Дмитрий Всатен
Книга 2. Хладный холларг
– Спасибо, ты, кем бы ты ни был! – обратился вдруг к Кауму хол-конубл и тоже заключил его в объятия.
– Это… – начал юноша.
– Потом с ними. Сейчас становись на коня, и поедем домой. Я еще холларе, матери твоей, не сказал. Послал предупредить, что Кугун вернул тебя нам. О, Владыка, спасибо, что услышал наши молитвы!
Сипул был ошарашен – это видели все – таким отношением отца. Он и представить себе не мог, что сильный, властный, бесстрашный и строгий холкун, которого он знал, как своего отца, может оказаться мягким и добрым, пускающим слезу стариком.
Каум без улыбки смотрел на эту сцену. Он едва сдерживал слезы, оплакивая свою несостоявшуюся встречу в Фийоларге, куда он вернулся, чтобы разыскать семью и где не нашел никого.
– Скорее же, – торопил хол-конубл сына. Они вскочили на коней и унеслись прочь.
– Не часто такое бывает у нас, – вздохнул один из воинов. – Все больше Кугун не вертает тех, кого забрал. Чудо это!
Каум при этих словах словно бы очнулся. Молчаливо он укорил себя за то, что забыл великое дело, которое задумано во имя Холкунии.
– Много саараров здесь шастает? – спросил он безучастно.
– Не счесть, – ответил стражник. – Всякий новый день дурные вести слышим. Гоняемся за ними, но когда же их догонишь-то? Уж и дебы наш хол-конубл платит за головы саарарские, но только мало тех, кто справиться с ними может.
– Как же справились в нашествие?
– А не было нашествия нам. Уходили наши ронги прочь. Была битва у Чионларга. Рассеяли их. Ушли они. Но не все. Те, кто не ушел, промышляют в Холкунии грабежом.
Каум задумался. Идея, которая давно проникла в его голову, с каждым днем крепла, ибо он находил все больше и больше свидетельств ее осуществимости. Словно бы сами боги подводили его к цели.
– Чего же, сильно досаждают? – продолжал он расспрос.
– Дюже сильно. Чего только не наделали! Сколько дев наших увели в полон да продали на Поющей реке. Придет день, и мы пойдем туда да за все поквитаемся.
– Чего же, на Поющей реке саарары стоят?
– Нет. Там их конублы твердыню поставили. Покупают все и у всех. Ларги им туда, что у кого есть передают. Там же и невольничий рынок имеется. Дожили! Во Владии рабы появились!
– Куда же потом тех рабов девают?
– Кто их знает: в Прибрежье отсылают, али сами тешатся.
– Когда так, зачем же ларги снабжают твердыню саарарскую товарами?
– А вот так! – неожиданно влез в разговор страж постарше. – Нет среди нас согласия. Каждый на себя тянет. Каждый свое урвать хочет. Брезды опосля Равноденствия на Холкунию нашли. Два ларга подмяли под себя. Стоят сейчас там да распродают холкунский скарб, чтоб им пусто было… А наши хол-конублы думы думают, чего делать им да как свой живот с разумом совместить. А почему так? Потому что нет единства. Когда бы было, мы бы брездов и саараров загнали кому, куда следует, да пристукнули. Эхе-хе! Чего говорить о них, коли у нас лихие холы из одного ларга крадут девиц да скарб из другого, и продают!
– Много ли брездов пришло?
– Не знаем. Не числом брезды сильны. Не так их считать нужно. Эхе-хе!
Все помолчали.
– Я бы пошел с ронгой, – зашел с другого конца Каум, – коли вышли бы.
– Не ты один бы пошел. И я бы пошел. Да только снова думают долго. Считают чего-то там, пересчитывают. У нас две ронги вмиг готовые стоят. Наш хол-конубл рад бы их выслать, да только нет пока указа из Куупларга, а он сам туда не вхож. Не люб он там.
– Чего же так?
– За то, что прибил Тунвера или Тунвыра. Конубл был. Прислан из Куупларга. Коли ты не в свой ларг пришел, так учись жить, как здесь привычно. Но нет. Ему надобно было, чтобы все поменялись под него. Холкунов наших притеснять начал, а как крик пошел, так у него одно только слово и есть: из Куупларга я, не вам меня судить. – Лицо стража расползлось в улыбке: – Только никто его судить не стал. Подох в канаве после ночного веселья. Потонул спьяну.
– А Куупларг чего же?
– Куупларг другого прислал. Тот то же начал проводить. Когда ж ему шепнули, что и для него канавка найдется, то поутих. Сидит теперь, как мышь в своих хоромах да на улицу показаться боится. Над нами глава Дарул Грозноокий и не будет иначе. Не надо нам иначе. А ты-то кто такой? Откуда сам?
– Руг я, из Давларга. Тресню делал. Знаешь ли?
– Черные рочиропсы, вроде, так зовутся, да?
– Да.
– Добывал их?
– Не так. Делал.
– А-а-а, слышал про такое. Это грязь с Сизых Болот…
– Пора нам, – прервал стража Каум, поднимаясь. Разговор повернулся на него, а потому надо было его кончать. – Можно ли в ларг нам?
– Езжайте. Вас пропустят. Коли бездомные вы, то оставайтесь при нас. Нам воины нужны.
Каум неопределенно кивнул и сел на коня.
– Чего нам делать в ларге, Лесоруб? – подъехал к нему один из воинов по прозвищу Мышелов. Нужный был холкун в любом отряде в Синих Равнинах. Чуял мышей и иную равнинную мелкую живность и бил ее без счета. Какая никакая, а еда! На просторах равнин ко всякому привычен стал холкуний род.
– Отвыкни меня так называть, – приказал ему Каум. – Отныне я Руг из Давларга. Прозвище мое, коли спросят, называй Давларгец. Ежели спросят, отчего такое, то говори, в память о ларге, порушенном саарарами.
– Хорошо. Будет так, но только на вопрос ответь.
– Через Сипула мы пришли к хол-конублу. Через них придем в любой ларг, а когда так, то смотреть я буду, когда настанет время нам ударить.
– Куда бить-то будешь?
– Про то не тебе слышать. Про то я и себе сказать боюсь.
Сражение в Велиководье
Маленькая лодочка лихо неслась по морским волнам. Должно быть, тот, кто решился на таком утлом суденышке выйти в море и пойти в самый центр Великих вод, был хорошим мореплавателем или же отъявленным негодяем, бежавшим, куда глаза глядят.
Однако саарарец, который сидел на веслах и греб изо всех сил, несмотря на то, что парус надувался во всю мощь свой худосочной площади, этот саарарец не походил ни на глупца – в его глазах светился ум, ни на преступника – лицо его было даже благородно.
Волны жадно облизывали борта его лодочки и походили на давно не евшего зверя, который пробует на вкус блюдо, которое вскоре будет подано к столу.
Но шторм, который прошлой ночью грозился обрушиться на Прибрежье, ослаб и стыдливо, будто бы тот, кого уличили в дурных намерениях, бочком и торопливо уходил прочь.
Гребец часто оборачивался, ища в море нечто одному ему понятное и нужное.
Наконец, его глаза наткнулись на точно такую же лодчонку. Приблизившись к ней, он торопливо перескочил в нее и открыл клетку, в которой сидела довольно большая птица. Она недовольно посмотрела на него и даже больно ущипнула на неуклюже протянутую руку.
Дрожащими руками саарарец вынул ее из клетки, открыл на ее лапке специальную застежку, вложил в нее ворох ленточек, снова застегнул и бросил в небо.
Птица едва не упала в воду, но все же поднялась над волнами, потом взлетела и стремительно понеслась прочь.
***
Нагдин спустился в богато обставленный трюм корабля и остановился перед Эцаних-гелом. Рыбак хорошо выучил привычки и поведение мага, а потому без труда определил, что тот был чем-то взволнован, ибо гелы на его плечах, походившие на плоские серповидные рога, проступили из-под кожи почти на пол ладони.
– Ты звал меня, гел? – спросил Рыбак.
Маг поднял глаза и мореход с удивлением отметил, что даже взгляд мага выдавал волнение.
– Они пошли на Эсдоларг, – проговорил он. – Коррун донес мне это. – Нагдин молчал. – С ними Пелеод. Его я чувствовал. Из-за него меня изворачивало и изжигало внутри, едва подплывал ты ближе к Владии. – Нагдин продолжал безмолвствовать.
Эцаних-гел поднялся над палубой и пролетел в дальнюю часть трюма. Там стоял предмет, походивший на сундук, но это был не сундук. Нагдин не знал, что это, но точно не сундук, ибо даже в его присутствии, маг вынимал из него столько вещей, сколько не вместил бы ни один, даже самый большой сундук.
Вот и теперь, при приближении мага, крышка бездонного ящика открылась и выжидательно замерла.
– Кологоно ишанехт. Мрит, – сказал маг, несколько мгновений подождал и склонился над сундуком.
Когда он выпрямился, в его руках был каменных квадрат, отливавший красно-желтым свечение. Эцаних-гел вернулся к столу и провел по столешнице рукой, нашептывая «шрешь-рем-рее». После, он прислонил к столешнице камень и провел им так, как если бы счищал грязь с досок.
Вдруг места, которых коснулся камень, зашевелились, словно бы волны заходили на водной глади, засветились и проявили на себе непонятные Нагдину символы. Рыбак невольно приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть чудеса.
– Нет. Такого не может… не должно… – отпрянул маг. – Я Посохон… не Вратодержец даже… Разве не удел Святейшего?.. – Его бессвязная речь испугала Рыбака.
С недавних пор он чувствовал себя весьма уверенно в присутствии мага. Можно сказать, Нагдин ощущал себя почти в безопасности и бесстрашно пускался на безрассудство в Великих водах. Хотя маг всего раз применил свои силы и успокоил морскую бурю, все остальные разы бесшабашность Нагдина не стоила ему ничего: не погиб ни один корабль. Да, около сотни кенов уже давно скормлены рыбам, но это была очень малая жертва за возможность контролировать почти всю восточную часть Прибрежья Владии.
До него долетали слухи, что саарарские конублы готовят против него эскадру, которая должна его разбить, но это не слишком беспокоило Морского скорохода. Жизнь многому научила его за годы скитаний. И первое, что он понял: никогда не показывай всю свою силу, ибо, прознав про нее, боги будут потешаться так, чтобы и этой силы было недостаточно для прекращения их насмешек.
Красный маг дополнял самоуверенность Рыбака.
Здесь, в Великих водах были бессильны и боги Владии, и боги Оридонии, и боги Темных земель, в которые уходили и не возвращались все больше кораблей оридонцев. Единственный, кто здесь правил – Моребог, но с ним отношения у Нагдина были самые, что ни есть дружеские.
И вот, такое!
Перед внутренним взором Нагдина тут же пронесся образ громадного флота, который отошел от Прибрежья в сторону его владений. Но нет. Маг говорит не об этом. О другом он говорит. Отчего же так испуганно?!
Эцаних-гел, между тем, описывал по трюму круги, перелетая от стола к сундуку, от сундука к вещице, висевшей в углу и походившей на обыкновенную дорожную суму, и снова к столу.
– Я слышу твой крик, Скороход, – проговорил маг. Он овладел собой и выглядел более спокойным. – Прости меня за то, что ты видел. Не думал я, что такое мне уготовано богами.
Рыбак сделал усилие и, как можно более непринужденно улыбнулся.
– … кабы я знал, что такое донесет мне коррун, то не знал бы тебя. Хранить мы должны такое при себе. Так Ярчайшие хранили свои тайны.
– Ты знавал Ярчайших?
– Видел одного из них. Очень давно. Я был еще ребенком.
Нагдин, не испрашивая разрешения, прошел в центр трюма и опустился на тюфяки, разбросанные у стола.
– Расскажи мне о них, – попросил он. – Я слышал сказание, что они стали доувенами, так ли?
– Есть среди доувенов Ярчайшие, но то уже не они.
– Как это может быть такое?
– Те, кого я видел, были Ярчайшими. Достойнейших из достойнейших видели глаза мои. Доувены же не те.
– Скажи, гел, правда ли, что оттого во Владии огня нет, что в ней сердце Вселенной?
– Тайна это, Скороход, даже и от меня, – отвечал маг. – Но то, как ты сказал – очень похоже это.
Они помолчали.
Наконец, Нагдин решился и задал главный вопрос:
– Что испугало тебя, гел?
Эцаних-гел остановил свое парение и замер перед ним.
– Умеешь ли разбирать написанное? – спросил он.
– Не грамотен я.
Маг нахмурился: – Можно и так, – пробормотал он, – можно и так. Иди за мной, – протянул он руку Нагдину.
Впервые гел касался Рыбака. Мореход ощутил на своей коже не прикосновение даже, а как если бы густой теплый воздух обвился кольцом вокруг его запястья.
Эцаних-гел подвел его к столу и приложил руку к светящейся столешнице, продолжавшей колыхаться. Нагдин ощутил, как в его руку впилось словно бы множество сосочков. Рука начала неметь.
– Прошел уж зверь врата. За ними смерть его, за ними твой конец! – Едва не разорвало изнутри его голову. Голос был таким ужасающим по грубости и громкости, что у Рыбака потемнело в глазах.
Он нашел себя висящим над полом. Видимо, его откинуло назад, но маг поймал его и не дал удариться об пол. Сам Эцаних-гел склонился над сундуком и что-то шептал.
Нагдин посмотрел на пол и подумал, как бы не упасть, и тут же с грохотом свалился вниз.
– О-о, – выпрямился маг и улыбнулся, – все вы одинаковые! Всякий раз, едва находите себя в удивительном для своего разума положении, тут же подумаете о самом плохом, и оно получается, ибо от страха дурная дума равна жаркому желанию становится.
– Так оно, гел, так! – проговорил Нагдин, поднимаясь на ноги и потирая ушибленное бедро. – Чудеса и прельщают, и пугают нас. Уж какие есть!
– Я смирился уже, – неожиданно проговорил Эцаних-гел. Он отлетел от сундука и опустился на пол. Гелы на его плечах исчезли окончательно. – Коли так предрешено, то воля богов. Такая, разве что, Святейшему должна быть доля, но, коли мне предрешено, не так плохо это. Корю себя за слабость мою. Еще больнее мне, что ты все видел это.
Нагдин расхохотался. Он смеялся не над признанием мага, но более над всем, что произошло, а особенно над переживаниями своими за то короткое время, пока он пребывает в трюме.
– Кугун очень удивится тебе, – проговорил Рыбак. – Бессмертные не частые гости в его кущах.
– Кугун не примет меня, – ответно улыбнулся маг. Оба они не уследили, в какую секунду расстояние между ними, вдруг, сократилось настолько, что они стали почти братьями. – В его кущах мне места не будет.
– Где же покоятся бессмертные?
– Нам уготована тьма.
– Тьма? Разве не равны вы богам? И… тьма?
– Когда Великий Творец обнажил свою плоть и создал из нее все живое, он уготовил ему уметь страдать. Сказал он: «Как я страдаю, порождая тебя, так и ты будешь страдать, изрождаясь творениями живыми и нет!» Оттого вы умеете плакать, а ваша плоть тленна; оттого горы стонут и разрождаются огнем; оттого твердь дрожит, а воды гудят и беснуются. Всюду есть великое страдание.
– Только лишь?
– Только и оно, ибо даже и смех твой только что – это есть неимоверное желание, раздражавшее губы.
– Желать и страдать – одно это?
– Одно и то же.
– Никогда так не думал. – Нагдин задумался на миг, но он был не из той породы реотвов, которые тратят время на обдумывание ненужного. – Не над тобой смеялся, – заговорил он, поднимая глаза на мага.
– Знаю то…
– Не над тобой, поверь мне.
– Верю.
– Смеялся потому, что я и для себя судьбу нашел вот в этом, – Рыбак указал на колыхавшуюся часть столешницы с письменами. – Мне прозвучало, за вратами смерть его и твоя.
– О нас это, о гелах.
– Нет, – ухмыльнулся Нагдин, – и обо мне тоже. Обо мне тоже, ибо я с тобой иду. Рядом мы, и коли тебе пасть за вратами, то и мне рядом с тобой.
Теперь пришло время хмуриться магу.
– Ты правду мне сказал, – наконец, проговорил он. – О, боги! – неожиданно выдохнул он и осел прямо на пол. На лице его отразилась печаль всего мира.
Нагдин молча смотрел на него.
– Мне было не чуждо чувствовать, – заговорил Эцаних-гел. – То было давно для тебя, но для меня недавно. Теперь лишь понимаю я, что обида моя на Пираних-гелтура была ошибкой. – Маг сделал несколько движений руками, и Рыбак ощутил, как неведомая сила приподняла его и приблизила к гелу. Он вздрогнул оттого, что люк на палубе захлопнулся, закрывая вход посторонним. Маг поднялся:
– Смерть станет нашей матерью, Скороход. А коли так; коли мы с тобой молочными братьями сделались, то я скажу тебе, как думаю. И говорить буду, как если бы ты – я был бы.
Много зим назад. Столько, сколько нет листьев на одном дереве, пришел я к гелам. Пираних привел меня к ним. Он сказал, что меня ждет великая судьба. Лутура говорила с ним, смотрела письмена вечности – отсюда и знал он про меня. О, сколько раз взывал я к богине! Звал ее, ибо невыносимо мне было то, как читал я вечность. Пираних заложил в меня ложное величие. Не сделав ничего, я возгордился тем, что ждет меня. Не думал я, что столь много мук перенесу, прежде чем настанет мой час.
Я самый худший из магов. Самый слабый и никчемный из магов. Я стал настолько низок, что пал до воровства. Я опоил дурманом Мирравиха, жреца Лутуры, и прочитал письмена вечности. Из них узнал я про Владию и про то, что станет она вскоре безолюдной. – Глаза Нагдина округлились. Маг продолжал: – Ожидал я найти в письменах этих будущее свое. Ожидал прочесть его, но нет в письменах Мирравиха будущего. Лишь настоящее и прошлое есть в них. Тогда покинул я виут Лутуры и бросился прочь. Я искал беллеров, а когда нашел…
– Постой, – остановил его Рыбак, – ты говоришь, что остались еще живые беллеры?
– Да, в виуте у Пятиречья. Они живут у подножия Дома Поверженного бога и служат ему. Там я узнал о словах Пираних-гелтура. Но ты опять удивлен!
– Беллеры знают… кровавых магов столь давний срок?
– Вечность пребываем мы среди них. Они же между нами стали быть после падения Боорбрезда. Оридонские маги прогнали их из Владии. Но ты снова назвал меня кровавым магом.
– Прости, я…
– Так названы мы ими.
– Я помню, гел, и еще раз прощу тебя простить меня. Я помню каждое твое слово, но как ты сам сказал, когда шептать пять зим: копыта, но не ноги мои, то узришь копыта вместо ног. Оридонцы посеяли это среди нас.
– Нет, – замотал головой маг. – Нет. Не они. Это доувены, ибо маги оридонские есть доувены.
– Не верю этому, гел. Нечаянно однажды увидал я их андина. Он был четверорук, как оридонец.
– Не верь глазам своим, – отвечал маг и глаза его загорелись красным свечением. Вдруг из-под одежд его показались две руки, а за ними еще две, и еще, и еще до тех пор, пока не стал он походить на отвратительное невиданное чудище.
Рыбак обомлел.
– Не верь глазам своим, ибо они видят то, что кажется им по желанию гелскому. Тем мы сильны над вами только, что страх сеем в вас вашими же глазами. Однако я продолжу.
Когда узнал я о печальной судьбе Владии, то понял я, что только твердь сия мне уготовит участь, которую мне предрекал Пираних-гелтур. А потому, хотя я и достиг Дома Поверженного бога и даже сотворил ему молитву, но не сказал я беллерам, зачем явился к ним. Сокрыл все это глубоко в себе и сам себе проклятье наложил на думы о судьбе моей и долге.
Там встретил я гела, одного из тех, кого прозвали вы чернецами. То был великий гел. Лишь половину тела оставило ему проклятье, и черная бахрома свисала от плеч его у шеи и от кишок у живота. Он знал нечто такое, что мне лишь чувствовать дано, и он помог мне, хотя не думал я просить его.
Он вызвал Брура и на последнем издыхании, молил его помочь мне. С тем и отошел во Тьму, но Брур услышал плачь его и разразился бурей. Всю ночь бескрайние воды бушевали у кромки тверди.
Наутро я увидел гуркен, который прибило к берегу. Тогда обратился я купцом и сошел к кораблю. Я говорил с теми, кого узрел на корабле, и они отвечали мне. Я им сказал, что есть товар и должно бы его доставить во Владию, и посулил им столько, сколько смог придумать.
Когда же тот, который правил там, дал мне согласие, то я оборотился птицей и полетел к Круглому острову, и там, у Священного древа я стал молиться о помощнике и друге. Древо даровало мне надежду, ибо у корней его взросло, и оторвал я, что взросло, и окунул росток в ручей Начала, что у корней его течет. Он оборотился мне мной. Его и видишь ты поныне подле меня. Назвал его я Лихопих. Так в письменах вечности зовется последняя надежда.
Он, но не я вернулся к тем торговцам. Он, но не я возложил груз на гуркен. Там ты и нашел меня.
Нагдин свел брови и долго смотрел на мага. Он дивился тому, куда ушел весь страх его перед этим существом; все благоговение. Теперь уж больше никогда не испугается Рыбак магических чудес. Место страха заняло иное чувство, но у Нагдина не было времени с ним разбираться.
– Что ты читал в письменах обо мне? – спросил он.
– Придет час, и ты узнаешь. Я не скажу.
– Скажи лишь, хорошо иль плохо.
– И хорошо, что плохо, и плохо хорошо, – отвечал маг.
– Ты говоришь, – не отставал Рыбак, – что оридонцами правят доувены. Но отчего бы им править оридонцами, коли мы им ближе?
– Вы дальше от них чем даже и те, кто будет столь же далек, как вы от оридонцев далеки были. Не шагами надо дальность мерить. По нраву вы не те, и Лутура видит это, а потому творит письмена именно так.
Нагдин вдруг выдохнул и весь как-то сник. Это было выше его сил, понять такую запутанность.
– Что велишь мне делать? – спросил он устало.
– Маг, что за вратами, не должен знать о том, что я во Владию пришел. А посему ты будешь Прибрежье воевать, как если бы все просто и без магии. Я буду в трюме возлежать, как был тогда, когда меня открыл ты. Только так, останусь я сокрыт от глаз его.
– Прикажешь мне в врата идти?
– Да. – От этого ответа Нагдин невольно дернулся, подобно рабу, которого огрели кнутом. – Ты будешь за вратами. Ты будешь воевать. Ты сделаешь все так, что ОН не сможет не явить себя тебе. Когда же он объявится, тогда буди меня. Я буду к этому готов. И ежели ты завидишь над собой большую птицу, которая двумя кругами кружиться будет, то отгоняй ее стрелами. Не попадешь и не убьешь, но покажи ему, что знаешь про него. Тогда быстрее явит он себя тебе. Нам то и надо!
***
Протяжный звук перламутровой раковины тревожным гудением пронесся над Великими водами. Море было неспокойным. О приближении Брура свидетельствовал и цвет воды – серый, и холодный восточный ветер, который налетал со стороны Темных земель. Белые баранчики волн плясали над Великими водами, и, озорно и быстро разбежавшись, с шипением бросались и разбивались о борта боевых кораблей.
Нагдин стоял на баке и, закрыв глаза, вслушивался в свист ветра, который грозил к вечеру разразиться несильным еще, раннезимним штормом.
Хотя в Холкунии и Пасмасии, на Холведской гряде и Холмогорье, в Прибрежье и на первых Столпах Брура уже лежал снег и стояли холода, здесь, в южной части Великих вод, всего в нескольких днях пути от Скрытоземья, природа только-только уходила на покой, подставляя свои одряхлевшие телеса под холодные дуновения Брура, спешащего на веселую пирушку к Холведу.
– Прибавить ход! – закричал позади него Палон Хрящеед.
Нагдин открыл глаза и сфокусировался на линии горизонта. Его зоркие глаза различали там нестройные ряды гуркенов, которые вытянулись в несколько линий и шли по направлению к Темным землям.
– Бф-ыф-бфыф! Бф-ыф-бфыф! Бф-ыф-бфыф! – забил барабан под верхней палубой, и три ряда весел стали вспенивать воду за бортами.
Свист ветра в ушах перешел в неугомонный рев.
– Ставь-ставь! Все поднимай! Тяни! Тяни на себя сильнее! Там подтрави! – орал Палон, и матросы бежали туда и сюда по палубе, что-то подтягивая, отпуская, поднимая и опуская, что-то перекатывая и устанавливая. – Длинные суши! – Верхние весла поднялись над морской гладью.
Приходящие, сидевшие на лавках на палубе, втащили весла внутрь и сидели, разминая натруженные руки.
– Готовьтесь к бою! – закричал Хрящеед.
Гуркен лишь со стороны казался простым организмом. При ближайшем рассмотрении жизнь на нем текла по чрезвычайно сложным, запутанным канавкам, где лишь немногие понимали, что происходит, а подавляющее большинство должно было уметь только одно – подчиняться.
– Нижних гребцов убрать, гур? – подошел к Рыбаку Палон.
– Нет. До окончания песни не трогай. Как окончится, тогда уберешь. Пусть готовятся. Как три песни пройдут, на место средних гребцов посади больших, а после малых с другой частью больших. Так меняй каждые две песни. Должны они свежими остаться, как подойдем. Для флота тот же приказ выкинь.
– Да, гур, – кивнул Хрящеед и отошел.
На палубу тут же выскочили несколько матросов, бросились к мачте, взобрались на нее с ловкостью обезьян и дали знак другим кораблям: «Делай, как я».
Флот, состоявший почти из ста гуркенов, тут же обменялся между собой знаками и большие весла были подняты.
– Они увидели нас, разворачиваются, – сказал Палон.
С тяжелых мрачных туч стало покрапывать дождиком. Нагдин надел кожаный плащ с капюшоном и продолжал стоять у носа корабля. Позади него натужно заскрипели жилы камнеметов – флагман готовился к схватке.
В этот момент в голове Рыбака стало тяжело. Он уже знал, что это означало.
«Да, гел, я слышу», – подумал он.
«Не дай им встретить тебя. Камнеметы причинят много вреда твоим гуркенам», – проявилась мысль. Голова снова просветлела.
– Хрящеед!
– Слушаю, гур!
– Морской орел!
– Понял тебя, гур.
Расстояние между флотами сокращалось.
Саараро-оридонский флот развернулся носом к подходящему пиратскому флоту и замер, ожидая дальнейших действий врага. Заприметив это, Нагдин улыбнулся.
Его флот стал перестраиваться. Из-за больших штурмовых гуркенов выплыли небольшие корабли с застрельщиками. Оридонский флот, Нагдин видел это по кораблям, как и всегда, занял центральную позицию, а саарары разместились по флангам.
– Гур, последняя возможность подправить курс, – доложил Палон.
– Морской орел без правок.
– Понял, гур.
– Хрящеед!
– Гур?
– Для тяжелых гуркенов: «Делай, как я»
Матросы бросились вверх поднимать соответствующие знаки.
– Спустить паруса!
Еще несколько десятков олюдей забегали по палубе, выполняя приказание капитана.
Сорок из девяноста семи кораблей, отличавшихся своей массивностью, стали в точности повторять движения флагмана.
– Три весла в воды! – закричал Нагдин.
На палубе снова появились матросы, но уже одетые в кольчуги и со щитами на спинах. Расстояние сокращалось.
Рыбак уже различал оридонцев, стоящих на палубах подле метательных машин, а также правильные коробки тяжелой штурмовой пехоты врага.
Нагдин осмотрелся по сторонам. Сорок тяжелых кораблей вырвались вперед и шли прямым курсом на оридонские гуркены. А небольшие суда застрельщиков растянулись по сторонам от основной группы и шли зигзагообразным курсом, не метко осыпая вражеские суда стрелами.
Паруса были убраны весьма странно. Их не спустили вниз, но наоборот, подтянули наверх. Также с палубы были убраны бухты канатов и множество другой мелочи, которая необходима для каждодневного плавания. Зато вместо этого по палубе уложили рулоны рыбачьих сетей.
Со всех сторон флагман обгоняли другие крупные гуркены.
– Поднять щиты! – закричал Нагдин, и к рычагам у бортов корабля бросились несколько матросов. Заскрипели механизмы и на носу корабля стали медленно подниматься один большой и два меньших узких щита. Они сокрыли почти всю палубу по траектории полета камней.
Оридоно-саарарская эскадра пошла в атаку. Весла вспенили воду и понесли корабли навстречу пиратам.
– Бьют! Береги-и-ись! Бьют!
С одного из оридонских и с нескольких саарарских гуркенов ударили камнеметы. Оридонец попал по щиту одного из пиратских кораблей, разворотив его и убив брызгами из щепок одного воина. Саарары промахнулись.
– Поболе их немного, нежели нас, – подбежал к капитану Палон. – Убирают весла, гур! Думают, мы, как и всегда пойдем по ним!
С небес донесся громовой раскат, и вспышка молнии на долю секунды осветила кучерявость туч.
– Сейчас ударим, держись! – разнеслось над палубой.
– Длинные убрать! – приказал Нагдин и большие весла стали втягиваться в корабль.
– Вниз! – заорал Палон, ударив рукой по плечу гребца.
Враг дал еще один залп. На некоторых кораблях расщепило мачты, выворотило верхние палубы вместе с убегавшими гребцами, отрывало ноги, руки и убивало наповал.
– Гур! – выдохнул Палон и закрыл собой капитана.
Камень, ударившись о щит на баке, повалил его, перескочил через и, врезавшись в мачту, рассыпался острыми осколками.
– М-м-м! – застонал рулевой и рухнул на палубу. Ему разворотило щеку и свернуло челюсть. На его место тут же заступил сменщик.
– Проходят между нами. Будут окружать, – проговорил Палон. – Щиты! – закричал он воинам подле себя и указал влево.
Четверо щитоносцев тут же выстроились по левому борту, прикрывая капитана от копий и стрел, который посыпались с борта, проходящего мимо оридонского гуркена.
Даже сквозь начавшийся шторм был слышен треск, с которым соседний, по правому борту, гуркен пиратов, врезался в оридонца. Последний стал медленно поворачиваться носом в сторону флагмана.
Внезапно, ряд из четверых щитоносцев был сменен россыпью булыг, которую выпустили из бортового камнемета. Солдат вышвырнуло в море, а один влетел в Палона и Нагдина и повалил их на палубу.
– Пора вниз… дело сделано, – поднялся Нагдин, задыхаясь, ибо воин, влетевший в них, ударил его локтем в грудь.
В воздухе замелькали стрелы и копья. Рулевой был прибит к своему месту десятком стрел и парой копий.
– Скорее, вниз! Второй на подходе!
– Выбросили ли защиту за борт?
– Выбрасывают, гур. Вниз. У тебя кровь изо рта! – Палон поднял капитана и стащил его под палубу.
В это время, матросы, под градом стрел, выбрасывали за борт бревна, связанные между собой. Второй оридонский корабль, подходивший к флагману с намерением ударить тараном, налетел на бревна и ударил о борт корабля не тараном, а этими бревнами, не причинив ему особого вреда.
– Глуши течь! – кричали где-то внизу. – Владяне, скорее! Сюда, холы!
Нагдин привалился к мешку с зерном и старался привести в порядок свое дыхание.
– Бооргуркенов у них в два раза поболее нашего, – подсел к нему Палон. Теперь оставалось только ждать, когда на палубе послышится топот ног врага.
Отирая кровь с губ, Нагдин смотрел на пятерых Приходящих, которые сгрудились у лестницы, ведущей на палубу. Оридонцы впервые повстречаются в бою с этими грозными животными.
Приходящие переглядывались, ворчали в волнении и постоянно почесывали кольчугу, закрывавшую тела. Запястья зверей Рыбак приказал прикрыть тяжелыми нарукавниками с шипами, потому что животные часто пользовались ими, как дубинами.
В люк на верхнюю палубу впрыгивали, заскакивали, проползали или просто валились кулями матросы, окончившие свои дела на палубе. Все матросы и воины, которые окружали капитана, были молодыми. В этом и заключалась хитрость, которую придумал и вот уже в третий раз применял Нагдин.
На палубе громыхнуло так, что она застонала, и сквозь раскат грома послышалось множество шагов.
– Воины, помните одно – это первое дело, и не последнее для вас! – закричал Нагдин. – Мне не нужна ваша доблесть. Мне нужна победа, а потому не старайтесь умереть, но держитесь как можно дольше при них! Боги Владии вернулись к нам! Они среди нас. Они помогут нам! Вперед!
Солдаты дружно закричали и стали выскакивать на палубу.
Сеть, растянутая невысоко над палубой, сделала свое дело. Ноги оридонской пехоты путались в ней и солдаты с руганью рубили ячейки. Пираты, появившиеся из двух люков на корме, не стали атаковать врагов, но остановились и выставили вперед длинные пики, загодя сложенные в нескольких местах палубы. Кормовая надстройка надежно укрыла их небольшой строй от стрел оридонских лучников с корабля, который заходил флагману в тыл. На надстройке появились пираты с луками и стали расстреливать оридонцев. Те дружно подняли щиты вверх и двинулись вперед. Однако поднятые щиты не могли уберечь их от пик, а потому пехота увязла в позиционном бою, не желая рисковать, потому что исход битвы был ясен – так казалось оридонцам.
