Ан Ци
Серебряная куница с крыльями филина
«Вечер с кавалером? О чём это я? Не иначе, совсем офанарела! Они пока ничего и никого не нашли. Этот Синица хочет со мной встретиться, чтобы попытаться за что-то зацепиться. Думает, наверно, неопытная Лукерья Костина могла нечто упустить. Тем временем, надежды на то, что Эрна жива, всё меньше и меньше. Прошло столько времени – о человеке ни слуху, ни духу. Надо ему срочно сказать, что я..»
Зажужжал мобильный, и только что помянутая Лушенька, после приветствий и извинений, спросила, куда и когда подавать машину.
– А кто будет за рулём? – осведомилась Таубе. И, услышав, что это ещё не решено, добавила.
Я шефа вашего не видала. Интересно, как я его узнаю? Как он выглядит, сколько хоть ему лет? – поинтересовалась она. А услышав ответ, увяла окончательно и бесповоротно. Знаете, укротительница Вы моя дорогая, я устала и передумала из дома выходить. Скажите ему, пожалуйста, чтобы он пришёл прямо ко мне. Пусть позвонит, и мы договоримся.
Поэтому Пётр, приглашённый к ней после работы, стоял сейчас перед дверью Таубе с большущей чайной розой и маленьким вишнёвым французским тортом в руках. Муж Аниты Сергеевны отправился играть в теннис, близнецы бузили у себя дома под присмотром давно выздоровевшей няни. Ничто не мешало бы ей немного пофлиртовать. Но она решила наказать себя за неуместные мысли. Никакого нового платья! На ней были чёрные брюки и такая же блуза крупной вязки, открывающая шею. А на шее всего лишь серебряная цепочка с эмалевыми брелоками.
После работы она приняла душ и вымыла голову – хотелось стряхнуть усталость. И теперь волосы – густые, падающие на шею, не желали слушаться расчёски. Они слишком распушились. Щёки почему-то горели. Очки Анита сняла, собираясь подкрасить губы, и забыла! В общем, когда ровно в полвосьмого раздался перезвон домофона, она выглядела…
– Здравствуйте, – сказал высокий рыжий усатый молодец с жёлтой розой в нарядном целлофане и белым свёртком с надписью «Кондитерская Мерсье» и глянул на неё сверху вниз, – моя фамилия Синица. Я договорился с.. с Вашей мамой, наверно?
В коридоре было полутемно. Анита, среагировавшая в первый момент только на слова: «с Вашей мамой», чуть не ответила, что «понимаете, уже больше года как мамы с нами нет», как вдруг до неё дошло.
– Здравствуйте, Пётр Андреевич! Вас ведь так зовут? Я не ошиблась?
Пётр смотрел на молодую стройную обворожительную женщину с сияющими от улыбки золотисто-зелёными глазами сибирской кошки и ничего не понимал. Память у него была великолепная. Лукерья доложила, что Таубе живёт с мужем. У неё сын. Значит, дочкой Аниты она быть не может. Но не может же это быть лично железная хозяйка «Мечты»! Да ведь её сын совсем взрослый. Мало этого, у него уже свои дети. Даже если она родила его лет в шестнадцать…
Гость хлопал густыми ресницами и молчал, а Анита окончательно развеселилась. Она повела его раздеваться, взяла с благодарностью цветок и поставила в вазу, водрузила торт на стол и принялась его накрывать. Итак, она выглядела…
– Изумительно! – серые глаза Петра Андреевича светились непритворным восхищением. – Если бы я не знал хорошо моей Лукерьи, я бы подумал, что она преисполнилась чёрной зависти, а потому не сказала, что меня ожидает! Надо же предупреждать! Так, знаете, неподготовленного человека и с ног свалить недолго, а мне надо работать!
При ярком свете на большой хорошо оборудованной кухне, он заметил, правда, что ей больше не двадцать пять. Но она была совершенно в его вкусе, ему такие женщины страшно нравились. И паспортные данные не имели к этому никакого отношения.
Шеф «Ирбиса» и владелица турагентства «Мечта» принялись флиртовать с удовольствием и со знанием дела и за этим занятием совсем не заметили, как протекло несколько часов. Они выпили хорошего рейнвейна и перешли на «ты». Договорились на следующей неделе, если ничего не стрясётся с малышами, сходить в Пушкинский, куда должны привезти выставку из Амстердамского музея Ван Гога.
– А можно даже в кино! – промурлыкал Пётр, и тут пробили часы.
Они делали это уже не раз: восемь, полдевятого… Так бывает: не слышишь, не замечаешь, и вдруг… Или целых десять ударов – всё же долго?
Анита как раз подумала, что готова с ним отправится не то, что в кино, а к чёрту на куличики. Например, на футбольный матч. Или куда там может захотеть молодой мужик? Хотя для футбола сейчас явно не сезон. Скорее для хоккея.
Фу, чушь какая! И что лезет в голову? А, пусть! Она человек, а не машина. Имеет право на слабости.
Но услышав часы и сообразив, что становится поздно, а через часок должен прийти Алексей, Таубе спохватилась.
– Петя, – обратилась она к своему «визави», державшего её уже за руку, – ты ничего не забыл? Посмотри на часы, уже десять, а мы…
«Петя», который тоже был не более, чем человек, и потому смотрел ей только в глаза, пожаловался было в ответ: «Это ты меня выгоняешь?» Но в следующую минуту всё понял.
– Мой учитель сказал бы, что я веду себя непрофессионально, – признался он.
– А я, знаешь ли, просто глупо, – отпарировала Анита.
– Только не говори, что мы не встретимся на следующей неделе!
– И не подумаю! Но я чувствую себя по отношению к Эрне свиньёй. Я тебе всё, кстати, хотела сказать, что, когда и, если у Севки кончатся деньги на поиски, он получит их от меня.
Она взглянула на Синицу серьёзно, совсем иначе, чем до сих пор. И добавила другим тоном.
– В пределах разумного, конечно. А теперь давай выпьем чаю или кофе, скажи, что тебе лучше. И спрашивай. Я сама ничего не придумала. А я честно пыталась, можешь мне поверить.
Он так и сделал, повторяя в целом то, о чём Анита разговаривала с Лушей. Они перебрали детские воспоминания, историю поступления Эрны в Медицинский, успехи и неудачи на работе, замужество…
– Я всё думаю, что мне сказать об её жизни. Общее впечатление сформулировать, – нахмурилась Анита.
– Ты считаешь её неудачницей? Это ужасное детство!
– Слово «неудачница» очень противное. В нём странным образом содержится не то упрёк, не то обвинение. Хотя речь идёт о человеке, которому Фортуна не улыбается. Ведь если сам виноват, это ж называется по-другому!
– Тогда говорят – лентяйка, бездельница, развратница, лгунья, наконец, бездарь! – пожал плечами Пётр.
– Тоже, кстати, интересный вопрос. Человек не виноват, что его природа или кто там вместо неё, не наградила талантами. А если и наградила – это не его заслуга, – возразила она.
– А ты, пожалуй, права! – удивился Синица. – Но если «неудачницу» мы забраковали, то что?
– У Эрны была нелёгкая, да что там, просто тяжёлая судьба. Но ей нередко фартило в критические минуты. Взять хотя бы эту старенькую нянечку. Или историю с институтом. В конце концов, она защитила две диссертации, в последнее время работала успешно, хорошо зарабатывала. Но кроме бабушки… Я думаю, ей не везло на людей. Конечно, не всегда. Но удивительно часто. У неё почти не было друзей, хотя ничего плохого о ней не скажешь. Ведь она вечно кому-то помогала.
– Муж этот тоже… Вроде он её сначала любил! Ты знаешь, а её и другие любили! Да, мужчины её любили, это точно. Но второй раз замуж она не вышла?
– Петь, она не хотела. Говорила, что не хотела. Но значит, не нашёлся человек, который бы… Вот её мама тоже замуж не хотела выходить!
– А сын? Мы этим не занимались. Пока он в больнице, с ним нельзя ни поговорить, ни сообщить ему, что Эрна пропала. А он имеет право и должен знать. Однако он сам может быть причиной её исчезновения.
– Всё-таки я не понимаю. Если это похищение с целью шантажа, почему никто ничего не требует? Ведь шантажист чего-нибудь да хочет? От Паши или не от Паши. Нет, от кого? Если больше никаких близких?
– Тебя дома Нита называли? А мне больше нравится Ани. Ты не против? – внезапно спросил Синица.
– Пётр Андреевич, я вообще замечаю, что ты не предложишь, я пока только «за». Совершенно на меня не похоже, – прозвучал ласковый насмешливый ответ.
– Ани, я тебе хочу сказать, что мы очень сосредоточенно и интенсивно работаем по нескольким версиям. Первая мысль моя была – пациенты. Тут возможны разнообразнейшие варианты! Мотивов просто не перечесть. Разглашение порочащей информации! Врачебной тайны! Настоящая врачебная ошибка! Разочарование, несбывшиеся надежды на излечение! Мнимая врачебная ошибка! Я не буду дальше перечислять. Скажу просто, что пока ничего не подтвердилось. Затем ближнее окружение. Однако у женщины, у которой нет ни мужа, ни друга, у которой сын лежит в коме, а она об этом не знает, сыскать это окружение оказалось вовсе не просто. Вот ты говоришь – у неё друзей почти нет. Верно! Мы кроме Ольги Северцевой и тебя других не нашли.
– И нас с ней заподозрили? – Анита вытащила из пачки последнюю сигарету. – Хорошо, что ты, Петь, не куришь. А то пришлось бы сейчас бежать на уголок.
– Мы вас не заподозрили, а должны были проверить, как любого, я подчёркиваю – любого! Близко связанного с ней человека. И что же? А ничего. Едем дальше. Мамы её и отчима нет в живых, о сыне мы уже говорили, мужчины нет. Имущественных проблем не обнаружено, требований, как ты верно заметила, никто не предъявляет. Пятен в биографии мы не нашли. Может, есть семейные тайны?
– Ты опоздал, – Анита грустно улыбнулась. – О семейных тайнах Мухаммедшиных знала моя мама. А её больше года уже нет.
– Постой, ты это серьёзно? Были какие-то семейные тайны? – Пётр вскочил со стула и весь обратился в слух. Куда только подевался рыжий кот-мурлыка, шармёр и влюблённый кавалер. Перед ней стоял напряжённый, весь собравшийся жёсткий и решительный следователь с Петровки.
«Директор сыскного агентства! А я об этом даже чуть не забыла, -подумала Анита. – Как это однажды сказала о нём маленькая Луша? Шеф у нас похож на свою собаку. Сверху мягкий и пушистый. Но хватка железная.»
– Петенька, а ты знаешь… Ты сядь, не пугай меня. Я боевых искусств не изучала. И оружия, пусть и для самозащиты, тоже не имею.
– Прости. У меня вдруг такое чувство появилось… нет, боюсь сглазить, – повинился он. – Так как?
– Мне сейчас вот что пришло в голову. У меня в старом шкафу сохранилась их переписка. Понимаешь, моя мама была человек старого закала. Она не выбрасывала письма близких друзей. А Кирочка была её закадычной подругой. И ведь мама мне на что-то пару раз намекала! Какой-то непозволительный роман… Но всё это при царе Горохе!
– Ани, ты мне это покажешь?
– Я найду. Я тебе обещаю. Я… Ох, нет! Ведь по-хорошему, я должна эти письма, напротив, уничтожить? – засомневалась она.
– Послушай, как же мы их будем читать? Это, всё-таки, не дело. Всё равно, что подглядывать в спальне в замочную скважину, – Анита брезгливо поморщилась.
– У нас нет другого выхода, – вздохнул Синица, – подумай, а вдруг там окажется ключ к исчезновению Эрны?
– Хорошо. Сделаем так. Я не стану выставлять личные письма напоказ и отдавать их тебе в агентство. Я их сама прочитаю. Но если они, правда, смогут помочь, тогда другое дело. Я тебе всё нужное скопирую. При жизни Кира Мухаммедшина своей дочерью не особенно много занималась. Большой долг накопился. Так пусть это пойдёт в счёт погашения.
17. Гром среди ясного неба. Французский след
Анита позвонила Петру на следующий день прямо с утра. Голос у нее был напряженный. И уже через полчаса они сидели в кафе, и она, процедив, не глядя на официантку:
–Ну, принесите, пожалуйста, что-нибудь, мне все равно.
Все разминала сигарету и забывала ее прикурить. Таубе побледнела. Ее глаза без очков казались совсем зелеными. Она была ничуть не похожа на вчерашнюю фею.
– Петя, я полночи сидела с письмами. Мне надо скоро обязательно на работу. Давай, я тебе коротко расскажу. Вот папка. Я сделала копии, ты потом прочтешь.
Это удивительная история! Она романтическая, красивая, но одновременно печальная. Я всё думаю, а были бы они счастливы? В Союзе – маловероятно. Я не сомневаюсь – этот француз здесь жить бы не смог. Собственно, его скорее всего быстро посадили б и расстреляли. И Киру заодно с ним. А если б она осталась в Эльзасе? Вот тогда совершенно неизвестно!
Что я о ней знаю? Красивая способная весёлая, но легкомысленная и поверхностная, очень любившая развлечения. Но если рядом человек много старше, любящий, располагающий возможностью обеспечить жене достойную и интересную жизнь, а вместе с тем, не то, что умней её – она была вовсе не глупа – но мудрей? Если летчик был человеком, способным ею руководить, повести за собой и… Да! И «воспитать»! Она ж его тоже очень любила. Ей бы захотелось стать такой, какой он мечтал её видеть! И он не позволил бы, я думаю, «не заметить» их общего ребёнка. Подумать только, он до встречи с ней и, вроде, позже так больше и не женился! По крайней мере, Кира так думала. Я так всем этим занят, так увлёкся… Но я же совершенно не знаю, имеет ли тайна появления Эрны на свет связь с её исчезновением.
«Эй, друг! Хватит бубнить себе под нос. Ты пришёл.» – С этими словами Пётр Синица вошёл в агентство через заднюю дверь и поднялся сразу на второй этаж. Когда он разделся и заглянул внутрь, его глазам открылась такая картина. Все трое его соратников сидели на кухне вокруг большого стола. Перед ними высилась объёмистая кадушка. Головокружительно пахло смородиновым листом, укропом и горькими травами. На большом деревянном блюде лежали рыжики. Тётя Муся извлекала их из кадушки деревянным половником, а Олег с Лушей укладывали в стеклянную тару. Рядом выстроилась шеренга литровых сияющих банок.
– Луша, ты листочки не забывай, девочка, а когда банка полная, сверху обязательно тоже положи – один вишнёвый, один смородинный! И метёлку укропа. Вот умница!
– Мария Тимофеевна, картошка спеклась? Скоро шеф придёт…, – начал Олег.
– Уже пришёл, – прервал его Пётр и заулыбался, глядя на уютный кружок и радуясь, что сейчас к нему присоединится. – Уже пришёл и голодный как волк. И всё-таки, я сначала вам скажу пару слов. Уж очень не терпится.
В ответ ему зазвучали приветствия, междометия и замечания.
– А мы, Пётр Андреевич, вот рыжики солёные из моей деревни разбираем. А то неудобно кадушки каждый раз из подвала таскать.
– Петя! Я сейчас картошку печёную из печи притараню, и можно, я думаю, по рюмочке зверобоя? – вместо приветствия сказал Олег.
– Шеф, а у нас новости! Мы письмо получили! – заторопилась Луша.
Но Синица, возбуждённый и увлечённый своими сногсшибательными открытиями, не слушал.
– Не-е-е, народы! Это у меня новости! Но сначала вы мне скажите. Кому-нибудь приходило в голову удивиться, отчего это Кира Мухаммедшина свою дочь Эрной назвала? Имя необычное – это полбеды. Но времена неподходящие были для таких имён. Я не говорю о том, что оно вовсе не славянское. В этом и тогда, и теперь мало кто понимает. Но сразу после войны шла так называемая «борьба с преклонением перед иностранным». «Французские булки» превратились в «Городские». Конфеты «Американский орех» остались орехом, но только «Южным». И прочая белиберда в таком роде процветала. Люди боялись, как огня ассоциаций с Западной Европой. И вдруг: «Эрна»!
– А может, в честь революционеров? Эрнст Тельман был такой, правда убей – не помню, кто именно, – внесла свою лепту тётя Муся.
– Или в честь каких-нибудь предков? – осторожно предположила Луша.
– Да, самой Киры, или Александра, отца Эрны, этого актёра? – добавил Олег.
– Отца, говоришь? – обрадовался Синица и хитро подмигнул. – Тут ты брат, сам того не зная, в некотором роде попал в точку. Отца-то отца, только не Александра.
– Подождите, Пётр Андреевич! – заволновалась Луша и встала на цыпочки. Так, ей казалось, будет лучше слышно. – Я совершенно точно помню. Её отец умер, когда Эрна была ещё маленькая, но звали его – Александр Мухаммедшин!
– А вот и нет, моя дорогая. Отца Эрны – настоящего, а не паспортного, звали вовсе не Александр! – заявил Пётр Синица и обвёл удивлённых сотрудников торжествующим взглядом.
– А.., тогда как же его звали? – недоумевая, спросил Олег.
– Сейчас! Сейчас я тебе скажу. Ну, все приготовились? Теперь слушайте. Отцом Эрны был французский летчик родом из Эльзаса.
– Ты хочешь сказать, что Эрна незаконнорожденная, – протянул Олег, или у её мамы был роман на стороне. Ребёнок не от мужа. Но откуда…
– Откуда? До этого мы ещё дойдём. Это целая история. А вот «на стороне», тем более – незаконнорожденная? Вовсе нет. Вернее, всё это не так просто. Но девочка эта родилась в законном и даже освящённом церковными таинствами браке. Как раз актёр Мухаммедшин по всем правилам божеским и человеческим мужем Киры вовсе и не являлся!
– Посмотрите-ка, что я принёс! – он открыл синюю папку и вынул из неё несколько листков. Это выдержки из писем Киры – матери Эрны её близкой подруге Рите Пёрышкиной. Анита Таубе нашла для нас её переписку со своей покойной матерью и скопировала то, что может быть для нас важно. Просто прочтите сначала, а потом мы поговорим, – сказал он.
Все тотчас склонились над этими страницами и принялись читать.
«Ритуля, дорогая моя, как тебя не хватает! Так хочется тебе рассказать… ну ничего, я напишу, а ты скорей отвечай. Сегодня в Академии был вечер. Его устроили для приехавших в гости французских лётчиков, которых мы военные переводчики помогаем принимать. Советские ассы – принимающая сторона – французского не знают. Поэтому они очень рады нашему участию.
Сначала была, как водится, торжественная часть. А потом танцы. Для курсантов позвали девушек из Педагогического, чтобы было с кем танцевать. А офицеры всё меня приглашали наперебой. Курсанты-выпускники тоже пытались, да где там! Я даже устала. И тут объявляют вальс-бостон! А надо тебе сказать, что гости с начальством за отдельным столиком на сцене сидели и разговаривали. И вдруг один, самый старший по званию, встаёт, просит у начальника кафедры полковника Смолина извинения и идёт в зал. Наш духовой оркестр начал играть, но почему-то ещё никто не вышел. Танец этот сложный. Стеснялись, наверное.
Словом, французский офицер спускается по лесенке со сцены, курсанты расступаются, он выходит на пустой паркет и.. идёт ко мне! Через весь наш зал! Нет, ты себе представляешь?
Я стояла к нему вполоборота и разговаривала. Я только что всем сказала, что хочу отдохнуть. Ни за что танцевать не пойду, пусть не просят. И тут тихо стало. Мой кавалер и собеседник тоже внезапно замолчал. Вижу, смотрит куда-то через моё плечо. Я оборачиваюсь… Батюшки-светы!
Ой, Ритуля, а он стоит и.. ах! От волнения я просто онемела, до того красивый! До меня как во сне дошло, что он сказал:
«Разрешите представиться, ***, не откажите в любезности протанцевать со мной этот тур вальса!»
Я положила руку ему на плечо, и мы начали первые. Постепенно и другие присоединились.
Он спросил, как меня зовут. Ну да, как Вас зовут, говорит, мадмуазель старший лейтенант? А когда я ответила, страшно обрадовался и сказал, что у меня чудесный, музыкальный французский. Что не только произношение парижское, но… Признайтесь, – спросил он, понизив голос – вы в Париже родились и воспитывались?
Потом он приглашал меня ещё и ещё и, наконец, попросил сесть к своему столу. Я отказалась. Говорю, мол, это по соображениям субординации неудобно. Тогда он отвечает.
«Вот как? Пожалуйста, обождите меня минутку. Никуда не уходите, обещаете?»
Полковник Смолин, тот разговаривает только по-немецки. Говорит хорошо, бегло, но с жутким скрипучим акцентом. Больше Смолин нипокаковски не умеет, и потому им переводил капитан с нашей кафедры Коля Кравчик. Он у нас занятия ведёт у первокурсников. Коля мне потом всё и описал.
Остальные лётчики, наш заведующий и старшие офицеры сидели и беседовали, кто уж как мог. На столе у них было шампанское и пирожные «корзиночка». Один из гостей поднял бокал и собрался тост произнести. Как вдруг подходит мой спутник и говорит вежливо, но голосом, совершенно не допускающим возражений.
–Застольная беседа без дам это всё равно, что французская кухня без фуа-гра. Я только что познакомился с преподавательницей фонетики. Мадмуазель говорит по-французски изумительно. Если она откажется составить нам компанию, я буду безутешен.
И вопросительно смотрит на начальника кафедры. Тот открыл рот, потом закрыл и сделал такое, понимаешь, движение одновременно подбородком и бровями сразу. Два старших офицера – политработник и картограф – снялись с места и полетели. Один – позвать меня немедленно к ним, другой – за стулом опять-таки для меня.
Ой, Ритуля, мне пора бежать. Потом доскажу. У меня кружиться голова! Я влюбилась, как полоумная! Не смейся, на этот раз я серьёзно! До свидания, пиши, пиши, пиши!!!
P. S. Ещё не целовались… Твоя легкомысленная подружка.
… Встречаемся теперь каждый день. Не помню, писала ли я тебе, как его зовут? Эрнст! Удивительно! Ты же помнишь, конечно, Оскара Уайльда «Как важно быть серьёзным»? Моя самая любимая пьеса, в которой я в студии играла роль воспитанницы! Что это, судьба?
Мы гуляем, долго и далеко. Сначала едем на машине, а потом отпускаем шофёра и идём пешком. Бродим по улице Воровского и выходим на Садовое кольцо. Не спеша поднимаемся до Тверской, которая теперь Горького, а потом иногда обратно. До дома с мезонином в три окна в Воротниковском переулке, где я сейчас живу у тёти. А иногда от Садового по Мясницкой через Лубянку и Театральную площадь спускаемся к Охотному ряду к его любимому зданию Дворянского собрания. Я ему объясняю, что это теперь Колонный зал. Он удивляется. И просит меня рассказывать о Москве побольше. А сам не слушает, а всё смотрит на меня и глаз не отводит.
Моя мама говорит, это до добра не доведёт и плохо кончится. Говорит, между прочим, что у него наверняка во Франции есть семья. Я взяла и спросила. А он начал смеяться. Потом сказал совершенно серьёзно: «Я был и обычным молокососом, и взрослым жеребцом. Вовсе не святым. Грешил часто, порою каялся. Но женат не был никогда. Слово дворянина и офицера». Я сразу поверила. Ему нельзя не поверить.
Эрнст просил познакомить его с моими родителями. Но мама забыла совершенно свой гимназический французский. А папа в реальном училище учил его вообще или нет, не знаю. Надо спросить. Правда папа хорошо помнит латынь. Только вряд ли это поможет им общаться.
Мы ходили вместе в Консерваторию. Эрнст чудесно слушает музыку. Когда во втором отделении пианист заиграл Шопена, на его глазах появились слёзы.
… Ритуля, мы всё-таки пришли к родителям на Каляевскую. Эрнст настоял. Он попросил меня переводить. Был очень таинственный и торжественный. Надел парадную форму. А когда обед и чаепитие под абажуром закончились, встал и сказал, что должен с мадам и месье Паскевич поговорить о важном деле, не терпящем отлагательства.
Интересно, что тебе пришло в голову, когда ты это читаешь? Так вот. Он по всей форме просил моей руки! Мне казалось, я сплю и вижу сон. Невозможно передать эту сцену. Невозможно в неё поверить. Я дрожащими губами перевожу. Мама слушает с каменным лицом. Папа волнуется ужасно, а потом начинает плакать. А Эрнст рассказывает, как он меня любит. Как он зрелый человек, никогда ещё не произносивших этих слов, просит меня составить счастье его жизни. Родителей просит нас благословить. И хочет, чтоб мы все уехали во Францию. Затем принимается повествовать, что он весьма состоятелен. Вполне может содержать семью. И предлагает папе в любой удобной для него форме наглядно в этом убедиться.
«Боже мой, – сказала тут моя мама, – Кира, надо прекратить этот сумасшедший дом. Ты член партии. Старший лейтенант Советской армии. Какая Франция?»
Потом она замолчала. Немного подумала и решительно добавила: «Не сомневаюсь, если мы в этом духе ещё немного поговорим, так нас посадят в тюрьму. Возможно, даже всех четырех».
… Эрнст уехал. Подумай только, я сейчас стала замечать что-то вокруг себя. Раньше ничего не видела. Московские улицы сделались куда оживлённее. Появились выписанные из армии по ранению, командированные с фронта, стали возвращаться эвакуированные. Мы в Академии смотрели кинохронику – Ялтинскую и Тегеранскую конференции.
… Ритка! Сегодня пятнадцатое сентября. Вышел долгожданный приказ о демобилизации. Все счастливы. Ожидают близких – родных и любимых. Я тоже, естественно. И в то же время, что скрывать: я в страшном волнении и тревоге. Мне передали, что скоро я должна получить от него известия. Скоро… Это скоро – целая вечность. Я перестала спать. Ты же понимаешь, как всё непросто.
… Рита, я сейчас это напишу, и когда увижу лиловые чернила на белой бумаге, то может, поверю. Ой, у меня пёрышко сломалось. Это плохая примета, да? Я пишу, стараюсь, с нажимом, как в школе учили, время тяну нарочно. Перышко вот выбирала долго, потом вставляла в ручку. Промокашку меняла в пресс-папье. А теперь тянуть дольше некуда уже.
Рита – я еду! Я еду переводчицей в оккупационную зону. Каким образом это устроилось, не имею понятия. Могу только догадываться. Этим и занимаюсь. Нас четыре человека. Штабные офицеры, сотрудник НКВД, а также военный переводчик старший лейтенант Паскевич. Я уже прошла инструктаж и получила нужные документы. Нас отправляют через три дня ночным экспрессом в Брест. Ты знаешь, я убеждённая атеистка. Я атеистка… Суеверная просто до полоумия. Риточка, моя дорогая, я сама не умею. Ты уж помолись кому надо за меня! … Прошло полтора месяца. Это письмо я посылаю с оказией. Капитан медицинской службы Толя Ельник едет в Москву. Он сын старых друзей нашей семьи. Я отправлю тебе всего несколько строк. Не могу не написать. Написать подробно тоже не могу. Ведь ты поймёшь? Ну, конечно! Я не сомневаюсь.
Две недели и один день назад мы обвенчались. Было всего несколько человек. Меня к венцу вёл его племянник вместо полагающегося по правилам моего отца. Он совсем мальчик. Куда моложе меня. Эрнст совершил невозможное. От меня требовалось перейти в католичество. Обычно это долгая морока. Но для него, просто как в Аленьком цветочке, «супротивного нет»!
Совершенно необыкновенное ощущение – я законная жена Эрнста, с записью в церковной книге и всем полагающимся по штату. Учитывая ситуацию, всё – моё чудесное шелковое белое платье со шлейфом и кружевами, моё обручальное кольцо с брильянтами – их я увидала вблизи впервые в жизни – мне пришлось после церемонии снять и оставить в Эльзасе в замке, где мы всё-таки провели вдвоём целых два дня. Как это удалось, я тебе расскажу при встрече. Я возвращаюсь к своим обязанностям. Сразу остаться с мужем мне, естественно, нельзя. Это сказалось бы на маме и папе. Эрнст будет теперь действовать по дипломатическим каналам. А потом приедет в Москву и меня увезёт. Когда он рядом, я верю в самые невероятные вещи.
… Риточка, прошло ещё около месяца. Я возвращаюсь. Вчера я была у врача в нашем госпитале. Сомневаться больше нечего. Не знаю, что будет со всеми нами. Удивляться тому, что я тебе скажу, не приходится. Радоваться очень бы хотелось, но я боюсь. Что, ты наверно и теперь опять догадалась? Новость, не удивительная для обычной замужней женщины. Для обычной – не удивительная. Только не для меня.
Я жду ребёнка!!! Мне однажды цыганка нагадала мужа и ребёнка в сорок шестом году. Так и будет? Половина предсказания уже сбылась».
Несколько минут стояла полная тишина. Первым опомнился Олег.
– Петя, что и говорить, «скелет в шкафу» ты нашёл. Я точных дат не помню, но первое впечатление – по меньшей мере, двоемужество налицо. Или она успела развестись, когда за Мухаммедшина выходила? Не знаю, сказалось всё это на Эрне или нет. Такие вещи тогда могли очень просто кончиться тюрьмой. За связь с иностранцем…
– Пётр Андреевич, Олег Николаевич, подождите, что-то не то! – Луша включила компьютер, нашла дело Эрны и биографическую справку. – Ну конечно! Я сразу засомневалась, и вот, взгляните! Это не может быть тот самый ребёнок. Эрна Александровна гораздо моложе. Она же пятьдесят пятого года рождения.
– Лу, ты умница. Ты права. А я эмоциональный болван. Самое смешное, я это тоже помнил. Но вот же не сопоставил. Просто загорелся, как солома. Фантазия включилась, словно фонтан. Я напридумывал такие роскошные последствия! – расстроено протянул Синица.
– Петь, не огорчайся. Ты поторопился. История такая красивая и… А чем она кончилась, ты не знаешь? Это ведь не всё? – Олег указал на выписки.
– Видишь ли, оказалось, у Риты Нестеровны был настоящий архив. Требуется уйма времени. А Анита не может себе позволить столько читать. Она и сама под огромным впечатлением. Как дошла до этого места, так давай мне скорей звонить! Я прикатил, она мне отдала материал, и бежать по делам. Да, и знаешь, что…
– Эврика! – Пётр хлопнул себя по лбу, – а ведь Анита среагировала так же, как я! На нас словно какое-то затмение нашло.
– Как, неужели она тоже возраст не посчитала? – изумилась Луша.
– Вот именно! И это несмотря на их давнее знакомство. Она мне всё твердила: «Эрна – дочка этого Эрнста! Петя, ты подумай, теперь я понимаю, Кира назвала её в его честь. Не зря мама говорила, что Эрна не в мать не в отца!»
– Вы оба зафиксировали только ключевую информацию. И исключили фон. В цирке это очень опасно. Можно при прыжке с трапеции…, – начала Луша.
– Как говоришь, она сказала? – задумчиво перебил её Олег, – «Петя, ты подумай?» Это что же, вы со свидетельницей Таубе уже на «ты»? А если она окажется замешана? Как хочешь, это не дело!
– Свидетельница Таубе, свидетельница Таубе! – Пётр вскочил и забегал по комнате. – Что ты порешь? Мы должны раскопать это дело. Найти родственников. Близких не осталось? Найти дальних! До сих пор никаких успехов. Все нити обрываются. Всё ведёт в тупик. И вдруг такой след!
– Но мы же только что убедились, это не она, – растерянно возразил Олег.
– Да! На этот раз ребёнок была не Эрна. А что потом? Вы верите, что её имя – простое совпадение? Нет, я добьюсь, мы сначала извлечём всё возможное из писем. Вытрясем подробности из родных. А потом, я совершенно уверен, надо ехать.
Он остановился перед книжным шкафом, открыл дверцы, вытащил большой тяжеленный атлас и принялся его листать.
– Куда ехать, Пётр Андреевич? – спросила Луша, заворожённо следившая за манипуляциями шефа с чёрным фолиантом.
– Как куда? В Эльзас, конечно! Мы же знаем, как француза зовут, знаем, что была сделана запись в церковной книге. А война, слава богу, кончилась. Значит, книга обязательно должна сохраниться!
– Петр Андреевич, только имя без фамилии… – заметила Луша
– Действительно! Мы знаем только, что это летчик из Эльзаса. Эльзас, наверно, большой! – поддержал ее Олег.
Но Петр был слишком увлечен. Он только отмахнулся. И со словами, «погодите ребята, не все сразу», возбужденно продолжил.
– Эх, жалко, французского никто из нас не знает. Для начала, хорошо бы в интернете пошарить, по телефону с муниципалитетом, скажем, поговорить. Или с мэрией? Я знаю, что в Англии графства, а во Франции? Ну, ничего. Это понятная задача. Найдём толкового сотрудника с языком, и пусть разбирается. Теперь ясно, что надо делать. Олег, возьми нашу картотеку и займись. И Лукерья – живо родственников мне Паскевичей до седьмого колена вынь да положь! В темпе вальса! А вы как думали? Ишь какие, рыжики они солёные захотели!
