Ан Ци
Серебряная куница с крыльями филина
Прошло некоторое время, пока Пётр намечал маршрут и думал, как здесь всё близко – Швейцария, Германия и Франция рядом. Если дела позволят, то хорошо бы… В Германию к маме он и так часто ездит, а вот в Цюрих или лучше, а вернее, ближе, в Базель? Базель – город музеев. Там богатейшее собрание живописи, Рейн, университет, которому лет пятьсот.
Он отвлёкся. Но оживлённый взволнованный голос Аниты вызвал его из задумчивости. Теперь все трое заговорили по-английски.
– Петя, мы продвинулись. Заметно продвинулись! Мсье Ренье составил родословное дерево семьи де Коссе за несколько веков. Со смертью барона род прекратил своё существование. Это значит, не осталось наследников имени по мужской линии.
– Барон был единственным ребёнком?
– Нет, детей было четверо. Барон Эрнст – старший. Двое близнецов – его брат и сестра – умерли молодыми. Был ещё младший брат, гораздо моложе, последний поздний ребёнок. Он пропал без вести во время войны. Погиб, конечно.
Но мсье Ренье попутно выяснил две многообещающие вещи. Есть ныне здравствующие родственники матери барона. Он с ними свяжется и попросит с нами поговорить. А кроме того, ему в голову пришла одна счастливая мысль. Он справился в государственном реестре землевладельцев. И обнаружил земельный участок в окрестностях Кольмара, принадлежащий барону де Коссе.
– Подождите, – но если он умер, и прямых наследников нет… Или есть? Нет, глупости, если есть, так им бы и принадлежал этот участок, не так ли? – оживился Синица.
– Не совсем так, – ответил Огюст Ренье. Он весь лучился от удовольствия и не скрывал этого.
– Пусть я и не новичок в подобных делах. Поиск родственников, фамильные истории и прочее – это моя специальность. Но обычно удача приходит очень нескоро. Кроме того, у Вас такая романтическая история.
Пётр, едва не подпрыгивавший от нетерпения, тихо застонал: «Пожалуйста, дальше! Я чувствую, Вы хотите сказать что-то особенное!»
– Да! Видите ли, господин Синица, такое положение вещей может – я подчёркиваю, может, а не должно – означать следующее. Земля вместе со строениями, находящимися на ней, завещана. Но наследник до сих пор не нашелся. А поскольку имеются земельные и другие налоги, и их надо платить, значит, оставлены и деньги на расходы. Иначе собственность продали бы в пользу казны, если никто не смог предъявить на неё законные права.
Пётр изменился в лице от волнения. Он впился глазами в архивариуса и ждал продолжения. Но тот молчал. Теперь Ренье сделал спокойную равнодушную мину и слегка забарабанил по столу пальцами. Тогда Анита сдвинула брови и вдруг наступила на ногу Синице под столом.
– Мсье Ренье, – начала она осторожно, – у Вас имеются, очевидно, свои профессиональные соображения и предположения. Потребуются новые юридические шаги, чтобы прояснить ситуацию. И новые средства. Мы это понимаем. Тут не будет затруднений.
Она вопросительно глянула на молодого человека. И сразу стало понятно, что стрела попала в цель.
– Видите ли, мадам Таубе, если я прав., – с видимым облегчением сказал тот, – я не хочу будить напрасных надежд, но Вы угадали. Есть соображения. Ничего пока не знаю наверняка. Может, я попал пальцем в небо. Но если ваша подопечная законная дочь барона… Скажите, а какие у вас самих аргументы за и против?
– Давайте сначала – против, – кивнула она. – Я начну. Эрна гораздо моложе, чем ребёнок, который мог появиться на свет сразу после свадьбы. Нам известно, что Киру потом ни разу не выпустили из страны. Эрна никому ни слова не говорила о том, что она, де, не дочь артиста Мухаммедшина. Я сама убеждена, насколько вообще это возможно, когда речь идёт о другом человеке, что она об истории своей матери Киры Паскевич понятия не имела. А я дочь – ближайшей подруги жены барона, той самой подруги, что была посвящена в тайну. И знаю Эрну всю жизнь.
– Это всё? – спросил Ренье.
– Да, пожалуй.
– Скажите, пожалуйста, Вы слышали про медальон?
– Нет, ни слова.
– А видели его?
– Нет, никогда.
– Следовательно, по крайней мере, о нём Эрна умолчала. А Ваша мама? Не было ли каких-то указаний…
– Да, мама намекала на таинственную любовную историю Киры. Она… Понимаете, если бы меня раньше спросили, знаю я что-то определённое? Я б с чистой совестью ответила – нет! И вместе с тем…
– Петь, ты, наверно, поймёшь, о чём я, – обратилась Анита к Синице.– Мои родители оба были члены партии, папа даже военный. Они никогда не говорили в открытую что-то антисоветское. Но во время торжественных речей и агиток, заклинаний или гневных обличений наших вождей проскальзывали такие еле уловимые интонации, иронический взгляд, а то движение бровей, и ты понимал, что они их всерьёз не принимают. Может это плохая аналогия, но… Когда я узнала про тайную свадьбу Киры. Когда возникло подозрение, что Эрна не такая, как все. Что с этой странной несчастной девочкой дело обстояло радикально иначе, чем со всеми нами… Так вот, сказать «я так и думала» не могу. Я страшно удивилась. Но в то же время я не удивилась совсем!
Ренье слушал Аниту очень внимательно. Когда она закончила, он сказал.
– Ваши слова косвенно подтверждают мои ощущения и надежды. Хоть, конечно всё это пока совершенно эфемерно.
– Что ж, «контра» мы сейчас выслушали. Осталось привести доводы «про».
Сказал Синица и опустил голову. Он почему-то смотрел влево и вниз, и во всё время своей короткой речи обращался к рядом стоящему стулу.
– Кто-то упорно и настойчиво портит жизнь близким родственником человека. Кого? Киры? Вернее, из-за Киры? Нет. Из-за Эрны Мухаммедшиной. Значит, что-то не в порядке именно с ней. Вспомните эти настойчивые вопросы её мужу Куприянову.
Мать назвала эту девочку Эрной. Мне возражают, что это можно сделать в память о своей любви. Верно! Но можно и просто в честь отца ребёнка Эрнста.
Молоденькая девушка уходит из дома. У неё с собой ничего нет. Нет имущества. Нет личных вещей. Нет ничего на память. Понятно, что о таком доме не хочется помнить. Его бы поскорей забыть. Но теперь мы знаем от её бывшего мужа, что одна единственная вещь оттуда у неё всё-таки сохранилась. Какая? Старинный медальон. Не забудьте, что Кира вовсе не была нежной матерью. Почему она его дала дочери?
Позже Эрне уже живётся лучше. У неё даже появляются украшения. Однажды она их все отдаёт подруге. Она высыпает драгоценности как леденцы, не глядя, в пакетик. Но одну единственную безделушку оставляет себе. Какую же? Ту, что их всех дороже? Может, самую красивую? Нет. Этот старинный медальон. И в нём оказывается имя барона! Я не верю в такие совпадения. Заметьте, что замкнутая бессребреница Эрна эту вещь берегла. Что она про неё знала?
И последнее. Да, по всей видимости, Кира никуда из Союза не выезжала. Но про барона ничего не известно. Что, если однажды приезжал он?
– Прекрасно! – мсье Ренье потёр руки. – Для меня убедительно, во всяком случае, эмоционально. Я сегодня же предприму определённые шаги. На это потребуется некоторое время. О переговорах с родственниками жены барона мы должны узнать послезавтра. Они обещали обдумать и сообщить, когда им удобно нас принять. Я бы хотел взглянуть на медальон. Пусть это не герб, но.
– Мне не пришло в голову взять его с собой. Но вот, пожалуйста, фотографии! – и Петр протянул Ренье несколько его снимком, сделанных с обеих сторон с разным увеличением.
– Спасибо. Я посмотрю и подумаю. А пока, чтобы скрасить ожидание, я хочу предложить вам экскурсию в бывшие владения барона. Старый дом – в семье его называли замком – это дом, где он сам родился. Мы ничего не знаем наверняка, но очень вероятно, что именно туда барон привёз свою молодую жену, как поступали обычно его предки.
Дом, красивый старинный особняк, стоял в глубине хорошо распланированного и ухоженного сада, несмотря на позднюю осень вовсе не наводящего грусть и мысли об увядании. Вечнозеленые пинии и туя, аккуратно подстриженный кустарник с алыми ягодами, разноцветные композиции из мхов и необработанного камня, а всего более журчащий прозрачный ключик, сбегающий с небольшого пригорка по гранитному желобу в мраморную чашу, – все это тактичное сочетание традиции и новых ландшафтных идей сразу понравилось Синице и его спутнице. Особняк был выкрашен в бежевые тона. Его обведенные белым окна сверкали под лучами заходящего солнца, а медные начищенные ручки дверей блестели. Ничто здесь не напоминало о заброшенности. Над трубой вился дымок, и пахло слегка костром и лесом.
– Господин Жерар покажет нам сейчас владение барона. Он тут привратник и садовник. У него все ключи. Это прекрасный дом. Он внесен во все путеводители города Кольмара и окрестностей. И муниципалитет выговорил право один раз в месяц устраивать здесь экскурсии для посетителей. Господин Жерар тогда показывает апартаменты туристам. О, он очень внимательно следит, чтобы ничего не пропало! Да, один раз в месяц. Но, видите ли, это вовсе не сегодня. Ему за каждую экскурсию полагается небольшое вознаграждение, и поэтому…
«Архивный юноша» красноречиво взглянул на Аниту, и она тут же понимающе закивала.
– Сад содержится в таком изумительном порядке! Господин Жерар очень любезен, что согласился и нам тоже показать особняк барона. Каждый труд должен оплачиваться, а внеурочный – вдвойне!
Приземистый, быстроглазый седоватый Жерар в клетчатой красной теплой куртке и резиновых сапогах довольно улыбнулся, услышав эти слова.
– Я весь к услугам мадам. Приятно иметь дело с людьми, которые ценят хорошую работу. А если это еще и очаровательная женщина. Он с одобрением покосился на Аниту.– Я сейчас отопру дверь, сегодня мы – я и моя жена – не заходили внутрь. Мы были только в подвальном этаже. Я тут топил и проверил все, что положено. Там же и кухня для прислуги. Я после работы в саду часто в ней обедаю. У меня к Вам только одна просьба, господа. В доме всюду паркетные полы и ковры. Я отвечаю за их сохранность. У нас есть войлочные чехлы для обуви и… Впрочем, для мадам я могу принести сандалеты. У жены есть.
– О, не беспокойтесь! Мы не доставим Вам никаких хлопот.
Заверил садовника Ренье. Он не стал посвящать его в суть дела. А если возникала необходимость коснуться щекотливых вопросов, неизменно переходил с клиентами на английский.
Они вошли. Садовник повел их сначала по широкой мраморной лестнице на второй этаж, заметив, что внизу не так интересно, а в самые красивые парадные комнаты он их сейчас проведет.
Особняк был выстроен анфиладой. Посетители со своим проводником переходили из одной гостиной в другую. Они любовались то на семейные портреты, то на зеркала в изящных позолоченных рамах, украшающие танцевальный зал с узорным паркетом, то на белый с голубым будуар с гравюрами галантного содержания на стенах, то на гобелены и мебель с фарфоровыми медальонами и гнутыми ножками.
– Это действительно парадные залы. А где жил последний хозяин? Где он спал и работал? – осведомился Ренье.
– Это на третьем этаже. Там спальня и кабинет. А также и малая гостиная, где он принимал ближайших друзей. Но знаете, я никогда туда не вожу посторонних. Там ничего примечательного. То есть там все удобно и добротно, но никаких излишеств!
– Мсье Жерар! Господа интересуются историей авиации. Их ближайшие родственники имели к этому прямое отношение. Вы знаете, что барон был блестящим летчиком. Им было бы очень интересно. Э, да Вы же и сами служили на воздушной базе Фаянс в Марокко. Вы мне рассказывали. Вы, конечно, прекрасно понимаете их чувства!
Сопротивление садовника было сломлено, и вся компания последовала наверх. Они осмотрели малую гостиную. Жерар немного поколебался, но затем провел их в кабинет и зажег свет.
Это была квадратная комната с письменным столом, бюро, этажерками и книжными шкафами, небольшая и удобная, отделанная мореным дубом. Окно располагалось по правую руку от письменного стола. А на стене перед ним весел большой портрет молодой женщины, писанный темперой. Его окружали несколько фотографий. Садовник указал на одну из них. На ней был изображен стройный высокий военный в мундире рядом с дамой в светлом платье.
– Посмотрите, это барон. И вот тут он же. И там на другой фотографии, -промолвил он.
Петр с интересом стал всматриваться, на некоторое время отвлекшись от своей спутницы. И напрасно! Анита остановилась как вкопанная и уставилась на портрет. Потом с совершенно ошеломленным видом принялась переводить взгляд с одной фотографии на другую.
– Боже ты мой! – выговорила она, наконец свистящим шепотом по-русски.
Но занятый беседой с Ренье Синица ее не услышал. Он старался не упустить ни слова из объяснений Жерара, которые тот переводил.
– Петр, черт тебя побери! – повторила Таубе уже громче. Ее голос зазвенел от волнения.
Мужчины разом замолчали. Синица обернулся и, мгновенно оценив обстановку, собрался, как перед прыжком.
– Спокойно! Я тебя слушаю. Что случилось?
– Ты видишь этот портрет?
– Эти фотографии? На них всюду одна и та же женщина? Ну да, я как раз хотел спросить, кто.
– Можешь не спрашивать, я тебе скажу. Это Кира! Очень молодая, только она почти не менялась. Старела – да. Но, понимаешь, есть люди -ты их не узнаешь с годами. Они не обязательно становятся хуже. Могут даже очень похорошеть! А она. Ох, я что-то.
Анита разволновалась так, что ей потребовалось несколько секунд передышки.
– Петька, ты понимаешь, это Ки-ра!!! Я только теперь до конца поверила всей нашей истории! – выдохнула она наконец.
Глаза Синицы засияли. Он подошел к Ренье и объяснил ему все в двух словах, а потом добавил.
– Мы непременно должны увидеть спальню. Кто знает, что нас там ожидает.
Но на этот раз Жерар упирался довольно долго. Он ссылался на то, что обещал своим нанимателям этого не делать, что это неделикатно, что он может потерять место. Уговаривал, что там не на что смотреть.
Тогда вмешался уже Ренье. Он был очень убедителен и речист. В довершение же своих аргументов он всучил садовнику крупную банкноту, и Жерар сдался.
В спальне оказалось совсем темно. Там и в самом деле, кроме шкафов и кровати глазу не за что было зацепиться. Зато против изголовья, так, что взгляд сразу падал на нее, висела снова большая фотография в окружении нескольких других. Снова та же самая женщина, но постарше и скромно одетая. В платье, в зимнем пальто, в строгом костюме, и всюду с маленьким ребенком. Сначала девочка у нее на руках. Потом сидит рядом. Затем на большом центральном фото – девчушке уже лет пять, она с бантиками в матросском платьице. На грустном худеньком личике – большие печальные глаза. Она совсем не похожа на свою красавицу маму.
– Ну что же, – на этот раз почти спокойно заявила Анита, – смотрите теперь оба внимательно, господа. Вы слышите, мсье Ренье? Видите этого ребенка? Я все эти фотографии хорошо знаю. Они хранились у Мухаммедшиных в их семейном альбоме. Осталось понять, как встретились снова барон и Кира. Где и когда. Но девочка – это Эрна. Значит, она и впрямь его дочь. И он сам прекрасно об этом знал.
Родственники баронессы Агнес сообщили, что они сожалеют, но обстоятельства изменились. Они не смогут встретиться с мсье Синица. Им необходимо срочно уехать. Но как только будет возможность, они свяжутся с его агентством. При современных средствах коммуникации это не составит труда. А сейчас они просят их извинить…
Из Москвы же дали знать, что неотложные дела требуют присутствия директора. Петр Андреевич должен одобрить… принять решение… подписать… получить лично по счету причитающиеся «Ирбису» деньги.
И – нет! С заместителем клиенты говорить не согласны, по телефону то-то и то-то лучше не обсуждать, и уж о подписи «за директора и владельца» просто нечего думать. А вечером позвонил лично Расторгуев.
– Петро, взяли Нижневартовца. Он дает показания. Рая так нелепо погибла! Ни в чем не повинный, никому ничего плохого не сделавший человек.
Она даже случайно не задела чужие интересы. Просто такая судьба. Так после смерти немного повезло. Возмутились разные люди. Объявили награду за поимку убийцы будущие хозяева Раиного дома. Владелец сети «Асклепий» стал теребить кого смог. Газеты подняли шум. Парня быстро и отловили. И отлично. Если за месяц убийство не раскроют… Ну, да сам знаешь.
– Как он себя ведет и что говорит?
– Примерно так, как мы думали до сих пор. Но по предварительному уговору, он все берет на себя. Говорит, что «Сапсан» охранное агентство, и никого никогда не умыкает. Это была его, де, самодеятельность. Заработать хотелось. Брата он тоже, мол, втемную использовал. Да нам все это мало неинтересно. Но! Его брат там один из старейших. Правая рука шефа. Доверенное лицо. Этому объясняют, что к чему и зачем. Пусть они и сознательно стараются не знать слишком много. И вот осел из Нижневартовска кое-что услышал. А мне в благодарность это «кое-что» рассказали. Короче. Они об Эрне ничего не знали, ни кто она такая заказчику, ни для чего ее умыкают. Только было известно, что ее надо доставить в Израиль. Заказчик хотел это «Сапсану» поручить, но те отказались.
– Совершенно невероятно. Почему в Израиль? Это национальное государство. Очень своеобразное – теократическое демократическое. У них даже гражданского брака нет. У Эрны же есть польские корни -фамилия Паскевич, польская фамилия – могут быть французские, но ничего иудейского. Про религиозность какого ни возьми толка я ни слова не слышал. И потом. Невозможно представить, что при таком особом контроле.
– Ты о чем?
– Ты в Израиль летал?
– Нет, я хотел там побывать, но сам понимаешь, дорого. А по работе не довелось.
– Ну ясно. Я там тоже не был. Но мне как раз приходилось, и именно по работе, иметь дело с людьми, тесно связанными с Израилем. Там наших полно. Получился поначалу после конца совка самый близкий и доступный капитализм. Так вот, у израильтян свои пограничники. Они шмонают всех не за страх, а за совесть. Очень внимательно все и всех осматривают. В аэропорту «убывания» тоже. Я думаю, это самая неудобная страна, чтобы везти туда человека, напичканного наркотиками. А документы?
– Петя, я понял. Работаем дальше. Заказчик мог передумать. Или это ложный след.
– Или подготовили что-то необычное. Но все-таки.
– Конечно! Еще шаг вперед.
– Володя, а как там «моя милиция», которая «меня бережет»? Я думаю, ты навел справки, когда узнал, куда ветер дует?
– Смотри пожалуйста, он шпарит из Маяковского. Ты разве еще «социалистический» ребенок, ты же меня здорово моложе? Мы это в школе учили, всякие там «Стихи о советском паспорте». И я его с тех пор терпеть не могу.
– Э, брат, ты не прав. Великолепный поэт, тонкий лирик, просто надо его раннего читать. Но об этом потом, как говориться. Так что?
– Первое, Эрна М. Легально в Израиль из Москвы не улетала. Тут ты прав. Это новость плохая. Мы по-прежнему не знаем, куда ее увезли.
– Есть, значит, и хорошая?
– Интерпол вступил в игру. Какие-то нити пересеклись. И теперь они тоже Эрну ищут. Это опять хозяин «Асклепия» постарался. Ведь трупа нет. Пока это кто-то раскачается. А он ушлый такой, находит нужные кнопки, причем везде.
– Что-то я раньше не слышал, что он беспокоится о своей сотруднице. Разве они были друзьями?
– Ничего подобного. Он такой типичный пенкосниматель. Причем, довольно удачливый. Основной мозговой центр – его папа. А этот.
– Тогда что теперь приключилось?
– Очень интересный поворот, надо тебе сказать. Ты же помнишь, чем она занималась. Не просто доктор, хотя даже ординарный уролог при определенных обстоятельствах и типе клиентуры может больших дел наделать.
– Это верно. А уж сексопатолог – таких, что потом костей не соберешь.
– Ну и?
– До кого-то дошло, что исчез человек, нашпигованный сведениями, от которых у разных персон зверская изжога будет, если они выйдут на божий свет. Вот и ищут.
Они еще поговорили о том, о сем, Синица поспрашивал Володю о детях, потом они вместе поругали московскую погоду, потом…
– Не, Володька, чем дольше думаю, тем невероятнее мне кажется этот израильский номер. Уж не нарочно ли его подкинули милиции и нам заодно, чтобы замести следы? Не верю, честное слово! – недоверчиво помотал головой «начальник конторы».
И ошибся. В Израиле в это время происходили события, которые могли весьма заинтересовать команду «Ирбиса».
25. Израиль. Город Нетания
– Сандра, сядь, пожалуйста. Ты бегаешь по квартире, а я ещё больше нервничаю. Не надо было её пускать. Твёрдо договорились же с аббатом Гранде – только по двое, постоянно через каждый час – связь. И как дети дали себя уговорить! Ну и пусть, что в сопровождении Нгуена Чу! Да, его рекомендовал отец Петер из Миссии. Но здесь всё возможно в любой момент. И нападение, и провокация.
– Хорошо, я не буду. Ты не доверяешь отцу Петеру? Не может быть. Франци, прекрати так безумно волноваться. На тебя действует эта тоскливая квартира, я понимаю. Этот вечный полумрак. Всегда спущенные жалюзи, а окна приоткрыты. Это сделано, чтобы ветер продувал из-за постоянной жары. А мне часто просто холодно. Сейчас апрель, и она ещё не началась.
Две молодые женщины переговаривались, то понижая, то повышая голоса. Они старались друг друга успокоить попеременно, но это плохо удавалось.
– Вот подожди – не началась! Ману сказала, по интернету предсказывают этот их чудовищный сухой ветер. Он приносит воздух пустыни и пыль, пыль, пыль…
– Ой, да пускай ветер, только бы она скорее вернулась! Как ты думаешь, позвонить ещё раз? Или может, пойдем ей навстречу?
– Сандра, ты же прекрасно знаешь – лучше не надо. У нас окна выходят на другую улицу. Значит, в окно смотреть бестолку. И я слушаю. Здесь слышно каждое слово. А прохожие любят поговорить! Я уже научилась различать иврит, арабский и славянские языки, правда никогда не знаю -какие. Я слушаю, может, и её услышу. Стоп. Мне кажется… Точно! Ключ в замке! Ману, Ману, Ману!
Лица вошедшей, влетевшей, вернее, в комнату, женщины было почти не разобрать. Голову её до середины лба закрывала чёрная монашеская хламида с белой полосой. Дальше почти вплотную следовали солнцезащитные очки. Тоненькая фигурка тоже терялась в одеянии монахини. Она молча остановилась и судорожно вздохнула.
– Что стряслось? Почему ты не откликалась? Где телефон? Ты цела? Почему ты молчишь? – посыпались вопросы, но Ману плавно и по-прежнему без звука опустилась на пол.
– Господи, она без сознания, ты взгляни, у неё одежда… – задохнулась от ужаса Франциска.
– Так, выключили эмоции. Да, платье разрезано ножом, порвано и всюду грязь. Быстро, всё это снимаем, и неси, что нужно. Я её пока осмотрю.
Решительно скомандовала Сандра. Она умело высвободила Мануэлу из спеленавшей ту мешающей одежды, убедилась, что ран нет и, с неожиданной для её небольшого тела силой, легко подняла подругу с пола, перенесла на софу и положила той под ноги подушку.
– Франци, это больше всего похоже на шок. Дыханье слабое, пульс тоже. Она совсем бледная. Померяешь ей давление и давай сразу инъекцию. О, она, слава богу, приходит в себя.
Веки бледной как бумага Мануэлы действительно задрожали, и она открыла глаза.
Франциска со шприцем наизготовку застыла, а потом радостно зашептала.
– Успокойся, мы с тобой, ты дома. Ты нам только объясни, должны мы срочно что-нибудь… ?
– Я в порядке. Нгуен… Нгуен тяжело ранен. Его скорая увезла. Это что-то незнакомое. Какие-то…
– Кто? Террористы? Местные проблемы? Фанатики – арабы?
– Нет.
– Тогда здешние фанатики – ортодоксы? Иудеи? Этих тоже хватает.
– Понимаешь, они все вместе. Это… это фанатики-мужчины!
Примерно через час чисто вымытая и переодетая Мануэла в лёгких белых брюках и свободной блузе из сиреневого шёлка сидела у стола, обложенная подушками, со стаканом виноградного сока в руках и рассказывала.
– Ману, ты пей, не забывай. Пей маленькими глоточками. Сыр с зеленью и курицу ела? – беспокоилась Сандра.
– Ела она, я проверила. Понемножку, правда, – подтвердила Франциска. А много и не надо. Слушайся доктора, девочка.
– Теперь я должна тебе сказать по правилам игры, что я и сама доктор, а по сему…
– Ну, вот ты, наконец, улыбнулась, – обрадовалась Сандра.
– Хорошо, где я остановилась? – Ману поставила стакан на стол.
– Значит так. Мы пришли в приличный квартал. Здесь в Нетании вообще настоящих трущоб нет. Город молодой. Но среди сносных домов один маленький такой, плохонький был, а в нём подвал. Нгуен меня привёл, зашёл в чулан, и я протиснулась в эту дыру. А там, великий боже! Окна нет. По стенам нары. Голая лампочка едва светит. И на четырёх квадратных метрах – шесть человек, а двое из них с младенцами. Нет, ты представляешь себе, эти несчастные девки – сами убогие, больные, но ведь они ещё и разносчики инфекции! И их нанимают – страшно сказать даже – готовить еду, ухаживать за детьми! И с ними спят. За деньги, и без денег, добровольно и насильно! Ой, я не могу!
– Ману, ну перестань плакать. Ты привыкнешь. Для того мы и здесь, чтобы им помочь.
– Ты права. Я всех осмотрела. Обработала язвы, сделала инъекции и всё такое. Но это ж нелегалы. Они всего боятся и одновременно ничего не могут. Не могут объявиться – вышлют из страны. Значит, не могут получить стационарное лечение, регулярные обследования. Не могут прекратить эту свою… деятельность, переменить образ жизни. Однако, надо делать, что можно.
И вот, только я договорилась, что детей заберут в миссию в ясли. А это совсем не просто было – договориться. Одна почти английского не понимает, а другая напугана разговорами, что её ребёнка могут отнять насовсем. Но, слава богу, удалось убедить. Нгуен позвонил, из миссии приехала машина, и малышей увезли. Итак, не проходит и пяти минут, как вдруг – крик, визг на иврите, на арабском и ещё, я не поняла, на каком! Свет погас. Тёмные мужские фигуры, полный хаос, там же не повернёшься! И стон! Это Нгуен бросился нас защищать, и его ранили. Одно сквозное в мякоть руки, а другое проникающее, нехорошее такое ранение.
Шуму много получилось, крови тоже. Нападающие, наверное, испугались и удрали. Я первую помощь оказала. Соседи прибежали. И вот пока «скорую» ждали, я позвонила аббату, а он сказал: «Если больше ничем не можешь помочь, уходи! Постараемся к себе внимания не привлекать. Ну, видели рядом монахиню, она сделала перевязку и ушла. Нгуен, как в себя придет, о тебе ни слова не скажет. А там посмотрим». И я ушла. Не знаю, как до вас добралась. Плохо соображала.
– Подожди, а полицию вызывали?
– Сразу – нет. Только когда скорая приехала. Девчонки из своего подвала немедленно испарились.
– А телефон?
– Кто-то из нападавших мой сразу растоптал. А тот – Нгуена остался у него. Теперь вы всё знаете.
– И кто же это был, что за люди? Ты сказала такую странную вещь…
– Они приляпали там листовки на стену, а одну сунули в мою сумку. Можешь почитать.
Сандра открыла большую докторскую сумку с множеством отделений и вытащила оттуда ярко-жёлтый листок, исписанный сверху крупным чёрным шрифтом. Внизу был нарисован мощный атлет, а перед ним коленопреклоненная женщина. Из его рта в красном пламени вырывались буквы, похожие на змей.
– Мир принадлежит нам, – с недоумением медленно прочитала Франциска, – подчинение или смерть!
Тут внизу меленько ещё всякая абракадабра: женщине надлежит знать своё место, не сметь, не позволять себе, и т. д. Но интересно – всё написано на четырёх языках. Один – английский. Потом арабская вязь. Следом явно иврит. И наконец…
– Дай, я взгляну, – Мануэла потянулась к листовке, – мне было не до того, а теперь… Так это греческий! Я хочу сказать, греческий язык -современный.
– Очень странная выходит история! В этой стране – сосредоточии всяческих религиозных борений, войн, священных реликвий, храмов и камней, где все вечно сражаются со всеми из-за разных богов, мы становимся жертвами разноязычной банды, куда входят мусульмане и иудеи, православные и… Я не знаю, конечно, кто там на английском пишет, какой он веры. Только какое трогательное единодушие на этот раз! Мужчина – царь и бог. И ничтожная раба. Знай, раба, своё место, а иначе смерть!
– Слушай, я сразу не смогла с мыслями собраться. Но ведь нападающие именно что-то подобное и орали! Ворвались к нам, поносили всех и вопили, что этих грязных иностранных шлюх надо уничтожать. А те, кто им помогает, ничем не лучше. И тоже ведь проклятые бабы, да ещё воду мутят! Поэтому я не очень удивляюсь. Они действительно не имеют никаких расхождений! Эти… совершенно безжалостные, брутальные…
– Ну да, Ману, ты же так и сказала. Ты не помнишь? Мы тебя всё спрашивала, а ты… Ты сказала: это фанатики – мужчины!
– Фанатики – мужчины, – тихо повторила Сандра.
26. Аэропорт Бен Гурион
– У нас ещё целых полчаса. Мы спокойно подождём. Она прилетит с сопровождающим. Познакомимся. А потом в отпуск! Замечательно, девочки, правда? Все устали, эта новая наша помощница – после тяжёлой болезни. Я считаю, аббат всё отлично организовал. Здесь от аэропорта до нашей последней базы в Натании каких-нибудь полчаса. Отвезём её…
– Их!
– Нет, сопровождающий сдаст нам Селину с рук на руки и уедет вглубь страны. Нам не по пути. Я про него только слышала, что он по-английски не говорит. На французском и на арабском. Ну, так вот. Побудем денёк в Нетании. Съездим в Кесарию. А потом на три дня на Мёртвое Море.
– А как же Иерусалим? Мы там только работаем, ничего не видели почти. Я не знаю как Селина…
– Я тоже. Но она не в пример нам настоящая монахиня. Наверняка она пойдёт по святым местам. А мы можем побродить по городу в своё удовольствие.
– Это если аббат разрешит надеть цивильное платье. Так тебя и пустили в наших одеяниях!
– Туристов, вроде, христиане и иудеи пускают везде. А в мечеть Эль Акса всё равно свободный доступ закрыт.
– Тише, рейс *** приземлился! Это наш. Пошли потихоньку. Они ещё будут багаж получать, но всё равно – мы уже насиделись, так давайте встанем так, чтобы видеть выходящих. Плакат поднимем, когда пойдут. А на фотографию можем и сейчас полюбоваться. Хотя когда нас, монашек, видишь, так лица замечаешь не сразу. В первую очередь смотришь на цвет нашего платья, на полосу, на головной убор, начинаешь соображать, что за орден!
Так переговариваясь, Ману, Франци и Сандра не спеша подошли к перегородке, отделяющей разношерстную нетерпеливую группу встречающих самолёт компании Ер Франс, недавно севший в аэропорту «Бен Гурион».
А тем временем мадам Селина Бежар и господин Делоне подошли к паспортному контролю. Поль Делоне поздоровался и протянул паспорт в окно, за которым сидела девица лет двадцати. Ответа на своё французское приветствие он не получил. Зато, с удивлением подняв глаза на девицу, он увидел, что та смотрит в сторону, вытянув шею так, что ей грозило навсегда остаться кривой. Сбоку, однако, не было ровным счётом нечего. Оставалось предположить, что таким образом демонстрируется пренебрежение дерзкому пассажиру, рискнувшему отнять её драгоценное время. Наконец, искоса глянув на паспорт, она задала ему вопрос по-английски.
