Дмитрий Всатен
Книга 2. Хладный холларг
Давларг представлял собой «черный» город, коими назывались городки, существующие исключительно за счет производства черных кристаллов. В нем почти отсутствовало мужское население, частью вымершее от непосильной и вредной работы, частью промышлявшее на делянках в лесу. Если и встречались особи мужского пола, то они были настолько истощены и черны, что первый их вид вызвал у конублов приступ тошноты.
Женщины скучали без мужчин, а потому каждое их возвращение бурно отмечалось, воспроизводя в больших количествах будущих поденных работников.
– Детский ларг, – усмехнулся Илло, когда они в первый день слонялись без дела по улицам Давларга. Кругом и вправду шныряла детвора всех возрастов, полов и рас, оглушая пространство жизнерадостными криками, в которых еще не было тех ноток безнадеги, которые проявятся, едва сии существа будут загнаны на делянки в лесу.
Каум отписал семье в Фийоларг и приказал женщинам выехать в Давларг. Письмо он отправил с Мукомолом, отдав ему последние деньги. Мавуш честно исполнил поручение, и вскоре семья воссоединилась.
А затем навалилось безденежье, и в похилившуюся дверь их дома-развалюхи постучался голод. Кроме работы на делянках, прозябания на небольшом и убогом рынке, а также содержания нескольких бедных харчевен занятий в Давларге не было. Торговцы решили не припадать к любимому делу, ибо это сразу бы вытащило их на свет. Кроме того, в Давларге появилась саарарская конница, которая миролюбиво проезжала по улицам, раздавая удары кнутами направо и налево.
К концу первой большой луны пребывания беглецов в Давларге Илло пропал. Мягкосердечие сыграло с ним злую шутку. Он был схвачен соглядатаями саарарцев, когда пришел к умирающим от голода детям беженцев, дабы покормить их заплесневелым хлебом, который раздобыл неизвестно где. Его казнили на главной площади города, такой же грязной и закоптелой, как и каждая улочка, каждый дом Давларга. Каум никогда не забудет взгляда, с которым Илло смотрел поверх толпы. Этот пристальный, не вопрошающий, но напряженный взор, словно бы ему кто-то что-то говорил, а он это с трудом понимал, – взор этот блуждал по крышам домов и небосклону. Илло, казалось, вопрошал богов о том, за что они наслали на его страну такое бедствие. Перед тем, как палачь разрубил его надвое, взгляд Илло упал на олюдей, стоявших у эшафота и смотревших на него. Он увидел пустоту в их глазах. Безразличие и пустоту. Они принимали несправедливость такой, какой она была. Они смирились. Каум увидел, как слезы потекли по щекам Илло. С этим он и умер.
Каум не расплакался в тот день. Да и потом не заплакал. Душа его огрубела, он понял это. Злоба, величайшая злоба затаилась в нем.
Братья подались в паденщики на далекую просеку, где их и застало известие о том, что в Холкунии Прибрежной появились саарарские войска. После этой вести пришла новость о взятии саарарами Давларга.
Мир умер в тот день для Каума. Все вокруг поблекло. Единственное, что удерживало его от отчаяния – слабая надежда, внушенная Мукомолом. Надежда на то, что когда война в этих землях закончится, можно будет поискать и обязательно найти семью Каума, а после безбоязненно вернуться к схрону с товаром и начать небольшое торговое дело. Лишь это вселяло силы, и вера холкуна не сломилась.
Он догадывался про себя, что это, может быть, самообман, но неистово верил и надеялся.
Однако война не заканчивалась. К удивлению самих холкунов они оказались гораздо сильнее, чем думали. Саарарам удалось взять лишь восемь городов, среди которых был и Фийоларг. Еще пять городов, до которых они пока дотянулись, дали им отпор. Поражение было таким, что две саарарские армии вынуждены были откатиться к побережью.
Свои поражения саарары списывали на Ветер Равнин. Никто из олюдей доподлинно не знал, что это такое, но из разговоров саарарских всадников можно было услышать, сколь сильно они опасались этот ветер.
Все это меньшей частью касалось дум Каума, Бора, Сате и Ира, которые тосковали по своему теплому дому в Фийоларге, где пахло теплом и нежностью материнской любви и всякий раз просыпались в холодном поту, когда им снилось, как в их дом врываются саарарские воины и учиняют резню.
Война не заканчивалась, и это уже почти сломило их.
Но время шло, а вместе с ним приходили силы иного свойства. Они не делали тело дороднее, не делали его здоровее, они не лечили душу, но они располагали в душе здоровую злобу. Злобу на все и всех, что или кто мешает возвращению к нормальной жизни. Злобу, которая меняет каждого, в чьей душе она укоренится. Так обыватель: миролюбивый, вежливый и изнеженный городской жизнью становится хладнокровным убийцей; так ребенок, не познавший до конца еще материнской ласки, в условиях тяжелого времени, крепко сжимает в руке топорище и без всхлипа, без закрытия глаз или их отведения наносит единственный сильный и точный удар по загривку врага.
И снова лезвие топора впилось в ствол пораненой днем ранее свидиги. Рабочий день начался…
***
Каум не сразу обратил внимание на переполох справа от себя. Когда же его взор, наконец, обратился в ту сторону, там уже во всю стоял гам, раздавались дикие крики и чьи-то тела быстро передвигались в разные стороны.
– Руг, бежим, – подскочил к нему Мавуш. За ним бежали братья Быстросчета.
– Что это?
– Не знаю, но бежим.
Они побежали прочь, инстинктивно уходя влево, но вскоре остановились, ибо и слева тоже послышались дикие крики.
– Саарары, – сквозь хрип от тяжкого дыхания выдавил из себя Ир. – Бить будут… всех… нас…
Они бросились в другую сторону и остановились. Перед ними лежало тело надсмотрщика-холкуна. Из его груди торчала стрела. Удивленные глаза убитого, не моргая смотрели на него. На одном из них уже возлежал ком грязи.
– Не саарарская она, – проговорил Бор, указывая на стрелу. Тут только все обратили внимание, что стрела была меньше саарарской.
– Людомары, – в ужасе проговорил Мукомол. – Они пожрут нас. – И он бросился наутек. Братья, сломя голову припустились за ним.
За их спинами на поляне происходило удивительное действо. Между безучастно стоявшими на месте изможденными телами дровосеков металось несколько десятков надсмотрщиков и воинов. За ними гонялись, одетые в шкуры и покрытые чешуей омканов, олюди, избивая топорами, стрелами и мечами.
Братья и пасмас уже почти выбежали за пределы делянки, когда их остановил грозный голос:
– Стоять!
Все они остановились. Справа к ним медленно приближалась громадная фигура, укутанная в шкуры. Поверх шкур на голове красовался до блеска вычищенный череп омкана. Его синевато-белые клыки сверкали при свете дня.
– Не бегите, – сказала она все также грубо. – Вреда вам не будет.
– Пожрет… – пропищал в ужасе Мукомол.
Великан расхохотался и вдруг издал рев и обнажил клыки: «Ар-р-р!» Олюди едва не пали от страха, а он продолжил хохотать.
– Чего ты наделал с ними, Омкан? Еще нести придется, – выскочил из-за его спины пасмас невысокого роста. Он был молод и улыбался во всю ширь своей чумазой физиономии. – Смотри, как запугал их, хе-хе… – В руках он сжимал короткое копье. На поясе его был приторочен небольшой топор. – В тяжелую годину страшно то, что не знаешь, куда пойти, за кем последовать, – странным полувопросительным полу наставительным тоном произнес он.
– Так, – выдохнул Ир, быстрее всех овладев собой и начав разбираться в ситуации.
– Так-то, хе-хе… Не бегите, молчи. Не тронем. Этот же… дык он пожрать любитель. Только не вас жрать будет, поверьте.
Мукомол растерянно посмотрел на Каума, но последний пребывал в том нередком в подобных случаях состоянии, когда происходящее кажется всего лишь дурным сном. Он настолько устал, что даже на сильный страх не хватало сил.
– Не молчи мы, – проговорил Быстросчет, смело взглянув в глаза пасмаса-воина. – Не называй нас так.
– Кто вы? – прорычал Омкан.
– Мы конублы из Фийоларга.
– Конублы… ха-ха-ха! – загоготал здоровяк. Он схватился за живот и смеялся от души. – Вот уж… вот уж… вот уж кого мечтал здесь встретить… ко… конублы на делянке… ха-ха-ха… торгаши-дровосеки…
Его смех резко прервался, едва до слуха донесся призывный рев трубы.
– Айда с нами, – просто сказал им пасмас. – Не враги мы вам, а вы нам. Братья мы. Идете?
– Идем, – кивнул Каум.
***
Чернолесье плотной стеной обступало отряд со всех сторон. Стволы деревьев теснились вокруг, смыкая над олюдями свои кроны, оберегая их ход от недружественного взгляда.
Купцы с удивлением подмечали с некоторого времени, что по всему маршруту их хода в лесу была составлена хитроумная система связи и даже дорог. Дороги эти, вернее тропки тянулись не по земле, но по ветвям деревьев, переходя с одного уровня на другой. Неизвестно по какой причине, но иной раз воздушная тропа вдруг уходила резко вверх, поднимаясь под самый небосвод, и тут же сваливалась вниз во тьму под лесным шатром.
Напавших на делянку воинов было всего около тридцати, но по лицам их и телам, кои не были прикрыты шкурами, было заметно, что эти олюди долгое время провели в лесу и принимали участие во многих битвах.
– Тот вон их возглавляет, – кивнул брату на одного из воинов Ир. Каум кивнул.
Он и сам довольно долгое время вглядывался в невысокого воина – по всему выходило, что он пасмас – который уверенно шел по ветвистой тропе, изредка переговариваясь и отдавая команды своим подчиненным. Его безоговорочно слушали. Ему беспрекословно подчинялись.
Непритязательный взгляд, нервное и физическое истощение мешали конублам разглядеть красоты Чернолесья, мимо которых они проходили. Сочно-зеленые заросли с великим многоцветьем, над которыми и в котором кипела разнообразная звонкая жизнь; чистейшие ручьи и речки, катившие свои воды мимо живописных берегов и заводей, – все это затуманилось от сознания Каума за навесом тяжких мыслей о том, что с ними будет.
Три дня спустя они пришли в лагерь мятежников. Ненаметанный глаз никогда бы не определил в этом месте пребывание кого бы то ни было. Ни единого живого существа, кроме, разве что проходящих сквозь чащу неведомых лесных обитателей.
Раздался тонкий писк. Ему ответил стрекот. Неожиданно массивные ворсистые листья растений, покоившихся на стволах деревьев, зашевелились и прижались к стволам.
– Пройдите быстро и не вздумайте пораниться. Не то, смерть! – проговорил один из воинов. – Ааги не будут с вами шутки шутить. Прижмут и выдавят все, что в вас есть до капли.
У многих из дровосеков, приведенных к этому странному месту в лесу, екнули сердца. Послышались хрипение и покашливание. Олюди переминались с ноги на ногу, поглядывая друг на друга, кто пойдет первым. Наконец, первый несчастный был выбран. Он взобрался наверх по стволу по скинутой сверху веревке и оказался жив и здоров. Следившие за ним дровосеки невольно выдохнули с облегчением.
Взбираясь наверх по толстой веревке, Каум получил возможность рассмотреть ааги. Едва он пригляделся к их листьям, как сразу же с отвращением отпрянул. Каждый лист был сплошь покрыт черными подвижными язычками, шевелившимися между неисчислимым множеством острых криво загнутых зеленых клыков. Все это было маленьким, издалека незаметным.
Едва он взобрался на нижние ветви, то при первом взгляде обмер и долго бы стоял, открыв рот, если бы его не толкнули грубо в спину.
Перед его взором открылся целый город, расположившийся в кронах свидиг и меков. Изумленный взгляд скользил по разветвленным улицам из искусно сплетенных лиан и вьюнов. Небольшие домики, более всего походившие на осиные соты висели стройными рядами и были сделаны из того же, что и само дерево. Какой-то вьюн, названия которого Каум не знал, надежно обвивал остовы строений и сливал их с окружающей листвой.
Повсюду, тут и там ходили или сидели пасмасы и холкуны. Они не обращали никакого внимания на прибытие пополнения. Лишь устало перешептывались и передавали друг другу оружие.
– Чего встал. Иди, – толкнули Быстросчета в плечо.
– Куда?
– Туда вон и иди. Сейчас вас всех там будут обучать.
Их и впрямь собрали на импровизированной площади и кратко объяснили, как вести себя в лагере и за его пределами. После всех отпустили отдохнуть и поесть.
– Жрать дадут, – веселился Мукомол, – хотя бы так…
Каум поел без удовольствия. Ему все еще чудилась опасность. Покончив с едой, он поднялся на ноги и осторожно – с непривычки было тяжело – пошел по податливой вьюнной тропе. Его никто не останавливал. Поэтому он шел дальше и дальше. Не оглядывался.
– … не нужно и не надобно, потому как увеличение силы нашей без толку пройдет. Остановиться надобно. – Расслышал он слова пасмаса, который сидел в кругу еще парочки воинов.
– Чего звали-то? – вышел из домика-соты заспаный холкун. Протирая глаза, он уставился на Каума. На миг его взгляд стал пристальным, но потом вдруг утратил к конублу всякий интерес.
– Говорить хотим. Коли Черный Змей нас не слушает, хотя бы ты услышь, – поднялись воины.
– Говорите, слушаю.
– Неправильно это, что мы столько набираем. Тяжко уже нам со столькими-то ртами бывать. Не выдюжим, а Холвед скоро придет, а Приама с ним заявится, да Брур.
– Дело не твое это. Моя забота, – отмахнулся холкун. – Говори, что хотел без подобного. Словоохотливый ты, про то знаю, но не досуг мне сейчас…
– Кратче скажу. Прикажи прекратить нападения.
– Нет.
– Не прокормим ораву такую. Без толку слоняются они. К бою не пригодны, а кормить их надобно.
– Будем кормить.
– Не тебе по Чернолесью бродить да шкуру свою под омкан-хуутские клыки да шипы подставлять. Нам судить про то. Не тебе.
– Чего же хочешь? Чтобы ушли мы?
– Нет. Не надобно более этих брать. С этими вот и довольно. Чего ты вперился? – обратился пасмасский воин к Кауму.
Конубл ощутил прилив необъяснимой бодрости. Он вдохнул прохладный воздух и поморщился. Ему вдруг стало больно, как младенцу, который сделал первый в жизни вдох. С этим новым, с этим свежим воздухом, в его грудь влились силы. Он оглянулся так, словно только что очнулся.
– Чего это с ним? – спросил другой воин. – Нехорошо тебе, а?
– Не надо нас кормить задарма, – улыбнулся Быстросчет. – Найдите занятие. Дело дайте. Сделаем. На шее не сидели никогда. А что так… сейчас. Вынуждены мы. Не по своей воле… – Он снова улыбнулся.
– А чего вы умеете, окромя как топором махать? – спросил один из воинов.
– Мечевой бой знаю. Я знаю и братец мой умелец в этом. Пиковый бой смогу, коли надо. Щитовой бой умею.
– Вон они какие! – расхохотался холкун и ступил с подмостка, на котором покоился дом-сота, на шатающуюся тропку.
– Вы скажите мне… нам, чего надобно. Мы подумаем про это. Я конубл из Фийоларга. Этими землями хаживал бесчисленно раз. Придумаем, коли…
– Тебя как зовут? – спросил, перебивая, холкун, подходя к нему.
– На делянке Ругом кличут…
– Не так конублы говорят, – снова перебил его холкун. – Слышал я их говор. Неверно говоришь ты.
– Отвык.
– И читать-считать умеешь?
– Умею.
– А коли нужда в чем будет, достанешь?
– Достану.
– И оружье?
– Его и без нужды принесу много.
Воины переглянулись, уж не помутился ли рассудком дровосек?
Тут только Быстросчет догадался, отчего охотников обида брала. Недостаток оружия остро чувствовался. Даже при беглом взгляде на воинов становилось понятно, что копье и топор или копье и нож не могли быть надежным оружием. Особенно в войне против оридонцев.
– Оружие нужно тебе? – напрямую спросил Каум.
– Нужно, – кивнул холкун с интересом глядя на него.
– Есть оно у меня, хорошее и много. Отсюда восемь пеших переходов пути.
– В одну сторону?
– В одну.
– Туда и в обрат… а долго это? – выдал холкун свое незнание счета
– Половина большой луны будет, хол, – объяснил Каум. – Воинов мне дай. Таких, какие посмелей да похитрей. Будет тебе оружие.
Холкун долгим взглядом смотрел на Каума.
– Бохт, – наконец сказал он и положил руку на плечо конубла, – Бохт из Боорбрезда Холмогорского. Холмогорец прозвали здесь. Ты так и зови. – Он улыбнулся. На лице его побагровел шрам от давнего рассечения, да левая сторона лица не двинулась ни единым мускулом. Оттого улыбка вышла кривая, будто бы и не улыбка вовсе, а недобрая ухмылка.
***
– Да-а-а, на конях али на груххах вышло бы скорее.
– Идти будем. Так верней. Шуму меньше.
– Уткнитеся оба. Владыка еще оглядывает нас. Спите. – Кусты слегка дрогнули. С них осыпалась пожухлая листва, и все вновь стало тихо.
Каум посмотрел на Ира. Брат уловил его взгляд, заглянул ему в глаза и улыбнулся. Ир мог улыбаться чистой, ничем не отягченной улыбкой. Словно бы и не было месяцев мытарств и мучений. Быстросчет всегда завидовал ему в этом умении прощать и забывать. Он бы так никогда не смог, а потому и не пытался.
Братья не переживали о матери. Каум соврал им, сказав, что успел вывезти и Теллиту, и Айллу в потайное место. Как всегда, они ему поверили на слово. Всякий раз, заглядывая им в глаза, Каум еле удерживался от того, чтобы не отвести взгляд. Он врал самым дорогим ему олюдям. Врал во благо, но врал – что ни говори!
Шлем, покрытый бурой шкуркой зверька, имени которого он не знал, снова сполз ему на лоб. Подвязки не помогали. Он поправил его и бесцельно переложил с места на место боевой топор на длинной рукоятке. Щит, каменный топор и железный нож, – вот и все, что ему вручили в качестве снаряжения. Пасмасы поделились с ним протухшим от пота кожанным шлемом, и кисло пахнущей шкурой, которую он теперь носил на плечах.
Ир и Бор были вооружены и одеты точно также. Их глаза, которые сделались слегка выпуклыми от исхудания, пристально разглядывали перелесок впереди себя.
Две дюжины воинов-пасмасов, среди которых был и не в меру улыбчивый – из тех двоих, кто пленил братьев и Мукомола – лежали между деревьями и за кустами.
Ночь медленно вступала в свои права. Сумерки неспешно поглощали дневное свечение. Лес наполнялся прохладой. Гомон под его сводами затихал.
– Пошли. – Это тихо сказанное слово резким щелчком кнута прозвучало в наступившей убаюкивающей тиши. – Быстрее. – Улыбчивый пасмас поднялся на ноги, опираясь на железный топор. За ним поднялся второй, тот, который любил поесть. Ростом он был не меньше брезда. Каум запомнил, что его звали Омкан. За ним поднялись с земли остальные воины. Они быстрыми перебежками пересекли открытое пространство.
Братья не отставали.
Ночь, следующий день и половину второй ночи они быстро шли по равнине, изредка залегая в траву, когда кому-то из воинов слышался конский топот.
Каум сверялся с солнцем, а также со своим внутренним компасом и уверенно вел небольшой отряд к намеченной цели. Слева от него стала виться Трапезная тропа – лишнее свидетельство правоты его внутреннего чувства.
– Тир-р-рли! – неожиданно донеслось до слуха Каума.
Внезапно тяжелая рука Омкана придавила холкуна к земле. Вторая рука великана пригнула долу Ира. «Тс!», зашипел он.
– Гр-р-р! – донеслось вскоре до их ушей со стороны дороги. – Фр-р! – Это была лошадь. Послышался топот копыт, приглушенный пылью тракта.
– Что делать будем? – проговорил один из воинов. – Сгул…
– Тише лежи. Пройдут, да дальше пойдем.
– Пес с ними идет. Как бы чего…
Все замерли.
Каум осторожно поднял голову и увидел, как по тракту ехали четверо всадников. Под ногами лошадей крутилось две здоровеные псины, обнюхивавшие пространство вокруг себя.
– Не, – пробормотал Омкан-великан, – не так будет… завидят… прознают. – Он вздохнул так, словно это уже свершилось.
– Владыка, пошли на дождя, – прошептал кто-то из воинов. И его молитву нельзя было отнести к неисполнимым, ибо с самого утра с северного края небосклона набегали тучи – приближалась зима. Вот-вот разродяться они потоками ливня. Вот-вот… да не разрождались!
Неожиданно одна из собак остановилась, приняла стойку и зашевелила ушами. Ее широкая страшная морда стала медленно воротиться в сторону залегшего отряда.
– Низиной выйдем, – прошептал Сгул. – Слышь, Омкан, низиной. Позади нас она.
– Слышу…
– Пес сюда глядит, – донесся голос Ира, и Каум увидел, что брат с тревогой смотрит на дорогу.
– Гр-р-р! – разнеслось с дороги.
– Кы! – звонко клекнул пасмас-весельчак. – Кы!
Дюжина пасмасов вскочила на ноги и полтора десятка копий и столько же топоров устремились к цели. Собаки, всадники и даже кони оказались мгновенно убиты.
– Ха! – зычно выдохнул Омкан. Он был доволен своей меткостью: его копье дрожало в боку умиравшего саарарца, а топор почти срубил голову собаке.
– Вышли, – победно произнесли воины. – Вышли. Хорошо…
Воины поднимались и пружинистой походкой шли к побитому врагу.
– Хорош зверь, – проговорил, обходя поверженную лошадь Омкан. Он присел на корточки и стал обрубать с умиравшего животного лучшие куски.
– Замри, – щелкнуло над дорогой.
– Чего?
– Замри, говорю. Страж.
Каум поднял голову, ища взглядом воина, но увидел мордочку небольшой собачки, которая с некоторым удивлением и негодованием смотрела на происходящее, попутно нюхая траву.
– Не спугните. Не двигайтесь. Я… – Сгул начал медленно заносить топор, чтобы метнуть его в собачку. Ни у кого не было сомнений, что животине оставалось жить недолго. Но вдруг мордочка исчезла, а со стороны равнин донесся протяжный вой.
Сгул от всей души выругался.
– Чего ж теперь, Омкан? – услышал Быстросчет вопрос брата. Он обернулся и увидел, что великан был бледен.
– Погоня, – прохрипел тот бескровными губами.
***
– Гнать теперьче нас будут, как зверя дикого, – задыхался Омкан. Пошел уже второй час, как воины безостановочно бежали по равнине. – С псами не отстанут от нас. Проклятый страж…
– Силы береги. Не дребеди зря, – оборвал его Сгул. – Далеко ли? – обратился он к Кауму.
– Далеко. Сворачивать нам надо. К Чернолесью…
– Нет. Не успеем мы к лесу.
– К нему ближе.
– Все одно биться придется. Пусть будем ближе к схрону твоему.
Быстросчет внимательно посмотрел на Сгула. Несочетаемые качества сошлись вместе в этом пасмасе. В первую их встречу, там, у делянки, он и предположить не мог, что улыбчивый парень, в глазах которого читалось жизнелюбие и легкость восприятия бытия – в общем, все то, что присуще натурам легкомысленным и не утруждающим себя думами – сможет оказаться одним из предводителей непокорившихся жителей Владии. Почему-то Кауму всегда казалось, что мятежники – так и не иначе называли подобных упрямцев горожане – были существами грубыми, черствыми, угрюмыми, не отличались умом и вообще занимались неблаговидным промыслом от большой нелюбви к праведной жизни. Сейчас же он видел перед собой совсем другой пример. Нечто иное предстало перед его глазами. Словно бы другой мир приоткрыл ему себя. От подобного откровения кружилась голова, а внутри чувстовался тот холодок, который пробегает в случае, когда, казавшееся незыблемым и правильным, на поверку оказывается поверженным и неправильным. В одном Сгуле Каум узрел противоречивость своего нынешнего положения и подумал, что возможно и ему стоит поучиться сохранять сознание светлым даже в минуты смертельной опасности и радоваться не вечному и будущему, а приходящему, тому, что есть сейчас. Вслед за этой догадкой в его голову хлынули мысли о пересмотре всей прошлой жизни, но он тут же закрылся от них – не время. К подобному громадному действу он был еще не готов.
– Как ты пожелаешь, – выдавил из себя улыбку Быстросчет. – Но нас, скорее всего, убьют.
– Ничего с того, потерпим, – даже не ухмыльнувшись, проговорил Сгул.
Следующий остаток дня был потрачен на быстрейшее передвижение к схрону. Мало кто заметил, как по ходу движения отряда Сгул постоянно крутил головой по сторонам и остановился, едва заметил в стороне от их пути небольшую низкорослую рощицу из пожухлых кустов равнинной колючки.
– Там их обождем, – смекнул он вслух, и приказал отряду разделиться надвое.
Он решил устроить своим преследователям достойную встречу. Одна часть отряда пошла много дальше рощицы, а вторая свернула через два полета стрелы от нее и вернулась окружным путем. Вскоре подошли остальные воины. Они заходили с другого направления.
– Мертвый узел, – поговаривали в отряде. – Хитро. Подгадал-то хитро…
Уставшие и разморенные от жары олюди распластались на земле, и старались сокрыться от палящих лучей солнца под скудной тенью, которую давали крючковатые остовы кустов, с которых жар уже давным-давно сбил листву.
Тяжко было существовать в Синих Равнинах в пору, когда дожди сменялись солнцем. Удушливое испарение поднималось тогда от земли, мешая дышать и видеть. Недаром время года между осенью и зимой было прозвано здесь «душилкой».
Ближе к ночи на горизонте показалось облако пыли. Когда совсем стемнело, глаза воинов различили силуэты всадников и громадных собак, которые следовали впереди кавалькады. Над конницей реял черный стяг, разглядеть изображение на котором не представлялось возможным.
– Изготовиться, – приказал Сгул своим воинам. В ночной тишине, разрезаемой лишь посвистыванием ветерка, резвившегося промеж кустовых сучьев, послышалось шевеление и тихий лязг вынимаемых клинков. И снова тишина окутала рощицу.
Всадники остановились в четырех или пяти полетах стрелы. Сгул внимательно наблюдал, как некоторые из них слезли с коней и начали готовить пищу.
– Дальше не пойдут, что ли? – прошептал Омкан.
Улыбчивый пасмас молчал. По мерцанию его глаз Каум догадался, что Сгул обдумывал, что делать, ибо его первоначальный план был уже провален.
– Напасть бы иль уйти бы, – не унимался великан. – Чего ж так лежать. Бока болят.
– Уйти нельзя, – ответил ему пасмас, – шума больно много наведем… и остаться нельзя тоже… – Глаза Сгула блуждали в темноте так, словно читали книгу. Через некоторое время губы его потянулись в улыбке и голова пала наземь.
– Чего ты? – ткнул его пальцев в плечо Омкан.
Неожиданно, Сгул поднялся на ноги и вышел из кустов.
– Эй! – закричал он. – Эй, вы. Не идите за нами!
– Он с ума сошел! – задохнулся от ужаса Омкан.
– Кто ты такой? – закричали от саараров.
– Тот, за кем вы гонитесь.
Саарары расхохотались.
– Спи, – закричали от них, – отдыхай. Завтра мы тебя убьем.
– А коли ночью придете?
– Не придем. Устали мы. Резвые вы. А ты придешь?
– Нет, – отвечал Сгул.
– На том и порешим.
– На том и порешим.
Каум не заметил, как у него отвисла челюсть, пока он слушал разговор олюдей, которые завтра будут убивать друг друга.
– Все, людомары, теперь можно и отдохнуть, – вернулся на свое место Сгул и улегся поудобнее.
– Людомары? – спросил Каум у Омкана. – Вы называете себя людомарами?
– Да.
– Но вы… не людомары…
– Они мы. Теперь Чернолесье под нашей заботой, а значит людомары мы. Не дремсы и не молчи, людомары. Не спутай. Ты тоже теперь людомар.
– Отчего же не дремсы?
– Отдались они в услужение врагам нашим. Оттого мы не они.
– Спи… спите все. Поутру сеча будет. Лучше здесь, чем там, – приказал Сгул и тут же уснул.
Сердце Быстросчета дрогнуло и забилось много сильнее. Он затравленно огляделся и увидел, как воины стали укладываться на покой. Не слышалось тяжелых вздохов или недовольного бормотания; не было заметно волнения. От всего этого Каум почувствовал себя одиноким. Одиноким трусом и ему стало стыдно.
***
Такого странного начала битвы Каум не знал. Едва ли на его ожидания можно полагаться, ибо он был олюдем сугубо мирным, не знал войн, а за битвы почитал стычки с разбойниками, но, возможно, что даже и наемник, такой как Варогон, посчитал бы занимательной картину, которую смог наблюдать конубл ранним утром следующего дня.
Беглецы не прятались и свободно ходили промеж кустов рощицы, справляя свои дела и переговариваясь о чем угодно, но не о главном. Всадники их, безусловно, заметили, но также не спешили ввязываться в драку, сидя в отдалении прямо на земле или очищая коней.
Кауму вся эта подчеркнуто спокойная возня напоминала давнишнюю сценку, которую ставили в фийоларгском театре. Кажется, она называлась «Неверная жена» и повествовала о том, как жена невольно оказалась в одной комнате с вором, убегавшим от стражи, а муж, найдя ее в подобном обществе, посчитал вора за любовника, и так как последний смог улизнуть от него, то муж поколотил жену за обоих. Она обиделась и в отместку завела любовника, которым оказался молодой пасмас, приехавший в город на заработки, но которого обчистил некий вор. Дошло до того, что муж поколачивал жену всякий раз, когда ему вздумается, а жена за это изменяла ему больше и больше. Самой запоминающейся сценкой – ее-то и вспомнил Каум – было обыденное утро, когда муж занимался своими делами, а жена своими: степенно и с расстановкой, а после этого оба отвлекались от дел на драку, где каждый лупил друг друга. После подобного утреннего сеанса супруги возвращались к оставленным делам и заботам. Публика, помнилось, была в восторге и хохотала до колик в животе.
Каум улыбнулся. Только тут он заметил одну деталь, которая до этого не бросалась в глаза: почти половина из их отряда так и не поднялась на ноги. Более того, воины лежали покрытые листвой и поломанными ветвями.
Тем временем, от всадников в сторону беглецов выехал один воин. Это был молодой саарарец.
– Вы ли убили там, на тракте? – спросил он, внимательно разглядывая своих противников.
– Мы, – откликнулись те.
Он поджал губы: – Вы поплатитесь. – И отъехал обратно.
После этого конница стала выстраиваться в шеренгу и двинулась к рощице. Остановившись в полете стрелы от беглецов, саарары вынули луки и выпустили несколько волн стрел. Однако густота кустарника подобно волнорезам свела их ударную мощь на нет.
Раздался крик и около двадцати всадников спешились. Они неспешно пошли к кустам и врубились в них.
– По ногам бей их, – приказал Сгул и два лука, имевшиеся в отряде стали с удивительной меткостью разить врага по ногам благо кусты на локоть поднимались от земли на толстых ножках-стволах.
Когда пять саараров со стрелами в голенях свалились на землю, их командир отозвал наступавших назад. Едва они отошли, как на мятежников спустили свору псов. Вслед за ними побежали саарарские воины.
– Туда идем, – приказал Сгул и указал влево от себя.
Он отвел олюдей так, чтобы спрятанные воины оказались за спиной у атакующих. Там Сгул и принял бой.
Псы налетели на них в половину силы. Кусты делали свою работу. Собаки оказались достойными противниками. Он были поголовно перебиты, но им удалось сильно поранить одного воина из отряда. У него оказалось сильно повреждено горло. Воин лежал на земле, захлебываясь в собственной крови.
– Не подходи к нему. Ни к чему. Боги ясно указали, кому что, – прорычал Сгул, едва Каум двинулся с места в сторону раненного.
Саарарцы продирались сквозь кусты, громко ругаясь. Они усердно работали топорами и мечами. Пот лил с их лиц. Солнце входило в зенит. Зной усиливался, а на горизонте, от Чернолесь, снова наползала армада туч.
