Анатолий Никифорович Санжаровский
Репрессированный ещё до зачатия
Клад
Мне снилось, что я по лотерейному билету выиграла сто рублей.
– Раз выиграла, будь добра, положи в общий котёл. А мне снилось, ты зажала меня в углу тёмном и била.
– Не горюй. Сон воскресный сбывается до обеда. А обед уже проехали. Жаль!
– Что это за день открытых мыслей? Какая ты смелая!
– Пускай мысли будут открытыми, чем таиться там где-то внутри. Сейчас тебя подкормлю и ты будешь снова с шашкой на коне.
Она разогрела пельмени. Несёт в постель.
Ем без отрыва от подушки:
– Ты сделаешь меня Обломовым.
– А кто такой этот Обломов?
– Герой… Символ лени.
– Только попробуй!
Идёт снег.
По телеку фильм про одного чудика. Встретил единственную. Не может уйти от жены.
– Сам виноват! – выпеваю я ему. – Надо было верить и ждать ту единственную, а не хватать на скаку ту, которую случаем поднесло. Дождался же я в тридцать семь. Верил ведь!
– Ты у меня молоточек мужчинчик! – плеснула бальзамчика на душу Галинка.
Изучаем книжку «Медицинские аспекты брака».
«На всю страну только 100 мужчин в возрасте 45 – 49 лет выбрали себе в подруги жизни девушек моложе 20 лет».
Хоть я старше Галинки всего-то на семнадцать годков, я хвастливо приписал на полях:
«Я 101-ый!»
Галинка кинулась утверждать, что те сто были на двадцать лет моложе своих невест, а я сказал – невесты были до двадцати лет. Заспорили. Я выиграл корзинку «Маски».
– Не бойся. Не возьму. Сам покупал и забирать? Дарю тебе в фонд отмаливания своих будущих грехов.
– У тебя будут грехи?
– Ну как же без? Мужчины способны на всё!
Мы встали в полпятого. Конечно, не утра.
Вчера вечером я уснул позже Галины и видел, как она спала, приоткрыв рот. Интересно так, не дышит – экономит воздух. А можно без экономии. Дверь на балкон ведь открыта!
Смотрим фильм. Одному герою рот платком завязывали, когда открывал во сне. Чтоб мухи не налетели.
– У нас нету мух, – докладывает Галина.
– Зато есть собаки.
– Сколько собак?
– Одна. – И я преданно авкнул. – А ты лиса хитрая.
– Да. Я иду и следы хвостиком заметаю.
Три недели назад Галинка испекла торт и кекс. Лежат.
Заговорила она стихами:
– И торт, и кекс
Никто не ест…
– Где восклицательный знак?
– Зачем? Тут трагедия. Никто ж не ест. Хватит многоточия.
– Иди, иди сюда. Прими мои глубокие соболезнования по поводу постигшего тебя неизбывного горя: ты не права.
– Жена всегда не права. На то она и жена.
– Не спеши с амбицией…
Мы затеваем пельмени.
Я достаю из-под стола чеснок. Крупный. В головке лишь четыре зубка:
– Эх! Вчера ты меня сбила. Говорил взять кило. Нет, согласилась лишь на полкило.
– Ну сколько можно пилить?
– Пока пила не затупится. Шучу… Я же без зла.
Она увидела на полке свою открытку. Поздравила подружку в стихах.
– Сочиняла от нечего делать. Поздравительная хорошо получилась.
– А у меня всё получается плохо.
– Нет. У вас получается хорошо. Да мало.
– А-а, как мёд, так и ложкой! Женщина без мужа сирота.
– Это неженатые мужики сироты.
– Без мужа сходят с ума эти толстые разъехавшиеся тумбочки.
– Самое то. Клад для мужчины!
– Ты не сбивай с толку. Сами знаем, что для нас клад.
– Капа говорит, чтобы взять мужчину в плен, надо ему сдаться с небольшим эффектным боем.
– Ну что, генерал принят на службу?
– Принят! Принял бы он её… Беспросветная простушка. Тяжело такой в Москве. Как бы он её не ликвиднул.
Толкушкой, которой катал тесто для пельменей, я тукнул себя по лбу:
– Хороший, крепкий лоб. Годится орехи, яйца бить.
– Ой! – Галинка вытирает мой лоб полотенцем. – Весь в муке! Толкушка была-то в муке!
– Пацанчик ты мой… Мог ли я такую найти в Москве? Есенин сказал, в Москве три тысячи юбок, а любить некого. А я ли не разборчивее?
Пьём чай.
Галина берёт конфетку из проигранной вазы:
– Один грех вам отмолен.
31 октября 1976. Воскресенье.
Воспитание
Мы крепко спали, как вдруг послышались гармошка и подвизгивания приплясывающих загазованных баб.
Я встал посмотреть.
Оказалось, уже с копейками семь, хоть и было темно. Будильник нагло спал в шкафу. Только что без храпа.
Никак не проснётся и юная жёнушка. С бани спится.
– Волосы промылись, – не открывая глаз, говорит она.
– Ты их красила?
– Нет.
– Может, мысленно.
Она ест кашу гурьевскую стоя.
– Села бы.
– За пропуск сегодня ещё насижусь… А мужчины с годами старше становятся?
– Сильнее! В молодости я носил по три пуда, а сейчас я в состоянии поднять вас и кой куда отнести, до дивана, например.
В субботу она замочила две простыни. Хотела постирать вчера. Некогда. Встали в четыре дня. Уже темнело. И тут опять надо ложиться. Ламбада зовёт!
Сегодня Галинка сказала:
– Ты их не трогай. Придём, вместе постираем.
Не стерпел я. Постирал один. Сохнут.
Весь день ничего не ел, если не считать, что испил ушицы со вчерашних пельменей. Встал из-за письменного стола и меня так качнуло, что я чуть не рухнул. Я тут же дунул в гастроном за продуктами, спотыкаясь и едва не падая на мокрой гололёдке.
Лупит дождь. Сырь кругом препасквильная.
По пути в магазин я сочинил лозунг жене, тем паче она мечтала. Пускай каждый из нас повесит на кухне своё любимое изречение. Я повешу такое:
МУЖА, РАВНО И ОСЛА, ВЕЗУЩЕГО ТЕБЯ В РАЙ РАДОСТИ И ЛЮБВИ, ПОГОНЯЙ КОРМЁЖКОЙ.
(Из назиданий молодым новогонореевским[169] римлянкам.)
Мыслитель Древней Грэции А.Н.Санжаровский, жил в первом веке до вашей эр-р-р-р-р-р-р-р-ры.
В магазине я взял последние двадцать семь яиц по девяносто копеек за десяток. Счастливый лечу к телефону. А темно. Помёл напрямик по воде. Зачерпнул в ботинки.
Хотел позвонить Гале – придётся бежать переобуваться.
На вылете из магазина авоськой с яйцами столкнулся с одной кувалдой. Думал, все побил. Одно раскололось. Но не вытекло. Пустил на пироги.
Назидание я написал молодой жёнушке, да выполнять всё равно придётся самому, потому я сразу и кинься готовить тесто.
Сушу ботинки и носки.
Надо бы позвонить своей даме.
Однако на угол к автомату босиком не побежишь. Как она там? Обошлось ли?
Наконец она пришла.
– На эшафот таскали?
– Если б потащили, не увидел бы. Пришло начальство. Головань с грозным видом: «Где пропуск?» – «Нету нигде… Потеряла. По вашему ж звонку впустили на работу… Надо подать заявку». – «Схлопочешь выговор». – «Ну и ладно». Перелётов: «Кликнем собрание и тебя хорошенько пропесочим». Через час сам Перелётов принёс кусок бумаженции с набросанным черновичком протокола: «Напишите таким образом, как на черновике». Я села, переписала. Слушали… Решили… Постановили… Даже написали: присутствовало тридцать восемь человек. Всего же в бухгалтерии шестьдесят. Объяснительную написала ещё одному дядьке, замдиру по режиму. Завтра всё отнесу в бюро пропусков.
Галина чистит картошку:
– В мойке паук – весточка будет.
– Посмотрим. Люба Цыкина ликовала?
– А! Её забрали в другое отделение бухгалтерии. Приходят девчонки оттуда. Спрашивают, как она работала. «Она у нас ничего не делала». – «А у нас пашет как пчёлка. Хоботка не подымает». У них работы… Там она учиться не будет. А то у нас… Люди остаются на вечер – она сидит в рабочее время и делает чертежи. Готовится к сессии. Заочница ж при институте нашем! У неё три цеха было. Самые большие два – сорок первый и сорок второй – взяла я. Помимо них я вела ещё шестой. У меня с первого раза пошло чудесно. И лицевой счёт, и сводная – всё сразу пошло. На нашем языке означает, все итоги сходятся, что записаны в нашей тетради. Ей неделю надо – я за полдня всё сделала.
– Молоточек, Галина Васильевна!
Галинка навестила ванную. Увидела развешанные выстиранные простыни, поцеловала меня в ухо:
– Спасибо за простынки.
В лёгкой одёжке месит тесто для пирогов.
– Слишком много теста.
– Это хорошо. Ешь и радуешься!
Я порезал все яблоки на начинку, оставил одно самое лучшее. Она хнычет под маленькую девочку. Берёт яблоко из пластмассовой тарелки:
– Зачем оставил тыблочко-сиротинку? Убивал бы всех.
– Для Вас оставил, Радушка.
– Какая вкусная картошка! Что значит, готовил товарищ мужчинчик. Я б так не смогла… Какой вы испорченный. Никак не реагируете на полуодетую женщину.
И ответить нечего.
– «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Товарищ Пушкин. Я ни при чём. Хорошо, что за потерю пропуска сегодня не воспитывал. Там воспитывали, ещё дома… Так и перевоспитать можно. В смысле переборщить… Ты чего кусок на один глоток оставила хлеба?
– Ну не хочу. Не могу.
– Вот я не хочу тоже. Но съем его мужественно.
– Запей молоком.
– Я мысленно запил… Достаю пироги. Как в лучших домах Жмеринки!
– Да-а… – смеётся Галинка. – В Жмеринке поесть любят.
– Ну!.. Люба уходила. Радовалась?
– Да как сказать… Торчи здесь, решала б свои задачки, как сидела год, когда в институт готовилась. Там девочки не то, что у нас салажата. Тут она была самая старая, под сорок. Там Зотова начальница. Там посторонкой не займёшься. Сколько проходили мимо их открытой двери, сидит пишет. Под праздники мы скидывались по рубляшке. А она – мимо. Заявляла нам: «В ваших мероприятиях я не участвую!» А там отдала рубль на праздник.
– Тебе тоже рубль давать?
– Можешь и два. Куда ж я от коллектива? Как это ни странно, я всегда помню, что у меня дома есть муж… Я озорная была в детстве. Весело так было. В деревне недалеко от деда с бабкой жил мальчишка, на год старше меня. Мы с этим Саней озорничали… Не могу! С ним у его же деда горох зелёный воровали! Хата крайняя. За забором по траве прокрадёмся и нырь в огород. А нет войти через калитку да нарвать?
– Вот почему ты любишь горох!
– Мы играли под деревом на перевернутой лодке. За домом запчасти разные, сеялки-веялки… А один раз мы пошли с ним после сильного дождя с огромными чашками за грибами в траве. Не отходя от дома, представляешь, набрали!
Режет пирог:
– Яблоки сладкие-сладкие! – Нюхает. – Напоминает запах клубники, собранной в Гае у мамани в саду. Интересно, как запахи у нас долго живут в памяти… Как ты ешь сырое тесто?
– Отвечаю: зубками.
Выела она из отрезанного куска пирога яблоки, а остальное не ест:
– Яблоки растут в пирогах!
На кухне устоялый дух пирогов.
– То полгода был медовый месяц. А теперь, может, кликнем для разнообразности будни в гости?
– Я тебе, краснозобик, кликну! – погрозила Галинка кокетливым пальчиком.
– Ну давай ближайшие тридцать лет объявим медовым месяцем!
– Это лучше.
1 ноября 1976. Понедельник.
Любящая и любимая
Я спал плохо.
Проснулся часа в три и лежал думал.
Уже перед тем как встать задремал.
И приснилось…
С Галинкой едем куда-то. Вышли в Воронеже. Растерялись. Бегу на вокзал. К поезду. Нет нашего поезда. Идёт товарняк, пустые вагоны из-под глины. Носильщик: «Это на Ростов. Там мои специалисты». Поезд шёл медленно. Я не сел, остался…
– Мне тоже наснилось не знай и что.
– Ну, отстань ты одна в Воронеже, поехала б к моим? Ты помнишь адрес?
– Нижнедевицк, улица Воронежская, номер дома… Знаешь, не помню.
– Ути-ути, двадцать два! – даю подсказку. – Столько тебе будет, когда отстанешь.
– Откуда ты взял?
– Повезу я тебя к своим только будущим летом. Посчитай свои годы. Двадцать два!
– Точно… О! Упала вилка – придёт тётка.
– Уже вторая вилка упала, только ни одна тётка за утро не пожаловала. Скажи ещё приметы, чтоб я знал, к чему готовиться.
– Упала вилка – придёт тётка, упала ложка – тоже тётка, нож – дядька, маленькая ложка – ребятёночек… А у нас молоко есть?
– Нет. Вчера всё выпили.
– Вот молокоглоты!
Галинка бьёт яйца и оплёскивает ими вчерашнюю жареную картошку. Ударит по яйцу, толком ещё не разобьёт, понюхает.
– Ну что, – смеюсь, – слышно?
– Всё слышно.
Она ест.
Я веду эти записи на кухне. Сидим на одном стуле спинами друг к дружке.
Я поворачиваюсь. Глажу её локоть. Она:
– Что это?
– Это между перерывами…
Целую в обнажённое плечо.
– Это тоже между перерывами?
– Да. Ты ж там на работе не балуйся. У тебя дома штатный муж.
– Не буду.
Она опаздывает. Торопливо надевает шапочку, я ползаю у её ног и кремом чищу на ней пыльные чёрные сапоги.
– Ты тут ешь, – наказывает она. – Сделай, как я. В картошку набей яиц и поджарь. Ешь, котик…
– Мяу!
Есть в ней душа и есть чувство ко мне, и всё есть, что надо для любящей и любимой жены.
Раз в неделю я должен бывать в «Туристе», где состою на договоре вольным художником. Сегодня вторник – мой явочный день.
Если же нет в том особой нужды, можно и не ехать в редакцию, а лишь позвонить. Что я и сделал.
Трубку взяла моя непосредственная начальница Кириллиха.
Эк, как она сиганула:
– Сидишь! Ничего не делаешь!
– Почему? Я, Юль, сделал для командировки всё!
– Нет. Не всё. Тебе редактор дал задание разузнать положение с подготовкой туркадров во всей стране. А ты упёрся в один Ростов!
– Это задание давалось по принципу: знаешь дело в Ростове? Не надо! Давай про Омск. Есть Омск? Не надо, давай Калининград… Выходит, едешь писать про одну область, по телефону вызнавай, как обстоят дела во всех остальных местах? Не абсурд ли?
– Не абсурд. Звони и узнавай!
– Не вижу нужды. В одну статью всё не впихнёшь.
– Ты так держишься, будто уже прорезался на литературном Олимпе и сияешь на весь мир! Только мы в нашем журнале этого твоего сияния как-то не заметили. Молчишь? Тогда иди в сапожники.
– Лишь после тебя! Я вежливый. Уступаю дорогу даме. Тебя там больше ждут и проку от тебя больше там будет. А я, может, ещё покручусь в журналистике, – со смехом кинул я и повесил трубку.
Ехать в контору, хоть и в явочный день, не пришлось.
Я позвонил Галинке, сказал, что приеду к работе и буду сопровождать её с платком её матушки для тёти Люси.
– Может, одну отпустишь?
– Не-е… Я приеду к половине шестого.
Заработался! И немного опоздал.
Вижу, стоит Галинка. То ли приветствует, то ли кулаком грозит. И поделом. Ну шляпа! Не опаздывай!
От метро «Юго-Западная» пилим на автобусе.
– Вот тут живут лумумбы, – показывает Галинка в окно на кучку пятиэтажек. Это были общежития студентов университета Дружбы народов. – По словам тёти Люси, меня тут чуть не украли… С мамой я приехала погостить к этой тёте. Я была тогда ещё совсем девочка. У меня белые распущенные по плечам волосы, накрашенные бровки. Само собой, коротенькое платьишко. Вся из себя такая прям куколка… Мы вошли в магазин. Там толклась целая банда, и один был немытее другого. Уставились на меня голодными глазюками. Стали перешёптываться. Видит это тётя Люся, подскочила ко мне со словами «Ведь так и украдут!», схватила меня на руки перед самыми их носами, давая тем самым понять: воруйте нас в комплексе, обеих! Или – позволительный вариант – её, тётю Люсю, одну! Да одной тёти Люси им только и не хватало! Они мигом сориентировались, поскучнели и «похищение» рассохлось. Чёрные страсти быстренько улеглись на дно нуля.
Нашли дом.
Я был покинут на лестнице третьего этажа.
Дальше Галинка побежала одна.
Я читал «Дядюшкин сон» минут сорок.
– Ты где? – слышу её голос исподнизу.
Лечу вниз. А она, оказывается, наверху!
– Ты не слышал, как я прощалась с тётей? На словах она хотела проводить по лестнице до выхода из подъезда. Я упросила разрешить войти в лифт, спустилась до пятого, а там пешком к тебе.
– А мне показалось, ты внизу. Я и пошёл…
– Не зря ездила. Заработала пять рублей и дыни поела. Вчера были из Ташкента у них. Дядя Лёва большой пузырь. Шишкарь! Рулюет всей торговлей в Москве!
«Заработала пять рублей…»
Эти слова обожгли меня. Моей жене дали милостыньку!
Галя говорила что-то ещё, я не всё понимал, и мне было стыдно, что моей жене кинули подачку. В метро я смотрел на неё и чуть не расплакался, еле удержался от слёз…
Ничего… Когда-нибудь и мы заявим, кто есть кто…
Дома Галя похвалилась:
– Знаешь, я нашла покупателя.
– На меня?
– Нет. Не надейся. Сбыту ты не предназначаешься… Капке генерал сказал – найди.
– Что?
– Одну штучку. Я не скажу тебе про неё. Она тебе всё равно не понадобится. Капулька обежала пол-Москвы. Нету! Дефцит! А у нас валяется без дела. Пропадает…
2 ноября 1976. Вторник.
Дыши глубже!
– Дыши глубже! – велит она мне бодро. – Ты полежи. Я побегу получу посылку.
Она быстро вернулась не только с посылкой, но и с анекдотом.
В автобусе жена рассказывала мужу-милиционеру: «У лесника жена ничего не ела, не было аппетита. То не хочу, это не хочу. «Ну, сиди жди аппетита. Я пойду в лес». Пришёл солдат. Жена: «Тебя Аппетит зовут?» – «Аппетит». Подмёл солдат всё до крошки. Побаловались. Ушёл. Вечером жена мужу: «Приходил Аппетит, завтра, как ты уйдёшь в лес, он снова придёт»».
Открыли мы Гришину посылку.
Видим две пачки венгерских макарон.
– Одна открытая, – говорит Галя. – Наверно, Гриша попробовал. Не понравились. Он и отправь нам. Напечатано на пачке по-русски-венгерски-тарабарски:
Предложение на приготовление:
Тесто положить в кипящую воду со солью (вода должна быть десять раз больше чем тесто).
Безграмотно, но по-русски.
Ещё были в посылке килограмм риса и два кило гречки.
Гречка какая-то зелёная. Не росла ли она в реакторе какой-нибудь атомной электростанции?
Ещё скромно присутствовали два кусочка сливочного масла.
Вот нам и гостинчик к Седьмому.
– Пошли по магазинам! – теребит меня Галинка. – А то мои премиальные покоя не дают.
– Галь, помой яблоко себе.
– Я то и делаю. Не читай мои мысли. У меня нет кармана, положу к тебе. Запомни, на сегодня это мой карман с моими премиальными.
Купили мне трикотажный костюм за пять пятьдесят.
– Полмечты моей сбылось! – просияла Галинка.
Погода отвратительная. Крупа, дождь, снег… Бр-р-р!
Дома Галина за вязкой рассказывала, как она попала в солисточки ансамбля техникума. Надо группе выступить на смотре. И чтоб старосте группы не поставили минус, она спела песню «Не зови меня, красивую».
А старостой-то была сама Галинка.
Спела – самой понравилось. И другим она понравилась. Так и взяли в ансамбль.
– Гля, как интересно! Моя жена вяжет…
– Между прочим, я слышала, оренбургские платки начинали вязать мужчины. До семнадцатого века это было привилегией исключительно мужчин.
– На что ты намекаешь?
– Ни на что. Я просто вяжу к твоему свитеру рукава. А то старые обтрепались вдрызг.
Галина дёрнула ящик в столе. Просыпала соль.
Однако мы почему-то не поругались.
Зачем же тогда было рассыпать соль?
– И заразила меня вязкой одна девушка ещё в техникуме, – проговорила Галина.
– Ты чего кидаешь спицы?
– Сами падают, когда кончаю ряд. Они тяжёлые.
6 ноября 1976. Суббота.
Седьмое
Перед самым утром я застонал во сне, порываясь плакать. Мне снилось что-то нехорошее.
Я целую Галину в талию и торжественно говорю:
– Талия жены – святое дело зубов мужа! Он должен её выкушивать по мере надобности, чтобы она, талия, всегда была такой фигуристой, как у тебя. Вот у меня и лозунг поспел: «К тонким талиям жён через зубы мужей!»
Мы окончательно проснулись под холодным душем, и каждый занялся своей производственной гимнастикой. Я ползаю с тряпкой по полу. Мою. Галина надувает шар.
– Не дуй больше! – кричу я. – Лопнет.
Через секунду шар лопнул.
– Да не трещи ты под руку! – взрывается она. – Ну как скажет, так и будет!
– Я пророк и по совместительству муж. А как муж скажет, так и должно быть.
Она надула ещё два шара.
Повесили на нитках на люстру. Хорошо!
За окном плюс два. Слабый гололёд. Немного накидало снежку. Муторно.
Галина навадилась жарить свой ливерпуль (ливерную колбасу). Вчера брала по рублю восемьдесят и важно так пела:
– А будет ли гордая кошечка есть?
– Кошки очень её любят, – важно сказала стоявшая за нею дама и сама взяла триста грамм.
– Очень любят! – подпустил я значительно. – Там есть и по шестьдесят четыре коп. Возьми.
– Нет. На ту наша избалованная кошечка и смотреть не станет.
– Тебе видней.
Ни о каких кошках не было и речи. Люди брали себе. Никакой другой колбасы, кроме этой ливерпульской, и на дух не было. Но как они ломали из себя сильных и богатых мира сего. Ха-ха!
Я надеваю старую рубашку.
Галинка не даёт.
Велит надевать спортивный костюмишко. Вчера вот купила.
Я прошу:
– Самая лучшая девчоночка квартиры тринадцать! Позвольте надеть старое, – и целую ей руку.
– Не позволю. Ничем не подкупите.
Галинка хотела найти в «Книге о вкусной и здоровой пище» что-нибудь о ливерной колбасе. А нашла о вине:
– «Натуральное виноградное вино имеет лечебное профилактическое значение и назначается больным при некоторых заболеваниях и состояниях… Наилучшими натуральными винами являются кагор, мускаты Крыма и Армении, а также шампанское». Понял?
– Не намекай. Пойду возьму. А то у нас нет даже пива. Зато, правда, есть стограммовый пузырёчек коньяка пятилетней давности.
– Кагор – святое вино. Им попы причащали свою паству в лице Галины Васильевны?
– Да не надо. Хорошего не найдёшь. А всякую ерунду зачем? Я пью сухое.
Она хотела из чайника вылить в мойку старую заварку и отбила вершинку носа.
– С праздником! – крикнул я.
– Это ты виноват! Позвал зачем-то.
– Слушай, чего это ты меня винишь?
– А что делать? Винить, увы, больше некого.
– А себя?
– Ну, скажи, зачем меня ещё винить, раз я и так виновата?
Она вносит масло с балкона.
В открытую дверь послышалось грозное пенье из уличного репродуктора:
«В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас ещё судьбы безвестные ждут».
– Безвестные… Вот именно, – вздохнул я.
– Меня мама приучала есть сливочное масло. Говорила, а то печень не будет здоровая. У меня всё здоровое!
Я вижу в окно, по тротуару ведут собаку на верёвочке.
– А у вас, Галина Васильевна, собака в доме живёт без намордника.
И я преданно вавкнул.
– Ойко! Как у тебя хорошо получается! Ты лучше настоящей собаки!
– Собака в квадрате!
– Вавкни ещё.
– Нечего баловать.
– Где практику проходил?
– У Аккуратовой в ТАССе… В окно вижу: первые пиянисты пошли в гости… На сближение со своими бутылочками.
Галинка затеяла борщ. Внесла с балкона мясо.
– Можешь представить, – хвалюсь я, – я с этим мясом ходил вчера в кино!
– Злодей ты.
– А не поругайся, сидели б на праздник без мяса.
– Нет худа без добра и добра без худа.
– В очереди отмяк и мяса взял под момент. Показал потом ему кино и вернулся…
Я бреюсь. Галина вяжет.
Закипел борщ, побежал на огонь. Я рывком на кухню.
Туда же следом в одном носке и жена.
– Ты-то чего? – удивился я.
– Надо же спасать борщ… Надень мне и второй носок. На что мне тогда муж?
– Ишь, Обломов женского рода! Нянька я! – ворчу я и натягиваю ей носок.
Он немного больше того, что у неё на другой ноге.
– Вязала твоя маманя, – укоряет Галинка. – Она, наверное, думала, что у меня разные ноги.
– А что, одинаковые? Одна левая, другая правая! Я ошибаюсь?
Я сходил вниз к ящичкам, посмотрел почту. Пусто.
– Галина Васильевна, где вести? Ваш паучок вчерашний в ванне лгун. Где вести?
– Может, ещё будут. Он же не сказал, во сколько.
Галинка вяжет, я листаю её блокнот.
На обложке запись карандашом:
«Витамин Е. 21-24-90. Геннадий. «Ленфильм».
– А что это за витамин с «Ленфильма»?
– А! Анекдот. Топаю с Наташкой по Невскому на подготовительные в институт. Подлетает мужчичок. Разодетый. За тридцать.
«Девойки! Вы что сегодня делаете? У меня дома хорошее вино, музыка. Подкрасим наше существование? Посидим?»
«Нет».
«Или вы замужем?»
«Конечно! А что, по нас не видно?»
«Не отпущу. Запишите телефон, звоните!»
– Думал, на «Ленфильм» клюнем. Раз Наташка хотела позвонить. Не дозвонилась.
В блокноте у неё я нашёл и Фонвизина:
«Женщина в наше время стала подобна голландскому сыру: он тогда хорош, когда подпорчен».
Нам вздумалось и мы включили наш старенький хиленький магнитофон. Однако он не пожелал ничего интересного нам выдать. У него не крутилась одна катушка.
– Сними крышку, – сказал я жене. – Тогда он будет работать.
Сняла Галинка крышку, и – о чудо! – маг заговорил.
Вскоре всё равно заглох.
Поругали мы его и выключили.
Галинка пошла смотреть, что произошло с мясом, которое уже давно поставила варить.
Я следом за нею.
На ходу она отстёгивает мне свою цэушку:
– Прошу чистку картошки взять на себя!
Не выпуская из рук газету, я буркнул:
– Вообще-то я, кажется, женат!
Она хватает меня в охапку и тащит в кресло, усаживает. И быстро убегает на кухню.
Через минуту я забираю у неё нож с таким рвением, что, как показалось мне, она подумала, а не хочу ли я её прикокнуть. Но тут же быстро выяснилось, я просто хочу чистить картошку. У меня совесть заиграла «На сопках Маньчжурии».
Она меня оттолкнула, и мы с хохотом начинаем бороться до колик в животе и в пятках, после чего я прилежно чищу картошку.
Я попробовал борщ и нашёл его очень солёным, о чём незамедлительно объявил жене.
Она удивлена и слегка поражена, на что я говорю:
– Что ты смотришь на меня, как чингисханиха?
Я чувствую, ей лестно это заявление.
Я ухожу в магазин за хлебом.
– Ты где так долго пропадал? – допытывается Галинка, когда я всё же возвращаюсь. – Чем кончились твои подозрительные шатания?
– Вот… Искал… – и подаю ей три конфетки «Агат».
– Знаешь, чем меня сразить! Родным «Агатиком»!
И я получаю законный поцелуй в щёку.
Маленький кусок бумажки уехал в мойку.
– Зачем он туда полез? – спрашивает меня Галя.
– Он покончил жизнь самоубийством. Утонул.
Она выпила много молока за обедом. Смотрю, идёт боком.
– С тобой что?
– Да ничего. Меня молоко переваливает.
И тихонько грызёт у меня над ухом капусткин листок.
Потом она в кухне моет яблоко. Я открываю дверь:
– А-а, попалась?
– Которая кусалась.
Мы едем на Красную смотреть салют.
От метро «Пушкинская» идём по Пешков-стрит к Кремлю. Удивило и обрадовало то, что люди тугой хмельной лавиной ломили по проезжей части. Машины как-то боязливо объезжали прохожих.
Слышу, перед нами один говорит другому:
– А стоило когда-то делать революцию, чтобы лишь разок в году пройтись вразвалочку по главной улице столицы?
Мы засмотрелись на световые картинки центрального телеграфа, а нас обползала легковушка. Её мы заметили, когда она уже прошла за спинами мимо.
Перемахнули поверху и проспект Маркса. Ух и площадь 50-летия Октября здорова, когда на неё смотришь, находясь посреди неё. Раньше, с боков, она казалась маленькой.
К мавзолею протолкались в 18.55. Смены караула не увидели из-за толкучки. Бесконечные одна за другой цепи военных. Проскочили одну, оказались в каре-ловушке. У второй тормознули. На месте мялись до восьми, ждали салюта.
Донимала бесконечная толкотня; шатаются уквашенные массы.
Милиционер в рупор:
– Будьте взаимно вежливы. Не толкайте вперёд, среди вас есть дети и женщины. Ведите себя хорошо. Вы находитесь напротив мавзолея. Понимаю, все вы под пределом, но но есть но…
Парень посадил мальчика лет двух на плечи. Что-то негромко объяснил. Мальчик удивился:
– А зачем солдаты охраняют зоопарк?
Все рассмеялись.
А парень, показывая глазами на высокую красную зубастую стену, виновато пояснил:
– Это не зоопарк, а Кремль. Там наши правители.
Одна старая бабка:
– И куда лезет молодёжь? Ведь успеете посмотреть… А мне умирать, может, завтра. Надо край посмотреть…
Салют нам не понравился. Стоял сильный туман. Видно было лишь яркое освещение, вспышки. Сами лопающиеся огоньки едва угадывались.
На Красной пьяных в дупло пушкой не прошибить.
У метро «Площадь революции» конная милиция.
Галинке понравились попоны на красивых лошадях.
Зашли в дежурную аптеку, купили пакетов гигиенических для Галины. Не во что положить. Я сунул под полу жёлтой вельветовой тужурки и к девятнадцатому сараю на привязи.[170]
Давка.
Еле втиснулись.
Какой-то ванька-в-стельку клялся меня проучить за то, что я якобы при посадке толкнул его в бок. Мы обменивались мнениями довольно на повышенных скоростях, и жена, постукивая меня пальчиком по груди, осаживала:
– Тише, тише. Вспомни «Динамо»…
Я засопел и отвернулся.
«Гм… Как подкусывает родная. Всё помнит! Недевичья память…»
Выйдя из троллейбуса, я рубнул ей:
– Ну, чего ты переживала? Дал бы мордан в ухо… Так мне, а не тебе. И я не остался б в долгу. Глядишь, кинул бы чего в ответ. Эка печаль…
– Без меня можешь давать кому угодно и принимать от кого угодно. Но даже без меня не советую ни давать, ни брать…
Заходим в подъезд. открываю я свой почтовый ящичек – извещение на посылку из дома!
Галина:
– Ну что? Я права? Вчера паук не зря рядом со мной плавал в ванне кросс. Будет маленькое письмо или открытулька, мелкое известие. А тут целая посылка!
7 ноября 1976. Воскресенье.
