ужас. Руки мои ослабли, а пальцы едва не выпустили палицу. То был мой первый страх.
У Каума дико заболела голова. Каждый шаг приближающихся воинов отдавался болью в его животе.
– Я помню свою первую схватку, где я направлял воинов, – продолжал брезд. – Тогда наше число было равно числу врага. Мне вспомнился мой первый бой. Я вспомнил его потому, что моя голова также начала тяжелеть, а руки не чувствовали оружья. Удивлен я был, ибо это был второй точно такой же страх. Он был страшнее первого, хотя боялся я одного и того же, схватки. Боялся схватки, хотя уже много раз бывал в битвах. Но тогда, второй раз, я боялся схватки не оружьем, а с хитростью врага, ибо я тогда был уже не воином, но головой моего отряда. Спиной чувствовал, как десятки глаз смотрели на меня. Они были готовы делать, как скажу я. Они готовы были погибнуть, если я ошибусь. Второй раз я боялся не битвы, я боялся ошибки. Своей глупости боялся… это самое страшное тогда для меня стало.
– А-а, Каум из рода Поров, – подъехали всадники. Говорил тот, что с черепом быка на шлеме. – Давно ж я тебя не видывал на этой тропе! Чего же ты проходил мимо?
Каум был удивлен. Он много слышал о Быке, но никогда с ним не встречался, а потому приветствие разбойника, обратившегося к нему, как к старому знакомому, добавило страха: Желтый Бык – сам Желтый Бык! – знает Быстросчета и ждал – ждал! – его.
– Дела вели меня в другие ларги, достопочтеный Бык, – помедлив, начал говорить холкун, – но вот я… кхм… пред тобой.
– У тебя, никак, горло запершило? – насмешливо осведомился Желтый Бык. Он приподнялся на груххе. – Вот, коли хочется тебе, отпей. Смотри, недавно приобрел, – и он протянул Быстросчету отрубленную голову холкунского конубла. С нее начала уже оползать кожа, а глаза вывалились и висели на уровне верхней губы. – Как посмотрю, боги благоволят тебе, – прорычал Бык, довольный подавленным видом торговца. – Таких караванов никогда не приходилось мне встречать. А? – Он покосился на своего спутника. Тот кивнул и гыгыкнул. – Куда идешь?
– К Холведской гряде. Пройду весь тракт от начала и до конца. Сулит это хорошую прибыль. Готов делить ее. Не жаден… кхм… знаешь ведь…
– Не жаден, знаю, – разулыбался Бык. Нижняя часть его лица, видимая холкуну, расплылась в оскале, обнажив прогнившие редкие зубы. – Сколько отдашь?
– Триста синих дебов сейчас. На обратном пути полторы тысячи.
– И-и-и, – поморщился Бык. – Меньше одного деба за тюк? Не так я думал про тебя.
– Когда сложить, то оно…
– Я не умею считать, – перебил его разбойник. – Сколько у тебя здесь тюков? Я думаю, не меньше… – Он задумался. – Пяти тысяч.
– Нет! – вскричал холкун, и его изумление было почти естественным, ибо тюков было восемь тысяч, но разговор о деньгах оказал на торговую душу Каума быстровосстанавливающий эффект. В голове тут же просветлело. Отойдя от запугивания в сферу цифр и торга Бык, сам того не зная, стал играть на поле Каума. – Не будет и трех тысяч!
– А я возьму за пять, – склонился к нему Бык. – По два деба за каждый, – добавил он без тени улыбки и дружелюбия.
– Отдашь сейчас, – вмешался его товарищ, беря своей громадной пятерней холкуна за руку.
Неожиданно поверх его пятерни легла еще большая пятерня Варогона. Она сжала руку разбойника так, что она захрустела. Незаметным движением разбойник снял с пояса кривой нож и попытался ударить брезда, но клинок ножа звякнул о железное древко палицы, которую Варогон выставил перед собой. Все это он проделал бесстрастно. Разбойник осклабился, стараясь изобразить уважение к противнику, но в глазах его промелькнул страх. Он разжал руку и притянул ее к себе.
– Не смогу по два деба, Бык, – проговорил примирительно Каум, на которого немая сцена произвела удручающее впечатление. – Нет у меня столько.
– А сколько есть?
– Полторы тысячи на весь путь.
– Ну вот, а ты говорил, что только пятьсот…
– Триста говорил. Триста это…
– Пять тысяч на два, это сколько будет? Каум, ты же умный? Как там его называют? – Желтый Бык обернулся к примолкшему собрату.
– Быстро… как-то там, – фыркнул тот.
– Посчитай. Сколько будет?
– Десять тысяч, – сказал окончательно раздавленый холкун. Впервые в жизни ему предлагались условия, на которые он не мог пойти, и Каум не понимал, почему Бык, опытный разбойник, хочет взять столько, что подобные караваны больше не пойдут по Трапезному тракту. – Бык, ты же знаешь, что не смогу я отдать тебе это, – наконец, решился он противоречить, но это было не от храбрости, а от отчаяния. – Ежели заберешь, то более никто не решиться с таким караваном идти. Тебе убыток и нам…
– Отдашь, – улыбнулся тот.
– Слишком много это. Я ра… разорюсь, – в голосе холкуна уже прозвучала мольба.
– Отдашь. – Бык сделал вид, что задумался и что его взгляд просветлел. – Давай договоримся так. Сколько, ты сказал, у тебя есть?
– Полторы… полторы тысячи. – Дрожь стала проходить. Каум вдруг на что-то понадеялся.
– Полторы тысячи. А нужно, сколько еще, для меня?
– Восемь тысяч пятьсот.
Бык обернулся. Сидящий за ним разбойник, с виду конубл, кивнул.
– Во-о… много! Я тут подумал и додумался. Ты мне это все можешь тюками отдать. Сколько это тюков?
– Не знаю. – Мир рухнул перед глазами холкуна. Ему показалось, что земля перевернулась и заняла место небосвода.
– Что? Чего ты молчишь?
– Нужно посмотреть, чего в каждом положено… Подсчитать трудно будет. – Мир кружился перед глазами конубла. Ему хотелось закрыть глаза, выдохнуть и исчезнуть.
– Правильно он говорит, – неожиданно вмешался Варогон. – Это справедливо.
– Гы-гы! Вот видишь, торгаш, даже твой страж говорит, что я справедлив. – Бык одобрительно посмотрел на брезда.
– Отдай им тюки, – Варогон так похлопал холкуна по спине, что у того скелет чуть не просыпался в седалище.
– Я согласен, – выдавил из себя Каум. Перед его взором стояло лицо Аснара. Это лицо, он знал, будет последним лицом, которое он увидит в своей жизни, едва прибудет в Фийоларг. Предприятие провалилось. «Куда бежать?!» – недоумевал где-то в глубине себя холкун. – «Он везде сыщет! Куда бежать?»
Они вернулись к каравану. Торговцы по лицу Каума поняли, что произошло нечто непоправимое. Уже через минуту в караване разгорелась ссора. Спросили о том, чье и сколько ссужать разбойникам. Эта склока грозила перерасти в поножовщину, но Быстросчет остановил крик. Он пребывал будто бы во сне. Происходящее представлялось гулким, неясным и простым.
– Я отдам свое, – проговорил он. Перед глазами его расходились разноцветные круги – Все отдам свое. Немного только добавьте. Я свое…
– Братец, – бросился к нему Ир, – братец, в себе ли ты! Что говоришь? Как же можно?!
– Правильно говорит он. Сам задумал, пусть первым и отвечает. Но я своего не добавлю, – донеслось из толпы торговцев.
– Братец, очнись же ты! Что делаешь с нами, братец?! – тряс Каума за плечи Ир, а у того в сознании билась только одна жилка-мысль: все пропало, предприятие загублено только начавшись. Как же хорошо оно началось! Как же хорошо…
– Из моего берите, – неожиданно долетел до слуха Быстросчета голос Илло. – Сколько там? Сорок? Берите сорок. – Он подошел к холкуну. – Каум! Каум, – позвал он, нахмурился и отошел.
Вселенная сузилась для Каума до размеров вытянутой руки. Вовне неслись какие-то шумы, дул ветер, сияло солнце. Ничего из этого не пробивалось в его мирок. Он был погружен в него словно утопленник в болото.
Вдруг его мирок и тело сотрясли удары.
– Молодец! Ух и молоде-е-е-ц! Ха-ха! Как же надо было… придумал!
Со всех сторон его трясли, хлопали по плечам, а он стоял и не понимал, что происходит.
В этот момент громадная тень закрыла от него солнце. Холкун поднял глаза и увидел черный силуэт. Он заморгал и только тут разглядел забрызганого кровью Варогона. Сокрытое шлемом лицо его улыбалось.
– Подарочек тебе за усердие о нас, – проговорил он охрипшим от усталости голосом и бросил что-то под ноги торговца.
Тот посмотрел вниз и в ужасе отпрянул. На него смотрело лицо Желтого Быка. Глаза его были закатаны вверх, рот исказился вбок в предсмертной судороге, за зубами застыло кровавое желе внутренностей.
Мир со всей силой своих звуков, красок и запахов вмиг обрушился на Каума и вмял его в землю. Он вздрогнул и ошарашенно огляделся вокруг.
Его окружили десятки холкунов и пасмасов с широчайшими улыбками на лицах. Они смотрели на него с обожанием и шептали, что он молодец.
– Братец, братец! – Ир подошел и обнял его. Он тоже был запачкан кровью.
Быстросчет ощущал себя только что проснувшимся.
– Что? Что произошло? – спросил он.
– Все, как задумал ты, – похлопал его в грудь Илло. – А я уж распрощался с товаром. – Он от души расхохотался. – Надо же… быстро как все сделано…
Кауму подвели грухха. Он взобрался на него и обомлел.
Справа на поле лежали вповалку сотни убитых разбойников. Далее, у дороги, еще несколько сотен. Слуги торговцев ходили по полю, опасливо отпихивая трупы в сторону, вынимали из-под них тюки и сносили их обратно к каравану.
– Мы должны идти, – побелевшими губами прошептал Быстросчет. Он не мог оторвать взгляда от кровавого месива. Впервые в жизни он видел подобное. Голова снова закружилась. Тело пробил холодный липкий пот.
– Он говорит, мы должны идти. Не ждать отставших! – разнеслось по колонне.
Караван двинулся в путь, и шел, не останавливаясь, до самого вечера.
Когда Владыка обратил долу свое хладное око, холкун подошел к Варогону, сидевшему на тюке и, при свете тресни, точившему топор.
– Спасибо… – проговорил Каум тихо.
Варогон посмотрел на него из-под бровей.
– Сколько? – спросил он.
– Десять тысяч. Только тебе.
Брезд довольно кивнул.
– На всю дорогу. Не смогу каждый раз… – добавил Каум.
Варогон расхохотался: – Идет! Не более всего от твоего предприятия, я выиграю…
Холкун присел рядом. Голова была все еще тяжела.
– Как ты их? – спросил он.
– Тюки спустили и сложили в стороне. – Варогон попробовал острие топора и смачно схаркнул слюну себе под ноги. – Как часть на них пошла, я караван по тракту пустил, а сам впереди помчался и всеми силами на оставшихся у тракта навалился. Избил. Те, которые в поле были, делили добычу свою, – Варогон хохотнул, – на караван пошли, а только он за нами хвостом шел. Нам тракт помог быстрее идти. Их поле сдерживало, потому и не успели они нигде. Перебил и их. Вот и вся премудрость. – Брезд умолк, с интересом следя за реакцией Каума. Через некоторое время добавил: – Вы, конублы, нас за тупых зверей почитаете, а только и в ратном деле есть своя премудрость. – Он приподнял топор, внимательно осмотрел его и пробормотал: – Не головы у них, а каменья. Весь топор иступил.
Быстросчет вздохнул.
– Может быть, вернуться тебе? – спросил неожиданно Варогон.
– Куда?
– В Фийоларг.
– Нет… не… а почему ты так говоришь?
– Когда у тебя глазенки к макушке прилипают от вида порубленного мяса, тогда и я скажу, что ты не готов к пути. Поэтому вертайся в ларг. Оставь за себя Ира. Он хваткий. Порубил двух али трех пасмасов из войска Быка. Глаза на месте у него. Голова светлая. В такие дали с темной головой идти – верная смерть.
Холкун почувствовал, что краснеет. Даже слезы обиды выступили на его глазах.
– Это от неожиданности все… обычно… – попытался оправдаться он.
– То ли еще будет! – вздохнул Варогон. – Порой ум нужен, а не только моя смекалка. Хитер я, но не умен. Про то знаю. Ум у тебя есть. Видно. Только трус ты…
– Нет… не говори… как ты смеешь!.. – Холкун вяло защищался и ойкнул, когда огромная рука Варогона схватила его за шиворот, встряхнула и притянула к лицу воина.
– Не знаю, что вы там торгаши делите, – зашипел он. – Но я нанялся к тебе защищать от разбойников, а они ноне армиями ходят. Непривычно так ходят. Не ходят так разбоем, понял, – затряс брезд торговца. – Не услышал ты главного. Ждали нас здесь. Знали про нас. Не понял? Давно ли знаешь Желтого Быка? Во-о-о, не знаешь! А он тебя хорошо знает. Откуда это? – Он отпустил Каума. Холкун отшатнулся, упал на спину, поднялся и, закрыв рот рукой, чтобы не закричать, пошел прочь. Шел, куда глаза глядят.
– Кто идет? – остановил его часовой.
– Я, – пискнул он. – Каум…
– Зачем туда-то, хол. Опасно там.
– Оставь… оставь… – Быстросчета шатало. Он шел прочь от каравана, зажимая обеими руками рот, готовый изрыгнуть дикий крик. Пройдя с сотню шагов, он упал на колени, зажал голову между руками и повалился лбом в землю. – Боги, Владыка, уберегите… – шептал он как заведенный. Только теперь он окончательно осознал, что вместо того, чтобы с караваном уйти от политических игр трех торговых гильдий: Аснара, Линула и Мириула, он, приняв в караван капиталы Аснара, включил себя в передовые ряды его сторонников и завел сам себя в самую гущу схватки.
***
– Я не хочу вам врать или что-то скрывать от вас, конублы. То, что скажу вам, будет наше и только наше. Никому не говорите о моих словах.
Целый день пути, проведенный в покачивании на спине грухха; жаркое прибрежное солнце, нещадно пекшее с небес; пустынная дорога, по которой мерно двигались животные и олюди, – все это позволило Кауму основательно поразмыслить над тем, что произошло вчера и что, как он понял, намечается в ближайшем будущем.
Его раздумья все чаще и чаще сводились к игре, которую очень любят холкунские мальчишки. Она называется неровность и камешки. Смысл ее заключется в том, чтобы при помощи специально сделанных округлых камешков первым обогнуть по кругу площадку, сплошь усеянную препятствия и неровностями. Камешки катали ногтем среднего пальца так, чтобы они использовали неровности в свою пользу. Нужно было сбить с пути соперников, – лучше всего оттолкнуть их в глубокий угол – не дать сбиться с пути самому, и прогнать шарик несколько кругов. Всякий последующий круг шарик увеличивался в размерах, и его было сложнее сбить другими шариками, меньшими по величине и весу.
Быстросчету казалось, что он самый маленький шарик. Теперь он это понял, хотя до вчерашнего дня мнил себя хотя бы вторым по величине с конца. Всего типов шариков было пять. Так вот он был вторым с конца, а против него выставили сразу два шара пятого типа. Как с ними биться, он понятия не имел. Привкус поражения, которое он ощутил вчера – горечь страха вперемешку с унизительной кислотой вынужденного смирения – Каум никогда не забудет этого. Он ощущал ее до сих пор на кончике языка. Иной раз он водил им по небу, чтобы напомнить себе. Это было невыносимо.
Варогон изредка подъезжал к нему и внимательно на него смотрел.
В первые два раза его подъезжания, Кауму вдруг так сильно захотелось крикнуть ему «Что смотришь? Я уеду! Уеду! Не смотри!!!», но он переборол свое желание, переходящее в панику, стискивал зубы и молчал.
Если бы он был один – хотя один он никогда не был – тогда, возможно, он плюнул бы, развернулся и скрылся за ближайшим поворотом. Он мчался бы прочь и наслаждался своим предательством. И пусть бы его даже нагнали, пусть свалили бы наземь, напрыгнули и перерезали глотку. О, это было бы проще, чем нынешнее его тяжелое положение.
Сам себе Быстросчет казался приговоренным, которому донесли, что его ждет смерть, но забыли сказать, когда. То, что смертный приговор свершится, не вызывало сомнений. Мучила лишь неопределенность. Когда?
Изведя с равнин еще несколько оттенков зеленого, Владыка закрыл свой желтый пламенеющий глаз. На землю спускались сумерки. Караван, не в пример своему поводырю, воодушевленный произошедшим, расположился в стороне от дороги. Бесчисленные разговоры возбужденных горожан о вчерашней схватке уже обрастали небылицами.
Каум, Ир, Илло и Варогон – все те, кому суровая реальность даровала доверие холкуна, сидели в стороне от лагеря и смотрели в сгустившееся сумерками пространство. От ближайшей рощицы поволокло легкой сизой пеленой. Пора туманов вступала в свои права.
– Мы не скажем, Каум, – дал обет за всех Илло. Он был польщен тем, что холкун призвал его и сидел, гордо выпрямив спину, напряженно вслушиваясь в непроизнесенные еще слова конубла.
– Я верю вам, – ответил Каум и вонзил в землю кончик кинжала. Некоторое время помолчав, он принялся рассказывать им предысторию нападения и свои догадки. По мере его рассказа лица у слушателей вытягивались. Лишь у Варогона физиономия оставалась безучастной. Он внимательно изучал свой сапог, снимая палочкой с него крупицы приставшей глины.
Наконец, холкун рассказал все, что знал, все, о чем подозревал.
– В нехорошее дело ты обернул хорошее дело, – клацнул языком Илло. Он выглядел растерянным. Быстросчету подумалось о том, что, наверное, таким же растерянным его видел вчера брезд.
– Нет в том вины твоей, братец. Отказаться ты не мог, – вступил в разговор Ир, – перечить Аснару… – И он передернул плечами. – Подумать о таком – сражения, столько порубленных – подумать о таком было немыслимо.
– Радеть надо не о том, что прошло, – прервал лирику Варогон. – Думать надо, что будет. – И он снова углубился в рассматривание своих сапог.
– Сказать надо иным конублам об этом. Они сами решат: с нами быть или назад идти, – предложил пасмас.
– Не выбор это, Илло, – покачал головой Каум. – Не останутся они одни на тракте. Привязаны к нам, сам знаешь.
– Ну, когда нет надобности, то и не надо, – снова отсек начинавшуюся лирику брезд.
– Не караван получается, войско прямо-таки, – усмехнулся Ир. Он вытащил топор и стал им поигрывать, подбрасывая вверх.
– Верно сказал, – неожиданно проговорил Варогон. Его сапог с силой впечатался в землю, подняв клубок пыли. – Коли нас на такое поставили, то идти нам не как каравану пристало, но как армии.
– Что ты хочешь сказать? – не понял Каум.
– Многое хочу сказать, – огорошил его Варогон. – Думаю сейчас. С мыслями собираюсь. Только сбиваете своей болтовней.
– Мы помолчим, – хором отозвались холкуны и пасмас.
– Это хорошо будет, – и брезд снова ушел в созерцание носков сапогов.
Отрывисто крича, над ними пронеслась ночная птица, шумно влетела в крону деревьев дальней рощицы и затихла там. Где-то невдалеке закопошился и пискнул суслик.
– Откуда знали они? – неожиданно спросил брезд ни на кого не глядя. Он поднялся на ноги, и из темноты донеслось: – Нас встречали во всей красе и силе. Долго, много ли знали о том, куда идешь ты, хол?
– Про то весь Фийоларг знал задолго до выхода, – ответил холкун. – Не знак это. Каждого из нас можно повинить в подобном знании.
– А ты знаешь, кого?
– Я предполагаю.
– Знаешь. Коли знаешь, кто враг твой, так и расскажи нам, как будет он действовать. Знаешь ли ты повадки эти ваших самых толстых торгашей?
– Нет, всякий раз другое придумывают, – после долгого раздумья ответил Каум.
– То в ларге, когда под боком все. На Равнинах многого не напридумаешь.
– Не понимаю.
С высоты, оттуда, где находилась голова Варогона, донесся тяжелый вздох.
– Дурни вы и есть дурни. Знаете ли, отчего ваши ларги оридонцы брать не решилися, когда с Комтом подошли?
