Алиса Рува
Жестокеры
Вскоре, убедившись, что ее единоличные придирки не приводят к желаемому результату и что нужны влиятельные сообщники, Кантур начала жаловаться на меня вышестоящему руководству. На первых порах обеспокоенное руководство вызывало меня в свой кабинет и смотрело на меня, строго сдвинув брови. Но вскоре стало ясно, что все эти ситуации либо надуманы, либо я в них не виновата, либо – было даже и такое! – что виновата сама Кантур. Руководство вскоре привыкло к ее постоянным ноющим жалобам и перестало воспринимать их всерьез.
***
Чего добивалась эта маленькая злая женщина? Довести меня до слез и насладиться этим зрелищем? Заставить меня уйти с этой работы? Я не понимала, чего она от меня хочет и зачем ей это нужно.
Я не боялась Рыжей. Она была для меня чем-то вроде назойливой мухи. После того, как руководство перестало реагировать на ее жалобы, она затихла и, казалось, прекратила свои попытки меня уничтожить. Но, как выяснилось, Кантур тихо продолжала свою, правда, уже скрытую борьбу по выживанию меня из офиса. И вскоре ей почти удалось всерьез мне навредить.
Хотите узнать, как из личной неприязни подставляют молодых неопытных сотрудников?
Мастер-класс от Кантур
В тот вечер в пустой зал вошел мужчина. Невысокий, с неприметной внешностью. Он остановился у входа и почему-то сразу уставился на меня. Я удивилась, как быстро подбежала к нему Кантур – услужливо, на цыпочках. Обычно она выжидала хотя бы секунды три, прежде чем возникнуть прямо перед носом у ошеломленного клиента, как чертик из табакерки. Мужчина указал на меня пальцем и громко, театрально произнес:
– Она! Это сделала она!
Кантур подвела его ко мне и усадила на стул. Мужчина смотрел на меня с нескрываемой ненавистью. Оказалось, речь шла о двери, которую он заказал: ее произвели не в тех размерах, и она не подошла при монтаже. Посмотрев на техническое задание, я увидела, что цифры, подписанные замерщиком, кто-то исправил ручкой.
– Здесь переписаны размеры двери. Вы решили внести изменения?
Клиент всеми силами изображал возмущение.
– Девушка, вы что такое говорите?
– Тогда зачем исправили размеры? И кто это сделал?
– Вы. Хотите сказать, что не помните?
Я смотрела на него, ничего не понимая. Кантур внимательно наблюдала за моим замешательством. А потом произнесла:
– Лена! Чертеж с клиентом согласовывала ты. На техзадании стоит твоя подпись.
Она ткнула пальчиком в низ листа. Я посмотрела: подпись действительно была моя. Но я не могла так грубо исправить на чертеже размеры – вот так, перечеркнув ручкой! Это было запрещено внутренним регламентом. К тому же сами цифры были написаны не моим почерком. Я еще раз посмотрела на свою подпись. Я не знала, что сказать. Говорить начала Кантур, с дежурной «администраторской» интонацией:
– Виноват наш сотрудник. От лица нашей компании я приношу Вам извинения. Мы, конечно, изготовим Вашу дверь заново, на этот раз по верным размерам. В кратчайшие сроки!
Мужчина пожал ей руку и ушел. А Кантур повернулась ко мне и, поедая меня глазами, издевательски произнесла:
– Я не буду вычитать у тебя эту дверь из зарплаты. Пока не буду. Дам тебе шанс исправить свою ошибку. Если тебе удастся «пристроить» дверь другому клиенту, у которого – о вдруг! – окажутся такие же размеры проема… В общем, даю месяц. Если нет, то извини, дорогая!
Довольная собой, она пошла за свою стойку и вскарабкалась на свой высокий стул, свесив с него ножки. Я попыталась успокоиться и обдумать ситуацию. Найти проем такого же размера возможно: дверные коробки в типовых домах стандартные. Но как быть со странным оттенком двери – розовый бук? Шанс, что новый клиент с такими же размерами проема выберет такой же, минимальны!
Со своего места Кантур, счастливая, с возбужденно горящими глазками, наблюдала за ходом моих рассуждений. Мне не было нужды проговаривать их вслух – наверно, они бежали по моему лицу бегущей строкой, и Кантур без труда читала их. Она даже как будто внезапно похорошела от радости. Глядя на Рыжую, я с досадой подумала о том, что цена двери, пусть даже и себестоимость, равнялась моей месячной зарплате. Что я буду делать, если останусь без денег на целый месяц? Просить их мне будет не у кого. Спала я в ту ночь плохо. И в последующие ночи тоже.
Чтобы не затягивать эту историю, скажу, что мне каким-то чудом повезло. Через месяц, к неудовольствию Кантур, я все-таки пристроила эту дверь. Попался клиент с такими же размерами проема. Правда, цвет он изначально выбрал другой, но я показала ему этот, и клиент согласился. Помню, как с досадой кусала себе губы злющая Кантур!
Уже пристроив эту дверь, я не могла избавиться от ощущения, что здесь что-то не так. Я решила проверить, чья подпись стоит в реестре изделий, помещенных в производство. Я достала толстую папку, нашла там по номеру этот злополучный заказ и вдруг застыла: подпись была другого сотрудника, не моя! Я ничего не могла понять: если чертеж согласовывала я, то почему не я передала заказ в производство?
Я пошла в бухгалтерию и подняла договоры с клиентами. Неудивительно, что и на самом договоре красовалась не моя подпись, а того же сотрудника, что и в реестре! Но все-таки… как такое могло случиться, что подписи разные?
Я подошла к коллеге, чья фамилия значилась в договоре и реестре. Она взглянула на меня с деланным равнодушием. Я спросила, как все было, и она сказала, что не помнит этот случай. Но по ее недоброй улыбке мне стало понятно, кто исправил цифры на чертеже и по чьей указке это произошло. Я досадовала на себя за то, что не провела это простейшее расследование раньше. Какой же я наивный ребенок! Мне просто ткнули в лицо листок с моей подписью, и я во все поверила!
Когда я увольнялась из салона дверей, я узнала, как все произошло. Этот клиент действительно приходил ко мне, но успел только согласовать чертеж (поэтому там и стояла моя подпись). Но по какой-то причине договор он в тот день не заключил и оплату не внес. Он пришел через неделю, и сделку с ним завершала моя коллега. Кантур случайно увидела на чертеже мою подпись и ручкой исправила размеры двери. Она на это и рассчитывала, что я увижу свою подпись и, растерянная, не стану ничего проверять. Моя коллега видела исправленные цифры, когда отдавала дверь в производство, но Кантур ей шепнула на ухо, как она должна себя повести. Потом, когда клиент обратился с претензией, Кантур сама ему перезвонила и попросила показать на меня. Ей повезло, и он согласился это сделать, причем, как я узнала, за бутылку дорогого спиртного. За бутылку спиртного!
Понятно, зачем вся эта история была нужна Кантур – она меня терпеть не могла. Но я никак не могла выбросить из головы поступок этого клиента. Как легко он согласился вот так прийти и показать пальцем! Вот так просто подставить человека… Он совершил эту непонятную подлость и совершил ее легко, даже без какой-то ощутимой для себя выгоды. За бутылку спиртного! Этот его необъяснимый поступок осадком лег на моей душе.
Увольнялась я вовсе не из-за этого случая. Как раз тогда мне предложили более выгодное, как мне показалось, место, и я ушла из этой фирмы. Невероятно, но Рыжая, казалось, была расстроена тем, что я ухожу, несмотря на то, что сама так усиленно выживала меня все это время. В мой последний рабочий день она сидела и, не отрываясь, смотрела на меня, и было в ее глазах что-то умоляющее. Не знаю, как это назвать, но Кантур смотрела на меня так, как будто ей… будет меня не хватать что ли. Как будто у нее забирают ее любимую игрушку. Любимого домашнего кролика.
Впрочем, мой недоброжелатель не преминул сделать мне маленькую гадость напоследок. Кантур пустила слух, что, хоть я и выкрутилась, но все-таки я виновата в том злополучном случае с дверью и я ухожу, не выдержав позора своей ошибки. Я получила этот булавочный укол в свою уходящую спину, но мне было все равно. Неприятно начинать карьерный путь с такой истории, и я была рада, что у меня так быстро появился шанс устроиться на другую работу и поскорее все это забыть.
***
Именно тогда я и начала осознавать, что легко могу оказаться в ловушке… Что я уже в нее чуть не попалась…
Придя домой после своего последнего рабочего дня, я впервые за эти десять месяцев заметила в углу сложенный мольберт Дима. Я временно поставила его туда в самый первый вечер, как заехала в комнатку бабушки Фриды, – просто чтобы не мешался под ногами. И мольберт все это время простоял неразобранным в углу! Хотя я поклялась себе, что буду пробовать что-то писать. Даже купила кое-что из недостающих красок… И дело было даже не в том, что мне постоянно не хватало времени. Я в принципе забыла про существование этого мольберта. Равно как и про свое обещание, данное самой себе. Работа, суета повседневного пустого общения, хозяйственные хлопоты целые десять месяцев загораживали, отодвигали от меня мою мечту. Десять месяцев или больше? Я и сама точно не помнила, сколько отработала в том салоне дверей.
Я провела пальцем по запыленной деревянной поверхности мольберта. Я словно вновь увидела перед собой светлое доброе лицо человека, который сделал его для меня, его нежные зеленые глаза, любящие и обеспокоенные, под тенью длинных загнутых ресниц.
– Вот чего я не хочу, так это чтобы из-за нехватки денег ты запрятала свои способности в долгий ящик и не развивала их. Если ради денег тебе придется пойти на какую-нибудь дурацкую работу, ты будешь несчастна. Этого я не допущу.
Дим переживал из-за того, что материальные проблемы помешают мне идти за своим призванием, заниматься тем, что мне действительно важно. Так и вышло. Впрочем, когда я соглашалась на работу в салоне межкомнатных дверей, я планировала учиться живописи по вечерам. Но я не знала, не понимала тогда всего ужаса этой ловушки: деньги на занятия я, может, и заработаю, но моих сил и времени точно больше ни на что другое не хватит, кроме как на саму работу. Так и произошло: я так дико уставала, что все другое мне стало безразлично. И теперь, впервые за долгое время, я словно очнулась.
«Не теряю ли я ценное время своей жизни, занимаясь чем-то несущественным, вместо главного?»
Конечно, теряю. Я подумала о том, что весь последний год я провела среди чуждых мне людей, а также среди множества межкомнатных дверей, ни одна из которых не вела в мое будущее. Как это горько и досадно! Чувство сожаления и стыда согнуло меня пополам. Я опустилась на пол возле дивана, обхватив голову руками. А потом резко потянулась, схватила мольберт и начала остервенело смахивать с него пыль. Сидя на полу и развинчивая все тюбики подряд, я принялась выдавливать их содержимое прямо на свои пальцы и мазать ими по своей белой офисной блузе, которую принесла с работы. Как она надоела мне за этот год! Я ее ненавижу! Ведь я – не эта блуза! Я гораздо больше! Я совсем другое! Я жадно накладывала мазки, буквально пригоршнями. Я наслаждалась этим актом бешенного, неожиданного, спонтанного творчества. Вдоволь насладившись, я посмотрела на измазанную красками блузку.
– Ну вот! Так намного лучше.
Внезапно ворвавшийся в комнату ветер с шумом отдернул занавески. Я подбежала к окошку: там колыхались и одобрительно перешептывались друг с другом высокие липы. Золотеющие листья, озаренные уходящим за горизонт солнцем, весело подрагивали в такт моим мыслям. Была годовщина со дня смерти бабушки Фриды.
Потом я с воодушевлением готовила ужин, то и дело бросая взгляды на мольберт и весело ему подмигивая:
«Ничего, Дим, все еще впереди! Я все успею. Ты еще будешь мной гордиться. Главное, что я вовремя опомнилась. Больше я об этом не забуду. Теперь я буду правильно распределять свое время и силы. Помнить, что для меня самое важное. Я займусь живописью, я стану настоящим мастером, я напишу множество прекрасных картин».
Я часто разговаривала с Димом так, словно он меня слышал. До сих пор. А с кем мне еще было разговаривать?
Пока я работала, готовить мне было некогда. Я питалась сухой лапшой или картофельным пюре быстрого приготовления, просто заваривая их кипятком. И теперь первые за долгое время я ощутила вкус настоящей домашней еды и радость от такой простой житейской мелочи. Как мало надо для счастья: просто уволиться с нелюбимой работы и вспомнить про свою давнюю юношескую мечту. И приготовить вкусный ужин!
После ужина я сидела на диванчике, обхватив колени и мечтательно глядя в окно на веселых шустрых стрижей, которые с радостными пронзительными визгами носились туда-сюда, словно играя в догонялки. За окном сгущались сумерки. Меня охватила мягкая уютная полудрема. Она словно сжала меня в своих нежных объятиях, не желая отпускать… Не знаю, сколько я так просидела. Нужно было все-таки встать и умыться перед сном… Но было так лень… Лень шевелиться… И вдруг…
«Нет, АЕК ты не можешь просто так лечь спать. Разобранный мольберт, принятое решение… Это все хорошо, это верно… Но ты еще не все сделала сегодня. Осталось кое-то еще. Что-то самое важное. Не сделав этого, невозможно закончить этот день».
С трудом разлепив веки, я оглядела комнату. И что это? Что я вижу? От сонного оцепенения не осталось и следа. Все, что меня окружало, – диван, буфет, стены, – все было какое-то не такое, неправильное, чужое. И еще кое-что… В комнате кроме меня никого не было. Но здесь словно кто-то был. Кто-то, кого здесь быть не должно. Кому бы я ни за что не позволила здесь находиться. В недоумении я какое-то время огладывалась вокруг. И тут я поняла. И вспыхнула. Как я могла сразу об этом не подумать! Я ведь и правда не смогу спать, пока она тут! Да! Здесь и сейчас я должна забыть этого гадкого человека, забыть саму память о нем. Не вспоминать больше никогда!
Хотите знать, что делать с такими гадинами, как Кантур, когда они зачем-то встречаются в вашей жизни? Я вас научу.
Мастер-класс от АЕК
Раздевшись, я залезла в душевую кабину и до упора включила воду. Я долго стояла под душем, позволяя мощным теплым струям воды смыть с себя Кантур – всю, без остатка. Она стекала с меня потоками грязной мыльной пены и устремлялась в водосток. Больше я ее никогда не увижу.
Я вылезла и завернулась в полотенце. Комната вновь стала такой, как прежде, – и диван, и буфет, и стены. Порядок в моей жизни был восстановлен. В ней больше не было Кантур. Так, в тот вечер, стоя под душем, я избавилась от нее. Смыла и забыла, с твердым намерением никогда больше о ней не вспоминать.
На следующий день, в субботу, вдоволь выспавшись, я встала и первым делом разобрала мольберт Дима. За неимением стола я поставила его на стул и разложила разноцветные тюбики на диване возле себя. Я не знала, что хочу написать. И нужно было покупать холст, поэтому я пока просто начала замешивать на палитре краски, в поисках цветовой гаммы своего настроения. Осень за окном заставила меня смотреть на теплые, желто-красные тона: охру, краплак, умбру, английский красный… Из-под кисти выходило интересное сочетание: от горячих и острых горчично-желтых тонов, через обжигающие красно-коричневые, я перешла к густому бордовому цвету, терпкому и вязкому, как гранатовый сок. Для контраста я намешала на палитре своей любимой пронзительно-яркой бирюзы, но все равно не она являлась для меня в тот день центром притяжения. Тот самый оттенок – багряный – манил меня в свою таинственную глубину, рождая в голове какие-то смутные образы, которые не могли найти своего физического воплощения. Это было то, что я переживаю и пережила, это была моя затаенная, скрытая ото всех боль, запекшаяся кровь на старой ране…
«ЧТО ты? И в какую форму тебя облечь? Ты будешь дерево, человек или птица?»
Задумчиво я размазывала кисточкой багрянец по палитре. Казалось, что я стою на пороге создания чего-то большого, мощного, важного… Но оно почему-то не дается, уходит, ускользает от меня… Выходные закончились быстро. Искомый образ так и не был найден. Мучительные творческие поиски в тот раз закончились ничем. Я вновь ничего не успела.
А в начале следующей недели я вышла на новую работу.
3
Я вышла из подъезда и, повыше подняв воротник, чтобы скрыть свое лицо от любопытных взглядов, быстро пересекла двор. Меня все же заметили, и я снова услышала гоготки у себя за спиной.
«Ну почему я не умею сжиматься до размера щепки и выскальзывать на улицу незаметно?»
Так не хотелось выходить, но пришлось: дома не было даже хлеба. Я знала, что они снова будут там – на лавочке у дома. А что им еще делать – других-то занятий у них нет! Раньше, когда я уходила рано утром и возвращалась поздно вечером, мы редко попадались друг другу на глаза, чему я была только рада. Но теперь, когда я в очередной раз осталась без работы и вынужденно сидела дома уже два месяца, они, к несчастью, «разглядели» меня. Особенно я чем-то зацепила двух алкашей из соседней комнаты, которые, казалось, намеренно делали все для того, чтобы мы с ними постоянно сталкивались в общем коридоре. Я старалась выходить из комнаты как можно реже и делать это очень тихо. Но едва открывалась моя дверь, как тут же открывалась и их дверь и эти двое выскакивали в коридор – словно только этого и ждали. И во дворе они каждый раз возникали как из-под земли – не иначе как следили за мной. Что-то в моем облике как будто не давало им покоя, заставляя постоянно на меня пялиться. А их женщин, хмурых и злых, больше похожих на мужчин, окатывать меня ледяным душем молчаливой враждебности. Из-за этих людей просто выйти на улицу было испытанием. Каждый раз эти недобрые или похотливые взгляды, эти усмешки или злобное бормотание у меня за спиной…
А ведь я планировала переезд сюда, как побег от пошлости… Как так вышло, чтобы здесь, на новом месте, все устроилось еще более пошло, чем было там? Раньше я имела смутное представление о тех, кто живет по соседству. Я знала, что контингент в большинстве своем пьющий, опустившийся, деградировавший. Сейчас я узнала этих людей получше, и это стало пренеприятным открытием.
Чего стоит дед-полупаралитик! Он днями напролет просиживает у окна, и каждый раз, когда я подхожу к дому, буравит меня глазами за круглыми стеклами очков, выглядывая из-за шторки. Однажды – всего раз! – он, еле волоча ноги, выполз на улицу. Я столкнулась с ним нос к носу в темном подъезде, где никогда не горела лампочка, и страшный маньяческий взгляд его глубоко запавших глаз заставил меня заледенеть. Мне показалось, что дед зачем-то хочет схватить меня за руку. Я понеслась наверх по крутым ступеням, так быстро, как только могла! Краем уха я слышала про этого деда совсем жуткие вещи… Поговаривали, что он только притворяется таким слабым и с трудом передвигающимся, а сам украдкой при помощи трубочки выпускает из окна зубочистки, пропитанные каким-то неизвестным паралитическим веществом. Когда жертва – обычно молодая девушка – обездвиживается, дед тихонько выходит во двор и утаскивает ее к себе в квартиру. Что он там делает со своей «добычей», никому не известно. Но никто из тех, кто побывал у него, уже не выходил оттуда прежним. Вспоминая безумные глаза этого старика, я без труда верила во все эти байки.
«Бежать мне надо куда-нибудь подальше от этого гиблого дома… – думала я. – Да и из этого города».
Но бежать мне было некуда.
Выйдя на центральную улицу и пройдя немного вперед, я увидела растрепанного седовласого старика, с безумным взглядом и каким-то ящиком на ремне, перекинутом через плечо. Он шел мне навстречу, оживленно размахивая руками и подняв взгляд – словно смотрел на что-то поверх моей головы. Странно: я как будто уже видела его где-то. Ну, конечно: это же тот самый чудик, который шел по улице, ничего вокруг не замечая и разговаривая сам с собой. Да он и сейчас что-то бормочет.
– Что они сделали с истинной Красотой? Той самой, златоволосой, полной добродетели и достоинства, которая когда-то царила на полотнах великих мастеров? Порядком извратили и переврали. Объявили красивым совсем не то. Объявили красивым какую-то мерзость, убожество, уродство. А истинную Красоту – спрятали подальше от наших глаз. С проклятых мегащитов ее совсем убрали. Да и на улицах ее не встретишь. Ууу, проклятые!
Старик погрозил кулаками – неведомо кому. Я улыбнулась. Я уже ничему не удивлялась. Здесь было много городских сумасшедших. Пожалуй, побольше, чем в любом другом городе. Этот чудик тем временем продолжал свой странный монолог:
– Где она сейчас, эта истинная Красота? Та златоволосая Красота, полная внутреннего света, благородства и достоинства, которая веками взирала на нас с портретов великих мастеров, в наши дни лежит попранная, в пыли. Как она чувствует себя сейчас? Нетрудно догадаться… Но что я хочу сказать вам, идиоты! – старик вдруг резко повысил голос до крика. – Крикнуть вам в лицо, презренные глумители: Красота ни в чем не виновата. – Он погрозил пальцем. – Оставьте в покое Красоту! Не трожьте ее своими грязными руками! Вы ничего не понимаете. Ваша нелепая уродливая мода скоро пройдет, а истинная Красота – вернется. И останется. Она вечна. Да, она неоспорима и вечна! Она…
Тут старик встал, как вкопанный, так и не опустив палец, которым он грозил всем вокруг. Он словно только сейчас раскрыл глаза. И смотрели они прямо на меня.
– О боги мои! Венера! Она! Та самая! Она вновь родилась из пены! И я вижу ее. Я ее лицезрею. – Старик протер глаза. – Это невероятно! Разве такое возможно? Куда вы? Умоляю вас, постойте! Не убегайте от меня!
Я резким широким шагом шла прочь. Обернувшись, я увидела, что старик бежит следом, протягивая ко мне руки. Я прибавила шаг.
– Умоляю вас, постойте! Да постойте же!
Я остановилась и повернулась к нему.
– Слушайте, что вам от меня нужно?
Подбежавший старик смотрел на меня восторженными глазами. Он приложил ладони к губам и замотал головой, словно сам себе не веря. Он стоял совсем близко от меня, и я заметила на его грязной темно-бирюзовой блузе разноцветные следы засохшей краски.
– Это она! Это точно она! Златоволосая Богиня! Воплощенная Красота! Она не покинула нас. Нет, не покинула… Значит, мы не брошены. Мы еще можем спастись.
«Псих какой-то!»
Я развернулась и пошла прочь. Безумный старик поплелся за мной. Через плечо я крикнула ему:
– Перестаньте меня преследовать! Вы не в себе.
Пройдя метров десять, я остановилась и оглянулась. Я увидела, что старик сидит на земле и плачет, обхватив голову руками.
Зайдя в магазинчик, я не сразу вспомнила, что мне нужно было купить. Уже направляясь к выходу, краем глаза я увидела, как продавщица вышла из-за стойки. Я обернулась и посмотрела на нее: продавщица стояла, скрестив руки на груди, и мерила меня ненавидящим взглядом. Я развернулась и толкнула входную дверь.
– Не нравишься ты мне, – услышала я себе вслед.
«Кто-нибудь мне объяснит, что здесь происходит, в этом сумасшедшем городе?»
Я вышла из магазина и пошла к дому. Мне хотелось укрыться, спрятаться от всего, что меня окружало. Войдя в подъезд, я опрометью понеслась вверх по лестнице, забыв про высокие ступени.
***
Все отнято: и сила, и любовь.
В немилый город брошенное тело
Не радо солнцу.
Анна Ахматова. Все отнято…
На стройке за окном истошным лаем заливались собаки. Скорее всего, это опять на всю ночь. Значит, я снова не сомкну глаз.
Город Бешеных Собак…
Я его просто ненавижу.
А ведь как все начиналось! С какими надеждами, с каким воодушевлением я приехала в город …sk, показавшийся мне по наивности самым прекрасным городом на свете! Я верила, что все получится, что здесь все возможно – даже для такой бедолаги, как я. Я с досадой вспоминала свой глупый смешной восторг от этих широких, ярко освещенных улиц, от этих разноцветных витрин и огромных мигающих мегащитов. Переезд сюда был моим отчаянным рывком: от гнетущих обстоятельств, от мучительных воспоминаний, от себя самой. От всего опостылевшего. От Прошлого. Закрыть трагичные страницы прожитого и открыть новые страницы, светлые и счастливые, написать на них все, что я хочу, – вот о чем мечтала. Как все могло устроиться вот так бессмысленно и пусто? Бессмысленно и пусто…
Тогда я часто перечитывала «Северную элегию» Ахматовой:
Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов.
И снова чьи-то стихи про меня! Мне действительно казалось, что это какая-то роковая ошибка – все, что происходит со мной сейчас. Мне подменили жизнь. Повернули ее в другое русло. Закинули меня в этот нелюбимый город. Который не принял меня… Что я здесь делаю? И куда мне теперь идти? Я снова достала карты Таро, чтобы сделать очередной расклад – впрочем, без малейшей надежды на утешение. Так и случилось.
– О, снова он!.. Что бы это все-таки значило?
В последнее время во всех раскладах мне выпадал перевернутый Повешенный. На картинке он стоял на одной ноге, словно пойманный в петлю, и глупо, виновато улыбался. Я смешала карты. Все безнадежно. Ничего никогда не изменится. Твои собственные действия бесполезны. А то спасение, о котором глупая девочка когда-то просила свою любимую певицу Бунтарку, – оно никогда не придет. Никто нас не спасет. И самим нам не выкарабкаться.
Моя жизнь была как мутное отражение в старом, засиженном мухами зеркале – такой она виделась мне тогда. Очередной год был скомкан и брошен мне в лицо. И их было много – таких годов.
Тяжелые мысли посещали меня в тот затяжной период безработицы и депрессии. Когда было совсем паршиво, я открывала пакетик с чипсами. Под их хруст становилось немного легче. Легче выносить свое одиночество и неприкаянность. Свою тотальную ненужность. Знаете, что случается с людьми, которые в юности хотели изменить этот мир? Они, в конце концов, скатываются до того, что коротают вечера с пивом и чипсами. И – в полном одиночестве.
Впрочем, я была не совсем одна. Компанию мне составляли воспоминания. Я доставала из памяти разные временные пласты своей никчемной, неудавшейся жизни. Я прокручивала ее назад, как старую кинопленку. В тот вечер пленка остановилась на серии
«Институтские подруги»
Свое тотальное невезение в дружбе я в полной мере осознала еще в годы студенчества.
Об этой «самой светлой в жизни каждого человека» поре не могу сказать ничего, кроме того, что это были годы одиночества и разочарования. И здесь моя нетипичная жизнь продолжала развиваться по своим законам! А ведь именно на студенчество я возлагала особые надежды. Я даже как-то ожила и воспрянула духом в последние месяцы перед школьными экзаменами: скоро, совсем скоро начнется долгожданная новая жизнь! Годы без Дима, годы боли и одиночества, все эти невыносимые годы остаются позади. Школа, в которой меня никто не понимал, остается позади. А впереди будут новые открытия, новые возможности. Новые люди – в кои-то веки умные и мыслящие! Ведь будут же такие люди в моей жизни, и наверняка кто-то из них, хотя бы один, станет моим другом! Ведь так?
Нет, не так. Потому что и здесь были они – странные люди, которым я не нравлюсь. В моем окружении всегда находилось хотя бы несколько таких человек. Не исключением стал и колледж. Я уже говорила, что я неформат. Я была такой еще в детском саду. Я продолжила быть такой и в школе. Когда я поступила в колледж, ничего не изменилось – я по-прежнему была неформатом. Именно этого мне почему-то не прощали. И все время грубо указывали мне на то, кто я. Но то, что происходило в школе, – это были цветочки, как выяснилось. Несмотря на козни со стороны «троицы», в школе меня, по сути, никто не трогал. Здесь же, в колледже, мне на каждом шагу пытались показать, что со мной что-то не так. Точнее, все со мной не так. Я не так училась – хорошо, в отличие от многих. Не так выглядела, не так одевалась. Не тех поддерживала, не против тех выступала. Все решения, которые я принимала, все мои поступки, каждое мое телодвижение – все было неправильным! Они не высказывали это вслух, но это читалось в каждом их взгляде: «Ты не такая, как мы. Ты неправильная». Я каждый раз мысленно отвечала: «А какая разница?». Но разница была.
То, что я знала о веселой и бесшабашной студенческой жизни, полной общения, единения, приключений и романтики, – все оказалось ложью. Вскоре я поняла, что и здесь меня ждет все то же самое. То же глупое школьное соперничество, только со стороны подросших и, казалось бы, поумневших людей. В конечном итоге все вылилось в то, что против меня устроили заговор. Первый подлый заговор в моей жизни. За которым последовал ярлык «изгой», который на меня с удовольствием налепили…
Это была вторая порция странных людей в моей жизни. Потом их будет много. Меня всегда поражали они, эти странные люди. И как они умеют все устроить так, что нахождение рядом с ними становится для тебя сущим адом? А главное, зачем им все это нужно – вот так себя вести? Откуда это в них – какая-то врожденная любовь к издевательствам? Почему они такие? Почему те поступки, которые у меня вызывают омерзение и внутренний протест, эти люди делают легко и даже как будто с удовольствием? Словно им это нравится? Да, это видно со стороны – что им и правда это нравится… Помню, как в довершение издевательств, на семинаре по психологии, мне на лоб прикрепили записку с надписью «проблема». Мы играли в игру, в которой, задавая вопросы, нужно было угадать, кто ты: какой термин или понятие. И мне на лоб приклеили бумажку с надписью «проблема». Эта жестокая глупость показалась им забавной… Они хихикали, когда перебирали бумажки и подыскивали ту, что для меня… А потом хихикали, когда я долго не могла угадать, кто я. Внезапная острая жалость к себе больно кольнула меня в сердце. Я тогда провалиться хотела от обиды и унижения. Я вспомнила, как в тот день после учебы ехала домой. Сидя одна на заднем сидении автобуса, я закрыла глаза и подумала: «Господи, а ведь я самый несчастный человек на свете. А все эти люди даже не знают этого. Им невдомек, кто едет с ними в одном автобусе». И так думала девчонка в восемнадцать лет! Такая молодая, но уже сломанная!
Впрочем, в колледже у меня действительно появился свой круг общения. Некоторых из этих людей я какое-то время считала своими друзьями. Мы вместе ходили на дискотеки (которые я терпеть не могла, но ради своих новых подруг пошла), в библиотеки, на дополнительные занятия, на какие-то кружки. После лекций и семинаров мы делились друг с другом планами и мечтами – как когда-то с Нелей мы делились книжками и сладкими творожными сырками. Но какой лицемерной и пустой оказалась эта «дружба»! Хитрыми лисами прокрадывались «институтские подружки» в мою жизнь… А потом на тихих лапах мягко уходили, унося с собой выведанные секреты. Чтобы присоединиться к тем, кто…