Дмитрий Всатен
Книга 2. Хладный холларг
Воин увидел очертания корабля, палуба которого резко раздавалась в стороны. Три ряда весел вспенивали воду за его бортами. При этом верхний ряд был двойным. Красный парус горел в насыщенном светом небе. Красный парус с изображением зеленого треугольника, обращенного вершиной вниз.
Невиданный корабль выскочил из-за Высокого острова и шел напрямик с сторожевику.
– Огл, я вижу гуркен, – сказал воин.
– Конублы?
– Вроде… нет. Хотя… но нет, мне кажется так. Посмотри сам… красный гуркен. – Воин говорил медленно, потому что заметил, как от гуркена отделилась маленькая точка и подобно птице, распластав крылья, полетела в небеса. Она летела невысоко, но полет ее был тяжел.
Второй воин вздохнул, не спеша перевернулся на бок и сел, и только затем поднялся на ноги.
– Боги, – только и смог произнести он, когда груда связанных между собой камней обрушилась на палубу.
Обоих караульных в мгновение ока разорвало на части и разметало по палубе кровавыми ошметками. Матча корабля заскрипела и стала клониться к воде. На сторожевом корабле начался переполох, которому положил конец мощнейший удар тарана, которым красный корабль проткнул борт сторожевика.
С верхней палубы красного гуркена посыпались воины. Они представляли собой пеструю ватагу, отличительной чертой которой были круглые массивные щиты и топоры на длинном топорище увенчанные сверху пиками, а с противного лезвию бока чеканами. Никто не оказал им никакого сопротивления. Саарары никогда не были мореходами, ибо стихией их были степи и пустыни.
Один из нападающих стянул с лица легкий кожаный шлем и задрал голову кверху, туда, где на носу корабля стоял и смотрел на дерущихся олюдь, укутанный в шкуру животного, коего саарары никогда не видели. Шерсть на его плечах отливала буро-красным. На голове стоявшего был такой же легкий кожаный шлем, однако поверх него был надет золотой обруч с устремленными в небеса клыками.
– Топим? – спросил внизу стоящий.
Шлем на верхней палубе красного гуркена отрицательно покачал головой:
– Ты помнишь, что он нам сказал: копить мы должны, но не тратить. Схорони гуркен. Потайных мест здесь много.
– С ними чего жежь? – главарь атаковавших сторожевик солдат указал на пленных.
Воин на носу отвернулся и скрылся из виду.
– Отправляй их, ребята, на свиданием с Молло, – закричал своим воинам главарь.
– Нет, пощадите! – завопили побежденные.
Их хватали за руки и ноги, валили на палубу и прямо на ней отрубали головы. Через несколько минут все было кончено.
С палубы красного гуркена спустили трап и по нему стали медленно спускаться несколько олюдей в просторных белых одеяниях.
– Ты-то чего здеся, Оррин? – удивился главарь сражавшихся.
– Считать надо, сколько и чего взято тобой. Рыбак приказал то. Ты против, разве?
– Нет, – мотнул головой Хрящеед. – Вина поменее запиши, – попросил он, – жарко нынче. Пусть мои ребятки утолят жажду.
***
Поющая река медленно, но уверенно освобождалась ото льда. Она несла его раскромсанные в труху куски к Великим водам и вышвыривала лед далеко в море, словно хозяйка делала уборку в доме после долгого отсутствия.
Неуверенно запели первые пичужки, прилетевшие во Владию с Великих вод. Их развеселые голоса несли в себе тепло и радость весенних деньков. Все больше зверья являло себя длиннющими вереницами следов на полях, лугах и даже у дорог.
Снег до поры до времени скрывал ужасающую разруху, в которую погрузилась Владия; снег укрывал от стихии и заботливо охранял развалины городов и деревень, тела погибших и кости в больших количествах разбросанные всюду, даже там, где их и не ожидали найти.
Чернолесье отряхивалось от снега, поминутно низвергая в свои темные утробы снежные пласты, удобно примостившиеся на вершинах деревьев. У подножия Великолесья снег быстро таял, ибо там было тепло и влажно – лес хранил себя и своих обитателей от равнинной стужи.
В стане лесных разбойников – людомаров, как они сами себя называли, – было тихо. Кое-где над домами-сотами курился дымок. Тонкими струями он вырывался наружу и, витиевато завихрясь, пробирался промеж ветвей к небесам.
– Трапезный и Дубильный тракты еще не открылись. Ларги хранят врата наглухо закрытыми. Холкуны боятся нос казать дажи и в Приполье. Мы обошли Илларг и Ахоларг кругом. Выглядывали сильно да заметили, что иной раз лишь одинокие конники покидают обитель. Подобно ветру несутся они во все концы.
– Готовятся холкуны.
– Что говоришь, Сгул?
– Не я говорил, Бор сказал.
– Говори и дальше, конубл.
– Только одно вам поведаю. Когда всадники по трактам расходятся, готовятся, это означает, ларги к торговле да к обмену. Вестовые несут с собой послания от Совета к Совету о том, сколько и чего осталось и почем брать должно и можно. – Бор на миг задумался: – Только гадания это мои. Из прошлого знания. А сейчас все другое. Когда брата дождемся али вестей от него, тогда и будет понятно…
– Что мы все сидим да думы передумываем!? – вмешался зычный хорошо поставленный голос Омкана. – Выходить нам надо. Помните, перед снегами нам оттуда пришел гонец. Что он донес нам, помните?
– Помним.
– То-то и оно, что позабыли, – фыркнул Омкан. – Ранее, когда пришел я к вам, а больше всего – вы ко мне, ибо давненько я уже здесь. Каково тогда было? Не смотрели мы на то, что ларги делают. Дело нам до них не было.
– Сейчас другое.
– Ничего не другое, Сгул. Все такое же даже более для нас легкое. Ранее нам оридонян опасаться надобно было, а сейчас, где они? Нету их нигде.
– Саарары…
– Тьфу! А где же они? Никого нет. Делов наделали и ушли прочь. Нам местечко оставили. Но только мы к тому не готовы. Нам бы, как и прежде, все по лесам да по углам сидеть. Силу свою мы привыкли видеть хилую, а когда сами боги нам усиление послали, то сил-то у нас прибавилось, а мыслишки все те же остались – хилые мы! Подо мной нынче пория да под тобой, Сгул, еще две. Надобно нам дальше выходить. Надобно нам так становиться, чтобы стенами своими ларги от нас укрыться не могли. На тракты нам становиться надо. Тогда к нам холкуны придут и просить нас будут, а мы их за наше дозволение попросим. Вот так и надобно нам.
– Правильны слова, – заговорили сразу несколько голосов, – нечего нам более здесь укрываться. Другое на равнинах все теперь.
– Не правильно, – отрезал Сгул. Он перебирал засушенные ягоды и готовился приготовить из них клейкую бурду, которой здесь прожили всю зиму. В свете рочиропсов он вглядывался в исхудавшие лица, окружившие очаг. – Все правильно нам сказал, не хилые мы теперь, а только ничего нам не изменилось еще. Три пории – сила, это ты прав, но сила только во тьме. Когда лежбище сонливое взять али деревеньку какую. Но силами при светлом оке Владыки с ларгами меряться – не сила это. Встать на тракты можно даже и сейчас, но трактов больше, чем пальцев у меня на руках…
– Не на все можно, – вставил Омкан.
– … даже и не на все. Основной взять можно под себя – Трапезный. Коли так поступим, то, что делать нам надобно будет?
– Становить караваны холкунские стоймя и требовать часть от них себе.
– Нет, не долго такое будет, – замотал головой Бор.
– Отчего же? – искренне удивились Омкан и его сторонники.
– Говори ты, Бор. Тебя пусть услышат, – передал право голоса Бору утомившийся Сгул.
– В ларгах еще по осени мало товаров было. Олюдей наплыло в ларги видимо невидимо. Озлоблены ларги от того, что саарары натворили. Говорили ларги, когда такое, то и мы жалости не будем давать никому. Запасы истощены у ларгов, а коли так, то на вас у хол-конублов только один ответ будет – война.
– Пусть так…
– Нет, никогда нельзя, чтобы было «пусть так», – Бор приподнялся от негодования. – Опора они наша будут и есть. Оттого братец сейчас в Илларге с Иром проживает, чтобы нам помочь оттуда.
– Нету помощи от него нам, – заговорили многие. – Зиму тяжелую прожили без нее. Чего же…
– Не в том помощь, чтобы вас накормить, – в голосе Бора зазвенела сталь, – но в том, чтобы ларги к вам благосклонностью склонить. Сильны они. Даже без того, что было за ними, а и то сильны. Они саарарцев разбили? Они. У них есть то, что заставило оридонцев уйти из Владии…
– Неправда то! – закричал один из распалившихся спорщиков. – В Деснице они. Не ушли они!
– А когда и так, плохо разве? Нам путь к Боорбрезду открыт теперь.
– Не открыт, лукавишь! Холкуны его твои заняли. Засели там, где ранее оридоняне просиживали себе седалища.
– Поэтому и надобно ларги к себе оборотить.
– А нам как же жить теперь? – задал основной вопрос Омкан.
– Подумать надо над этим. Поразмыслим, там и решим, – заговорил Сгул. – Нам голос ларгов слышать надобно. Через брата его, – он кивнул на Бора, – голос и услышим. Ждать нам надобно. Ждать!
***
Каум открыл глаза. После сна ему еще казалось, что он сидит в своей теплой комнатке на третьем этаже дома в Фийоларге. Рядом из кучи одеял, как и прежде, торчат голые ножки жены со смешно оттопыренными пятками.
Радость и необъятная нежность постепенно сходили с него. Потолок из полотна для продолжения ночных грез превращался в грязную неровность, покрытую кое-где ошметками краски и черного грибка, разъедавшего сочленения деревянных досок.
Он сел, слегка пнув Ира, лежавшего на полу у его лавки. Тот замычал и с трудом разлепил веки.
– Пора нам, – сказал Быстросчет.
Они быстро собрались и вышли из лачуги в дальнем конце одного из закоулков Илларга. Город только просыпался, а потому они не имели ни одной встречи до того самого места, куда шли.
Небольших размеров базарная площадь грозила, с появлением солнца над крышами домов, превратиться в прогалину, по которой, как и в лесу, потекут переполненные грязные потоки олюдей и брездов – кои во Владии были новички. Поднимется шум. Станут кричать и ругаться.
Когда-то давно этот гам был люб слуху Быстросчета, потому что свидетельствовал о бойкой торговле. Это был звук денег. Но теперь шум утомлял его. После всех треволнений, которые произошли с ним и его братьями, он совсем по-другому смотрел на непременные атрибуты своего прежнего ремесла.
Иру тоже не нравилась сутолока и гам. Ему это никогда не нравилось. Он всегда был больше воином, чем торговцем. В большом караване он воочию убедился в себе, как в воине, и, хотя некоторое время пребывал в расстроенных чувствах, боясь гнева брата, но как только подметил, что Каум не придает его истинному влечению никакого значения, обрадовался и перестал скрывать любовь к ратному делу.
Прежним из них остался лишь Мукомол. Мавуш, хотя и пасмас, был прирожденным торговцем. Его глаза застилала пелена неги, когда к его лавчонке направлялся кто-либо из покупателей. И пусть у покупателя был самый растрепанный вид, Мукомолу это было не важно. Ему нравился процесс продажи. Ему нравилась тяжесть дебов в руке. Ему нравилось ощущения прибытка. Оно разливалось по его телу легкой колющей теплотой, такой, какую обыкновенно ощущает мужчина, овладевший любимой ему женщиной.
Все трое подошли к ничем не примечательной лавке.
– Буди. Пусть говорит. Не за сон ему платим, – толкнул локтем Ира брат. Ир присел на корточки, протянул руку под прилавок рассохшейся лавки, которую они арендовали, пошерудил там и вытянул за шиворот заспанного мальчишку-холкуна.
Малец спал так крепко, что грубый ухват и даже тряска не помогли его сразу разбудить. Его тело лишь инстинктивно свернулось клубком от сотрясений, но глаза не открывались. Лишь после оплеухи мальчик вздрогнул, вскрикнул и, словно воробышек, быстро завертел головой.
В его глазах отразился страх. Тот страх, который прорывается сквозь угрюмый взор любого брошенного ребенка.
– Малютка, чего не проснешься никак? Всю ночь провел на ногах? – спросил его безучастно Каум.
– Продал я излишки… кхам… которые Мукомол уготовил выбросить, – прохрипел мальчишка, спросонья говоря правду. – Оттого так… – спохватился малец и смущенно умолк.
– У-у, – едва не возопил Мавуш. Он схватил холкуна и сдавил его в плечах. – Сколько выручил?
– Что выручил, то мое.
– Нет, братец. Половину мне отдай. Товар ведь мой.
– Ты бросить его хотел в яму…
– Но не бросил. Сколько выручил? – голос Мукомола стал тверже.
– Три деба.
– Неплохо. Два мне давай.
– Не поровну это.
– Три поделить поровну нельзя, – сказал наставительно Мавуш.
– Тогда и не дели в свою пользу, – огрызнулся малец. – Один тебе положен…
– Ежели два дашь, то вот, возьми, – и торговец протянул мальчишке пригоршню орехов и небольшой кусочек мяса. – От себя увожу к тебе. Буду голодным сегодня.
– Годится, – тут же согласился Малютка. Он полез в небольшой мешочек у себя на поясе и вытащил оттуда два камешка с витиеватыми клеммами.
Каум услышал, как в его мешочке ударились друг о друга не меньше трех дебов.
Хитер, улыбнулся Быстросчет и с разочарованием посмотрел в сияющее лицо Мукомола. Давно Каум заметил за Мавушем это нехорошее качество. Едва дело касалось денег, едва слышался их звук, как Мукомол сразу же определял свои условия, и, хотя и стоял на них твердо, но не был гибким – не слышал обстоятельств. Как только олюди прознавали про это, они тут же загибали цену или, наоборот, резко снижали ее для того, чтобы дать Мавушу ее повысить. И чаше всего он повышал ее менее реальной стоимости. Малютка, видимо, тоже прознал про это качество Мукомола.
– Говори быстрее, чего слышал, – одернул мальчишку Ир. Он не любил Малютку. Не знал, но чувствовал лукавость за ним.
Мальчик почесал грязную свалявшуюся копну волос, отер рукавом сопли, запузырившиеся в носу и сплюнул.
– Миикег ушел, – начал он. – Без каравана ушел. Воинов взял.
– По какому тракту.
– По Дубильному. К Чернолесью пошел. Еще…
– Дебы-то не оридонские, – раздался голос Мукомола. Он внимательно рассматривал камешки, переданные ему Малюткой. – Сделали уже.
Быстросчет взял один из дебов и воочию убедился, что соглашение между городами о начале производства своих денег стало действовать.
– Это что же, оридонцы и вправду ушли? – искренне удивился Ир.
Каум пожал плечами, не знаю, но сморщился, не верю.
– Слушаете ли? – недовольно проговорил Малютка. Все трое кивнули. – Тогда слушайте. Прибегал ко мне Пилли. Он с дальнего конца, с Шумного он. Так он мне сказал, что ночью врата открывались и в ларг прошли несколько на конях. Теперь стоят на подворье у Вислоухого, а кто это и чего это, Пилли не знает, но может узнать. – Малютка поднял кулачок и разогнул один палец. – Сын хлебника добегал до меня… встречались мы пробегом… обронил он, что отца его к себе холларг зовет. А такого никогда не было. И еще отец сказал, что всех хлебников скликают к холларгу. Совет, вроде как, будет. А Живот, что с Водяного конца, сказал, что к ним нагнали пасмасов из тех, что пришли с Приполья. Грязные, вонючие… при них инструмент. Стену строить будут. Говорят, окрест реки стена пойдет, а внутри стены пруд будет. – Малютка задумался. – Пукалка рассказывал, что дом веселости новый появился, а где, так это он может узнать, – и второй пальчик в его кулаке устремился в небо.
– Про веселье нам не надо, – загнул его палец обратно в ладошку Каум. – Пусть узнают, кто ночью пришел и тогда, – он снова вытянул второй палец, – веселье у вас будет.
Малютка хихикнул и кивнул.
– Побегу я, – прошептал он деловито и закашлялся густо и нехорошо.
После этого, все трое скоро занялись своими делами: Мукомол пошел на склад за товаром, а братья принялись ставить лавочку. Когда со всеми приготовлениями было покончено, а Мавуш занял свое место за прилавком, холкуны уселись в дальнем углу лавчонки и задумались.
По всему выходило, что Советы городов что-то замыслили. Кауму слабо виделись детали их помыслов, но он знал, они будут делать то, что надо делать. А когда такое знаешь, то очень сложно быть обманутым.
– Кто приехал, как думаешь, по ночи? – спросил Ир. Ему ничего не приходило на ум.
– Коли у Вислоухого встали, то не конублы. Там ремесленный олюд стоит.
– И чего же?
– В Илларге много ремесленного олюда, и коли это иноходцы, то из ремесленников они, так?
– Так.
– Чего им здесь делать, когда своего добра навалом?
– Про то и спрашиваю.
– Коли все так, то это те должны быть, которых у Илларга нет. Поразмыслим давай, чего в Илларге нет.
Они погрузились в раздумья. Выходило всего две сферы, в коих Илларг уступал самому главному городу, Куупларгу. В Илларге не было Оружейного конца и Конного конца. Не было еще и Тележного, но был Плотницкий, а при нем не составляло труда создать Тележный.
– Жаль, забыли спросить, на скольких конях пришли, – прикусил губу Ир.
– Не важно оно. Тут знать надо, откуда. Когда узнаем, то станет ясно. Коли из ларга, где есть Оружейный ряд – то оружейники, а где Конный – то по коням ремесленники или как они себя называть будут. – Каум встрепенулся: – Ладно про то, хватит. Гадать – не перегадаешь. Ты к Совету иди и узнай, чего там говорят.
К вечеру Малютка донес, что прибыли «вроде воины и не воины. Оружье при них есть, но неказисты»; Ир сообщил, что Миикег, старший сын Опикега – одного из богатейших конублов Илларга, главы Совета города, отбыл в Палларг.
– Краем уха слышал я это, а больше ничего, – сказал Ир. – Не пойму того, к чему на пустошь идти ему? От Палларга да Карларга саарарцы не оставили и хибарки на обочине. Теперь те места Белокостьем называют.
– То решение из Куупларга, – ответил ему Быстросчет. – Я слышал от Чадина Жнеца, что кто-то из прилипал Опикега исчез, а после его в Куупларге видели. Потом снова объявился он в Илларге. Не зря это. Не бывает такого зазря.
– Чего же Куупларгу в Белокостье надобно?
– Становище, а более ничего и быть не может. Оборвали Трапезный тракт Белокостьем. Ларгам же у Боорбрездских гор провизия нужна. Недаром оридонцы ушли. Прибрежную Холкунию и Пасмасию оторвали от Чернолесской. Порушили Прибрежье, поля повытоптали. Вспомни, у нас в Фийоларге запасов на зиму одну делали, а больше не могли – Комт претил этому. Вот и получается, что надобно ларгам в Белокостье становище поставить дабы Трапезный путь заработал. Не то голод будет. – Неожиданно Каум улыбнулся: – Все нам здесь. Можно уйти отсюда.
У Ира вытянулось лицо:
– Куда?
– Сперва к Бору пойдем, а после будем на Варогона охотиться, – Быстросчет снова улыбнулся и неожиданно позвал: – Мукомол.
– А? – заглянул к ним Мавуш.
– Уходим мы. Ты останешься здесь для вестей нам.
Мукомол на удивление легко воспринял эту новость и кивнул в ответ.
***
Вечером третьего дня пути небольшая телега, груженная всякой всячиной, подъехала к небольшой просеке, уходившей дальним концом вглубь Чернолесья. С телеги затрубили два небольших рожка. Их дребезжащие пищащие звуки разнеслись над округой двумя короткими и одним долгим отзвуком.
Телега продолжала свой путь, изредка разрывая предсумеречную тишину леса жужжанием рожков. Высокие свидиги угрюмо смотрели на пришельцев. Лес не любил телег, ибо на них вывозились смертельно пораненные топорами лесорубов и павшие деревья, чтобы уже никогда не возвратиться назад.
– Кто вы? – наконец, донеслось до телеги.
– Руг из Давларга, – ответили на призыв.
Из кустов вышли несколько пасмасов, одетых в шкуры и с топорами наперевес. Их длинные ручки скребли собой землю при ходьбе.
Телега была оставлена в стороне от колеи и надежно спрятана. Небольшой отряд из трех мужчин и лошади углубился в лес.
– Братец! – воскликнул Бор, когда ему сообщили о прибывших. Он обнял Каума. – А где же Ир?
– Этот уже со Сгулом повстречался и уведен куда-то, – отвечал Быстросчет, с любовью осматривая брата. Возмужал, оценивал его Каум, стал сильнее и суровее. Вон и борода уже в ладонь шириной. Быстросчет остался довольным.
– Сгул увел его в Большой донад, – сказал Бор. – Пойдем и мы.
В большом доме, раскинувшем свои легкие, сбитые из тонких веток, телеса было необычайно шумно. Много олюдей сидели, прижавшись плечами друг к другу и переговаривались каждый о своем. С появлением Каума разговоры стихли.
– Вот глаза наши и уши наши в ларгах, – представил его Бор. – Брат мной Каум из рода Поров по прозвищу Быстросчет. А где Весельчак?
– Не было его еще, – ответил ему кто-то. – Чего уходить-то надумал? Пусть говорит, – остановил этот же голос Бора, развернувшегося, чтобы идти к выходу. – Чего там в ларгах?
– Буду говорить, – сказал брату Быстросчет, – за тем и пришел.
– Я знаю тебя, – возникла из полутьмы громадная фигура. – Помнишь ли меня? Омкан я.
– Помню тебя, – улыбнулся ему Каум. – Можно ли говорить мне, а все слушали бы.
– Выслушаем, – закричали со всех сторон, – говори.
– Говори хорошее только, – буркнул ему Омкан. – О плохом не говори. Опосля со мной да со Сгулом переговоришь.
Каум кивнул. Он рассказал о том, что виделось ему в городах, а затем начал врать о том, чего в них никогда не было и не будет.
– Хорошо говорил, – подошел к нему Сгул, когда холкун закончил. – Радостно мне от таких новостей. – За ним возвышался Омкан. – У нас для тебя не хуже новости есть.
Вчетвером, прихватив Ира, завязавшего беседу со знакомым, они вышли вон, спустились по веревочной лестнице к подножию леса и прошли вглубь. Через некоторое время Сгул взобрался на мек. Все последовали за ним.
На меке помещался небольшой домик. У входа их встретили два угрюмых воина в неподходящих месту доспехах и две девушки-пасмаски.
– Как он, Лоова? – спросил Сгул.
– Во власти богов, – ответила ему девушка с мокрым от слез лицом.
Пришедшие вошли в донад.
Каум не сразу разглядел обстановку, а когда глаза его привыкли к полутьме, то сразу же остановились на большом теле, которое лежало в дальнем углу домика.
– Боги вернулись во Владию, – проговорил еле слышно с благоговейным придыханием Сгул. – Не подходи! – приказал он Иру и тот отшатнулся.
– Кто это? Я не знаю таких. Не олюдь, и не брезд, – прищурился Каум.
– Это он! Он вернулся. Это людомар!
***
– Из Холмогорья дошло нам это пророчество. Тогда, когда еще беллеры правили Владией, появилось оно. Будто бы Владию охватят великие беды и мор. Долго будет такое и окончится лишь тогда, когда Чернолесье породит сына, который явится через преграду и следы его пройдут из одной части Синих равнин в другую. Никто не сможет его остановить.
– Почему же ты думаешь, что это он.
– Холмогорье донесло, что людомар по прозвищу Маэрх появился из-за становища оридонцев у Боорбогских гор. Они гнались за ним, но он прошел всю нашу землю из одного конца в другой и никто не смог его остановить.
Каум задумался. Все это время он неотрывно смотрел на черный силуэт лежащего тела.
– Где нашли его?
– В предгорьях Доувенских гор. Гнали омкан-хуута и наткнулись на него. Он уже был лежащим. Таким, как сейчас был. Но боги охранили его. Когда он откроет глаза, тогда придет нам спасение от саарарян и оридонян, и от Комта.
Если бы так просто, едва не сказал Каум, но прикусил язык. Ни пророчество, ни тело не произвели на него должного впечатления. Зато Ир был поражен и еще долго говорил со Сгулом.
Они расселись вокруг тела.
– Он должен слышать все, что мы задумываем. Быть осведомленным, чтобы потом знать все, – сказал Омкан, объясняя, для чего они остались здесь.
– Я пришел, чтобы сказать вам: время пришло, – начал Каум, невольно косясь на молчаливое тело людомара. – То, о чем говорил я перед воинами – не вся правда. Не все хорошо в ларгах. Я, брат мой Ир и Мавуш по прозвищу Мукомол побывали в трех и услышали почти обо всех ларгах Холкунии и Пасмасии: и Чернолесской, и Прибрежной. Те, которые не разорены, не разграблены и не порушены – они исчезают, ибо жители покидают их. Голод пришел в те земли. Все эти несчастные устремляются к Чернолесской Холкунии. Они просят и молят своих однородцев о помощи, но не приходит помощь к ним, потому что оставили оридонцы после себя владетеля еще более жестокого, чем были сами.
Лесовики переглянулись.
– Брат, – остановил Каума Ир, – не с того начал ты. Расскажи про Комта им.
Каум нахмурился. То, что он узнал в эту зиму, многое изменило в нем, и на все он стал смотреть по-другому нежели раньше.
Боги свели его со странным холкуном, более походившим на бродягу, хотя и жил он в доме и имел много родни. Окружающие почитали его за сумасшедшего. Звали холкуна Сои. Происходил он из древнего холларгского рода Маларов, а потому за речи его еретические не следовало ему наказание.
Каум привлек Сои тем, что показал ему свои записи. Путевые заметки поразили Сои, который, как оказалось, ни разу не покидал Илларг.
Всю свою жизнь этот странный олюдь провел в темном подвале холларгских палат. Там, где грудами лежали таблички и фолианты, написанные много зим тому назад. Странное знание вынес он из этого подвала. О нем и поведал Каум своим слушателям.
– Комт не спаситель Владии, – заговорил Быстросчет. – Комт предал боора Глыбыра в Деснице Владыки. Потому Длинномеч и проиграл битву. Нас приучили, что Комт правит Владией. Как и всегда было, брезды правят Владией. Так приучили нас. Но нет, неправда это. Владией правят оридонцы. – Возглас удивления вырвался у слушателей. – Я знаю имя владыки Владии. Его зовут Цур.
– Не может такого быть! – воскликнул Омкан. – Оридонцы – войско лишь при бооре.
– Это он при них слуга, – сказал Ир. – Трудно переиначить свою память, – продолжал он, – но правда то.
– Зачем же оболгали Глыбыра? – спросил Сгул.
– Глыбыр и поныне дерется у Меч-горы, что у Эсдоларга. Он настоящий владыка Владии, а не Комт. Ежели владяне прознают про предательство Комта, то восстанут, как восстали бы, прознав, что оридоняне правят ими. Потому и поставлен Комт – брезд из народа брездов, коему мы согласны подчиняться. Потому и оболган Глыбыр.
– Чего же это? За всем эти оридонцы стоят? Главные они, получается? Всем нашим бедам начало они? – наконец, дошло до Омкана.
Каум кивнул и продолжил:
– До прошлой зимы такое было, а после нее изменилось все. Я не знаю, почему… – Он вдруг умолк и внимательно посмотрел на людомара. – Возможно, и впрямь, пророчество это. Знают о нем оридонцы. Но только в прошлую зиму Цур увел свои войска от Боорбогских гор, а крепости там отдал ларгам.
– Я как узнал об этом, – вставил Ир, заметив, что брат собирается с мыслями, – подумал, как же такое могло быть? Как же это Комт позволил такому быть, чтобы ларги стояли у двери его крепости? Но ежели понять, что Комт такой же прислужник оридонянам, как и Советы ларгов, тогда и понятно все…
– Сои сказал мне, – заговорил Каум, – что Цур и Совет Куупларга порешили Владию оставить не Комту – ибо стар он, а хол-конублам Холкунии Чернолесской. Все они ныне в Совете Куупларга сидят. Им оставили Владию. – Он умолк, но по лицам слушателей понял, что они не уловили смысла: – Конублы – вот имя нового владыки Холкунии и Пасмасии. Нет помощи страждущим и причина этого в том, что не приносят босяки дохода. Нет у них дебов, чтобы оплатить хлеб и воду, нет даже и какого-либо скарба, чтобы отдать за ночлег. Чернолесские ларги закрывают перед ними свои врата и не пускают их. Я видел и слышал о тысячах костей, которые белеют у стен ларгов. То мертвецы от голода лежат. Не раз доносили мне об этом.
Комт плох, но он не конубл. Он жизнь не отмеряет дебами. Он воин, а потому запрещал ларгам отказывать страждущим в ночлеге. Похлебкой поили таких ларги. То была воля Комта, но теперь он им не указ. Урезали его власть оридоняне. А теперь он в Прибрежье пошел, вроде как, бить саарарцев.
Саарарцы же возводят укрепления в низовьях Поющей и Желтой реки. Они знают о возмездии, которое ожидает их за то, что землю холкунскую испоганили. Но не знают они того, что холкуны нынче не те, каких они привыкли видеть.
Разошлись от споров пояса на животах хол-конублов. Не могут уговориться они о том, как поступать теперь, когда нет никого над ними. Грызутся промеж собой, ибо на кону для них не только власть, а и доходы их стоят. Когда последним торговцы готовы жертвовать, то дебы ни за что не потеряют. За стенами ларгов резня происходит не реже раза в большую луну. Холкуны и пасмасы – те, что попроще, живут все в страхе и в уповании на богов.
Пока Каум говорил, брови Сгула и Омкана все ниже сходились над переносицами. Они переглядывались промеж собой и кривили губы.
– Приполье, что у ларгов, как то и прежде бывало, завалено древесиной, а болота никто и не думал убирать. Пока осада продолжалась, то было разумно, но когда ее уж долго нет, и в Приполье все то же самое осталось – болото – страх напал на меня, ибо и без особой мудрости понятно стало, что меж будущими снегами Кугун снизойдет на Синие Равнины дабы снимать свой урожай, – Быстросчет замолчал, переводя дух. Перед его глазами стояли образы, увиденные в городах: умершие от голода у стен, коих вывозили из города и сваливали большими кучами у мест, где скоро должны были появиться ямы; бездушные глаза исхудавших от голода беженцев, часть которых рыла подле гор из трупов глубокие братские могилы. На этом фоне резко контрастировала жизнь конублов, веселившихся в своих дворцах, часто занимавших целые улицы. Они безмерно разбогатели на перепродаже хлеба и воды. Они травили друг друга в погоне за еще большей прибылью и не могли договориться по важным для Синих Равнин вопросам, когда их предложения не сходились друг с другом на несколько дебов.
– Я видел, как матери убивают детей, – заговорил вдруг Ир. – Я видел, как они отдают их в услужение, но оно не лучше рабства. Мой отец рассказывал мне, что когда-то немыслимо было увидеть ребенка одного, без родителей. То были времена, которые нынче прозвали ужасающим игом боора Глыбыра. Я бывал и там, где детей любят, как любят взрослых. От этого разврата меня тошнило. Мои кулаки сжимались. Мне хотелось убить…
– Хватит об этом, – прервал его Каум. – Не о том речь поведу. – Он снова посмотрел на молчаливо лежащее тело и отчего-то проникся благодарностью к нему. Надежда лежала перед ним, понял он. Пусть такая, но надежда. – Пришел я к вам за тем, что прознал, ларгам удалось сговориться. – В полутьме произошло шевеление Сгула и Омкана. Их лица стали напряженнее. – Куупларг снова стал главным ларгом. Не знаю я про то, отчего он им стал, но это так. – Неожиданно Быстросчет замолк. – Не с того начал я, – сказал он. – Вот с чего надобно. Холкуния с Пасмасией была поделена оридонцами надвое. Поглядите…
– Погоди, – остановил его Сгул. – Гирида! – позвал он и, когда девушка заглянула к ним, попросил: – Принеси рочиропсов для вида нам. – Когда Гирида принесла и уложила перед ними целую кучу черных кристаллов в глиняной чаше, которые, впрочем, давали мало тепла и света, Сгул разрешил Кауму продолжить.
– У-у, – замычал Омкан, когда увидел, что Каум вытаскивает из-за пазухи воловью шкуру и разворачивает ее. – Карта!
– Да. Но она плоха, ибо оридонцы пожгли все карты, какие были в ларгах и взяли с собой всех, кто знал пути и земли, но я нашел холкуна, который может делать карты. Хотя бы он и слеп, но сын его помощником нам будет. Он ожидает в Илларге. Поедет с нами.
