Ан Ци
Серебряная куница с крыльями филина
А на Аниту действительно стоило поглядеть. При первых же словах девушки: «цирковой подкидыш» она схватилась за сигареты. Чиркнула пару раз зажигалкой и тут же забыла про неё. И теперь незажжённая сигарета торчала у неё во рту. Нарядные, украшенные стразами очки с палевыми стёклами сползли на кончик носа и карие с прозеленью глаза Таубе смотрели на Лушу с совершенно неожиданным материнским выражением. Это было похоже на ледяную корку, растаявшую под тёплыми лучами. Она уже собралась было возразить, но в это время зазвонил телефон.
– Господи, поговорить не дадут, – с досадой воскликнула Анита и хлопнула трубку на рычаг. Но не тут-то было! Не прошло и нескольких секунд, как мобильный, лежащий на столе заиграл венский вальс и зажужжал как осенняя муха. Покосившись на дисплей, на котором появилось улыбающееся лицо парня с Анитиными глазами, но светлыми волосами, Таубе взяла плоский, похожий на черепашку аппарат и совершенно другим тоном заговорила. – Тимочка? Здравствуй, мальчик. Ты где? Уже на стадионе? Ах, вот оно что… А Мэй? Ну да, я понимаю. Видишь ли, у меня сейчас деловой разговор, но раз такое дело – приводите, конечно. Нет, папа в командировке, ей придётся самой. Да, можешь. Не за что, целую тебя. До вечера.
Лушенька, – с виноватым видом начала она, выключив телефон, – сейчас сюда через пять минут явятся «бандиты». Их у меня целых две штуки – девочка и мальчик. Они близнецы. А мама у них… Кинодокументалистка! Интересно, можно так сказать, или нет? По крайней мере, она тут у нас представляет агентство новостей из Гонконга. И по сему, работает не 24 часа в сутки, как говорит обо мне мой муж, а, верно, никак не меньше тридцати. Сын мой – это он сейчас звонил – тренер нашей олимпийской надежды по теннису Каринны Жеймо. И вот: у Каринны соревнование, у невестки Мэй – съёмки, а няня бандитов подхватила грипп и лежит дома с температурой. Вся компания живёт в соседнем доме. Я думаю…
В передней раздался звонок. Анита пожала плечами и пошла открывать, а Луша осталась раздумывать, что теперь предпринять. Следует ей вежливо откланяться, или воспользоваться возможностью познакомиться поближе с Анитой, предложить помочь с малышами и остаться. Она выбрала второе. Но хозяйка решила иначе. Она появилась на кухне в сопровождении очень красивой, гибкой черноглазой молодой китаянки, одетой в лиловую замшевую куртку и мягкие сапоги, и двух таких же черноглазых детей. Вся компания без перерыва щебетала по-английски.
– Луша, ничего не поделаешь, придётся перенести наш разговор, – с налёту тоже на языке покорителей морей обратилась Анита к своей маленькой посетительнице.
Луша сделала умное лицо и в который раз пообещала себе немедленно заняться своим разговорным английским. «У них в эстрадно-цирковом училище с языками было не очень. Да и сама она, если откровенно говорить, прилежанием не отличалась. А теперь вот… Нет, она, когда кончала двухгодичные курсы «розыск и защита» усердно посещала семинары по языку, но этого абсолютно недостаточно!» Фразу Аниты она кое-как поняла, но ответила по-русски. Впрочем, и всё черноглазое семейство было, как теперь говорят, «билингва».
Луша и Мэй поздоровались, познакомились и попрощались почти одновременно. Мэй, поставив на пол сумку с детскими манатками, убежала. А пятилетние карапузы сперва повели себя прилично. Они степенно разделись и повесили свои разноцветные вещички на специально сделанные внизу крючки. Потом в задумчивости осмотрелись.
Потерявшая на минуту бдительность Анита убрала сумку и стала накрывать для детей на стол.
Надо достать ежедневник и посмотреть, когда найдётся ближайшее «окно», чтобы снова договориться с Лушей, – подумала она, а затем громко скомандовала:
– Мелкие! Руки мыть и ужинать, быстро! Вам даётся на всё про всё три минуты!
Но «мелкие» уже имели на счёт времяпрепровождения особое мнение. Они посмотрели друг на друга, потом на свою решительную родственницу и вдруг дружно схватились ручками за кота. Девочка цапнула его за острые настороженные ушки, а братишка уцепился за длинный хвост и потянул его вверх.
Луша как раз направилась в коридор одеваться. Хор из четырёх голосов моментально изменил диспозицию. Феликс взвыл и выпустил когти. Малыши – дружно заплакали. Анита принялась виртуозно ругаться, правда, не нарушая приличий.
Влетев в кухню, Луша обнаружила такую картину. Феликс, вырвавшись из рук маленьких мучителей, вскарабкался по оконной занавеске вверх. Следом он перебрался на полку под самым потолком, где стояла обливная керамическая ваза с засушенными цветами.
Кот оттуда орал склочным и пронзительным мявом. Близнецы в ответ перестали плакать, зато взамен принялись весело вопить.
– Ой, лихо ты моё! – причитала Анита, глядя на это безобразие. – Серый изверг сам слезть не может! Он боится! А Алексей в командировке. Ведь какая вредная тварь – спускается на твоих плечах, не иначе. Если даже мы лестницу добудем, мы его не достанем. Я – метр с кепкой, а вы ещё меньше! Он, Феликс клятый, Алексеев любимчик, и когда он тут устраивает концерты, то Алексей…
– А ему только и нужны плечи? – вклинилась задумчиво Луша.
– Алексей высокого роста, мой сын тоже. Они его достают. Вот не дашь Феликсу курицу – ему нельзя курицу – так он всегда туда лезет!
И тут коту, видно, надоело только всё орать да орать. Он решил повернуться к зрителям и хлестнул себя хвостом по бокам. Тяжёлая ваза зашаталась и сверзилась с высоты. Анита окаменела. Клопики инстинктивно отшатнулись. Зато маленькая ассистентка Костина качнулась на один шаг вперёд. Одно неуловимое движение, и увесистый терракотовый конус оказался каким-то чудом невредимым в её руках.
– Анита Сергеевна, Вы не могли бы близнецов забрать от окна? – совершенно невозмутимо попросила она.
Деморализованная Таубе, не задавая вопросов, ухватила сопротивляющихся детишек и оттащила к противоположной стенке. Тогда Луша подошла к занавеске. Около неё прямо под полкой с котом стоял узкий современный кухонный шкаф из дерева и металла. Девушка поставила на него высокий металлический стул, оглянулась и на стул взгромоздила табуретку. Вся конструкция, неустойчивая и ненадёжная, слегка колебалась. До кота, впрочем, оставалось уже недалеко.
– Вы считаете, он поймёт и на табуретку соскочит сам? – простонала Анита, из последних сил удерживая малышей.
– Плечи, говорите? Будут ему плечи! – тихо, но отчётливо вымолвила Луша и вместо ответа взлетела по своей удивительной пирамиде вверх. Маленькие изящные ножки мелькнули в воздухе. Её руки взметнулись ввысь. «Пиль!» – скомандовала она, и «серый изверг» безропотно перешёл к ней на плечи. Девушка сделала пируэт и легко, без видимых усилий спрыгнула вниз.
Анита отпустила «бандитов», потом молча схватила Феликса, впихнула в ванную и захлопнула дверь. После этого она подошла к Луше.
– Слушай, Лукерья Арнольдовна! Ты, мать моя… какая там «ассистентка господина Синицы»! Какой «цирковой подкидыш»! Да ты ж просто – УКРОТИТЕЛЬНИЦА! Защитница диких младенцев от домашних КОТОВ!
И маленькая деловая жесткая женщина, наклоняясь к своей крошечной посетительнице, крепко её поцеловала.
11. Ирбис. Дела семейные и служебные
Осеннее солнце нехотя выползло на небо. Иней на пожухлых листьях лениво начал таять. И через часок на улице стало веселее. Воздух, ещё, а впрочем, может, уже? – морозный, определённо, бодрил. И Пётр, вдыхая запах прелой листвы, с удовольствием предвкушал, как сейчас доберётся до «конторы». Там всегда чисто, тепло, пахнет чем-то из Олеговых травок, а то сухими белыми грибами или Изабеллой. Сегодня Олег печёт оладушки с яблоками к завтраку. А кофе сварит сам Пётр. И они с Лушей будут кофе, но Олег – тот чаёвник. Он и тётя Муся любят не спеша две-три чашки выпить. И для этих благородных целей у тёти Муси имеются сушки. Сушки, звонкие и лёгкие, с маком! Просто прелесть, что у него за семья! Кто это сказал, что семья – непременно женатые люди? Если подумать, так у них и по ролям всё подходит. Вдова тётя Муся – бабушка. Лушка – крохотная кнопочка – дочка. А они с Олегом? Они – два отца? Подумать надо.
Как бы там ни было, они сейчас позавтракают все вместе, всей семьёй. Это, кстати, в будний день редко кому удаётся. Да, позавтракают они, и за работу.
Пётр взбежал на крыльцо, набрал код, отворил первую дверь, потом приложил магнитную карту к сканнеру, и вторая тоже открылась. Он прошёл сразу во внутреннюю часть дома, откуда слышались голоса.
– Общий привет честной компании! – объявил Пётр. – Я прибыл и готов приступить к священнодействию. Никто не хочет присоединиться к нам с Лукерьей Арнольдовной? Эй, я вам говорю! Олежка! Да оторвись ты на секунду. Кофе в виде исключения? Нет? А тётя Муся? Тогда насыпаю, как всегда.
С этими словами Синица включил кофемолку. Мария Тимофеевна, она же тётя Муся, которая о себе говорила, что она в агентстве по хозяйственной части, тем временем накрыла на стол. Из сияющей чистотой кухни доносились аппетитные запахи, к которым скоро присоединился аромат свежемолотых кофейных зёрен.
– Интересно, мы все работаем, как пчёлы, а Лукерья … Лукерья, ты что шепчешься с бедными бессловесными тварями?
– Пётр Андреевич, это кто же бессловесный? Лушенька отлично разговаривает, Петенька тоже не отстаёт. А Муся ещё совсем молодая. Вот она и твердит своё: «Лукер-р-р-ья, пер-р-ья…» Я как раз её учу.
Луша, сидевшая перед большой затейливой вольерой с попугаями, внушала что-то тихонько роскошному какаду с ярким хохолком. Эту белую самку с чёрным клювом, глазами-пуговками и торчащими жёлтыми перьями на головке, придававшими ей удивлённый вид, звали, вообще говоря, – Мария. Но она появилась в агентстве в честь дня рождения тёти Муси. И с тех пор никто её иначе, как Мусенька не называл. Луша голоса не повышала, потому что твердила этой Мусеньке: «Скажи: привет! Пётр Андреич пришёл! Ну, скажи, пожалуйста! Сразу столько «р». Разве тебе не нравится?» Она занималась этим добрых полчаса, но Муся только крутила головкой. Она охотно склёвывала кусочки банана из рук учительницы, поглядывала на красавца самца ара Петеньку и молчала. Ничего не поделаешь, следовало, видно, пока занятие прекратить – шеф пришёл, услышит и сюрприза не выйдет. Девушка разочарованно вздохнула и встала. А Муся как раз слопала ещё кусочек. После этого она вместо Петеньки покосилась на Лушу. Жёлтые перья её встали дыбом. И вдруг на всю комнату раздалось: «Не нр-р-р-авится, не нр-р-р-авится, не нр-р-р-авится!» Маленькая учительница всплеснула руками: «Она просто издевается!» Попугай удивился, сделал маленькую паузу, но ненадолго. «Лукер-р-р-рья! Не нр-р-р-равится!» – снова проговорила птица.
– Детка, не обращай внимания, – под общий хохот попытался утешить Лушу Олег, – не всем же иметь хороший вкус! На Петю ты тоже нисколько не похожа. А Муся из вас двоих явно предпочитает его!
– Пётр, да ты, никак, принял мои слова на свой счёт? – поднял брови Майский, в ответ на протестующий жест Синицы. – Уж не думаешь ли ты, что любая дама, даже какаду…
– Ох, садитесь, всё готово, оладьи остынут! – утирая слёзы от смеха, ласково проворчала тётя Муся.
После завтрака демократия, равенство и братство закончились. Тётя Муся принялась убираться. А Синица с ассистентами перешёл к себе в кабинет.
– Петя, Сева Польских нам перевёл аванс. А сегодня пришло письмо по электронной почте, он нас просит с первым следующим платежом подождать до конца месяца, – сообщил Олег.
– Подождём! Ну, ребята, кто первый? – спросил Пётр и сам себе ответил. – Давай, Олег. Ты с тётей Раей поговорил?
– У меня для «застольного периода» пока немного. В компьютер я о сотрудниках всё занёс, что накопал. Толково поговорил с Эдиком. И установил очень любопытную фигуру среди пациентов. Ситуация многообещающая. К ним люди обращаются на основе строгой анонимности. Они завели такую систему: ты сам – конечно, если хочешь – берёшь себе псевдоним. И всё дальнейшее происходит уже под псевдонимом. То есть, врачи и сёстры тебя только так называет, все сведения о тебе – что в компьютер, что в картотеку – заносятся тоже так. Никто не знает настоящих имён. Ни телефонов, ни адресов, ничего. Но незадолго до исчезновения Эрны Александровны явилась к самому концу приёма разгневанная женщина, тут же назвалась и устроила форменный скандал.
– Её там неправильно лечили? – спросила Луша.
– Не угадала! – довольно усмехнулся Олег.
– В таком случае, нарушение врачебной этики? Разглашение информации? Просочились сведения о её проблемах?
– Вовсе нет, пациенткой была не она, а муж. Эта дама заявила, что доктор Мухаммедшина разрушила ей семью. Грозила всеми смертными карами. А для начала судом. И подумать только, что её муж назвал своё настоящее имя! Это тем более удивительно, что он фигура заметная. Ректор известного технического университета.
– А почему же пострадала семья? Его не вылечили?
– Снова не угадала! Видишь ли, о его делах я ничего не узнал. Эдик нем как рыба. Он мне назвал имена, поскольку баба орала, как одесская торговка. Её имя и имя её мужа не слышал только глухой. А с чем там обратился супруг, придётся самим разузнавать.
– Вот так история! Очень интересно. Но при чём тут Эрна, ты так и не сказал. В чём её обвиняют?
– Муж ушёл от этой мегеры.
– Муж ушёл? Постой, к кому? К Эрне? – удивился Пётр. Эдик сказал, поначалу покинутая жена несла невнятицу. Он подумал, что она, возможно, толком не знала, кто её счастливая соперница. Всё это надо будет нам уточнить. Но, кажется, просто у него была другая женщина. Возможно, имелись трудности. Эрна их успешно преодолела. А он на радостях и ушёл! Но всё это одни предположения.
– Хорошо! Вполне перспективное направление. Давай дальше. Только почему ты ни слова не сказал о Рае?
– Понимаешь, она за два дня до пропажи Эрны взяла отпуск. Я звонил домой – не подходят. Как только вернётся, я сразу её возьму за жабры.
– Бог ты мой, она что же – на целый месяц?
– Нет, не пугайся. Около недели. Это отгулы, переработка и прочее такое. Скоро придёт. Сейчас же совпало, выходные, праздники! Хорошо, я Эдика дома нашёл, а то тоже бы пришлось ждать.
– Да, время нам терять не приходится. Ну ладно, а теперь Луша. Ты как, готова?
– О, у меня полно новостей. Я с «единственной подругой» Северцевой хорошо поговорила. А у Таубе уже целых три раза была. Могу теперь про детство Эрны объяснить, что к чему. Помните, мы удивлялись, отчего она в подвале школы жила? Так вот.
И она рассказала, как красивая и весёлая молодая женщина Кира родила ребёнка, потому что так получилось. Как ребёнок этот своим родителям скорее мешал, но пока живы были бабушка и дедушка Эрны со стороны матери, всё шло своим чередом. Девочка была ухожена и накормлена, хотя жила семья очень бедно. Она даже научилась свободно и бегло говорить по-французски. Но Кира вышла замуж за Сашу Мухаммедшина, потому что у неё что-то не получилось с кем-то другим. А Саша был в недавнем прошлом боевой офицер, по профессии артист, эффектный мужчина и очень влюблён. Он уговорил Кирочку! Но мужем оказался нерадивым. Ребёнка Саша не заметил. Общительный и легкомысленный, он убегал в театр на репетиции, а возвращался с ватагой друзей и навеселе. Жена стала раздражаться. А он со своей стороны скоро остыл. Он видел – Кира его совершенно не любила.
Старики умерли один за другим. Дела в семье пошли совсем плохо, и, наверное, Мухаммедшины просто вскоре б разошлись, но здоровье Саши, получившего на войне несколько ранений, быстро ухудшалось. У него развилась эмфизема лёгких. А он продолжал курить, любил выпить, лечиться же, напротив, терпеть не мог. Поэтому их супружеская жизнь кончилась иначе. Александр Мухаммедшин сгорел быстро, он просто совсем ещё молодым сошёл в могилу.
Вокруг Кирочки всегда роились поклонники. Она преподавала французский в военной академии. А после работы рада была развлечься.
Если удавалось договориться с соседкой по коммуналке, она оставляла ужин Эрне и убегала на весь вечер.
Ей было уже за тридцать. Иная женщина, оставшись одна с ребёнком, страдала б от одиночества и тревожилась за будущее. Ведь после войны свободных мужчин было значительно меньше, чем женщин. Но красавице Кирочке, окружённой всегда вниманием, не особенно и хотелось связывать себя, заниматься хозяйством, сидеть дома. Ещё меньше желала она детей, которых скорей всего бы ожидал новый супруг. Танцевать, ходить на каток и лыжи, бегать на концерты и выставки было куда приятней. Бог знает, как могла сложиться её судьба. Но Кира опять встретила настойчивого мужчину. Её снова уговорили! Она вышла замуж во второй раз.
Горный инженер Семён Цаплин был старше Киры. Он один раз уже был женат и страшно неудачно. Едва избавившись от вульгарной, горластой, склочной бабы, на которой его угораздило жениться вскоре по окончании института, он, было, дал себе зарок остаться холостяком, и довольно долго держался. Но не зря говорят – лучше не клянись. Цаплин влюбился по уши. И хоть ему советовали друзья подумать, говорили – у неё ребёнок, зачем тебе чужие дети? Он не слушал, а вернее не слышал. «Чужие дети» Семёну и впрямь вовсе не требовались. Он и к своей собственной дочери от первого брака не испытывал особой привязанности. А тут девчушка, уже не такая маленькая, чтобы вызывать умиление, некрасивая, застенчивая… Но это даже не самое страшное! Хуже, что безумно ревнивый Цаплин, глядя на маленькую дурнушку, хочешь не хочешь, каждый раз вспоминал, что один-то мужчина кроме него – отец этой Эрны – точно был в жизни его жены! И приходил в холодную ярость!
Он держался с ребёнком неприязненно, придирчиво, мог под настроение и руки распустить, и застенчивая печальная девочка отчима избегала.
Прошло несколько лет, семья переехала на Арбат. Там им пришлось жить вместе со старым свёкром. Впрочем, этот шестидесяти шестилетний крепкий седой высокий мужчина сам себя определённо не считал стариком. Он был вдовцом и извлекал из этого положения максимум всевозможных удовольствий. Он и при жизни жены никогда себя не стеснял. Всегда имел кого-то на стороне, хоть собственную домработницу, но имел. Что уж говорить теперь, когда на работу ходить больше не надо, сын достаточно зарабатывает, невестка очень неплохо готовит, а на пенсию вполне можно и того… Да, невестка! Очень красивая женщина. Только этот довесок у неё… Ну, ничего, пусть убирает квартиру, бегает за покупками. Да мало ли дома дел! Так прошло ещё несколько лет.
Эта Эрна, вот странное имя, совсем не такая как её мать, никакого сходства. Но глядишь, тоже подрастает. Вытягивается, оформилась уже, грудки у неё, – стал подумывать старый негодяй, глядя на одинокого беззащитного ребёнка. Раньше думал, зачем она тут нужна? Теперь пригодится!
Он начал ловить Эрну в коридоре, бормотать гадости и тискать. Свет не горел. Коридор был длинный, за поворотом чулан. Девочка смертельно боялась. Стыдилась ещё больше. Ей даже в голову не приходило пожаловаться. Кто стал бы её слушать? Кто бы ей поверил? И однажды…
Эрне давно не хотелось после школы домой. Но зимой на улицах холодно, рано темнеет, и бродить одной тоже страшно. Поэтому она старалась задержаться в школе, засиживалась, где можно, пряталась в пустых классах, в физкультурном или актовом зале, забиралась в библиотеку. Она садилась на корточки, обнимала себя руками под коленками и зажмуривала глаза.
Надо было успеть выскочить, пока школу на ночь не запрут. Уйти сейчас? Всё равно до мамы не досидишь, она возвращается часов в семь вечера, и то если с работы идёт прямо домой. А вдруг «этот» куда-то уже ушёл, а «другого» – отчима ещё нет? Тогда можно немножко спокойно дома побыть и почитать. И уроки пора делать…
В школе в подвальном этаже имелись крошечная комнатка, тесная как пенал. Вдоль стен в ней стояли узкие походные кровати, застеленные серыми солдатскими одеялами, между ними – тумбочка. У самой двери ютился шкафчик, он же кухонный стол. И это всё.
Убогий скарб жительниц этой хоромины хранился в задвинутых под кровати ободранных чемоданах. В комнатке обитали две пожилые нянечки, выброшенные из колхоза на московский берег социалистическими и военными штормами. Директор, которая жила тут же при школе в отдельной и вполне приличной квартире, сумела их приютить и, что было, может, ещё важней, отстоять перед бесчисленными проверками разного начальства от милиции до райкома.
Эта директор или директриса, как её иногда именовали, была примечательная женщина. Анна Григорьевна Одинцова, крупная, полная, громкоголосая, резкая и не терпящая возражений была исключительно порядочным человеком. Поселить нянечек при школе, тоже мне подвиг! А если они из раскулаченных семей? Или возьмём учителей с фамилиями, которые образованный человек сразу опознаёт как немецкие. Например, Циммерман, Мюллер, а то даже Шиллер! В самом деле, Шиллер, что это за фамилия? Вы скажете: ну как же? Фридрих Шиллер – великий немецкий романтик, поэт и драматург. И учительница немецкого Виктория Ильинична Шиллер, она уж не родственница ли? Давайте, спросим! Но это образованный человек. А информированный? А осторожный? Да ещё когда на дворе «дело врачей»? И глубоко верующая православная директриса Одинцова, та, что во всех бесконечных анкетах, несмотря на опасения близких, неуклонно писала в графе «социальное происхождение» не индифферентное «из служащих», а чистую правду – «из дворян», не терпела несправедливости. Если учитель – талантливый математик, то пусть у него «фамилия», пусть у него даже прозвище, и вполне заслуженное прозвище – «нос», Анна Григорьевна его с удовольствием возьмёт на работу. И пока он справляется на отлично, волос с его головы не упадёт.
В её школе вовсе не было особого либерализма. Все полагающиеся организации – партийная, комсомольская и пионерская – исправно работали. Соблюдался строгий порядок. Ученики на переменах гуляли парами под присмотром дежурных. Но начиная с восьмого класса учителя обращались к ученикам только на «Вы».
Нянечки, тётя Глаша и Тётя Паша, вечерами подрабатывали, как могли. Паша – так же нянечкой в соседнем роддоме. Тётя Глаша помогала директрисе по дому. Когда дочь Анны Григорьевны вышла замуж и уехала с мужем-моряком в Мурманск к месту службы, внучек остался у бабушки, а тётя Глаша переселилась в освободившуюся комнату, ухаживать за малышом.
А нянечка тётя Паша осталась одна на своей солдатской кровати. «Ну, чисто барыня», говорила она весело. Только недолго это продолжалось.
Тётя Паша подметала как-то после уроков в актовом зале и заметила девочку в углу. Большая уже девчоночка. Сидит тихонько, думает – не заметят. В другой раз натолкнулась она на неё в пустой школе, потом в третий. Узнала у пионервожатой обиняками, как зовут. А затем и подошла, позвала к себе, напоила чайком с сухариками. Вкусные были сухарики, не везде такие найдёшь, с изюмом. Нянечка потихоньку разговаривать начала с девчонкой, осторожно расспрашивать. Эрна сначала плакала и молчала. А потом рассказала…
Вот поэтому, когда как-то раз под вечер в пятницу мама с отчимом отбыли, как обычно, в гости, а старший Цаплин, отужинав, обернулся к Эрне и, сладко улыбаясь, сказал: «Опять мы с тобой одни остались, но вдвоём никогда не скучно, верно?» Девочка выскочила в коридор, схватила с вешалки пальто и выбежала на тёмную зимнюю улицу.
До школы было недалеко. Она обогнула здание с тёмными окнами, пробралась во двор и согнулась у единственного освещённого подвального окошка, наполовину утопленного в землю. Ох, только бы дотянуться до стекла! Окошко было забрано редкой металлической решёткой. Получилось! Но если тётя Паша слушает радио, тогда стучи -не стучи!
Было ветрено, сухой снег скрипел под ногами. Из переулка послышались голоса подгулявших парней. Она от испуга застучала сильнее. И тут наконец в окне появилось встревоженное старческое лицо в морщинках и круглых очках, обрамлённое совершенно седыми волосами, закрученными луковичкой на затылке и заколотыми пластмассовым рябеньким гребешком.
Дома её не сразу и хватились. Цаплины пришли поздно. Утром они решили подольше поспать. Когда встали – то да сё, свёкор что-то пробормотал и ушёл гулять, а Цаплины засобирались в кино. Вернулись они под вечер и сели ужинать. И было уже девять, когда зазвонил телефон. Одноклассница Лида спросила Эрну, чтобы узнать задание по геометрии. Только тогда Кира заглянула в комнату, в туалет, на кухню, поискала на вешалке пальто, коротенькие зимние сапожки и… не нашла никого и ничего. Тут она начала спрашивать – мужчины реагировали вяло и без интереса. Придет, куда она денется, твоя Эрна! Шляется, небось, где-то с подружками.
Долго ли коротко ли, выяснилось понемногу, что девочки нет со вчерашнего дня, она не ночевала. Не объявилась она и завтра.
Кира собиралась в воскресение на концерт, но делать нечего, надо было что-то предпринять. Ведь в понедельник могут позвонить из школы и начать задавать вопросы. Она в первый раз подумала, что не знает, собственно, никаких подружек дочери. Да и есть ли вообще подружки? Эта, что звонила насчёт уроков? Но кто она такая, и как её фамилия? А другая просит иногда помочь с математикой и физикой. Эту, кажется, зовут Ира. Поискать, что ли в комнате её телефон?
Она вошла, пошарила на расшатанном закапанном чернилами письменном столе с зелёной настольной лампой и томиком «Трёх мушкетёров», выдвинула его единственный ящик. Там лежали в беспорядке ручки и карандаши, школьные тетрадки, тонкие и потолще, и ещё одна в клеёнчатом переплёте с выведенным крупным ученическим почерком названием – «дневник». Кира наугад открыла эту посередине. Полистала и изменилась в лице. А потом молча оделась и вышла из дома.
Пока Кира медленно шла к школе, то, как ни короток был путь, она по дороге поняла, что выхода из создавшегося положения нет. Жить негде, муж дочку едва терпит и не скрывает этого, объясниться с ним вряд ли выйдет. Развестись, разъехаться сложно, да и неохота. И когда она пришла, достучалась и, не зная толком, как себя вести, начала неприятный разговор с девочкой и старушкой, когда Эрна наотрез отказалась возвращаться, мать не очень её и уговаривала.
Трудно теперь восстановить заново, каким образом это утряслось, только Эрна осталась жить в каморке. Мать поначалу иногда заходила, немножко – очень скромно – помогала, а потом перестала.
Тётя Паша стала брать по выходным ночные дежурства в своём роддоме. На нищенскую зарплату нянечки и её скромный приработок нельзя было прожить вдвоём, хоть директор Одинцова и подкармливала покинутую девочку. А она, очень способная, но раньше учившаяся небрежно, стала внимательной и старательной чрезвычайно. Старенькая её форма, из которой она уже выросла, сияла белыми воротничками, а в дневнике сделалось красно от пятёрок.
И когда по школьному двору потекли ручьи, на водосточных трубах и на крыше повисли сосульки, а воробьи подняли гвалт перед подвальным окном, склёвывая рассыпанные крошки, Эрна решительно сказала тёте Паше: «Бабуленька, поговори ты, пожалуйста, с сестрой-хозяйкой. У вас там всегда народу не хватает. Она придумает что-нибудь, а я буду тебе помогать. Вот увидишь, я смогу! Ты же сама говоришь, дело нехитрое! Путь заплатят нам немножко больше. А через год я кончу школу и смогу зарабатывать как взрослые. Вот тогда мы заживём!
Тётя Паша всплакнула – девочке бы учиться да учиться, но делать нечего! На следующий год надо Эрне новую форму, надо сапоги, а летом что носить? Словом, попросила она в своём родильном отделении. И, начиная с апреля, стали они по вечерам ходить работать вдвоём.
Эрна понемногу училась. Она сперва выполняла самое простое – подай, принеси, убери – потом начала присматриваться и быстро перенимать, что можно, у опытных медсестёр. К окончанию школы она превратилась в умелую помощницу, да уже не нянечки, а акушерки.
Эрна получила хороший аттестат, в котором были только две четвёрки – по русскому и по географии. К этому времени всякие контакты у неё с семьёй окончательно прекратились. Об институте нечего было и думать. Но в роддоме её знали и ценили. И с удовольствием взяли в штат. Правда, без окончания курсов медсестрой не получилось. Эрна поступила в регистратуру. А по вечерам, как и прежде, подрабатывала помощницей акушерки. Получалось так хорошо, что заведующая отделением пошла и поговорила с директором. И через год её всё-таки взяли. Это называлось – «исполняющая обязанности». Нашли обходной манёвр.
Пока Луша рассказывала, в кабинете стояла полная тишина. Незаметно вошла Мария Тимофеевна, хотела полить цветы, но заслушалась и молча села около двери на стул. Пётр Синица отвернулся к окну. Олег морщился, по его лицу пробегала гримаса отвращения. Когда Луша замолчала, Пётр спросил:
– У тебя всё?
– Нет, об этом есть ещё немного, но у нас время кончается.
– Ты права, «застольный период» на сегодня почти исчерпан. Скоро начнётся «ножной». У всех что-нибудь намечено. Сделаем перерыв. А то руки чешутся дать в рыло, да некому.
Он заходил по комнате, потряс головой, потом стукнул кулаком по тяжёлой папке.
– Вот что, дорогие мои. Я тоже рос без отца. Я нечего о нём не знал. Очень страдал от этого. Мне часто и по-разному было тяжко. Но меня все любили – и моя мама, и бабушка. И жил я у себя дома. А эти! Боже, какие… Нет, не хочу о них даже говорить. Знаете, есть там у Севы деньги, нет ли, но я теперь своим долгом считаю Эрну найти. И пока не найду, не успокоюсь. Землю рыть буду! Всё, простите, братцы, за пафос. А теперь пора. Разбежались. Каждый знает, что дальше делать. Встречаемся вечером. Тогда дослушаем Лукерью. А я тоже покумекаю и вам доложу.
– А, Луш, ты что? – скосил он глаза девушку, заметив ее движение.
– Пётр Андреевич, – Луша, до сих пор державшаяся хорошо, подняла глаза и стало видно, что они у неё на мокром месте, – мерзкая история, всем тошно стало. Мы даже забыли, что в ней для нас пока ничего нет.
– Ребёнок прав, – пожал плечами Майский. – Злодея ещё никто не нашёл. Мотива нет!
– Не называй так нашу девочку, она обидится! – улыбнулся шеф.
– Ничего подобного, мне даже приятно. Но как раз Вы от меня, если честно, не так уж и отличаетесь! – возразила Луша.
– Вот тебе и на! А я недавно тешил себя мыслями, что мы с Олегом тебе вроде папаш. Ну да! Тётя Муся – бабушка, мы – отцы…
– А я, значит… ?
– Раньше бы сказали – сын полка, – вставила тётя Муся.
– Тогда уж дочь! Нет, я предлагаю: «Барсик». А что? Ирбис – это снежный барс, Лушенька наша – Барсик! – Олег изобразил руками нечто круглое и пушистое.
– Ладно, мы объявим для Луши конкурс и учредим призы. Но шутки в сторону. Осталось десять минут. Давай коротко, и двинулись.
