Алиса Рува
Жестокеры
Я встала под деревьями, запрокинув голову. Высоченные липы – это их силуэты я видела вчера из своего окна – уже наполовину были тронуты желтизной осени. Внезапно налетевший легкий ветерок поиграл листвой. Я жадно вдохнула этот свежий воздух. Деревья! Кислород! Наконец-то!
Подойдя ближе к дому, я почувствовала сильный запах канализации. Накануне, усталая с дороги, я его не заметила. Но сейчас он был настолько явным и так бесцеремонно лез в нос, что я поморщилась от отвращения. Подъем наверх с тяжелыми пакетами продуктов дался мне нелегко – из-за нестандартной высоты ступеней приходилось высоко поднимать колени. Сложновато будет каждый день сюда карабкаться… Мне с непривычки нужно было посидеть на диванчике и отдышаться после такого подъема. Я представила, как наверх, в свою каморку, забиралась бабушка Фрида. Я распахнула створки, чтобы было легче дышать. Ветер за окном шелестел желто-зеленой листвой. Липы, судя по их исполинским размерам, были посажены несколько десятилетий назад. Они давно переросли дом и теперь закрывали мое окно от чересчур любопытных взглядов из расположенных напротив офисов. Я вспомнила эти маленькие фигурки, хаотично снующие по ярко освещенным коридорам и лестницам. Нет, я бы так не смогла – сидеть вот так у всех на виду, напоказ. Как хорошо, что меня никто не видит.
На следующее утро, проходя мимо аптеки, я зашла и купила себе кислородный коктейль. С ним прогулка по улицам этого душного города далась мне намного легче.
***
Потом я узнала, что наш район в городе …sk презрительно называли «трущобами». Считалось, что там селились одни отбросы общества. К числу этих отбросов теперь относилась и я.
Дом бабушки Фриды по документам не считался коммуналкой, но являлся таковой по сути, со всеми вытекающими последствиями: длинным коридором, общим туалетом и маленькими тесными комнатушками, разделенными не полноценными стенами, а тонкими перегородками, которые не мешали прекрасно слышать друг друга (спасибо, что хоть не видеть!), а также вынужденным соседством с представителями самых низов человеческого общества – хронически безработными алкоголиками, наркоманами, мелкими жуликами, проститутками. Шум, грязь, толкотня, пьянки, ругань и постоянные выяснения отношений стали неприглядными декорациями моей новой жизни. Пока бабушка была жива, она держала в порядке весь этаж. Был введен график дежурств. Более или менее поддерживалась чистота в местах общего пользования и видимость уважительного отношения друг к другу. Но теперь, после ее смерти, жильцы совсем распоясались. За довольно короткое время они развели на этаже такую скотскую грязь и такую антисанитарию, что если бы их самих можно было хоть чем-то унизить, то это было бы самым жутким из унижений. Но носорожьи брони невозмутимости, а также полное отсутствие брезгливости спасало этих людей от осознания того, как они унижены.
Мои новые соседи просыпались еще до рассвета. Они нигде не работали, а только и делали, что толклись в общем коридоре и громко перекрикивались, стоя на противоположных его концах, словно им больше нечем было заняться. Весь этот неумолкающий человеческий улей непрестанно гудел – денно и нощно. Казалось, он облепил весь наш старый дом, и тот вот-вот рухнет под этим копошащимся роем. Я не знала, что написать матери в ответ на ее вопросы о том, как я там устроилась. Я боялась, как бы она не надумала приехать навестить меня. Я успокаивала себя:
«Ну ничего, АЕК! Найдешь работу и будешь целыми днями отсутствовать, не видеть всего этого… А потом съедешь отсюда. Как можно скорее, при первой же возможности…»
Но все-таки я вырвалась! Я вырвалась – и это главное!
Поначалу эта пьянящая мысль заслоняла собой все эти и еще предстоящие мне разочарования и невзгоды самостоятельной взрослой жизни, предчувствие которых меня тогда накрыло. В беззаботной эйфории первых недель своей иллюзорной свободы я бесцельно гуляла по городу. Было такое чувство, как будто меня с рождения держали в плену, в тесной клетке, а сейчас вдруг выпустили на волю. Во время одной из таких прогулок я вышла на широкий проспект и увидела высокое помпезное здание с колоннами. Над входом крупными золотыми буквами было написано: «ИНСТИТУТ ИСКУССТВ». Когда-то давно чудесная, похожая на инопланетянку женщина с белыми волосами и волшебным именем Нонна Валерьевна приглашала меня сюда – именно сюда, я поняла это! Я улыбнулась своим наивным детским мечтам. Да, ведь когда-то давно – в прошлой жизни – у меня были мечты о том, что я стану певицей! Как Бунтарка! Сейчас это казалось таким смешным.
И все же было любопытно увидеть это здание воочию. Я долго ходила между колонн, любуясь на их лепные капители. А ведь я могла бы учиться не в нашем жалком педколледже, а здесь – если бы в свое время у меня хватило смелости. У меня сохранилась визитка Нонны Валерьевны с номером ее телефона. Но когда пришла пора поступать, я не решилась ей позвонить. Кем я была тогда? Глупой девчонкой, у которой нет музыкального образования, нет денег и связей. Странной девчонкой в черной кофте, которая полжизни провела в больнице и в депрессии? Да Нонна Валерьевна и не помнит меня, наверно. Сколько таких, как я, ей довелось в своей жизни прослушать?
Я сразу же сдалась, не предприняв даже попытки штурма.
И вот теперь я стояла перед своей мечтой, на которую у меня в свое время не хватило смелости, и снова не решалась открыть дверь и войти внутрь.
Я сделала это не с первой, и даже не со второй попытки. Долгое время я просто приходила сюда, убеждая себя в том, что хочу еще раз посмотреть на прекрасные резные верхушки, венчающие эти колонны. В конце концов, в один из таких приходов, я решилась.
«Я ведь просто спрошу и все».
Собравшись с духом, я потянула на себя тяжелую створку огромной деревянной двери. Дверь со скрипом отворилась. Я шла по коридорам института, с любопытством рассматривая все, что попадалось мне на пути. На стенах висели портреты лучших учеников. Глупо, но я представила, как в ряду с ними мог висеть и мой портрет. Я ощутила какой-то странный трепет при этой мысли.
Когда я проходила мимо одной из аудиторий, оттуда раздалось пение. Я невольно замедлила шаг. Я вспомнила свои занятия вокалом в Доме Молодежи, а до них свои репетиции перед спектаклем – в том актовом зале, когда я пела легко и свободно, и мой голос летел, как сейчас летят эти сильные молодые голоса.
«Сейчас я, наверно, не спою ни строчки», – с горечью подумала я. – Голос заскрежещет как эти старые дверные петли на их входной двери».
Хотелось стоять и слушать это пение вечно. Я с усилием заставила себя оторваться и пойти дальше.
– Милочка! Вступительные экзамены давно закончились! – высокомерно заявила худощавая чопорная женщина, с длинным носом и высокой прической в виде башни. Хотя слово «женщина» неприменимо к такой важной особе – правильнее будет назвать ее «дама».
– Учебный год уже начался! Где вы были раньше?
– Я знаю. Но… дело в том … я все равно не смогу себе позволить очное обучение… Меня интересует… какие еще есть варианты?
Я всегда смущалась и невнятно что-то лопотала, когда на меня вот так смотрели – с выражением высокомерной недоброжелательности. «Дама» смерила меня презрительным взглядом – от макушки до пят. Сделала она это мастерски – я сразу почувствовала себя ничтожным насекомым. Видимо, она частенько практиковалась.
– На какую специальность вы претендуете?
– Живопись.
«Дама» на всякий случай смерила меня еще одним таким же взглядом.
– Ваша подготовка? Педагоги, которые с вами занимались? Чья школа?
Я совсем смутилась.
– Дело в том, что я никогда не занималась с педагогами. Я совсем начинающий художник. Самоучка.
Зря я это сказала. Слово «самоучка» заставило «даму» презрительно поморщиться. Она даже нагнулась вперед над своей конторкой и поправила очки, чтобы получше рассмотреть: что за диковинный зверек тут перед нею? Когда ей все стало про меня окончательно ясно, «дама» откинулась на спинку стула и придала своему лицу выражение язвительной насмешливости.
– То есть ваши умения и способности никогда не были оценены кем-то, кто в этом разбирается? А вдруг вам только кажется, что у вас есть способности?
Я молчала, стоя перед ней, не зная, что ответить.
– Могу дать стопроцентную гарантию, что вы, девушка, не поступите – ни на следующий год, ни когда бы то ни было. Даже платно мы вас не возьмем. Для того чтобы учиться в нашем институте, нужна многолетняя работа за плечами, нужна база, нужна школа. Понимаете, школа!
Этот ушат холодной воды, который вылили мне на голову, заставил меня содрогнуться.
– Ну, может, у вас есть вечерние курсы, чтобы у меня появилась эта самая база? – предприняла я еще одну попытку. – Понимаете, я ведь не претендую на то, чтобы учиться очно… Мне … все равно придется работать и… много времени у меня не будет…
«Дама» всем своим видом демонстрировала, что вот на этот раз ей нанесено глубочайшее оскорбление. Взгляд ее потух. Казалось, она разочаровалась во мне окончательно. Она наполовину прикрыла глаза веками, сложила руки на груди и отрезала, не глядя на меня:
– Милая девушка! Искусством не занимаются после работы. Ему либо посвящают всю свою жизнь и все свое время, либо не занимаются им вообще!
Это был контрольный выстрел. «Дама» демонстративно развернула газету, и я поняла, что перестала для нее существовать.
– Извините, что отняла у вас время.
Я понуро плелась по коридору.
«В – Высокомерие. И откуда их таких набирают? «Искусству либо посвящают всю свою жизнь, либо не занимаются им вообще», – передразнила я «даму», пытаясь скопировать ее голос и манеру. – И как люди становятся художниками? Кто кормит их, пока они целыми днями сидят и рисуют?»
Я забыла спросить у этой «чудесной» женщины, которая так любезно объяснила мне роль искусства в жизни художника, где мне взять деньги и кто будет меня содержать и оплачивать мои расходы, пока я буду посвящать искусству все свое время. Если мне, конечно, когда-либо, по велению чуда, в принципе посчастливится сюда поступить – без школы и базы.
На стенах в коридоре все так же висели портреты лучших учеников. Мне казалось, что они смеются надо мной и моей незадачей. К своей досаде я поняла, что мой портрет никогда не будет висеть среди них.
***
Я достала из сумки ватрушку с творогом и положила ее на буфет. Это моя еда на целый день. Я обычно покупала ватрушку, потому что творог питательный и на нем хоть как-то можно продержаться. И еще – пакетик жареных соленых семечек, если будет совсем невмоготу. Когда это не помогало утолить голод, я пила стаканами горячий чай: он наполнял желудок, создавая обманчивое ощущение сытости, от чего на время становилось легче.
Приняв решение переехать в город …sk, я не предвидела и половины тех трудностей, с которыми мне пришлось здесь столкнуться. Я искала работу уже больше месяца. Меня никуда не брали, потому что у меня не было опыта. Красный диплом с отметками «отлично» по всем дисциплинам никто даже ни разу не посмотрел, хотя я приносила его с собой. Та небольшая сумма денег, которую мне дала с собой в дорогу мать, стремительно таяла – оставались какие-то крохи. Скоро и их не будет.
Путь домой после сегодняшнего неудачного собеседования занял около часа. Проще было бы доехать на автобусе, но я находилась в режиме жесткой экономии, и пришлось пройтись пешком. Несмотря на то, что стоял октябрь, солнце пекло немилосердно. Дышать было тяжело. Я размотала шарф и расстегнула верхние пуговицы старенького пальто. Проходящие мимо люди оценивающе смотрели на меня, переводя взгляд с моего бледного потерянного лица на мои потертые ботинки. Я по старой привычке мысленно сжалась в комок. Я поняла, что выгляжу слишком бедно для этого города.
Чувство стыда за свою неказистость, усиленное этими бесцеремонными разглядываниями, заставило меня потерять последние крохи уверенности в себе. Мне казалось, что весь город глазеет на меня – глазеет и издевательски смеется. Я шла мимо высоких небоскребов и в раздражении ловила высокомерные взгляды более удачливых, чем я, людей, добровольно томящихся в этих стеклянных клетках. Почему они все так довольны собой? Что хорошего они создали или совершили, чтобы получить основание для такого самодовольства?
Я шла мимо навязчивых, оглушительно орущих мегащитов – гигантских экранов, по которым круглосуточно транслировались рекламные ролики, популярные реалити-шоу, анонсы будущих развлекательных мероприятий, прогнозы погоды и какие-то срочные сообщения. Они вытесняли домашние телевизоры, которые давно уже никто не смотрел – ведь гораздо интереснее поглощать все эти тупые шоу и прочий информационный мусор не дома, в одиночку, а за компанию. Это давало возможность тут же обсудить увиденное и с облегчением убедиться, что и все другие думают так же, как и ты.
Думать самостоятельно, автономно от других, жители города …sk не умели, да и не считали нужным. Лучшим доводом в пользу собственной правоты, а порой и финальным убийственным аргументом в защиту своего мнения была фраза: «Я сам это слышал по мегащитам!». Эта волшебная фраза, как правило, снимала последние сомнения и возражения оппонента: «А, ну раз ты слышал…» Жители города …sk равнялись на мегащиты, подгоняя свои взгляды под то, что по ним вещали – насколько бы странным и абсурдным это ни являлось. А порой казалось, что кто-то специально транслирует с экранов странные и абсурдные вещи, и было непонятно, почему все эти люди стоят и послушно впитывают всю эту чушь – впитывают, как губка. Они словно образовали собой какой-то общий коллективный разум, какой-то единый ленивый мозг, у которого очень туго с критическим мышлением и которому можно внушить все, что угодно.
Избежать мегащитов с их назойливым промыванием мозгов было невозможно: они были понатыканы на каждом перекрестке. Они мигали и галдели ежесекундно, без перерыва, даже ночью – словно пытались захватить у людей все их время, все их мысли. Жители города …sk, словно примагниченные, с открытыми ртами, безвольно зависали напротив этих зомбирующих огромных ящиков. Для них мегащиты были не только источником их собственного мнения, ничем не отличающегося от мнения всех других, но и настоящей отрадой, ежеутренним бесплатным развлечением по пути на работу. На них, вытянув шеи, выглядывали из окон автобусов и такси. На них смотрели, следуя от одного перекрестка к другому и не теряя при этом нити – благо что экраны стояли практически на каждом углу. Из коротких роликов можно было почерпнуть свежие городские сплетни, которые потом целый день мусолились в офисах. Из очередной серии реалити-шоу можно было узнать, что сейчас происходит в жизни персонажа, который тебя бесит. Вдруг его наконец-то выгнали? Ведь с самого начала было понятно, что его надо гнать – не зря его неприятная рожа с первых секунд показалась подозрительной! Особенно им нравилось смотреть, как у кого-то что-то не получилось. Или с кем-то случилась какая-нибудь неприятность. Это давало возможность дружно сказать, что этот человек сам виноват и так ему и надо. Часто любопытные зеваки увлекались и засматривались настолько, что забывали о том, что им нужно спешить на работу! Они пропускали свои автобусы и проезжали свои остановки. Их даже не пугали штрафы за опоздания: важнее было узнать, кого выгнали на этот раз. И как сделать так, чтобы не выгнали тебя самого – уже не на экране, а в реальной жизни.
По мегащитам денно и нощно транслировали истории преуспевающих местных дельцов и их невероятного, головокружительного взлета. Люди, построившие карьеру и заработавшие огромное состояние, были героями этого города, помешанного на деньгах, популярности и статусе. Попасть на мегащит считалось высшей степенью признания твоих заслуг. Герои всех этих роликов были и кумирами, и «занозами» одновременно: на них пытались равняться, им старались подражать, их ненавидели, им втайне завидовали. Но главное – сюжеты про них жадно поглощали.
Один такой мегащит был установлен недалеко от дома бабушки Фриды, и мне вопреки своему нежеланию приходилось ежедневно наблюдать истории очередного чужого успеха. Но вот что необычно: я обратила внимание, что на экраны почему-то не допускали по-настоящему умных и интересных людей, которые бы что-то из себя представляли и которым было бы что сказать. Удивительно, но каждый раз, когда я смотрела на очередного предложенного нам «героя дня», мне почему-то казалось, что ему не место на экране, что его успех как будто случаен и совсем не вяжется с обликом и сущностью самого этого «героя»… Было совершенно не понятно, по какому критерию отбирают этих людей. Каким-то непостижимым образом права появиться на мегащите зачастую удостаивались люди, которые даже толком разговаривать не умели!
На экранах царили весьма странные персонажи, начисто лишенные всякого внутреннего содержания. Это читалось во всем: в том, как они держались, как себя вели, как смотрели, как разговаривали. Как будто это были пустые человекоподобные оболочки, ничем не наполненные. Они ничего не знали и не умели – да и не хотели ничему учиться. При этом они почему-то совсем не стеснялись этого отсутствия внутреннего содержания, равно как и своих бросающихся в глаза недостатков. Напротив: именно эти недостатки – ограниченность, невежество, придурковатость, меркантильность, отсутствие образования и вкуса – они как будто нежно в себе любили и всячески выставляли напоказ, словно гордясь ими. У них была какая-то ненормальная, демонстративная любовь к собственным недостаткам. И – что было для меня совсем уж непонятным – казалось, что именно за эти недостатки зрители и любят своих жалких экранных «героев». Казалось, чем ты тупее, ничтожней и ущербней, чем больше ты бесишь, тем больше у тебя шансов попасть на мегащит. Тем больше шансов, что ты понравишься. Такими и были эти экранные персонажи. Именно на такой сомнительной основе и был возведен хрупкий стеклянный остов их странной славы, из нее он вырастал.
В тот день под мегащитом, установленным неподалеку от дома бабушки Фриды, собралось непривычно много народа. Я невольно замедлила шаг. Я решила подойти поближе и посмотреть, что там такого интересного показывают на этот раз. Оказалось, транслировали сюжет про какую-то жилистую, похожую на выдру, девицу. У нее были длинные, нездоровые, неестественно черные волосы, кончавшиеся метелкой на уровне пояса, крошечные бесцветные глазки, затерявшиеся где-то в дебрях искусственных щеток-ресниц, а также гипертрофированные скулы с глубокими впадинами под ними, словно девица специально втягивает щеки внутрь. Ее огромные толстенные губы напоминали промасленный вареник, а нарисованные черным маркером брови расходились в стороны резко изогнутыми дугами.
– Славненькая, правда! – пихнул меня локтем в бок какой-то толстяк. – Такую красотку я бы…
Я с удивлением и отвращением посмотрела на него, а потом перевела взгляд на экран. Там говорилось о том, какая молодец эта девица. Сделала головокружительную карьеру в гостиничном бизнесе. Безумно любит своего мужа. Странно: сюжет вроде как про девицу и ее успехи. А говорит она все время про мужа… У девицы был смешной голос и смешная манера выговаривать слова – растягивая, по-детски, забавно шевеля при этом толстыми губами. Помимо трудностей с формулированием мыслей, у нее были явные проблемы с окончаниями и падежами. Эх! Сколько я уже видела подобных сюжетов… Герои всех этих бесконечных роликов про успех были как на подбор – пустые, необразованные, неприятные, даже отталкивающие, с необъяснимой заносчивостью и довольством собой (как правило, на пустом месте). И говорили они каждый раз одно и то же. И даже делали одни те же речевые ошибки! На их лицах отражались леность и глупость, привычка к праздному образу жизни и отсутствию необходимости напрягать свой мозг. Я уже привыкла к таким лицам. Но в этот раз, пожалуй, впервые увидела лицо, на котором совсем не было проблеска мысли – ни малейшего, даже в уголке глаза, даже с самого краешку.
«АЕК, не будь такой злой: она ведь не виновата, что она такая».
Мне возразил внутренний голос:
«Тогда почему она, такая, на мегащите? Она виновата в том, что согласилась на нем быть, ничего собой не представляя».
Эх, на экранах должны быть совсем другие герои! А пока я стояла под мегащитом и смотрела на ту «героиню», которую мне показывали. И все-таки я не могла понять, чем она так раздражает меня. Пожалуй, не столько тем, что она глупая и манерная. Было в ней что-то еще… я не могла найти этому определения. Что-то такое, что не должно выставляться напоказ, чего по-хорошему стоило бы стыдиться, но оно почему-то выставляется. И никто этого не стыдится.
– Вы так многого в жизни добились, – тем временем ластился к девице ведущий, пихая ей в лицо мохнатый микрофон. – Как вам это удалось?
Вот уж действительно хороший вопрос: из того, что девица и двух слов связать не могла, а главное по ее абсолютно пустому и бессмысленному взгляду было ясно, что ума она недалекого и способностями особо не блещет. Я решила послушать еще немного: вдруг все-таки доведется услышать какой-нибудь дельный совет. Вдруг я в ней ошиблась. В самом деле, как ей это удалось? Вкалывала денно и нощно?
Все оказалось гораздо прозаичнее и проще. Ее муж был одним из местных магнатов и владельцем той самой сети гостиниц. Собственно, именно с замужества и началась ее «головокружительная карьера» в гостиничном бизнесе. Так вот в чем дело!
Никто из стоящих под мегащитом людей, казалось, не замечал никакого подвоха. Но мой разум воспротестовал:
«Это же обычная содержанка!»
Очевидно, я сказала это вслух: несколько человек обернулись и смерили меня недовольными взглядами.
– Что вы ставите своими целями на ближайший год? Ваш персональный план личностного развития? – поинтересовался у девицы ведущий.
Девица открыла было рот, но за неимением того, что она могла бы сказать, тут же его закрыла. Получился смешной хлопающий звук. Я криво усмехнулась. Больше слушать и смотреть я была не в силах. Я развернулась и пошла прочь.
Поднимаясь по лестнице, я все еще видела перед своим мысленным взором лицо этой девицы с мегащита. Было неприятно, что личностей такого низкого пошиба назойливо пихают нам с экранов, преподносят как идеал современной женщины. Впрочем, ее история точно понравилась бы моей матери: еще бы, одним выстрелом двух зайцев – и муж, и карьера! Мать считала подобные браки небывалой удачей, а таких женщин – ловкачками, у которых стоит поучиться. Я не считала, что мне есть чему учиться у этой девицы. Но меня бесило то, что по сравнению с ней я сама чувствовала себя ущербной неудачницей. Ведь у нее все получилось, а где я? Кто я?
Тяжело дыша, я рухнула на диванчик, нетерпеливо стягивая с себя шарф. Было невыносимо жарко в пальто, но у меня не было сил его снять. Как я устала! Бессмысленная ходьба, пустая и выматывающая… Только на этой неделе я сходила по четырем объявлениям, но тщетно: я никому не нужна. Уже давно я мысленно согласилась на любую работу, на любой график и в любой части города …sk. Но даже на самые низкооплачиваемые должности я почему-то не годилась. Неужели когда-то давно, в прошлой жизни, Нонна Валерьевна считала, что я чего-то стою? Что у меня большой потенциал? Верил в меня и Дим. Верил так, что в какой-то момент я и сама в себя поверила. Но почему тогда здесь, в этом городе, это все оказалось никому не нужным? Я оказалась никому не нужна? Здесь я – никто! До такой степени никто, что даже пустоголовая девица с мегащита лучше, чем я!
Разум тут же нашел спасительный выход:
«А, может, бросить все к чертям и вернуться обратно? Домой, в Город Высоких Деревьев?»
Внутри меня словно что-то закричало, почти взмолилось:
«Да! Да, АЕК, вернуться! Потому что полученный здесь опыт будет слишком тяжел! Ты его не выдержишь. Сломается твой хребет…»
Но я представила себе строгое требовательное лицо матери, ее руки, упертые в бока, и вечный упрек в глазах. Это ежедневное пересчитывание скудной мелочи в кошельке… Я вспомнила наш вечно пустой холодильник и паутину безысходности в углах бедно обставленных комнат, в которых так давно не было ремонта…
«Завтра продолжу поиски».
На следующее утро я шла мимо стройки, и меня снова облаяли собаки. В тот день они не ограничились лаем: они пролезли под забором и, задыхаясь от злобы, долго бежали за мной. Я испугалась, но не подала виду. Я знала: запаниковать и побежать – это дать шавкам сигнал к нападению. Собаки не трогали меня, но и не отставали, пока я не вышла на шумную улицу. До того момента колотилось в груди мое перепуганное сердце: сейчас, вот сейчас они на меня набросятся! Сколько их бежит за мною: три, пять, десять? Я пыталась отгадать их количество по неистовому лаю за моей спиной.
Бежать было нельзя. Бежать было невозможно. Не по собственной воли, но волею судеб я начала обустраивать свою новую жизнь, совсем не такую, какой я ее себе представляла, – в Городе Бешеных Собак.
2
Замирая от восторга, я стояла перед зеркалом в примерочной. Со своей первой зарплаты я в первый раз в жизни покупала себе платье: темно-бордовое, бархатное, с вырезом лодочкой, безумно красивое. Оно облегало талию и, немного расширяясь книзу, спускалось до колен. Я глядела на свое отражение и поверить не могла, что это я. Я и не знала (а, может, забыла), что могу быть такой.
– Не берите это платье! Оно… оно вам не идет! Старит вас!
Я и не заметила, что та вредная продавщица все это время подглядывала за мной из-за шторки. Я ей сразу не понравилась – мне это не показалось. Как только я вошла в магазин и попалась ей на глаза, ее лицо сразу сделалось злым и неприветливым. Я резко задвинула шторку, скрыв тем самым из вида эту неприятную физиономию. Кстати, продавщица соврала, но вот зеркало не врет: платье мне невероятно шло. Оно так гармонировало с цветом моих волос. Еще минуту полюбовавшись собой, я сняла платье и прошла с ним на кассу – к той самой вредной продавщице. Когда я уходила с покупкой, я слышала, как она шипела мне вслед от бессильной ненависти.
Мне с детства казалось, что меня как будто заставляют играть в игру, с правилами которой я не согласна. Больше того – я их даже не понимаю. Здесь – в этом странном городе – это ощущалось еще более явственно. В какой-то момент я даже подумала, что они точно сговорились: настолько это было необъяснимо – то, как они все себя здесь вели. Если мне нужно было что-то купить, продавщицы в местных магазинах по какой-то своей непонятной причуде вдруг решали мне этого не продавать. Едва завидев меня, они делали недовольные кислые мины, а порой и откровенно хамили в ответ на спокойную вежливую просьбу. Иногда, обескураженная этой неожиданной, необъяснимой грубостью, я так и уходила ни с чем. Но в другие дни, разозлившись, все-таки настаивала на своем, находя в этом какое-то странное удовольствие. Мне нравилось наблюдать досаду на лицах этих вредин, когда им все-таки приходилось дать мне то, зачем я пришла, – как бы они этому ни сопротивлялись.
Впервые я заметила причудливые двойные стандарты именно на примере местных продавщиц. Не то чтобы я специально ставила целью за ними понаблюдать, – просто продавщицы были теми, с кем я соприкасалась практически ежедневно. Своеобразная проекция всего населения этого странного города. Я часто вспоминала кошмар моего детства – грубую и нечестную продавщицу из магазинчика в нашем дворе. Но здесь, в городе …sk, они были еще более странные! К одним людям они относились ласково и благосклонно. Буквально расплывались в елейных услужливых улыбках. А других почему-то сразу воспринимали в штыки, отгораживаясь от них стеной недоброжелательного высокомерия. Причем, было совершенно непонятно, что нас объединяло, – тех, кого не любят.
Отношение местных торговок к таким нелюбимым покупателям, как я, можно было выразить так:
«Товар на полках есть, но не для каждого. Он может это купить, а ты – нет».
«Почему?» – глазами спрашивали мы.
«А потому что я так хочу!» – глазами отвечала продавщица. – Просто ты мне не нравишься».
Сначала меня это даже забавляло: я пыталась найти какую-то закономерность и логику в таком избирательном отношении к покупателям, но так и не смогла вывести каких-либо ясных критериев. Самое странное, что реакция этих жриц весов и прилавков не определялась внешним обликом, поведением или финансовыми возможностями покупателя. Их реакция в принципе не поддавалась никакой логике: не понравиться им мог любой – и старый и молодой, и привлекательный и не очень, и вежливый и грубый, и состоятельный и тот, кто зашел лишь за пакетом молока… Как бы странно это ни звучало, но иногда казалось, что неприязнь продавщиц к тому или иному человеку зависела не от того, как он выглядел и как себя вел, а от их собственной прихоти!
Мне с детства казалось, что меня окружают странные люди. Но здесь, в городе …sk, эти странности были просто гипертрофированы! Словно это и правда какая-то тупая злая игра, смысла и правил которой я не понимаю. И дело касалось не только продавщиц: в любой организации или учреждении ты мог столкнуться с подобным непонятным поведением. Когда человека просили о том, что входило в круг его рабочих задач, он нередко издевался и капризничал, прежде чем исполнить свою прямую обязанность. Здесь каждый считал себя едва ли не обязанным поделиться с тобой своим раздражением и своим плохим настроением. Почему нельзя нормально себя вести? Почему нельзя по-человечески относиться к другим людям? Этого я не понимала.
Странный город… Странные люди… Каждый раз, выходя из дома, я примечала все больше и больше таких необъяснимых вещей. Иногда они принимали характер какой-то причудливой фантасмагории!
Вот я выхожу во двор. Идущая навстречу бабка смотрит на меня исподлобья и бубнит себе под нос какие-то заклинания. Я прохожу мимо нее, а потом резко оборачиваюсь: старуха стоит и злобно глядит мне вслед. Поймав мой взгляд, она досадливо шамкает беззубыми челюстями, быстро отворачивается и идет дальше.
На следующий день все повторяется.
И другие старухи, которых я встречаю, ведут себя так же!
«Да что же со мной не так?»
Дома я долго рассматриваю себя в зеркале, в бесполезных попытках найти объяснение в своем облике. Но, конечно, не нахожу его.
Странно, очень странно вели себя жители города …sk. Меня поражала их непонятная враждебность, их неожиданные нападки – на ровном месте. Какая-то необъяснимая неприязнь и даже ненависть к человеку, которого они впервые встречают на улице… Удивительным было не то, что все эти люди испытывают эти чувства – хоть это и странно, но, в конце концов, это их право. Но вот почему они позволяют себе вот так открыто и агрессивно выражать тебе свою неприязнь – вот что было непонятно!