Алиса Рува
Жестокеры
Мне долгое время казалось, что именно моя гиперответственность не давала мне навсегда решительно покончить с этой конторой и послать их всех к черту. Сейчас я прекрасно понимаю, в чем на самом деле заключалась истинная причина того, что я оставалась в «Искустве жить». За эти три года им удалось исказить мое собственное представление о себе. Извращая все мои слова и поступки, они полностью извратили все, что во мне было, все, чем я была и чем себя считала. Внимательность к клиентам была названа слабохарактерностью и неумением «продавить». Приветливость и вежливость были отнесены к признакам глупости и непрофессионализма (догадайтесь, с чьей подачи прицепился ко мне этот ярлык).
Полину раздражало, что я, как ей казалось, продаю клиентам не самый дорогой товар. Старший менеджер объяснила это так:
– Конечно! Как она может продавать дорогую материю, если боится вслух назвать ее цену. Вы знаете, где она живет? В «трущобах»! Все ясно: у нее психология нищенки! Я читала об этом. С этим уже ничего не поделать.
Полина с удовольствием растрясла всем, что я живу в таком неблагополучном доме. И откуда она это узнала? После той истории на кухне, когда она поделилась с девицами своим «открытием», они мусолили это целую неделю. Вот новость-то, тоже мне!
«Нищенка». «Непрофессионал». «Неудачница из трущоб». «Изгой». За время работы в «Искустве жить» я обросла новыми ярлыками, значительно пополнив свою коллекцию. Ярлыки вообще любимый инструмент жестокеров. За ними быстро забываешь, какой ты на самом деле. Если навешать на человека побольше ярлыков, им проще управлять. Держать его в руках. Сделать так, чтобы он ничего больше не хотел и ни к чему не стремился. Если, конечно, человек поверит и покорно согласится свои ярлыки носить. Обычно все верят и соглашаются. Мало таких упрямых идиоток, как я. Какое-то время я еще внутренне сопротивлялась, отказываясь принимать все это на свой счет. Я отказывалась верить, что действительно так плоха и тупа, как в том меня зачем-то старательно пытались убедить. Три года я сопротивлялась, вооружившись тем, что когда-то знала о себе, о своих качествах и способностях. Я держалась на старых запасах хорошего мнения о себе, заложенного в меня теми, кто меня любил и кто в меня верил. Тогда я еще помнила, что есть, что когда-то были в моей жизни люди, которые относились ко мне совсем по-другому. Я помнила Дима, бабушку Фриду, Нонну Валерьевну, свою чуткую учительницу по литературе и ту соседскую девушку, похожую на паренька, – всех, кто когда-либо проявлял ко мне симпатию и был добр ко мне. Еще помня, какая я и что я могу, я сопротивлялась тому, что обо мне придумали и что пытались мне внушить. Все ярлыки, навешиваемые на меня, я упрямо скидывала.
Моя вера в себя – единственное, что держало меня на плаву все эти трудные годы в городе … sk. Она не давала мне окончательно сдаться и опустить руки. Но, казалось, именно этой веры меня и задумали лишить в «Искустве жить». И, к сожалению, им это удалось. Меня просто сломали. Да, они сломали меня и из обломков моей личности составили какое-то жалкое подобие меня: слабое, никчемное, некомпетентное, неправильное, ни на что не способное. Они слепили из меня что-то, что никогда не было мной, и, что еще более страшно, смогли меня саму убедить в том, что я – именно это. Им понадобилось три года, всего три года, чтобы я задала себе эти вопросы:
«Я нравилась только нескольким людям за всю мою жизнь. Зато очень многим не нравилась. Выходит, я себя совсем не знаю? Настолько заблуждаюсь на свой счет? А может, они все правы – те, которых больше? А может со мной действительно что-то не так? Может, я и правда всего лишь тупое никчемное ничтожество?»
Так они – очередные странные люди в моей жизни – методично, день за днем, старательно коверкали мое собственное представление о себе. В конце концов, им это удалось: я привыкла думать о себе как о посредственном работнике и полной неудачнице. Вот что на самом деле удерживало меня от очевидного освободительного решения. Лишь однажды нервы мои сдали настолько, что я предприняла попытку уйти из «Искуства жить». Но закончилась она как-то странно… По утрам, до работы, не озвучивая свое тайное решение директрисе, я ездила на собеседования. Там я проходила какие-то тесты, разговаривала с какими-то умными людьми и в итоге узнала, что возраст мой для смены работы и выхода на новый виток карьеры совсем неподходящий: я на том самом рубеже, перейдя который начинают гарантированно выдыхаться и выгорать офисные работники. Эффективность тридцатилетних уже не та – это было научно доказано. Если к этому возрасту ты ничего не добился, не выбился на руководящую должность, то все – с тобой покончено. Ты, как выжатый до капли лимон, сходишь с дистанции, уступив место молодому, свежему офисному сырью.
Признаться, это стало для меня неприятным открытием. Настоящим потрясением, я бы сказала. Ведь я и не заметила, что так быстро пролетели годы, что мне почти тридцать, и я сама стала этим самым выжатым лимончиком! Как такое могло произойти?
– Вам еще повезло, – сказали мне на очередном из таких собеседований. – Ваш руководитель, судя по всему, как-то по-особенному к вам расположен. Потому что вы стоите гораздо меньше. Я имею в виду на рынке труда.
Я стою? Меня покоробили эти циничные попытки выразить умения, знания и опыт, да и саму личность человека в денежном эквиваленте. В общем, мне дали понять, какая это удача невообразимая, что я все еще где-то работаю, что мне милостиво разрешают это делать. Что не сдали меня «в утиль». И лучше бы мне ценить эту работу как свой последний шанс и не искать неведомо чего. Тем более что результаты тестов у меня самые посредственные: я средний работник, далеко не самый выдающийся. Высоких результатов я не выдам. Странно, что меня вообще куда-то взяли – особенно с учетом того, что я совсем не умею ладить с людьми и работать в команде. А это сейчас самое главное. Без этого сейчас никуда.
Признаться, я была удивлена тому, какая я безнадежная. Ведь я все еще смутно помнила, какой я когда-то была. Неужели они все правы на мой счет, и все эти годы у меня было настолько неверное представление о себе самой? Вот и девицы из «Искуства жить» тоже так считают – что я глупая и никчемная. Но как могло так случиться, что некогда способная девочка вдруг стала такой? Разве может вот так взять и отупеть далеко не самый глупый и бесталанный человек? Но… ведь с недавних пор я и правда плохо соображала, чего себя обманывать. Я стала замечать это за собой примерно через год после того, как устроилась в «Искуство жить». Мне было трудно сосредоточиться. Я долго вспоминала, что должна была сделать, кому позвонить. Я все время боялась, что что-нибудь упущу и забуду, и мою оплошность заметят – заметят и непременно используют это против меня. Что ж, наверно, все эти тесты правы. После долгих лет тяжелой жизни в городе …sk я действительно отупела. Я больше не та подающая надежды отличница, какой была в школе.
Когда-то я делала это легко и особо не переживая – увольнение из одного офиса или магазина и устройство в другой. Но теперь я старая и тупая, и ни на что не гожусь. Я выжатый лимон – вот мой очередной ярлык и моя новая реальность, к которой придется привыкнуть. В общем, на всех собеседованиях я получила отказ. Расстроенная, наверняка с еще более странным лицом, чем обычно, сидела я за своим столом, под изучающими взглядами девиц, которые впивались в меня с еще большим любопытством, чем раньше.
«Я не принадлежу вам. Я могу уйти отсюда в любой момент».
Но идти мне было некуда. Теперь я это точно знала. Так, каким-то мистическим образом, в итоге я пришла к тому, что во всем городе …sk я оказалась никому не нужна, кроме как директрисе «Искуства жить», так любезно предложившей мне работу в своем салоне. Я листала каталоги с образцами текстиля, пытаясь успокоиться и забыть о том, что у меня не вышло отсюда сбежать. Я давно знала все эти каталоги наизусть. Вот мой любимый зайчик – с усиками и шерстинками, как на полотне Дюрера. А эта маленькая юркая птичка – «клубничный воришка». Она ворует сладкие ягодки. Эти каталоги в то время были моими единственными «друзьями». Если я уезжала в отпуск, я начинала скучать по ним.
Директриса часто приходила посмотреть на меня. Спрашивала, какие дизайны нравятся мне больше всего. И как мне в принципе работается: все ли меня устраивает и может ли она что-то для меня сделать?
– Могу я тебе чем-то помочь? Есть что-то, что тревожит тебя? Может, тебя кто-то обижает?
Я удивлялась ее вниманию и всем этим странным вопросам, а особенно тому, как ее пальцы при этом сладострастно гладили текстильные страницы раскрытого каталога.
«Ты работаешь здесь только потому, что нравишься директрисе», – зачем-то вспоминались слова злобной Эллы.
Во мне поднималось какое-то противное липкое чувство – смесь возмущения и омерзения, и чего-то еще, что я сама не до конца осознавала. Но я вежливо благодарила директрису за внимание и участие. Отвечала, что да, меня все устраивает.
– Честно говоря, ты оказалась слабовата. Гораздо более слабее остальных девочек. Но не бойся, я тебя не выгоню. Ты мне нравишься. Ты всему от них научишься.
Я в недоумении смотрела на нее. Каждый раз директриса успокаивала меня, говорила, что я всегда и во всем могу на нее положиться, и настоятельно просила обращаться к ней по любому вопросу. Звук ее голоса баюкал. Чувство возмущения и омерзения куда-то отступало, и мне действительно хотелось довериться ей, проявляющей ко мне такое участие. К тому времени я прочно убедилась в том, что люди меня недолюбливают и мне едва ли стоит ждать чего-то хорошего от нашего с ними взаимодействия. Другими словами, я привыкла не нравиться. Это и объясняло то, почему я так ценила то редкое благоволение к себе, которое получала от директрисы салона «Искуства жить». Слушая ее обволакивающий кошачий голос, я постепенно совсем позабыла, зачем мне нужна была свобода от офисного рабства и что я собиралась с этой свободой делать. Я забыла о том, что когда-то хотела отсюда сбежать. Больше не хотелось ничего менять и решать. Не хотелось никуда уходить. Совсем не хотелось.
Вскоре после того, как я отчаялась и бросила тайком ходить по собеседованиям, директриса неожиданно – странное совпадение! – немного увеличила мне оклад.
***
Но иногда весенний шалый ветер,
Иль сочетанье слов в случайной книге,
Или улыбка чья-то вдруг потянут
Меня в несостоявшуюся жизнь,
В таком году произошло бы что-то,
А в этом – это…
Анна Ахматова. Северная элегия
Не сумев связать свою жизнь с искусством, я в каком-то смысле все-таки ее с ним связала, надежно и прочно застряв в фирме под названием «Искуство жить». Все-таки у высших сил есть чувство юмора!
Какое-то время мне еще по инерции казалось, что все это неправда, что это не моя жизнь. Что я должна жить совсем по-другому. Но рутина обволакивает, затягивает. Затянуло и меня – опять, как это уже бывало раньше. Втянувшись в эту ежедневную рутину, я уже и сама не хотела ничего менять. Я больше не пыталась разорвать эту паутину и выбраться на волю – я помнила, что я слишком слаба. Но если бы только это: теперь я даже не чувствовала, что опутана ею, этой гадкой липкой паутиной. Со временем это стало мне даже в какой-то степени нравиться. Нет, я по-прежнему не получала никакого удовольствия от ежедневного общения со своими «милыми» коллегами. Но сама работа с клиентами, огромный выбор красивых материалов, которые можно им предлагать, составляя бесконечные комбинации цвета и текстур, а еще хорошее ко мне отношение со стороны директрисы – от этого я уже не могла, да и не хотела отказаться. Я помнила свой тяжелый опыт первого года жизни в городе …sk. Как я долго искала работу, как была никому не нужна. Как у меня стремительно таяли деньги, а я не знала, когда смогу их заработать. Как мне нечего было есть. Я не могла допустить, чтобы этот опыт повторился. Уходить куда? Ради чего? Чтобы снова вытрясать последнюю мелочь из кошелька? Чтобы мне опять сказали, что я ни на что не гожусь и ничего не стою?
Прошел еще один год. К тому времени я окончательно смирилась с тем, что жизнь моя не удалась, и перестала желать чего-то большего. Меня одолели инертность и апатия. Я жила словно во сне, в тумане. Лишь изредка в моем ленивом сознании, обросшем коконом безразличия, каким-то чудом рождались слабые проблески мыслей о том, что же я делаю со своей жизнью. В такие редкие и невероятно болезненные моменты прозрения я вдруг понимала: мне только кажется, что я смирилась и привыкла.
Особенно меня накрыло в мой день рождения – тридцать первый.
С утра я надела то бордовое бархатное платье, мое любимое и, сказать по правде, единственное. Я надела его, чтобы создать себе хоть какое-то подобие праздничного настроения, но тщетно. И вот я стояла у зеркала и придирчиво вглядывалась в свое отражение. Я видела перед собой еще довольно молодую на вид девушку – несмотря на начало четвертого десятка. Чертами лица и очертаниями фигуры я по-прежнему напоминала подростка. Но вот только… И когда моя кожа приобрела такой нездоровый землистый оттенок? А эти круги под глазами – как в детстве, когда после смерти отца я месяцами не вылезала из больниц? Я поняла, почему они все время спрашивают: «А почему у тебя такое лицо?». В тот день я и сама его не узнавала. Я даже накрыла ладонями щеки, чтобы удостовериться, что это действительно оно – мое лицо.
«Ты солнечный свет. Ты золото. Ты цветущая ветвь» – когда и от кого я слышала эти слова? Это действительно говорили обо мне? Я когда-то такой была? Нет, я совсем не чувствовала себя такой. Уже давно не чувствовала… Взглядом я снова окинула унылую фигурку в красивом бархатном платье гранатового цвета, которая стояла передо мной в зеркале. Платье не изменилось, но как изменилась я! Когда я его покупала, какой воодушевленной и полной надежд я была! Это было еще в самом начале пути, моего нового пути. И казалось, что путь этот будет совсем другим…
Помню, в ночь после получения диплома разразилась страшная гроза. Но вместо того чтобы скрыться в убежище своей кровати, завернувшись с головой в одеяло, я вышла на балкон и подставила лицо ветру и дождю. Вокруг гремел гром, и сверкали молнии. Дождевые струи хлестали меня, тонкая ночная рубашка тут же промокла насквозь, а я, словно не чувствуя этого, стояла перед лицом стихии, и во мне поднималась другая, еще более сильная гроза – внутренняя. Дикое чувство освобождения и какая-то непонятная эйфория захлестнули меня.
«Старая жизнь закончилась сегодня! Она стекает с меня сейчас вместе с этими очистительными дождевыми струями. Символ ее окончания – диплом – лежит в комнате на тумбочке. С сегодняшнего дня я сама буду выбирать, как мне жить. Я больше никогда не буду вот так безвольно плыть по течению. И больше никакого неверного курса! И никакой фальшивой дружбы! Отныне и всегда я буду сама выбирать, с кем мне общаться. Я переворачиваю эту страницу. Я понятия не имею, куда я поеду или пойду, но я свободна и я что-нибудь придумаю. Я в самом начале пути. И я еще буду счастлива!»
Помню, как я долго стояла так, закрыв глаза. Запахи мокрых ночных трав щекотали ноздри. Деревья шелестели листвой и прогибались под ветром. Капли дождя стекали по моему лицу, смешиваясь со счастливыми слезами освобождения. Я действительно верила, что все будет так, как я себе сейчас поклялась.
И где же теперь та смелая, полная надежд девчонка, которая стояла на балконе, в ту жуткую ночь после получения диплома, когда разразилась страшная гроза? Которая ни капли не испугалась этой грозы? Которая стояла и грезила о своем светлом будущем и верила, что она обязательно вырулит? Где эта девочка? Я не понимала, что стало со мной и как это все так получилось. Мир, развернувшийся передо мной мириадами ярких звезд, приветствующих и одобряющих меня, когда той, другой ночью мы стояли с Димом на балконе, вдруг свернулся до размеров сухого, сморщенного кукиша. Я погасла. Я совершенно погасла. Мое юношеское желание стать частью чего-то большого и доброго разбилось вдребезги об эту тупую бессмысленную тягомотину, из которой все эти годы складывалось мое существование в этом странном городе.
Моя жизнь – пример крушения всех тех ошибочных убеждений, которые мы впитали с детства. «У тебя все получится, все, что ты хочешь, – стоит только захотеть». Вообще нет. Не факт. «Мы все получаем то, что заслужили» – снова нет. Высшие силы к нам довольно таки несправедливы. Они, похоже, не учитывают того, какие мы есть и как мы поступаем. Иначе как объяснить то, что они демонстративно гладят тех, кого стоило бы остановить. И на бегу хватают за волосы тех, кто совсем не заслужил столь сурового с собой обращения.
Со мной всегда это было не так – сколько себя помню. Я отошла от зеркала и тяжело опустилась на диванчик. В тот день – а что еще делать в свой день рождения? – я сидела и словно со стороны, из зрительного зала, мысленно просматривала свою жизнь: от первых детских воспоминаний до своего безрадостного настоящего. Сначала я была несчастным нищим ребенком, который не мог залечить свои душевные раны, тяжело переживая смерть отца и одновременно пытаясь справиться с болезнями, поразившими его тело (но все равно так на всю жизнь и оставшись раненым). Потом – столь же несчастным одиноким подростком. Здесь – в городе …sk – столько лет ушло на борьбу с неустроенностью, на это тупое выживание, бессмысленную трату времени и сил на что-то пустое, несущественное, неважное. И все это время я была одна, совершенно одна…
– Леночка, – притворно сладким тоном спросила накануне Полина, – а почему ты так долго живешь одна?
Хоть в «Искустве жить» меня официально и назначили изгоем, с которым теперь никто не разговаривает, это не мешало Скелеторе подходить ко мне с такими дурацкими вопросами. Она стояла надо мной и издевательски сверлила меня своими глазами, горящими нездоровым любопытством. Мне бы никогда в голову не пришло обсуждать с ними обстоятельства своей личной жизни. Но тогда откуда она…
– А мы все про тебя знаем, – ответила Полина на мой незаданный вопрос и загадочно улыбнулась.
Да, они знают все. Знают, что одинокая немолодая девушка обитает в развалюхе, которая стоит в районе под названием «трущобы». И что в свои тридцать она все еще одна. Это странно, правда? Для девушки моего возраста. Для такой великовозрастной девушки. И как я до такого докатилась? Почему все так? Как найти причину своей загубленности? Где та отправная точка, после которой все пошло прахом, – и почему я ее вовремя не заметила?
От осознания того, какие ничтожные мелочи на протяжении этих последних лет составляют смысл моего существования, хотелось закричать. Почему я нахожусь там, где не должна была находиться, с теми, кого не должно было быть в моей жизни? Почему слушаю все это, почему терплю эти ежедневные уколы недоброжелательности? Как это произошло? Ведь это по-прежнему я! Та самая я! Которая когда-то многое могла! Ведь где-то внутри я осталась такой! Ведь я по-прежнему способна на большее! Почему я трачу свою жизнь на эти случайные конторы, на этих случайных и чужих людей, которым я не нравлюсь?
Всегда, сколько себя помню, я жила в подобии Противостояния: я и те, кому я не нравлюсь. Они все время пытались убедить меня в том, что я никто, что я никогда ничего не добьюсь. Долгое время я внутренне сопротивлялась им, несмотря ни на что веря, что у меня все получится. Но их всегда было больше – тех, кто на другой стороне. Лишая меня веры в себя, они как будто склоняли мою жизнь в ту сторону, которая мне совсем не нравилась… Но неужели они все правы в том приговоре, который мне вынесли, – что я недостойна любви и уважения, что я ничего не могу и ничего не стою?
В своем нарядном бархатном платье я сидела на диванчике, сгорбившись, не в силах выпрямить спину под весом груза Нелюбви, который стал слишком тяжел за эти годы. Невыносимо тяжел… Он копился всю мою жизнь, прирастая после взаимодействия с каждым из тех, кто мне встречался, и теперь нестерпимо давил на мой усталый позвоночник. В пустой безысходности одиночества мне так хотелось, чтобы хотя бы сегодня, в мой день рождения, кто-нибудь пришел и сказал:
– Лен, это все неправда! Это не твоя жизнь. Твоя настоящая жизнь совсем другая! Ты – совсем другая!
Но не было того, кто был бы на моей стороне.
Я задумалась: а кто-то вообще когда-нибудь был на моей стороне?
И тут же перед мысленным взором возникло прекрасное лицо, с зелеными смеющимися глазами, такими добрыми и ласковыми… И непослушный светлый чуб над загорелым лбом, который вечно падал и закрывал их. Мои пальцы до сих пор помнят прикосновение к этим белым волосам… Как давно это было… Как будто в прошлой жизни. Даже еще раньше: в какой-то древней жизни, между которой и нынешней – еще несколько жизней.
Дим.
Мой внутренний голос предпринял отчаянную попытку спасти меня:
«Но ведь Дим – он же тебя любил. Он относился к тебе по-человечески. Значит, дело не в тебе. Значит, ты достойна любви и уважения. Ведь Дим не мог так в тебе ошибиться».
«Да? – язвительно возразил мозг. – И где он сейчас?»
Словно в довершение издевательств на ум пришла та старая песенка* про то, что хорошие парни всегда «отваливаются», уходят.
Да, все так… Они уходят, а ты остаешься. Праздновать свои оставшиеся дни рождения в одиночестве. Пока не сдохнешь.
What a pity for you.
Вот уж действительно: What a pity for me!
Нет, как же все-таки все взаимосвязано! Если бы не ушел Дим, я никогда не оказалась бы одна в городе …sk. Если бы я не оказалась одна в городе …sk, я никогда не попала бы в этот чертов коллектив. Если бы я никогда не попала в этот чертов коллектив, я никогда не стала бы Девочкой с иголками. Я могла бы прожить какую-то другую жизнь… Получается, все пошло прахом тогда, с того самого дня, когда Дим загадочно исчез из отделения травматологии Центральной районной больницы Города Высоких Деревьев?
Неужели во всех своих последующих несчастьях и разочарованиях я винила моего Дима? Нет. Я бы никогда не смогла этого сделать. За всю мою жизнь Дим был едва ли не единственным человеком, который когда-либо был на моей стороне. Он так верил в меня, так хотел для меня лучшей жизни: яркой, полной счастья, любви и свободного творчества. Он и меня заставил поверить, что такая жизнь возможна. Наверно, поэтому я до сих пор не могла его отпустить. Я тосковала не только по нему, но и по себе – той, которой я была, когда была с ним. Я хотела бы остаться такой. Жаль, что я стала кем-то другим… Я никак не могла с этим смириться…
*гр. Blondie, песня Good Boys, но у АЕК вольная интерпретация некоторых строк из этой песни, которые она запомнила
***
«Леночка, а почему ты так долго живешь одна?»
Странные люди напрочь лишены такта. Они все время бесцеремонно лезут в твою личную жизнь, садистски напоминая тебе о не самых радостных ее моментах. И так раз за разом, снова и снова… Как человек может все это вынести – сама не знаю. Полина своим язвительным замечанием сковырнула корку на моей старой ране, которая все никак не хотела заживать. Это была моя давняя и самая невыносимая боль, справиться с которой за эти годы я, как выяснилось, так и не сумела.
Дим. Моя детская любовь. Моя недетская потеря. Мой дар и удар судьбы – прямо под дых! Мое счастье. Мое проклятье. Моя мука. Я не могла понять: для чего, словно яркая комета, на такой короткий миг приходил в мою жизнь этот прекрасный и добрый человек? Чтобы нанести мне рану, незаживающую все последующие годы? Чтобы стать для меня тем, с кем я невольно сравнивала тех, кто встречался мне после него, в раздражении отметая их всех – не выдержавших сравнения? Чтобы на всю оставшуюся жизнь отравить меня горечью сожаления о том, что счастье любви было возможно? Что оно было так близко, в моих руках, но теперь его нет и не будет уже никогда? Мне было бы гораздо проще жить, если бы я никогда не узнала, как это бывает, как это может быть… Для чего мы встретились? И полюбили друг друга, если это все так скоро закончилось? Если мы заранее были обречены?
Любовь к талантливым красавчикам гуд боям – вот на что я теперь обречена. И по-другому не будет. Я давно это осознала. Но попробуй такого найди! Это невероятно сложно… Я горько жалела о том, что нам не дали в полной мере испытать нашу любовь. И теперь – зная, какой же она дефицит, – я чувствовала себя так, словно меня обокрали. Заставили провести без него все эти годы, которые и были моей молодостью – порой, которой в судьбе каждого человека положено быть золотым временем и которой я, по сути, оказалась лишена. Сейчас, в день своего тридцатилетия, я поняла, что у меня не было настоящей молодости. Не было ее наивных и чистых радостей. Не было того, на что имеет право любая девушка. И пережить то, что переживала сейчас я, вот так, недолюбив, – это все равно, что умереть молодым. Это как уходить подростком на войну, с которой ты уже не вернешься.
Период брошенности и покинутости после ухода Дима – он растянулся на всю мою жизнь.
«Дим! Если бы я только знала, что буду так несчастна и одинока, когда вырасту, я бы ни за что никому не позволила нас разлучить. Я бы вросла в тебя – костями, жилами…»
Внезапно мне стало так жаль себя. Так горько и обидно за то, как мало любви и счастья было в моей жизни. А вместо этого было… Было то, чего и вспоминать не хочется. О своих немногочисленных и недолгих отношениях после Дима могу сказать одно: хорошо, что они закончились. И жаль, что они вообще были. Все, что было в моей жизни после Дима, все люди, которые мне встречались, за редким исключением – это какая-то издевательская насмешка над моими представлениями о дружбе и любви. Наверно, я права: мы ни с кем никогда не будем счастливы, если вновь не обретем друг друга. Но этого не случится.
Я вспомнила те давние слова: «Такая девочка, как ты, не должна плакать. Никогда». Но я снова плакала! Я плакала всю жизнь! Хоть Он и просил не плакать, но слезы вновь текли по моим щекам. Я иронично смеялась над своими любовными неудачами:
«Я счастливчик, как никто! Настоящая любовь пришла слишком рано, и ее у меня сразу же отняли. Тот, кого любила, исчез, и больше я его не видела. Вот и все – и годы одиночества! Целая жизнь одиночества. Прям как в той книжке!»*
Неужели это правда происходило со мной? Неужели я это заслужила? Серьезно? Я горько усмехнулась: и кто придумал для меня такую судьбу? За что?
Однажды я где-то прочитала, что жизнь человека, его воплощение на земле – это своего рода экскурсия души.
«Я не хочу жить в Твоем мире. Мне не нравится эта экскурсия», – адресовала я небу свои неутешительные выводы. – «Верни мне деньги за билет и забери меня обратно».
Потеря Дима – того единственного, кто был на моей стороне – вот о чем сильнее всего жалел этот несчастный разочарованный экскурсант. Мой единственный родной человек Дим… Других таких не будет…
«Леночка, а почему ты так долго живешь одна?»
«Потому что Дим был единственным, с кем у меня могло что-то получиться».
«Но он ушел. Он предал тебя. Стоило ли помнить и жалеть о нем – все эти годы?»
«Нет, это не так! Мой Дим, мой любимый good boy – тот, который всегда был на моей стороне, – он пытался меня спасти, но не смог. Просто не выдержал. Он не виноват. Это все моя обреченность. Моя от рождения приговоренность к страданиям. Груз Нелюбви. «Печать неудачи». Она перешла и на моего Дима, пока он был со мной. Вот откуда его непроходящая грусть, которой он заболел в ту нашу осень. Несвойственная ему сатурнианская грусть, так исказившая его солнечный облик, – это я его ей заразила. Вот почему он ушел – чтобы снова научиться дышать. Просто дышать. Он не мог этого делать, пока был со мной».
Я не собиралась снова плакать. У меня просто больше не было на это сил. Но упущенное, когда-то обещанное, но так и не сбывшееся счастье вновь пребольно кольнуло меня – прямо в сердце. Я снова разрыдалась.
«Смирись, ты никогда не найдешь его и никогда даже не узнаешь, что с ним. Ты же приняла решение его забыть. Так почему ты этого не сделала? Ты должна отпустить его – как сон, как детскую мечту. Его больше не будет никогда… Вас, таких, какими вы были, больше не будет никогда».
Да, я знала, что нас, таких, больше никогда не будет. Остатки оплакивания этого факта текли по моим щекам солеными жгучими струями. Я оплакивала не только Дима, но и себя – ту, какой я могла бы быть, если бы он остался со мной. Ту, какой я всегда хотела быть и какой и правда была – всего на какой-то краткий миг в масштабе всей этой долгой, трудной и невыносимо утомительной жизни. Мне только казалось, что за эти годы я смирилась с тем, каким человеком я стала без Дима. Нет, я не смирюсь с этим! Никогда!
Я не помню, сколько я так просидела. Все слезы вытекли и даже успели высохнуть. Мне казалось, что внутренний мучительный диалог с собой, наконец, закончился. Но внезапно мой мозг придумал для меня новое испытание:
«Ведь ты так ничего и не смогла разузнать о том, что с ним стало. Ты не думала, почему? У тебя нет ни одной его фотографии… А был ли он вообще?»
Я резко выпрямилась. Я долго сидела в ступоре, пытаясь «переварить» эту чудовищную мысль, найти хоть какие-то зацепки, кроме подсказок своей памяти, которой я давно перестала доверять.
«А как же его открытка? – пытался помочь мне внутренний голос (все-таки он не сдавался). – И кассета с песней, которую он для тебя записал? Они до сих пор лежат дома, в твоей “коробке памяти”».
«А может, и они тебе привиделись? – возразил мозг. – Кто-нибудь, кроме тебя, их видел?»
Я ощутила внезапную непреодолимую потребность прямо сейчас, среди ночи, сорваться в Город Высоких Деревьев, достать с антресоли «коробку памяти», перепотрошить ее всю и проверить, есть ли там эта открытка, и записка, и кассета… Я уронила голову. Мое тело сотрясалось от нового спазма рыданий. Я сходила с ума от отчаяния и страшных сомнений.
«Дим… Сначала я любила тебя. Потом я тебя потеряла. Затем я пыталась тебя найти – безуспешно. Когда я поняла, что не увижу тебя больше никогда, я приняла решение тебя забыть. Теперь же я думаю о том, а был ли ты вообще… За что? За что мне это все?»
Я не сразу отдала себе отчет в том, что перешла на крик. Обхватив голову руками, я раскачивалась вперед-назад, вперед-назад… Дим, будучи когда-то моей невыносимо сильной любовью, в конце концов стал моим сумасшествием.
В ту ночь я не сомкнула глаз, оплакивая свою неудавшуюся жизнь. Я лежала и без конца, снова и снова, как заевшую пленку, прокручивала в голове все эти события: такое короткое счастье с Димом, его уход, одиночество и беспомощность школьных лет, бессмысленные потерянные годы в колледже, переезд в город …sk, надежды, возлагаемые на этот новый этап моей жизни, обернувшиеся очередным периодом одиночества и беспомощности. У меня не было «настоящей» молодости. Всю свою молодость я провела в одиночестве и сожалениях о потерянном. Раньше я не особо переживала на этот счет: ведь в моей жизни обязательно еще случится что-то хорошее. На этом я, раненая и побитая, держалась все эти годы – на тупой, слепой, безосновательной вере в то, что у меня все еще получится. Но сегодня мне исполнилось тридцать. Я не могла больше пичкать себя сказкой, что у меня когда-нибудь все будет хорошо. И у меня давно закончилась розовая краска, чтобы раскрашивать свою жизнь. Мои радужные детские мечты, моя былая вера в себя и свое предназначение – от них ничего не осталось теперь. И вот она, реальность: я, пустая комната, одиночество и пакетик чипсов!