Ан Ци
Серебряная куница с крыльями филина
– Мишель, Вы меня заинтриговали. Понятия не имею, что последует за Вашей многозначительной паузой! – прищурился доктор Малларме.
– Да очень просто. Пациентка вздохнула и объявила – «О! Вот теперь понятно! Как это она раньше не догадалась? Это все экстремисты! Из-за них не только память отшибло, но и способность анализировать обычные факты. Она работала всю жизнь как проклятая, в этом и состоит весь секрет!»
Еще она охотно говорит на свои специальные медицинские темы. Жаль, я как стажер-психиатр не могу поддержать такой разговор на должном уровне. Кроме того, это противоречило бы Вашей установке – не форсировать и не волновать!
Доктор Малларме выслушал Мишель, задал несколько рутинных вопросов, включил свой ноутбук, пощелкал клавишами и немножко помычал, обдумывая услышанное.
– Знаете, это неплохо. Это показывает, что блокировка, по крайней мере, не полная. Дырявая? Нет, это было бы слишком хорошо. Но парочку капилляров она нашла и без нас. А мы их попробуем рас.
– Расшатать? Рассверлить? Расширить? – обрадовалась Мишель.
– Вот именно! Пусть рассказывает. Как можно больше рассказывает, а Вы тезисно записывайте, но не расспрашивайте! И пусть пишет сама, как мы ей раньше советовали, подробнейшие «мемуары». А сегодня приедет профессор Шульце из Мюнхена из университетской клиники. И я хочу ему ее показать. Он специализируется на амнезии и фантомных воспоминаниях. У них отличные энцефалографы, лучше, чем у нас. Они применяют лазерную точечную.
– Э, Мишель, а скажите, как финансируется ее лечение? Она же не «страховая», так? Вообще не страховая – ни приватно, никак? – оборвал он себя на полуслове.
–Нет, конечно. Она поступила к нам из Иерусалима и у нее здесь есть юрист Марк Зильбер, который занимается абсолютно всем, чем нужно. Он платит по счетам. Этот господин сначала имел дело с нашей дирекцией, а следом стал ходить ко мне регулярно раз в неделю. Я думала, он был уже и у Вас.
– Да, так о финансировании. У нее отдельная палата и все такое. Она одна влетает в копеечку. Но нам сразу сказали, что для нее надо сделать все возможное и невозможное за любые деньги.
– Тогда, знаете. Если Шульце найдет, что его клиника больше подойдет, можно ее перевести и туда! Как бы это ни было выгодно дирекции, непорядочно ее держать, если мы не способны радикально помочь. Я полагаю, сама перемена обстановки может сыграть свою роль.
Профессор Шульце очень заинтересовался необычной пациенткой и ее неординарной историей. Это был солидный деловитый и вдумчивый психиатр лет пятидесяти с кайзеровскими усами и густой рыжеватой шевелюрой. Он изучил назначения, препараты и дозировку. А потом попросил познакомить его с Эрной и пригласил ее пройтись по больничному парку.
Они бродили по аллеям и беседовали. Он не стал спрашивать «сестру Цецилию» о том, что с ней приключилось. Не заговаривал ни о детстве, ни о Бельгии, вообще старался не давать повода «пропеть привычную песню». Французский язык Шульце был много лучше, чем у Эрны. Словарный запас его был куда больше, нюансировка богаче, термины для него не составляли никакого труда. Но произношение! Этим он похвастаться никак не мог и хорошо это знал.
Поэтому он искренне и с уважением похвалил ее музыкальный «истинно парижский» выговор, а Эрна засветилась от удовольствия. Профессор заговорил о Юнге и его расхождениях с Великим учителем14, и Эрна охотно включилась. Обычное вежливое равнодушие сменилось оживлением. Она даже сама предложила следующую тему для разговора – Эрик Берн и его психология взаимоотношений. Вот что ее интересовало. Его концепция игр. У нее было на этот счет свое особое мнение. Они подискутировали немного.
И вдруг она остановилась и замолчала. Шульце ее не торопил. Он терпеливо ждал.
– Профессор! – заговорила, наконец, Эрна с явным усилием и поглядела на него.-Вы упомянули только что мой французский, и мне пришло в голову. Видите ли, я теперь многое вспоминаю с трудом. Но совсем неожиданно. в общем, я знаю, я Вам сейчас объясню. Моя мама – она была учительницей французского языка. Она преподавала фонетику в военной академии,– произнесла она, наконец, медленно, но с уверенным видом. – Ума не приложу, где была эта академия? Точно не в Брюсселе. Возможно, в Генте? В Брюгге? Я ничего не помню. Ох, это просто невыносимо!
Лицо пациентки приобрело страдальческое выражение, она снова увяла и погасла. А профессор, напротив, непритворно обрадовался. Он хорошо знал ее историю болезни, легенду и настоящую биографию, а на память не мог пожаловаться. Он тут же решил, что появились впервые проблески надежды.
Шульце взял Эрну за руку и пожал ее с воодушевлением, удивившим его самого.
– Знаете, коллега, мы так продуктивно с Вами поговорили. Я работаю в Мюнхене, там у меня прекрасно оборудованное отделение. Я Вам его с удовольствием покажу!
Формальности заняли немного времени. Оповестили юриста Зильбера, который, в свою очередь, связался с Москвой. Но когда ему задали вопрос: есть ли прогресс? Каков результат? Как можно подвести итоги бельгийского этапа лечения? Он сообщил, что если опустить подробности и медицинские термины, тогда. Тогда придется признать, что врачи в один голос говорят: есть еще слабая надежда, но улучшений нет!
А что же Эрна? Она опять не возражала переехать на новое место. Желание профессора продемонстрировать ей хорошую больницу ничуть не удивило покладистую пациентку. И вскоре сестра Цецилия водворилась в отдельную комнату с большим окном, выходящим в закрытый со всех сторон внутренний двор. На стене напротив ее кровати висело деревянное распятие. На столике у окна лежала библия. Большой дизайнерский букет из живых цветов, декоративных растений и сухих трав стоял на обеденном столе в вазе из венецианского стекла.
В Мюнхенской клинике подход был совсем иной. Если в раньше больную оберегали, то здесь всячески пытались встряхнуть и растормошить в прямом и переносном смысле слова. Фармакология, физиотерапия, кислородные смеси и массаж – все должно было служить одной цели. Шульце хотел заставить ее мозг отныне работать интенсивней. Он распорядился доставлять Эрне-Цецилии-Селине актуальные журналы по специальности. Он заходил ежедневно, чтобы побеседовать с ней. И эти беседы касались только и единственно медицины! Профессор собирался, действуя подобным образом, убедиться, что Эрна в должной интеллектуальной форме. А следом в один прекрасный момент начать ей рассказывать осторожно, кто она такая и что случилось.
Некоторое время все шло как нельзя лучше. Эрна определенно оживилась. Она охотно поддерживала разговор и радовалась обществу Шульце. Наконец, профессор решил попробовать. Он попросил своего помощника проделать первый эксперимент.
Во вторник едва профессор закончил «визиты» и отправился к себе в кабинет, у него зазвонил телефон. Шульце поставил на стол кружку с кофе и нажал кнопку на трубке, но сразу отодвинул ее от уха. Молодой Рихард, как называл про себя профессор своего помощника, почти кричал.
– Герр профессор, у меня плохие новости, к сожалению! Я о Цецилии. Я сделал все, как Вы сказали, и два раза среди обыденного разговора назвал ее настоящим именем, то есть Эрной. Первый раз она вздрогнула, села на стул, отвернулась к окну и замолчала. Я заговорил о другом. Постарался разрядить обстановку, и больная постепенно стала держаться как обычно. Я подумал тогда, что это хорошо. Есть реакция!
– Значит, надо действовать дальше. А через день повторил свою попытку. И вот.
Шульце услышал в трубке тяжелый вздох. Он приготовился к худшему. Однако следовало приободрить молодого коллегу.
– Рихард, Вы слышите меня? Перестаньте так волноваться. Вы выполняли мои указания. Объясните, пожалуйста, что произошло. И тогда будем думать вместе. Итак, Вы снова назвали нашу сестру Цецилию Эрной. А она?
– Сестра Цецилия посмотрела на меня, потом молча подошла к кровати и легла на нее лицом к стене. С тех пор она не разговаривает и не хочет есть. Она только иногда отпивает воды по глотку, и все.
– Впала в глубокую депрессию! Отказывается принимать лекарства!
– А я ничего, совсем ничего не понимаю. Да, я выполнял Ваши указания. Но я ж, как-никак, тоже врач. Да нет, я не врач, а носорог. Беспомощный и неграмотный молокосос, только и всего! В трубке раздались короткие гудки.
42. Селина Бежар. Улучшений нет
А Павел Мухаммедшин, давший согласие и на этот перевод, тем временем взял билет на самолет в Мюнхен. От парня, отправившегося в Базель по контракту делать карьеру в банке, его теперешнего – взрослого мужика, что собрался вылететь в столицу Баварии, отделял не год и даже не два, а добрых лет двадцать. Он обдумал ситуацию и решил, что имеет полное право взять деньги у отца на все нужное Эрне. Он собрался на месте разобраться, как идет лечение. Пожить в отеле, сколько требуется. А потом увезти маму домой.
Так он и сделает. Только на необходимое для мамы, и ни копейкой больше! Может, записывать расходы? Да, верно. Если понадобится, он со временем все вернет.
И вот еще что. Посоветуюсь там с врачами, если они хорошее впечатление произведут, – сказал он себе, – не отвезти ли ее на курорт? Покой и комфорт у нее и в лечебницах был, не сомневаюсь. Но в четырех стенах. Нет, понемногу разнообразить окружение и впечатления. Или поездить – не спеша, конечно. С остановками и небольшими неутомительными экскурсиями.
– О, вот идея! Петр Андреевич обещал дать мне координаты своих мюнхенских родственников. Они москвичи. У мужа его матери своя фирма. Я думаю, куда поехать они могут присоветовать лучше меня, -Паша иногда начинал бормотать себе под нос и даже жестикулировать, и прохожие удивленно оглядывались на него.
Парень без всяких приключений долетел, довольно быстро сориентировался в огромном аэропорту Франца Йозефа Штрауса и, не выходя из здания, похожего на огромный аквариум, спустился по эскалатору прямо на платформу скоростной пригородной железной дороги. Он забронировал номер очень удачно в самом центре города. В аэропорту весь обслуживающий персонал говорил по-английски. Поэтому молодому человеку не составило никакого труда, узнав в «информации», как добраться, найти нужные выходы и повороты, чтобы туда доехать.
Он сел в поезд – красивый, чистый, с мягкими синими сидениями, похожий на метро, и углубился в карту Мюнхена со схемой городских магистралей. Свой маршрут он разузнал еще дома, так как захотел обойтись без встречающих. Петр объяснил, что добираться до отеля очень удобно. В Мюнхене есть метро. Но сеть скоростных дорог «S-Bahn» не заканчивается на дальних подступах к городу, как электрички в Москве, а пронизывает весь его центр. А потому можно прямо из аэропорта минут за сорок доехать до нужного места, которое называется «Штахус». Оттуда же пешком до Пашиного отеля пять минут медленным шагом.
– И знаешь, что самое лучшее? – старался ободрить его Синица. – Я эти места знаю хорошо. Там большой транспортный узел – метро, трамваи и все такое, но тебе это даже не понадобится. Та университетская клиника, что тебе нужна, тоже совсем недалеко от отеля. Туда пешком примерно четверть часа.
Паша вместе с Куприяновым внимательно изучали заключения израильских психиатров, регулярно поставляемые приставленным к Эрне доверенным лицом. К ним добавилось мнение лечащего врача из Бельгии. Наконец, перед самым приездом сына в Мюнхен они получили еще одну возможность сопоставить диагнозы эскулапов. Профессор Шульце в целом подтверждал выводы своих предшественников. Но он первый выразил осторожную надежду на улучшение.
Эрну больше не старались уберечь от внешнего мира. Врач отменил все успокоительные. Ей назначили укрепляющие процедуры. Активное терапевтическое воздействие призвано было теперь не усыплять, а будить. Ей предоставили также возможность читать специальную медицинскую литературу. И она делала это все более охотно. Единственное, что не приветствовалось – это изложение привычной легенды «сестры Цецилии».
Паша вышел на перрон и поднялся по эскалатору. Вокруг него гомонила разноязычная толпа. Он хорошо различал на слух немецкий, хотя и не имел на нем настоящей практики, и был удивлен тем, что почти его не слышит. Ему бросилось в глаза – вернее было бы, сказать «в уши» – обилие славянской речи. Семейные пары, оживленно болтающие на польском, болгарском и чешском языках, озорная молодежь из бывшей Югославии, стрекочущая на сербскохорватском.
«А это, несомненно, турецкий язык. В Базеле в маленьком ресторанчике, где я часто по пути на работу покупал куску-с и пахлаву, хозяин со своими многочисленными сыновьями галдели похоже» – подумал, улыбаясь, молодой человек, глядя на идущих навстречу яркоглазых черноволосых хорошеньких женщин с колясками.
Эскалатор вынес его вовсе не на поверхность, а в большой подземный зал с колоннами, по всему периметру окруженный нарядными витринами. Тут продавалась разная снедь на любой вкус, а несколькими шагами дальше вслед за киосками и кафе за стеклянными дверями посетителя ожидали магазины побольше со всякой всячиной, где можно одеться с ног до головы.
Паша огляделся. Он покрутился немного и нашел-таки нужный указатель. Еще один эскалатор, и он оказался на углу широкой площади около входа в большущий магазин. «Kaufhofgalerie» – с удовлетворением прочитал он на фронтоне, как раз тот самый, что мне нужен. И, обогнув справа сияющее огнями здание, прошел вдоль трамвайной линии несколько домов.
«А вот и мой отель «Stachus». Действительно, не заблудишься. Название такое же, как станция и район. Его как-то смешно переврали в турфирме, где я поначалу справки наводил. Хорошо, что Петр Андреевич разбирается, а то б я поверил. Точно! Они «Сашус» сказали. Вот был бы я хорош, если бы начал выяснять, а где тут «Сашус» находится?» – вспомнил молодой человек, входя в уютный комфортабельный холл.
– Добрый вечер! Моя фамилия Мухаммедшин. Для меня должен быть у Вас забронирован номер с сегодняшнего дня, – обратился он к быстроглазой стройной мулатке с ослепительной улыбкой, стоящей за стойкой.
Паша еще с вечера сбегал и посмотрел на «Университетскую», куда ему предстояло завтра явиться к десяти часам. До нее было от отеля рукой подать. Он прошел мимо сквера, откуда звучали развеселые голоса футбольных болельщиков, певших хором и выкрикивающих имя родной команды. А несколько минут спустя на углу у первого поворота направо в глубину квартала за шлагбаумом потянулись один за другим старинные здания больничных корпусов. Он свернул в арку и увидел маленькую капеллу во дворе, несколько скамеек и огромные раздвижные двери для специального транспорта. С другой стороны виднелся вход для обычных посетителей и справочное окно. Завтра он придет сюда и ее увидит. Завтра, возможно, все решится.
Но назавтра ему с Эрной встретиться не удалось. С профессором Паша созвонился заранее, поэтому они поговорили без помех в назначенное Шульце время. Мухаммедшин пришел вместе со своим юристом Зильбером. И врач объяснил, что произошло ухудшение. Он подробно рассказал обо всем. Следом психиатр перечислил, какие потребуются документы для того, чтобы увезти больную, если сын на этом настаивает. Это не составит большого труда. Главная же сложность заключается в том, чтобы убедить переехать саму Эрну. До сих пор это получалось. Ей предложили сначала отправиться на «родину». Потом заинтересовали современным неврологическим отделением, оборудованным по последнему слову техники. Вот и теперь надо будет придумать соответствующую историю.
– Как Вы считаете, Вы сумеете справиться с этим сами? Вам придется сыграть роль постороннего человека. Сестра Цецилия или мадам Селина – кому как больше нравится – думает, что у нее нет ни семьи, ни детей. Кроме того, она говорит только на французском, – пояснил доктор Шульце, – впрочем, и это сейчас не актуально. Она вообще перестала говорить…
Да, все перечисленное было второстепенным. Главным оказались плохие вести о новом ухудшении. Надежды на выздоровление пришлось пока отложить. Сейчас они только борются с депрессией.
Доктор рассказал, что Эрна долго лежала, но недавно начала снова понемногу вставать. Через силу, как птичка, но ест. Она даже гуляет по внутреннему двору вместе с сестрой. Но, к сожалению, не вымолвила еще ни единого слова.
– Я предлагаю Вам не торопить события. Ведь человеческая психика так бесконечно сложна и ранима. Пусть я очень огорчен тем, что у нас случилось. Но я даже не могу сказать, что ошибся. Такой поворот событий нельзя было предсказать! Прежние методы не помогали, и надо было менять стратегию. Не примириться же с тем, что она навсегда останется Селиной Бежар из Брюгге. Мы хотели, чтобы пациентка испытала целительный катарсис. Но еще ничего не успели для этого предпринять. Только робко назвали ее по имени! И вот.
– Вы сказали, что располагаете временем и можете здесь остаться. Подождите! Давайте не будем спешить! – обратился к Паше профессор и вопросительно посмотрел на него.
Молодой Мухаммедшин растерялся. Он приехал с твердым намерением действовать. Да, они обсуждали с друзьями ситуацию подробно. Его отец. как странно звучит это слово! Трудно привыкнуть. Он не может это выговорить. Ну, словом, так. Георгий Антонович осторожно старался ему втолковать, что надо быть готовым и к худшему. Эрна уже достаточно давно существует со своей легендой. Она с ней сжилась и старается приспособиться к новой идентичности. Ее сознание защищается, как может. Реальность – воспоминания о прошлом, утраченная личность, способность к критическому анализу, как и прочее, свойственное здоровому человеку, может не вернуться никогда.
Ну что ж, говорил Куприянов, значит, надо подумать, как с этим жить, если нечего изменить нельзя. Ее надо привезти в Москву. А затем решить, может ли она оставаться дома, или нуждается в больничном уходе.
– Послушай, слава богу, об этом тебе не надо беспокоиться, – убеждал Георгий своего сына. – У мамы будет все самое лучшее. Приедешь, и устроим консилиум. А пока оборудуем для нее дома все как надо. Я дам команду найти медсестру, чтоб приходила на целый день. А лучше двух! И пусть обе работают посменно.
– Но мама. она говорит только по-французски, – вздохнул Паша и озабочено добавил, – и, получается, медсестра.
– Найдем медсестер с французским языком! – не смутился тогда Куприянов и хлопнул его по плечу. – И хорошо, если у нас не будет других забот. Езжай! Главная твоя задача, суметь ее убедить вернуться. Но даже если не получиться, тоже не все потеряно. Эрна, к несчастью, – пациентка, с которой работает психиатр. Такие больные не всегда готовы добровольно выполнять указания врача. А те умеют с этим справляться, как ни неприятно. В таких случаях применяют сильные средства подавления.
Синица поддерживал Куприянова. Они оба твердили молодому человеку, что он должен собрать необходимые документы и обдумать, как уговорить маму, – скорее всего, она будет для него мадам Селиной – отправиться с ним в Москву.
– И ничего не предпринимать, никаких резких движений не делать, не посоветовавшись с врачом! – напоследок наказали ему отец, собственные друзья и сотрудники Ирбиса во главе с Петром в один голос.
Он выслушал всех, не возражая, соглашаясь и не соглашаясь одновременно. В глубине души он не верил. Не мог поверить в эту дикую историю. Господи, какая Селина? И вместе с тем.
Паша был молод и несколько легковесен. Он никогда не страдал повышенным чувством ответственности, однако сейчас и он глубоко задумался.
Врач, опытный специалист, пробовал из лучших побуждений форсировать методы воздействия на больную. И вот результат! И если он примется настаивать на немедленном отъезде, будет прямо уговаривать маму и доказывать, кто она такая. Нет, совершенно исключено! Она сейчас такой хрустальный сосуд, только одно ее настоящее имя подействовало фатально! Нет, он не имеет права необдуманно поддаться эмоциям. Раз Шульце считает, что надо ждать, он обязан набраться терпения.
«Не сделать хуже. Не приведи господи сделать хуже. Не навредить!»
Паша вернулся в отель и поставил портье в известность, что он оставляет номер за собой. Его юрист предложил найти квартиру – не будет ли это удобнее на долгий срок? Что ж, он подумает. Ему надо позвонить в Москву.
– Я посоветуюсь, и тогда отвечу. Эту неделю поживу в отеле, а потом.
– С кем Вы хотите посоветоваться, если не секрет? – полюбопытствовал его собеседник, информированный о деле, но без особых подробностей.
– У меня там старшие друзья – детективы, – пояснил Мухаммедшин.
– Но тут скорей медицинские и финансовые вопросы, – возразил Марк.
– Да, верно. Как раз, поэтому я лучше спрошу. Я должен… мне надо обсудить дело с тем, кто платит.
– А это – господин Куприянов, – кивнул утвердительно головой Зильбер.
– Да, мой. Верно, это господин Куприянов, – ответил сын.
Шло время. Больная медленно, постепенно приходила в себя. К ней вернулся аппетит. Она снова взялась за чтение. Каждый день начинался теперь для Эрны Мухаммедшиной небольшой прогулкой после завтрака и беседой с ассистентом врача. Она читала медицинские журналы, и они обсуждали вместе прочитанное. Потом она шла на тренажеры, затем следовал обязательный отдых в течение часа. Затем после обеда профессор Шульце попросил ее почитать книгу начинающего молодого автора.
– Он очень застенчивый, – извиняющимся тоном начал профессор, – и не рискнул бы сам обратиться за советом. Он пишет маленькие рассказы. И ему важно, какое впечатление они производят на непредубежденного человека.
У нее же есть время? И она любит литературу, не правда ли? А молодой человек, он рассказывает о своем детстве, городе, где родился, о своих увлечениях и трудностях, об университете. Профессор сказал в заключение, что литератор – его племянник. Он был бы очень обязан глубокоуважаемой коллеге мадам Бежар, когда бы она. Конечно, если это ее не затруднит!
Цецилия – Селина – Эрна с удовольствием согласилась. Ежедневно она получала теперь листок, который прилежно и старательно читала. И также по-детски старательно записывала свои впечатления. «Рассказы» для пациентки сочинял профессор собственноручно. Для этого Паша тоже ежедневно готовил для него материал. В каждый такой сюжет, нейтральный и несложный, как только можно, вплетались подробности из их настоящей жизни, но без имен!
Эрна читала, как маленький мальчик учится кататься на велосипеде. Как у него ножки не достают до педалей. Но все равно ему очень нравится и хочется еще и еще! Он говорит – мама, поедем, пожалуйста, вместе на скверик, ты посмотришь, как я катаюсь, тебе не будет скучно, я буду с тобой разговаривать!
А вот он уже в школе. Он лучший ученик по английскому, но любит пошалить на уроке. Учительница сердится на него, а он не может остановиться. Но по ночам ему сниться эта учительница. Мальчик просит прощения, и плачет потихоньку во сне.
Однажды в рассказе школьник тяжело заболел и попал в больницу. Мама с ним вместе в боксе. Он очень слаб. Мама носит его на руках в туалет. А ему плохо. И он почему-то страшно боится тараканов. Мальчик упал, катаясь с горки, и повредил передние зубки. Научился плавать. Начал играть на гитаре. Познакомился с девушкой.
Мадам Селина Бежар из Брюгге безропотно изучала творчество своего психиатра. Она пробегала глазами детальные описания своей огромной коммунальной кухни с газовой плитой и тяжелыми чугунными утюгами, встроенного шкафа в комнатушке, где ютились вместе она и ее сын, или ее собственного скромного зимнего пальто, отороченного рыженькой лисой-сиводушкой.
Через несколько дней она невозмутимо сообщила профессору, что у его племянника, определенно, все данные для литературной работы. Но она, пожалуй, нуждается в положительных эмоциях. Ей хочется развлечься. И, знаете что? Она бы с радостью почитала Мольера и Бомарше!
Дни тянулись за днями, ясная сухая погода сменилась глухой тоскливой облачностью, а потом на город опустился туман. Вечером его ледяные капельки проникали за воротник, забирались в рукава и в самую душу.
Мадам Бежар стала снова говорить меньше и ела неохотно. Однажды, отказавшись от прогулки, она опять опустилась на кровать и повернулась к стене. Депрессия вернулась. Селина-Цецилия-Эрна лежала теперь неподвижно равнодушная, безучастная ко всему на свете, и молчала. Когда в палату вошла со шприцем сестра и сделала ей укол, она даже не шевельнулась.
Через два дня профессор Шульце вызвал к себе сына своей пациентки вместе с его адвокатом. Когда они явились, практикант пригласил их в кабинет и попросил немного подождать.
Скучная аккуратная комната, служащая психиатру кабинетом, была скупо обставлена строго по-деловому. Только на стенах висело несколько репродукций Кандинского. Паша его не жаловал. Он перевел взгляд на окна. Но на подоконнике и у письменного стола топорщились гигантские кактусы, напоминавшие взбесившихся дикобразов. Кактусы он тоже терпеть не мог. И тоскливое чувство ожидания только обострилось. А вошедший врач, сосредоточенно без улыбки поздоровавшийся с посетителями за руку, ничем не нарушил этого впечатления.
Профессор коротко рассказал посетителям, что происходило в последнее время с его пациенткой. О своих шагах: терапии, медикаментах и последней акции «мелкие песчинки памяти», где сын принимал деятельное участие. Он старался быть убедительным и доступным. Но не скрывал разочарования и огорчения.
– Да, я не вправе скрыть от Вас не только наступившее ухудшение. Но также мои неутешительные выводы, – сдвинул брови врач. – Я должен прямо сказать – как это ни печально, мои возможности исчерпаны, и надежды нет. Доктор Эрна Мухаммедшина останется до конца жизни мадам Селиной Бежар. Мы выведем ее из депрессии. Но больше ей оставаться у нас в клинике не имеет смысла. И еще. В таком состоянии не может быть и речи о сознательном решении больной уехать в Москву. Теперь Эрну надо не уговаривать, а просто оформить документы и увезти, – подвел итоги Шульце и взглянул с нескрываемым сочувствием на сына, который сейчас услышал от него, что мать неизлечимо психически больна.
Молодой Мухаммедшин подавленно молчал. А Зильбер, видавший всякое на своем веку, быстро оценил обстановку и начал заговаривать Паше зубы. Он засыпал его и Шульце вопросами о важных житейских мелочах. Здорова ли Эрна достаточно физически, чтобы перенести дорогу? Как лучше ехать? Не повредит ли ей перелет? Как долго может продлиться эта атака депрессии? Справится ли один сын или в пути понадобится медик? Нужно немедленно сообщить в Москву об отъезде, или еще подождать? Кто их встретит в аэропорту и куда повезет?
Паша, почти не реагировавший сначала, мало-помалу включился в разговор. Действительно, многое следовало выяснить и решить именно ему. И некоторое время спустя, переговорив с врачом и его помощником и посоветовавшись с юристом, они выработали следующий план. В больнице выведут Эрну из депрессии и подготовят к дороге. Зильбер останется в Мюнхене для выполнения формальностей, организации отъезда и покупки билетов. Паша, измотанный, переставший спать и убитый, уедет на некоторое время из города развеяться. Ему понадобятся немалые душевные силы для поездки в Москву. Адвокат категорически отказался сопровождать своих клиентов в бывшую коммунистическую столицу.
43. А в это время в Москве
Перед отлетом в Мюнхен Георгий Антонович пробовал уговорить Пашу еще подождать, он опасался, что сын все же недостаточно окреп. Синица пытался выступить посредником. Сначала один на один, а потом вместе с Лушей они приводили разные аргументы, но молодой человек был неумолим. Он должен это сделать один! А Куприянов… Нельзя в таком возрасте так быстро принять человека, который столько лет глаз не казал, сразу как отца. Да, он для него пока Георгий Антонович! А кто еще, черт возьми? И он ему признателен за помощь, как был бы признателен любому знакомому, но не больше.
– Петр Андреевич, я его могу в какой-то мере понять и пожалеть, но тоже как чужого, постороннего человека, – сказал Паша Петру. – Бесспорно, у него своя жизненная драма. Но только. Подумайте – хорошо, у него была депрессия или, как минимум, тяжелый невроз. Но даже не пытаться все эти долгие годы ей помочь! Ну, знаете, просто деньги, что ли, анонимно посылать! Я так не потому говорю, что мы нуждались, а мне, как каждому мальчишке хотелось того – сего. Хоть – нуждались! И конечно – хотелось. Нет, я полностью отстраненно, будто про другого какого человека, словно читаю рассказ, такое поведение взрослого мужика отказываюсь понять! Вот это – не из-за себя, а из-за нее, из-за мамы.
С другой стороны – я сам. Сейчас он через двадцать с лишним лет сына заиметь. Сына, уже готового, так сказать, получить – взял и захотел.
Но быстро забыть, что он целых двадцать лет такого желания не имел, я не могу!
Петр не нашелся, что на это ответить. Парень был абсолютно прав. Он не отталкивал Куприянова совсем. Он был согласен с ним встречаться, готов присмотреться, постараться привыкнуть, привязаться со временем. Но допустить его в их с матерью семью пока категорически не хотел.
Однако, Куприянов беспокоился не на шутку. Он полагал, что сын нуждается в помощи. И неудивительно.
Молодому Мухаммедшину не удалось вылететь в Брюгге, как он хотел. Когда возбуждение, вызванное приездом в Москву и завершением расследования в «Ирбисе» несколько улеглось, Паша осознал, что о маме пришли неутешительные вести. В Иерусалиме ничего не вышло. Перевод ее в бельгийскую клинику говорит именно об этом.
Неокрепший Паша переволновался, расстроился и слег. Прошел месяц, пока врачи разрешили ему снова вести нормальный образ жизни. Тем временем в Бельгии повторилась то же, что в Израиле. Когда их адвокат Зильбер сообщил, что есть предложение маме перебраться в клинику в Мюнхен, Паша согласился. Он не хотел думать, что это означает во второй раз. Не позволял, попросту, себе, об этом думать.
Ясно, что люди, каждый из которых перенес такое потрясение, Эрна и Паша, нуждаются в сопровождении и опеке, утверждал Георгий Антонович. Петр был с ним согласен. Мало того. Ему пришло в голову…
– Ребята, – обратился он к своим, – Куприяныч волнуется, и я считаю -для этого есть причины. Он хочет, чтобы мы приглядели за Пашей на расстоянии. Я ему ничего не сказал, чтобы не пугать, но сам вот что подумал. Наш «неведомый злодей» умер внезапно. И он сообщил, что действовал чужими руками. У нас тут в Москве он нанял охранное агентство. Потом тоже кто-то для него работал. Кто – мы не знаем. Как не знаем их полномочий и действия контракта. У этого Найденова было много денег. Когда он раскаялся? И раскаялся ли вообще? А может, он заплатил за дальнейшее? И если да – за какое?
