Анатолий Никифорович Санжаровский
Репрессированный ещё до зачатия
Розы
За неполный месяц Галинка насобирала полную тележку отгулов и прилетела ко мне в Москву на целую неделю.
Я ездил в аэропорт, встречал её по-сухому. Без цветов.
Хотя букет красных роз и томился у меня в портфеле.
По пути у метро брал – нравился мне букет. Был какой-то торжественный, праздничный.
И чем ближе я подъезжал к Шереметьеву-2, букет мне нравился всё меньше и меньше. Вышел я из автобуса уже в аэропорту, придирчиво обозрел свой букетец, и заныло моё ретивое. Показался мне мой букетишка несвежим, приувялым, каким-то убогим, и сам я себе показался страшнючей прадеда крокодила.
Мне стало совестно преподносить любимой такой будет. Чувствовал я себя как на иголках. Рядом урны не было и я на злах запихнул его в портфель.
Павильон прилёта. Жду. Вон и моя Галинка!
Я бегом к ней, протянул руку:
– Есть официальное решение месткома поцеловаться.
– Но оно ещё не утверждено на президиуме!
Я обнял её:
– Утверждаю единогласно! – и поцеловал её в радостно открытые губы.
Дома я хотел тайком пронести свои розы в ведёрко под мойкой. Достаю из портфеля и вижу, а розочки мои-то вовсе и ничего-с. И, теряясь, вскользь разбито проблеял я что-то про их портфельное заточение.
– Какие чудные розы! – воскликнула она. – Букет-красавец! А-а… Розы в портфеле! Почему ты держал их в портфеле?
– Я вёз эти розы тебе, товарисч девушка, в аэропорт. Да мне они показались ой и неважнец… В отчаянии я и сунь их в портфелио…
– А я обиделась в Шереметьеве, что ты встретил меня без цветов. Такую красу прятать в портфеле! Как они мне нравятся!
За то, что я не поднёс именно эти розы ей при встрече в аэропорту, она сильно на меня рассердилась.
Но ночь всё весело уладила.
Дождь на молодых – к счастью!
Мы с тобой мороженое ели,
Мы с тобой на белый свет глядели,
В глубине дворов сгущались тени –
Вечер таял в запахе сирени.
Пели соловьи не уставая,
Ночь спустилась, шалая такая…
Буйством трав весна входила в лето,
Мы брели устало вдоль рассвета,
А заря всё жарче разгоралась,
А в тумане солнышко качалось…
Валентин Киреев
Галинка снова прилетела ко мне из Питера восемнадцатого апреля.
Я встретил её в Шереметьеве.
Идём под дождём от вокзала к автобусу.
– Радушка! – говорю я. – Сегодня первый весенний дождь! Дождь на молодых – к счастью!
– Не возражаю.
– А чего с грустинкой в голосе?
– Да всё думаю, есть ли жизнь на Зелёном, 73 – 13. Если и есть, то какая будет?
– Какую устроишь…
Наутро у нас выскочил разгрузочный день.
Мы проснулись в пятнадцать часов тридцать пять минут одиннадцать секунд. Поели пирога с яблоками и снова храбро пали на многотерпеливый, орденоносный диван.
На вздохе она пожаловалась:
– Такую ударную затяжную утреннюю гимнастику надо завязывать.
– Мы её толком ещё не развязали, – нежно отклонил я её опрометчивое неудачное рацпредложение.
Я ласково потрепал её по щёчке.
– Женщину нельзя бить даже цветами, – мягко отвела она мою руку и восторженно уставилась на золотистый паркетный пол, щедро усыпанный под свежим лаком, как летящими алыми радостными птицами, надписями Галя.
– Долго мучился? – кивнула Галинка на рассыпанные вокруг Гали.
– С той самой минуты, как увидел тебя. Думал, думал… Осколком оконного стекла соскоблил старый лак. Отциклевал сам тем осколком пол… Видишь, вроде ничего… И всюду красным карандашом пораскидал твоё имя… А вон там надписи и поинтеллигентней. Вон у самого порожка видишь? «Добро пожаловать, Радушка, в рай!».
А вон… «Я люблю тебя, Галя!»… Весь пол расписал и покрыл новым лаком. Старался успеть к твоему приезду…
– Вижу… Вижу… – Она как-то трудновато улыбнулась.
Я внимательней всматриваюсь в свою Галинку и замечаю, что лицо у неё какое-то разгорячённое.
Померил температуру. Тридцать восемь и семь!
– Вызываю скорую! – всполошился я.
– А лечить как будут? Я ж у тебя не прописана… Глотать больно. Этой бякой я болела ещё в девятом классе. Аспирин, ванна, молоко с маслом и содой… Отобьёмся! Только никаких звонков ни в скорую, ни в медленную!
К новому утру у неё было уже тридцать шесть и четыре.
Галинка повеселела:
– Это температура варёного петуха в супе, что стоит у тебя на балконе.
Холодильника у меня не было.
Мы быстренько позавтракали и двинулись в турне по магазинам.
Сначала мы взяли «Темп-209». Это такой большой чёрно-белый телевизор. Раньше у меня телевизора тоже не было.
Потом устроили налёт на хозяйственный. Мыло, ложки, вилки и прочая столовая мелочь.
Уже вечером я взял тюльпанов с рук.
– Надо пять или семь, – сказала тётка.
– Семь! – уточнил я. – Семь больше.
Взяли игристого вина. Но не уходим из магазина. Деловито разглядываем этикетки на бутылках.
– О! Забомбись! – щёлкнула пальцами Галинка. – Что я вижу! Что у вас есть! «Старый замок»! Потрясное! Берём и это!
– Откуда такие познания глубокие, милая?! Уж лучше б ты не знала.
– Нет! Я из тех девушек, которые понемногу знают всё обо всём.
– Только это не тот случай подбежал. Ты ж знаешь мой девиз: что девушка не знает, то её и красит!
Галинка фыркнула:
– Я не хочу, чтоб меня красило чёрт те что! Разве тебе нужна глупистка?.. Сухое вино женщинам полезно. Там виноград…
– Подумаешь! Улучшает кровообращение в ушных мочках!
Уже вечером мы устало подскреблись к стоянке такси.
Думаем, брать не брать на завтра такси.
– Нам, – мнётся таксист, – не разрешают стоять у загса. Линейный контроль накроет. Это надо заказывать в спецбюро свадебных машин по телефону 225-00-00. Так там уже закрыто.
– Значит, – развожу я руками, – не суждено. Да мы без шаров поедем. Я не мальчик. Утром прибегу возьму.
Дома она гладит свадебное платье.
– Как ты относишься к мужчинам? – спрашиваю я.
– Неважно.
– Стоит ли их любить?
– Конечно, нет.
– Бедные мужчины! Знали б они, что про них говорят в канун похода в загс! Я, между прочим, их представитель… Чего кисло хмыкаешь?
– Ничего.
– А как твои мальчики?
– У меня все хорошие были мальчики.
– И что же? Почему ни с одним хорошим не осталась, а оказалась здесь? Будешь с ними переписываться?
– Лишь с мамой и двумя подружками по техникуму.
– А мальчики?
– А зачем? Раз по каким-то причинам не вышло, так зачем о том свистеть? Я такая. Если с кем не захочу, сразу скажу: извини, ты мне не подходишь.
– Смело и оригинально.
– Да тебя это не касается. Я тебе буду, извини, верна.
– Это угроза?
– Просто информация к сведению.
– Спасибо.
– С гарантией. Я очень отзывчива на доброжелательность. В благодарность всегда сделаю больше лучшего.
Она повесила платье на плечики и сунула в шкаф.
И сразу хватается мыть пол.
Мыла она чуть не плача. Похоже, с непривычки.
Я смотрю на неё и меня разбирает смех.
– Матинка! Ну что ты злишься? Я ж смеюсь, любя. Этот смех – восторг. То всегда я сам мыл свой пол. Теперь за меня это делает другой человек. Я с удивления и радости смеюсь.
– Толя! Уж в чём-чём, а в мытье пола, в бытовых вопросах я всё же смыслю, и ты не должен тут ни смеяться, ни переделывать.
– Ладно, ладно! Пол – твоя епархия!
Я поцеловал её, и мы разом посмотрели на тюльпаны на телевизоре. Совсем распустились! Хороши!
Каждый по кулаку!
22 апреля 1976. Четверг.
Марш товарища Мендельсона
Контрольный выстрел Купидона: «В з-з-загс!»
Н.Хозяинова
«Гравировка внутри обручального кольца: «Этот дятел был пойман и окольцован 23.4.1976»»
В районных загсах, словно бы в прострации,
Расписывались он и ты, и я…
Как много актов о капитуляции
Нам довелось подписывать, друзья!
С. Миронов
Я проснулся в семь без десяти.
– Матинка! Уже семь!
Она что-то буркнула и отвернулась к стенке.
Второй заход:
– Матинка! Уже семь тридцать!
Она полохливо вскакивает:
– Да мне одни бигуди крутить до десяти часов!
Борщ из большой кастрюли я переливаю в миску. И кастрюлю с водой для бигудей, и миску с борщом водружаю на газовую плиту.
Галинка садится к своему зеркалу на кухне.
Борщ закипел.
– Галь, садись. Поедим на весь день!
– Я не буду. На меня платье не полезет.
– Найдётся местечко…
– Это не твой костюм.
Она не садится есть, начинает крутить бигуди. Я откладываю ложку, кидаюсь к ней в помощнички. Таскаю из кастрюли горячие каштаны – бигуди – и подаю ей.
– Что тебе снилось? – интересуюсь я.
– Ничего… А знаешь, когда снятся сны? За две секунды до пробуждения. И это не я сказала. Это врачи установили.
– И что сегодня видела?
– Не помню. Но сны мне снятся уже сто лет!
– Позвольте! Тогда сколько вам сегодня, невеста?
– Смотри лучше. А то один плохо видел и женился на своей прабабушке. Смотри… А знаешь… А ещё говорят, что человек два раза в жизни видит цветные сны. Я уже видела цветной!
– А у меня чёрно-белое изображение. Бедная экипировочка.
Она накрутила бигуди. Повеселела.
Мы сели за борщ.
– Как настроение, девушка? Волнуешься?
– Ещё чего не хватало! Ты говоришь, у нас дневник про тебя и про меня. Да получается только про меня. Ты постоянно спрашиваешь. Я отвечаю. Ты записываешь…
– Гордись. Для истории записываю.
– Буду гордиться.
– Ну давай писать вместе.
– Это неестественно.
– Почему? Хотя… Лев Толстой от жены носил дневник в сапоге. Я не хочу прятать. Я записываю ото всех. А чего ж от жены не записать?..
– Тепло. Придётся ехать без головы…[154] Надо не забыть взять паспорта.
– Ты там, – показываю глазами на её паспорт на книжной полке, – ещё ни с кем не расписана?
– Кажется, нет.
Девять ноль-ноль.
Сердце начинает скулить.
– Галь, иди почитай, что пишу.
– Этим почерком я ничего не пойму.
– Ага! Вот что тебя смущает!
Бреюсь.
Девять сорок пять.
Объявляется вседержавный розыск моей майки.
В девять пятьдесят попалась!
Надо бежать на ловлю такси.
Выбегаю – кошка навстречу вальяжно входит в подъезд. Хлоп её газетой по уху – не успела перейти мне путь. Отскочила в сторону.
На пуле скачу к стоянке у беззубой детской поликлиники.
Без очереди подлетаю к подъехавшей машине 73 – 18.
Со мной подбежал и малый из очереди.
Очередь заволновалась.
Я заговорщически шепчу парню на ухо:
– Миль пардон, я еду первым!
– Нет! – Его ладонь накрывает мою руку на ручке дверцы. – Я первый в очереди! Я и еду первым!
– Послушай, дорогой товарисч Банан![155] Да ты на кого крошишь батон?[156] И потом… Что твой локоть забыл в моих печёнках? – Я тихонько шатнул его плечом.
– И вовсе не в печёнках. А всего-то лишь пока в твоём боку…
– Срочно отзывай. Иначе тут откроется Второе Баку, и нефть фонтаном ударит из тебя.
– Кончай гнать мороз!
Моя шалопутная нефтеламбада подсекла его бдительность, он добродушно улыбнулся.
Я не отстал и тоже ему улыбнулся:
– Поймай главное. Вникни… Номер моего дома и первое число номера машины – семьдесят три – совпали! Моя пляшет!
Его рука уступчиво, обмякло сливается с моей руки.
Он отходит от дверцы:
– Ладно. Пляши…
Я плюхнулся на переднее сиденье, кинул руку вперёд:
– Шоком в рай за пирогами!
Подлетаем к углу нашей хрущобки – мои секунданты лавирант Зайчик и Танечка входят в подъезд.
Я толком не могу понять, как на моём горизонте прорисовался этот прокудливый типчик по кличке Зайчик. Ни человек ни обморок… Раза два мельком виделись в Туле в редакции. Потом этот шапочный знакомец пригласил меня на свою свадьбу в Москве… Друзья не друзья… Стали изредка перезваниваться. Я и позови его в свидетели вместе с его побочной подружкой Танечкой, которую за глаза он почему-то навеличивал Полежайкиной.
Зайчик из того калибра людей, которым очень плохо, когда их знакомым очень хорошо. Сколько помню, Зайчик только тем и занят, чтоб женить меня на ком угодно. Хоть на блохе. Вакансия жены при мне не давала ему покоя.
На своей свадьбе он мне вбубенивал:
– На красивой нельзя жениться! Этому меня научил кислый опыт первого брака. Раз прихожу с работы, а ходок грациозно выпархивает из окна моего персонального гнёздышка. Да что я хуже него!? Я тоже прыгнул вдогонку. И сломал ногу. Он вернулся, внёс меня в квартиру и на прощанье подал мне для пожатия-примирения руку. Я – добросовестно укусил его за руку! Мы квиты. Он пришёл и ушёл через дверь! Джентльмен! Я обидчику нанёс кой-какой ущербец. Тоже из джентльменов не выкинешь… Моё заключение. Не живи ниже второго этажа и женись на страшнючке в кубе!
– А я стою на позиции старого француза, за советом к которому обратился молодой француз: «Посоветуйте, на ком мне жениться? Марлен красива, но ветрена. Наверняка будет мне изменять. Шарлотта преданна, но страшна». И мудрый француз ответил: «Мой друг! Лучше вкусную пищу делить с друзьями, чем всю жизнь давиться дерьмом одному!»
– Нет! Женись, как я. На раскоряке-страхолюдке. Видел же мою Лохнезию Крокодилишну? Можно смело брать даже чуток и покруче мармыгу. Страшные не загуляют! Будут преданней собачек! А мы с тобой будем резаться на стороне в стоклеточные шашулечки с импортными бизнес-ледями! Каждую неделю с новыми ковырялочками! Или… Да здравствует совьетто-ебалетто-шик![157]
И он так разошёлся в своих наполеоновских прожектах, что его свадьба чуть не переросла в мою. Навяливал какую-то родственницу жены. Доводы неотразимые. Первый. С продуктами хорошо: невеста работает в столовой поварихой. Второй. Никаких затрат на двоих детей. Даже рожать не надо. Уже есть. И уже подростки!
Я устоял. И с его свадьбы вернулся всё же холостым.
Не прошло и года, он доставляет мне на дом какую-то бочку из Владимира. И на бочку я не возложил ни глаз, ни чего иного. Открестился.
Тогда он кидает на кон всё, что у него было самое дорогое. Свою медузу Полежайкину!
– Гражданка надёжная! Любуня проверена – мин нэма! – весело постучал Зайчик по дивану. – Опломбированная! Сургучом залитая… Отрываю от пламенного сердца. Рисуй на свой баланс! Не ошибёшься! Это я тебе говорю. Не какой-нибудь гундяй, а сапёр-ас!
И я не ошибся.
Ну зачем мне эта старая размолоченная колымага?
– Проверяй дальше! – кидаю ему.
– А где? Тогда помогай! Я буду приходить с нею к тебе с простынкой. А ты в это время катаешься для здоровья на своём задотрясе! Все заняты благородным делом!
– Велосипед – ладно. Но простынка – негигиенично!
– А что если я кресло-диван тебе куплю? Этот диваннели будет нашей с Таньчиком неприкосновенной территорией в твоих царских владениях.
– Сейчас я перевожу украинского юмориста Чечвянского Он писал в одном рассказе от имени своего героя: «В Дунькиной клуне был я как у себя дома. Это было, так бы сказать, моё полпредство. Приду, ляжу на скамейку и чувствую себя как неприкосновенная особа на вражьей территории». – И ты хочешь чувствовать себя с Танечкой на своём диване у меня в хате как неприкосновенные особы на вражеской террритории?
– Почти так…
– Мне только твоего дивана и не хватало!
И моё восклицание вприсмешку он принял как руководство к действию.
В первую же субботу вламывается с диваном на горбу и в почётном сопровождении Танечки с ридикюлем, гордо надутым от простынки.
Ха! Неужто мой сераль – стрёмный филиальчик борделино для угарных концертов симфонических оркестров?[158]
Почесал я в затылке и ответствую:
– Обновить, конечно, можете. Однако… Дела ваши швах. Напротив кукует така-ая вольтанутая хаванагила! Така-а-ая жучара!.. Раньше в моей квартире – я получил её за выездом – обитал одинокий тарзан. Говорят, он переселился на сталинскую дачку[159] по её желанию. Говорят ещё там разное… Оказывается, он отдавал всяким дружкам с простынками свою фазенду напрокат. Соседка выследила раз, когда он ушёл, оставив в квартире горячих клиентов, и позвонила в фараонку[160]: «В квартире напротив воры! Мужчина и женщина. Только хозяин ушёл, они с подобранными ключами вбежали». Прискакала дорогая милиция. Она звонит. Они не открывают. Всё-таки ментозаврики открыли. Парочка на месте. Кто такие? Почему в чужой квартире? Ваши паспорта! И т. п. И т. д. Стукнули жене любовника. В семье скандал. Сообщили на её и на его работу. Повыкидывали со службы. Обоих! Неужели и вы мечтаете о таком щекотливом финале?
Зайчик больше не набивался ко мне в гости с простынкой. Зато очень переживал. Не знал, как поступить с креслом-диваном, который пышно окрестил «Диван имени З. и П.». Забрать? Неудобно. Оставить? Жалко.
Наверное, в нём всё же теплилась тайная надежда на огненные ламбады с Танечкой на именном диванчике.
Они не спеша подымались по лестнице к нам на четвёртый этаж. Я догнал их уже на пороге.
Зайчик был несколько удручён. Ехал сюда Зайчик на трамвае зайчиком и его оштрафовали на рубль.
С поклоном подавая мне букет белых астр, Таня увидела на столе семь наших красных тюльпанов и доложила со знанием дела:
– Невеста должна быть только с белыми цветами.
И совсем распустившиеся наши тюльпаны остались отдыхать дома. К машине Галя пошла с букетом астр.
Сели. Я водителю:
– Адрес известен. Перовская, 45. Зигзагс! Он же зюг-загс! Торжественное прослушивание в узком кругу оптимистического марша уважаемого товарисча Якоба Людвига Феликса Мендельсона-Бартольди! Не спутали б с похоронным маршем Шопена…
23 апреля 1976. Пятница.
Первый день совместной жизни
Любовная лихорадка эффективно излечивается загсами.
А.Гудков
Сегодня уже двадцать четвёртое! Суббота.
Мы прожили целые сутки. И даже не подумали ещё развестись. Надо же! Прожили целые сутки! Подозрительно долго.
Я собираюсь на велике на рынок. Надо купить к салату свежих огурцов. Соберём стол. Свадьба не свадьба… Приглашены лишь свидетели. Зайчик с Танечкой.
Галинка увидела, что у меня трико на коленке лопнуло.
– Сядь на диван. Я на тебе шоком зашью. Ты должен всегда быть красив!
– Даже под колесом автомобиля?
– Тут исключений не бывает.
На обратном пути с рынка меня тормознул на шоссе Энтузиастов ментозаврик:
– Гоним штрафной рубль!
– За что?
– Такое движение… А вы почему одной рукой управляете транспортным средством?
– Двумя мне нельзя править своим педальным мерседесом. Одна рука на руле, другая отставлена в сторону с газетным кульком.
– А что, – постучал он своей полосатой палкой по звонку, – нельзя кулёк сунуть в авоську на руле?
– Нельзя. В кульке черешня. А в авоське она помнётся. А мне этого не хочется. Я везу молодой жене первый подарок. Вчера расписались. Сегодня свадьба. И платить рубль мне не с чего. У меня ни копейки. На последние взял полкило черешни… А хотите, я на рубль отдам вам с пяток черешенек или отломлю кусок огурца?
– Вот ещё! Черешня для молодой жены… Святое дело… Езжай как ехал… Я тебя не видел.
Когда я вернулся, Зайчик и Танечка уже были у нас.
Наши свидетели – наши единственные гости на сегодняшней свадьбе.
Зайчик глянул на телевизор:
– Вы ещё не подключились к общей антенне?
– В среду подключат.
– Давай включу без антенны!
Я запретительно вскинул руку:
– На нада.
– Или ты его для модели взял?
Чтоб замять неловкую паузу, Танечка затараторила:
– Сегодня кончается Страстная неделя. Страстная неделя – страшная жизнь! Кто женится на Страстной неделе – страшная будет жизнь! Толя! Как ты на это смотришь?
– Разжуём – увидим. Видишь ли… Не распишись вчера, пришлось бы ждать очереди ещё месяц. Мыслимо ли?
– И ещё! – не унималась Танечка. – Толя! Мы вам подарки не будем дарить. Мы вчера подарили.
– Конечно! Конечно! – закивал я. – Большое вам спасибо за букет из тринадцати белых астр.
И мне стало как-то неловко за её слова.
Требовал Зайчик, – танцы. Танцуют все! Особенно невеста. А то, может, она кривоногая…
Чтоб так о моей картиночке?
Это уже слишком и для стакановца.
– Разуй чуть-чуть иллюминаторы и смотри. Ничего не спрятано…
Мы с Галинкой вышли на середину комнаты и прошлись в вальсе.
– Вижу… Госпроверкой установлено… Ножки – пять!.. Шоколадные подушечки – пять!.. Фигурка – пять!.. И вообще выше всё, всё, всё, всё – отл, отл, отл, отл!.. Претензий госкомиссия не имеет… Госкомиссия принимает объект на свой баланс с оценкой отлично!
– Баланс всё-таки мой! – уточняю я.
Зайчик крякнул и смолчал.
– Где вы познакомились? – впала в любопытство Танечка.
Я ткнул пальцем вверх:
– В космосе! Я летел в командировку. Галина Васильевна летела к маме на картофельные оладьи и пельмени.
В космосе познакомились!. Ка-ак романтично… Расскажи поподробней, Толя.
– Танечка! – возложил я руку на сердце. – Тут не рассказывать – петь душа просит! Я и спою. Слова мои. Музыка пока не выяснено чья. Гитара и академический вокал мои. Итак, слушайте!
Любовь – божественный пожар (Колыбельная для старого холостяка)
В самолёте встретил Радушку я.
Счастьем закипела душа моя.
Сели мы рядом. Ладошку её накрыл.
Взор её пыхнул: «Отзынь, крокодил!»
Задрожали челюсти, ухо повело.
Судорогой руку круто мне свело.
Дёргаю я руку, с мясом рву.
Господи! Ой Господи! Никак не оторву!
Прилетели в Орск мы. Надо выходить.
Шагаем рядом. Рука в руке лежит.
– Послушайте, милейший, вы же хулиган!
В ближайшую милицию сейчас же вас сдам!
– Только не это! – взмолился я. –
В любви милиция разве судья?
– Да как вы смели, старый кот,
Юной девушке всё это молоть?
– Я очень хороший! Справку покажу.
И на деле это, хотите, докажу.
Ну зачем в милицию?.. Милиция… Пустяк!
Уж лучше полюбите! Вас просит холостяк!
– Вырвались из дому – так и холостяк!
– Что вы! Что вы! Что вы! Совсем это не так!
– В милицию! В милицию путь прямой!
Не к маме ж на пельмени везти вас домой!
– К маме не против… К маме если нет –
Кинусь под троллейбус и маме – привет!
Заторы на линии в пик вредны.
Уж лучше привет везите маме вы.
Подвела к загсу: «Милиция моя!»
Взяла и ноги судорога у меня.
Парни молодые внесли на плечах –
Оттуда я вынес её на руках!
Солнце сияло. Пела душа.
В Гай на пельмешеньки еду к тёще я!
Летел в командировку старый холостяк.
А кончилась история видите как!
Будь я одинокий – горевал бы я,
Что такая радость не жена моя.
Летайте самолётами, матёрые холостяки!
До счастья быстрее долетите вы!
– Браво! Браво! – тускло захлопали в ладошки Зайчик с Танечкой.
В их восклицаниях я не уловил искренности нараспашку.
Я замечаю, что Татьяна с козьей тоской в глазах безотрывно пялится на Галинку.
Наверное, представляет себя на её месте?
Смотрела, смотрела и заревела:
– Не хочу к родителям! Хочу, как Галя, отдельную квартиру и мужа в придачу! – и, вскочив со своего дивана, в слезах убежала в кабинет задумчивости.[161]
И долго оттуда слышался её плач.
24 апреля 1976. Суббота.
