Алиса Рува
Жестокеры
ВСЕ ГЕРОИ И СОБЫТИЯ ЯВЛЯЮТСЯ ВЫМЫШЛЕННЫМИ.
ЛЮБЫЕ СОВПАДЕНИЯ И СОЗВУЧИЯ НАЗВАНИЙ И ИМЕН – ВСЕГО ЛИШЬ СЛУЧАЙНОСТЬ.
Жесто́кость — морально-психологическая черта личности, которая проявляется в бесчеловечном, грубом, оскорбительном отношении к другим живым существам, причинении им боли и в посягательстве на их жизнь. Также считается, что это социально-психологический феномен, выражающийся в получении удовольствия от осознанного причинения страданий живому существу неприемлемым в данной культуре способом.
Википедия
Я хочу сообщить тебе об этих историях то, что было в действительности, чтобы ты знал о них не по слухам и в том порядке, в каком эти истории происходили.
Пьер Абеляр. История моих бедствий
Суждения обо мне людей будут многоразличны, ибо почти каждый говорит так, как внушает ему не истина, а прихоть, и нет меры ни хвале, ни хуле.
Франческа Петрарка. Письмо к потомкам
Отвоюй себя для себя самого, береги и копи время, которое прежде у тебя отнимали или крали, которое зря проходило. Сам убедись в том, что я пишу правду: часть времени у нас отбирают силой, часть похищают, часть утекает впустую. Но позорнее всех потеря по нашей собственной небрежности. Вглядись-ка пристальней: ведь наибольшую часть жизни тратим мы на дурные дела, немалую — на безделье, и всю жизнь — не на те дела, что нужно.
Сенека. Нравственные письма к Луцилию
ПРОЛОГ
Она запрокинула голову и в отчаянии заломила руки.
– Эта мерзавка, она разрушила всю мою жизнь!
А потом резко упала в кресло, словно в мгновение обессилев. Адвокат поморщился. Он уже успел изучить ее повадки и даже немного к ним привыкнуть, но в этот раз получилось слишком театрально. Он улыбнулся и украдкой взглянул на эту «актрису». Та устало поднесла дрожащие пальцы к вискам, и лицо ее перекосилось, словно от невыносимой боли. Затем она приставила кисть козырьком ко лбу и оставила ее в таком положении, тем самым закрыв свое лицо от собеседника.
– Она опозорила меня на весь город, – услышал он ее глухой обреченный голос из-под ладони. – Она нанесла непоправимый урон по моему бизнесу. Вы почитайте, почитайте, что о нас пишут! О, эта неблагодарная тварь! А я ведь подобрала ее, пригрела. Вы знаете, кем она была до меня? Дворовой собакой! И вот благодарность – мое имя полощут во всех газетах! Вот, вот к чему приводит человечная доброта и сострадательность!
Адвокат поднял брови. Со стороны можно было подумать, что она – забавный наивный ребенок. Но он знал ее слишком хорошо.
– Ну, справедливости ради стоит отметить, что ей тоже достается не меньше вашего. Читали, что про нее написал «Горожанин»? Да на девчонку вылили целый ушат помоев! Так что считайте, что у вас ничья. Хотя она, пожалуй, пострадала даже больше, чем вы. Гораздо больше.
Его клиентка приподняла руку от лица. Из-под пальцев с острыми ногтями на адвоката сверкнул недобрый взгляд раскосого кошачьего глаза.
– Мне не послышались ли нотки жалобности в вашем голосе? Не надо ее жалеть! Она пострадала из-за своих собственноручных действий. Кто сварил всю эту кашу? Кто вынес грязное белье из избы?
Адвокат наклонил голову, чтобы спрятать улыбку. Она часто делала речевые ошибки, особенно в устойчивых выражениях. Вообще была не особо грамотная. Все ее сообщения к нему были написаны с ошибками – читать их было настоящей мукой! Которую окупали только неплохие гонорары, что она ему платила. Адвокат вздохнул и развернул газету.
– Вы послушайте! Это вас утешит.
Он зачитал короткую заметку, до предела напичканную ядом. Он знал, что месть обычно сладка для женщин, особенно для таких, как эта. Но этой было мало! Она вскочила с кресла, как ужаленная.
– Да мне плевать, что там об ней пишут! Что бы ни писали, она все это заслужила за то, что посмела открыть свой рот. О таких вещах все остальные молчат. Она-то с чего его приоткрыла? И зачем вы носите с собой эту газетенку? Вы что, везде с ней ходите? Зачем вы принесли ее сюда?
– Ну хорошо! – адвокат быстро свернул газету. Он понял, что пора сменить тему. – Давайте к делу. Что мы про нее знаем? Надо понять, что мы можем против нее использовать.
Глаза его собеседницы возбужденно загорелись.
– О, я знаю про нее все! Она неудачница. Ей далеко за тридцатник, а у нее ни мужа, ни детей. Живет в какой-то халупе. Она живет в «трущобах», представляете?.. Ну, по крайней мере, раньше жила… Я все это время допускала к своим клиентам девицу, которая живет в «трущобах»! Она ведь могла их чем-нибудь заразить…
– Ну, жить в «трущобах» – это не преступление! Нам нужны какие-нибудь действительно нелицеприятные факты из ее биографии, чтобы можно было нанести контрудар. Понимаете?
Его клиентка словно не слышала его.
– Да она просто неудачница! И чтобы хоть как-то оправдать свое жалкое, бессмысленное, тупое существование, она почему-то выбрала меня. Чтобы отыграться, чтобы в моем лице отомстить всем за то, что ее собственная жизнь не удалась!
Она замерла и раскрыла рот, словно ее осенила внезапная догадка. Кошачьи глаза хищно блеснули: а мышка-то попалась!
– Вот что: нам нужно узнать, с кем она спит. Это все прояснит. И даст нам рычаги для удавления.
Свои слова она сопровождала движениями указательного пальца. Адвокат поерзал на месте.
– Почему вы думаете, что …
– О, мы же не дети! Конечно, все дело в этом! Иначе как бы ей удалось так продвинуться? За ней точно кто-то стоит. Кто-то ее продвигает. Мохнатая лапа, как говорится… Но кто это может быть? Что я могла пропустить? Я не должна была ничего пропустить… Ведь я же все про нее знаю…
Закусив кончик мизинца, она озадаченно смотрела на адвоката так, словно он должен был подсказать ей ответ.
– Может, аналогичные истории с другими работодателями? – намекнул адвокат. – Вы звонили на ее прошлые места работы? Названия компаний должны быть в ее резюме… если оно у вас сохранилось. Вдруг она и от них плохо ушла? Это уже как-то ее характеризует. И может дать нам ценные факты вместо…
– Она нигде не задерживалась больше года, – нетерпеливо перебила его клиентка. – Все потому, что у нее на редкость дрянной и сволочной характер. Неуживчивый. Мои девочки плевались, пока работали с ней.
Адвокат внимательно посмотрел на нее.
– А она уверяет, что это ваши «девочки» были с ней изощренно жестокими. И не только с ней.
– Ах, значит, вы тоже читали ее книжонку! И вы в это поверили? Поверили ее писанине вот этой? Да вы же умный человек! Да у меня дружный образцовый коллектив! Конечно, это все вранье – все, что она понаписала. От первого до последнего слова! У меня что, желтые глаза? Вы видите, чтобы они были желтыми? Значит, и в остальном она соврала!
– Она утверждает, что вы не заплатили ей, – сказал адвокат, проигнорировав ее вопрос. Тем более что глаза у нее, как он успел заметить, и в самом деле были именно такого странного цвета.
– Врет! Она может много чего утверждать, – его клиентка небрежно махнула рукой и поспешила отвернуться от собеседника. – Я, конечно, заплатила ей – и гораздо больше, чем вся она стоит, со всеми ее потрохами.
Адвокат посмотрел на нее. В его взгляде – лишь на секунду – проскользнуло недоверие. Женщина резко повернулась и впилась в его лицо своими желтыми глазами. Адвокат быстро опустил веки. Его клиентка подошла к нему вплотную и снова в отчаянии заломила руки. Адвокат почувствовал исходящий от нее резкий запах табака, от чего невольно поморщился.
– Ну за что-то же можно ее привлечь? – проскулила желтоглазая. – Ну неужели никак нельзя ее прищучить? Эту…
Она сжала кулаки. Адвокат молчал. Непростая задачка, в самом-то деле: за что-то привлечь человека, которого и привлекать-то не за что.
– А коммерческая тайна? – в надежде спросила желтоглазая, умоляюще подняв брови домиком.
– Понимаете, – осторожно начал адвокат, – к сожалению, информация об отношениях в коллективе не относится к разряду неразглашаемых сведений. Она ведь не озвучила суммы сделок, не дала посторонним людям контакты ваших поставщиков и контрагентов… Ее цели не были корыстными. Она, по сути, никак не воспользовалась тем, что узнала, работая у вас. Безусловно, девушка осталась в материальном выигрыше, еще каком! Но за это ее точно нельзя привлечь. Она не совершила ничего противозаконного.
После этих слов его клиентка окончательно разъярилась.
– Но что-то же можно с нее поиметь?! Неужели это все так и останется? Я – оплеванная, оклеветанная, сижу в дерьме. А она – в шоколаде! Разве это справедливо? Нет, я костями лягу, а не позволю ей процветать за мой счет! Она должна хотя бы отстегнуть мне процент! За воспользование тем, что произошло в моем офисе, для своей книги.
– Вряд ли нам стоит на это рассчитывать.
Желтые глаза метали молнии во все стороны – невольно хотелось увернуться. На минуту адвокат задумался.
– Если речь идет о клевете, то есть намеренном искажении фактов, налицо попытка очернить вашу деловую репутацию. Такое имело место быть? Тогда это преступление. Мы можем оценить репутационный ущерб. Попробовать подать иск. Но, повторяю, речь должна идти именно об искажении фактов – того, что происходило в действительности и что можно легко проверить. Тогда мы сможем доказать ее вину. Если в ее словах нет правды…
– Разумеется! Разумеется, в ее словах нет ни капли правды. Все, что она придумала про нас, все это ложь – от первого и до последнего слова!
***
Друг, которому повезло, называет ее «наш ребенок». Он прав: что-то детское сохранилось в ней. Во многом это объясняет ее болезненную уязвимость.
У нее «немодная» для нашего времени внешность. Она похожа на даму с картин мастеров раннего Возрождения. Светлая, весенняя. С такой наивной и трогательной посадкой головы на тонкой шее. Такая слабая и хрупкая, что хочется защитить ее.
Я прочла ее рукопись. Да, я была первой, кто ее прочел – что, несомненно, огромная честь для меня. Я благодарна ей за то, что она доверилась мне и в этом.
Читая ее рукопись, я, мысленно взяв ее за руку, прошла с ней через всю ее жизнь, повторила каждый ее шаг. Прожила с ней каждый день ее детства, ее неспокойной одинокой юности. Я знаю, как она росла, как постепенно осознавала, в какой мир она попала. Как пыталась найти себя в нем и все никак не находила, как отчаивалась, разочаровывалась, а потом все-таки обретала веру. И я понимаю, почему она написала такую книгу.
Я знаю, как создавались ее картины. Теперь я знаю причину и подоплеку каждого движения ее кисти по холсту, знаю истоки каждой линии, проведенной ее рукой. Знаю, каких мук ей стоили ее картины и какую радость они ей принесли своим появлением.
Я знаю, как рождались ее странные стихи. Я знаю, как стихи спасали ее, когда этого не делали люди.
Мне горько и обидно за «нашего ребенка» из-за того, каких людей она встречала на своем пути. Она этого не заслужила… Но вот ее победа: она осталась собой – самым светлым и добрым созданием, которое мне когда-либо встречалось. Даже они не смогли ее очернить!
Своей книгой она очистила свое имя от слухов и домыслов. Знаю, многие не смогли и не смогут простить ее того, что она об этом написала. Некоторым из нас непросто признать, какими бывают люди, в том числе, каковы, возможно, мы сами. Поэтому многие и восприняли в штыки написанные ею слова. Но уверяю, что в своей книге она не обманула ни в чем – какими бы гротескными ни казались некоторые ее персонажи. Каждого человека и каждое событие она описала именно такими, какими они и были в действительности. Единственное, чего не мог знать этот добрый взрослый ребенок: некоторые люди оказались еще хуже, чем она написала о них. Я провела расследование – на которое, кстати, она так и не дала мне своего согласия. Я навела справки обо всех, о ком смогла. С кем-то даже получилось встретиться, и после разговора (в некоторых случаях после изучения дела, ибо было бы странно, если бы такие люди да без грешков), я узнала то, чего не знала и не могла знать она. Я вижу, что даже создавая весьма нелицеприятные портреты, она думала об этих людях лучше, чем они того заслуживали. Даже их она пыталась как-то оправдать, моя добрячка! Таких, кто совсем не заслужил оправдания. Даже меня, хотя я отнюдь не могу назвать себя хорошей девочкой (о, прочитав посвященную мне главу, вы в этом убедитесь!)… Но снова, в сотый раз отмечу: она и обо мне думает лучше, чем я есть.
Некоторые пользовались этим ее свойством — думать о людях лучше, чем они есть, – а также ее ранимостью и уязвимостью. Я презираю тех, кто причинил ей вред своими жестокими шутками, из зависти и злости, по зову своей мелкой пакостной натуры!
Но я люблю и уважаю тех, ДРУГИХ, немногих, близких ей, добрых к ней. Я люблю ее Дима (хоть никогда его и не видела), люблю нашего Валю. Люблю и мысленно жму им руки, прижимаю их к груди. Мы не вместе, но в душе я всегда держу их в своих объятиях.
Когда я встретила ее, уже близкую к победе, но все-таки безнадежно отчаявшуюся, она почти разуверилась в том, что в жизни есть счастье, дружба и любовь. Я рада, что в этом мире есть человек, который живет, чтобы убедить ее в обратном. Я точно знаю, что такой человек есть.
Итак, разные люди видят ее в разном свете. Так, кто же она, «наш ребенок»? Мне кажется, что она — совесть тех, с кем ей довелось жить в одно время. Нас с вами. Как-то так получилось, что эта совесть отделилась от нас и воплотилась в отдельного человека, которому постоянно за всех стыдно. А нам самим – нет. В нас самих нет ни грамма совести. Она вся – в ней.
Но мало кто это понимает, пытаясь ей за это отомстить. И сейчас есть, и, наверно, всегда будут те, кто сочиняют о ней все эти небылицы, одна нелепей другой, стараются опорочить ее, выставить в неверном свете. Придумывают ее такой, как им нужно, выгодно и спокойно.
Ярлыки, ярлыки! Эти глупые ярлыки! Сколько мы с тобой говорили об этом, помнишь, АЕК?
Когда-то ты пообещала, что очистишь меня от наклеенных на меня ярлыков. С благодарностью за тот твой чистый и прекрасный порыв я делаю то же самое для тебя. В меру своих сил и своего красноречия я знакомлю их с тобой настоящей. Мало кто хотел и смог узнать тебя такой. Несчастливцы! Как многого они себя лишили!
Кто ты для них – пусть это будет на их отсутствующей совести.
Друг, которому повезло, очень точно сформулировал, кто ты для него: «Она слишком хороша, чтобы быть правдой». Вот с этим я, пожалуй, соглашусь.
Красавица Аля, которая удобно устроилась в мягком кресле, закинув ногу на ногу и слегка покачивая острым носиком туфельки, утвердительно кивнула:
– Верно. Все так.
Усатый ведущий с трудом отвел глаза от ее стройных голых ног.
– Складно. Ну просто поэма! Вам бы и самой книжки писать.
Слегка наклонив голову в его сторону, Аля наградила ведущего едва заметным движением век и легкой снисходительной полуулыбкой уголком рта. Его безусый напарник по эфиру был не столь мягок и не столь податлив чарам очаровательной женщины.
– Мы только что прослушали строки из вашего эссе, опубликованного в журнале «Город в лицах». Так?
Не глядя на него, Аля кивнула.
– Вы написали это про автора одной весьма скверной книжонки, которая тем не менее наделала немало шума. Я говорю о той, которая называет себя АЕК.
Аля лениво склонила голову в сторону ведущего.
– И я о ней же. Вот только с оценкой ее труда я не соглашусь. Это прекрасная книга.
– Оставим в стороне вопросы литературы – мы не специалисты, да и наша передача все-таки не об этом. Нас интересует личность автора. Знаете, после прочтения вашего эссе складывается такое ощущение, что мы с вами говорим о двух разных людях.
– Вы ее совсем не знаете.
– А вы ее знаете? Вы в этом уверены?
– Абсолютно.
Какое-то время в студии стояла тишина. Первым пришел в себя ведущий, который был без усов.
– Справедливости ради, выслушаем и альтернативную точку зрения.
Аля нахмурилась.
– К чему вы… О боже! – она запрокинула голову. – Только не это! Какого черта?!
Она с силой стукнула ладонями о подлокотники.
– Попрошу вас проявить уважение к нашему гостю! – назидательно сказал ведущий без усов.
В студию, шатаясь на длинных тонких ногах, вошел тот самый долговязый седой профессор психологии, в круглых очках и с прической, как у Эйнштейна. Злыми глазами Аля смотрела, как он приближается к ним. Неустойчивого профессора заносило то в одну, то в другую сторону. Он не сразу понял, на какой стул ему присесть, и потом долго пристраивался к этому стулу, словно никак не мог попасть в него.
– Я не хочу слушать этого человека, – категорично заявила Аля и скрестила руки на груди. – Зачем вы его сюда позвали?
Профессор, наконец, устроился и с кротким видом посмотрел на Алю, которая сидела напротив него.
– Каждый человек, который вам встречается, – учитель, – с глубокомысленным видом изрек профессор, не забыв при этом назидательно поднять вверх указательный палец.
Аля поморщилась: ее раздражали такие набившие оскомину банальности.
– В таком случае, некоторые уроки я бы предпочла прогулять.
На ее язвительную иронию профессор ответил все той же кроткой улыбкой ангельского всетерпения.
– Господин профессор, вы были экспертом по этому делу? – спросил ведущий без усов.
Аля рассмеялась и всплеснула руками.
– Какому делу? О чем вы? Словно кто-то заводил какое-то дело! Хотя справедливости ради, стоило бы. И я этого обязательно добьюсь.
– Вы составляли психологический портрет этой самой АЕК, – продолжил ведущий, сделав вид, что не услышал предыдущее высказывание.
– Какой психологический портрет? Она что, маньяк? Или подозреваемая в убийстве?
– Уважаемая Алла Александровна! Мы все с интересом следим за вашей… хм… общественной деятельностью и знаем, что вы особа эксцентричная и сейчас ведете себя в присущей вам манере. Но эту передачу ведем мы, а не вы. К тому же у нас не совсем тот формат шоу, понимаете? Вынужден попросить вас относиться уважительно к нашему гостю и к нашим зрителям и больше никого не перебивать. Господин профессор, прошу вас – расскажите же нам всем, что вам известно об этой… как там… даме с картин эпохи раннего Возрождения.
Профессор заговорщицки улыбнулся и сложил руки на животе, приготовившись к длинной речи. Он говорил нравоучительным менторским тоном, долго, нудно и до невозможности бесяче растягивая некоторые предложения:
– Главная – беда – таких – людей – в том, – что у них – низкий – эмоциональный интеллект! Это беда нашего времени – я не устану это повторять. Без высокоразвитого – эмоционального – интеллекта – сегодня невозможно – строить отношения, – добиваться успехов в коллективе. И вот этого эмоционального интеллекта и недостает вышеупомянутой особе АЕК. Именно поэтому она и напридумывала себе жестокеров – лишь по причине того, что элементарно – не умеет – общаться – с людьми. В действительности никаких жестокеров, конечно, не существует. Говорю вам это как профессор психологии. Равно как не существует и таких добрых, – одаренных, – безгрешных, – возвышенных, – исключительных людей, которых она им противопоставляет. И к которым, очевидно, по собственной нескромности и глупости, относит и себя. Мы просто – видим – пример – зашкаливающего, – раздутого, – неадекватного эго.
Пока профессор говорил, Аля, закатив глаза, в такт его словам кивала и постукивала ярко-красными ногтями о подлокотники. Было видно, что ей не терпится дождаться конца этой «лекции».
– Я все это уже тысячу раз слышала. Вы просто дурак.
По залу прокатился возмущенный ропот, среди которого, впрочем, раздалось несколько смешков. У профессора был такой вид, словно он чем-то подавился – возможно, собственным пафосом.
– Вынужден снова попросить вас проявить уважение к статусу и возрасту нашего гостя! – вмешался ведущий без усов, строго посмотрев на Алю.
Не обращая внимания на ропот в зале и на слова ведущего, Аля нагнулась в сторону профессора – своего давнего и ненавистного оппонента – и злобно заговорила:
– Вы вставляете ваш эмоциональный интеллект и это ваше эго везде, где только можно. К месту и не к месту. Затыкаете ими любую дыру. Это единственное, что вы выучили за все десятилетия вашей научной и преподавательской деятельности? На самом деле вы ничего не знаете о людях. Вот что я поняла. А еще профессор психологии!
Она громко и деланно расхохоталась. С неожиданной злобой, удивительной для такого щуплого пожилого мужчины, к тому же профессора психологии, профессор, подпрыгнув на стуле, начал яростно выплевывать в сторону Али:
– Вы – наглая, дерзкая особа! Вы не умеете себя вести! Вам не место среди приличных людей! Я плюю на вас и требую, чтобы вас вывели из студии!
Произнося слово «плюю», профессор действительно нечаянно плюнул в сторону Али.
– Не нервничайте, профессор, – с улыбкой сказала она. – Так и до инфаркта недалеко.
– Алла Александровна! Господин профессор! Не будем продолжать вашу давнюю перепалку!
Аля повернулась к ведущему и спросила:
– Как? А разве не за этим вы нас сюда позвали?
Ведущий не смог сдержать улыбку – оценил ее сарказм.
– Господин профессор, вам есть, что добавить к данному вами психологическому портрету?
Профессор поерзал на месте и потрогал пуговицы своего пиджака.
– Она, эта АЕК, просто не смогла договориться с этими людьми. Найти с ними общий язык. По причине своего невероятного неумения делать то, что более или менее сносно умеют делать все другие люди. Почему этого совсем не умеет делать она, я не понимаю. Я никогда не встречал человека со столь низким эмоциональным интеллектом.
– Потому что они пожирают людей, – снова вмешалась Аля. – Не в прямом смысле, но принцип тот же. Вы считаете, с такими можно о чем-то договариваться? Что касается эмоционального интеллекта… Просто собственный его уровень у таких, как вы, настолько низкий, что вы просто не способны ее понять. Да в плане переживания и понимания эмоций, в плане эмпатии она гений! Гиперэмпат. Нам всем далеко до нее. А вам – так особенно.
– И все-таки, – ведущий без усов, почесывая щеку, рассматривал Алю, – почему вы так ее защищаете?
–Да! – живо откликнулся профессор. – Мне вот тоже это интересно. Как специалисту. Какая-то не совсем здоровая привязанность.
Алла проигнорировала слова профессора. Она нахмурилась и опустила голову. Какое-то время она молчала.
– Я защищаю не только ее, – Аля упрямо вскинула подбородок. – В лице АЕК я защищаю всех настоящих честных представителей современной культуры, которым, по причине того, в какое интересное время мы все живем, очень нелегко сейчас живется. Я бы сказала, что им-то особенно нелегко, с их обостренной чувствительностью, с их глубиной восприятия и умением видеть и понимать все, что происходит. То, чего не видят и не понимают другие. За это их высмеивают, травят и сминают. Пытаются навязать им какие-то странные, извращенные, уродливые ценности. Делают все, чтобы они чувствовали себя изгоями. Тем не менее они находят в себе мужество заниматься своим делом, несмотря ни на какое давление, противостояние и, скажем так, странные общественные тенденции, какие-то «стадные» тенденции, сильно противоречащие идеям свободы личности и свободы творчества. Я уважаю таких людей, как она. Таких немногих людей. И, честно говоря, не понимаю, как им это удается: идти своей дорогой и пронести себя – через такие годы! – и не вконец забитых, замученных, озлобившихся, отчаявшихся, а все таких же светлых, сохранивших доброту, сохранивших способность верить, чувствовать и любить… Остаться после всего этого способными на поступки и свершения, которые не по плечу мелким завистливым интриганам… Это высший пилотаж, мне, к сожалению, недоступный. Да, я восхищаюсь ей. И такими людьми, как она.
– Боже мой, сколько пафоса! – поддел ее профессор.
– Это не пафос. Это мои настоящие мысли и чувства. Но делюсь я ими не с вами, а с некоторыми из тех, кто нас смотрит. И кому важно это услышать. Я знаю, что такие люди есть.
Ведущие удивленно переглянулись.
– То есть вы согласны с той оценкой, которую эта АЕК дала в своем творчестве некоторым ситуациям, людям вообще? Всему нашему обществу?
– Согласна полностью, – к их еще большему удивлению ответила Аля.
Оба ведущих нервно сглотнули.
– Но вы же понимаете, что такое мнение, мягко говоря, непопулярно, уважаемая Алла Александровна! Все ее творчество, она сама, эта ваша АЕК – абсолютно мимо тренда. Впрочем, равно как и вы – вы вся, какая вы есть. Вы с ней точно нашли друг друга!
Ведущие рассмеялись. Аля переводила строгий взгляд с одного ведущего на другого.
– Тренды слишком быстро меняются, чтобы им соответствовать, – сказала она. – Мы хотим оставаться собой, несмотря ни на какие тренды. А порой – и вопреки им. Быть такими, какие мы есть. Красивые. Неглупые. Дерзкие. Светловолосые. И мы имеем на это право.
Они перешли к провокациям и попыткам покопаться в чужом грязном белье – непременному атрибуту всех подобных шоу.
– Это правда, что у АЕК есть внебрачная дочь, которую она оставила в детском доме, а потом раскаялась и нашла ее?
Этот вопрос Аля проигнорировала – лишь насмешливо приподнялся левый уголок ее рта.
– Почему вы до сих пор не замужем? Ведь вы такая красивая женщина!
Иронично приподнялась Алина левая бровь.
– Скажите правду: кто вы друг другу? Иначе зачем вам так ее защищать?
На это Аля лишь фыркнула и от души расхохоталась, запрокинув голову.
– Почему в своей публикации вы называете ее «мой ребенок»? Вы хотите сказать, что АЕК – ваша дочь? Простите, но сколько вам было лет, когда вы произвели ее на свет? Мне кажется, между вами не такая большая разница в возрасте…
В конце концов, Аля запустила пальцы в густую копну своих белокурых волос, потом в отчаянии воздела руки к потолку и запрокинула голову.
– О боже, до какой же невозможной невероятности вы глупы! Если бы вы знали, если бы вы только знали, как я от вас устала…
Наклонившись вниз и закрыв лицо руками, она сокрушенно покачивала головой. Усатый ведущий сидел с поднятыми бровями. Ведущий без усов с интересом рассматривал ее.
– Мы понимаем, что вас, вероятно, утомляет участвовать в таких скучных передачах, как наша. У такой красивой девушки наверняка много других, более интересных дел, особенно в пятницу вечером. Кроме того, мы в курсе, что вы нас не любите, хоть мы с вами и коллеги – да-да, нам это прекрасно известно! Но почему вы за нее отдуваетесь? Почему сама АЕК не придет и не даст нам ответ? Почему та, о которой все говорят, до сих пор ни разу не появилась ни в одной передаче, ни на одном канале?
Аля подняла голову и убрала руки с лица.
– Зачем? Она начала новую жизнь. Она не хотела бы лишний раз вспоминать, тем более говорить об этом. Вполне понятное желание, учитывая то, что сделали эти люди.
– Но ведь она победила! Так пусть проявит снисходительность победителя: уделит проигравшим хотя бы толику своего внимания.
– Она уже это сделала. Все давно задокументировано – можете сами перечитать, если хотите. Все в ее книге.
– Но узнать из первых уст – совсем другое дело! Согласитесь, это невероятно – чтобы такие вещи, о которых она написала, действительно имели место быть в трудовых коллективах. Да в принципе в нашем городе. Это возмутительно. И не удивительно, что этому никто не верит. Так как же все было на самом деле? Зачем она все это сочинила? Кто же она такая? Кто она, эта АЕК?
***
Я до последнего сомневалась, стоит ли рассказывать всю эту историю… Историю, которая, к моему огромному удивлению, откликнулась невероятному количеству людей. О которой я бы хотела, чтобы никто никогда не узнал – ведь я допустила ее по собственной слабости, доверчивости и глупости. За которую мне стыдно – ведь в ней меня «съели». В ней я была жертвой. Одним из тех несчастных кроликов. Но я поняла, что я далеко не единственная, с кем это произошло. Именно поэтому я решилась высказаться.
Конечно, я предвидела все те насмешки, нападки, упреки, попытки раскопать что-то в моем прошлом и иные враждебные действия со стороны того «правильного» доминантного большинства, которое меня никогда не понимало и всегда пыталось задавить, – а их реакция действительно не заставила себя ждать. Одним из тех камней, которые полетели в меня после того, как я решилась сделать это, было обвинение в том, что я не писатель. Они правы: я действительно не знаю, как писать книги. Я совсем не знаю, как писать книги. Возможно, поэтому мое повествование получилось таким растянутым и таким сумбурным. И не всегда логичным. Но все же я считала гораздо более важным в принципе честно рассказать эту историю, чем сделать это по-писательски идеально. Я считала важным сделать это в мире, где все постоянно врут про всех. И постоянно всего боятся.
Честно, я и не предполагала, что этот поступок, на который я не сразу, но все-таки осмелилась, вызовет столь бурную реакцию.
«Кто она такая, эта АЕК? – возмущенно вопрошали мои старые и новые недоброжелатели, трясясь от праведного гнева. – И зачем ей все это было нужно?»
В самом деле, а кто же я такая?
Долгие годы я и сама не знала ответа на этот странный вопрос. Разве можно удивляться тому, что и они не смогли меня понять, верно оценить мои поступки?
Так кто я и зачем я написала эту книгу?
Знаете, у меня есть привычка наблюдать за своей жизнью с позиции зрителя. Когда случается что-то плохое и тяжело так, что, кажется, нет сил больше страдать и терпеть, я, вздыхая, мысленно пересаживаюсь в зрительный зал и смотрю на ситуацию не из своего тела, а со стороны, как бы отлетев от себя на несколько метров. Тогда нас становится двое: Я-герой и Я-зритель. Я-зритель наблюдает за Мной-героем и грустно улыбается. Все пройдет.
Но порой та часть меня, которая является Наблюдателем, хватается за голову и кричит беззвучным криком от всего, что делают с моим Героем – со мной. Тогда я теряю эту отстраненность и переполняюсь возмущением и яростью. Так произошло и в этот раз. Такое вообще со мной часто происходило, вопреки моему намерению сохранять отстраненность. Наблюдать за Мной-Героем – это мое пожизненное отчаяние, потому что не было и, наверно, никогда не будет больше такого безнадежного героя, как я.
И все-таки к тому времени жизнь научила этого безнадежного героя тому, что не умел делать все эти годы, – забывать трудные моменты. Так я и хотела сделать. Ведь полученный опыт оказался тяжел, слишком тяжел… А как мы обычно хотим поступить с тяжестью – будь то груз Нелюбви или какая другая ноша, сгибающая наш усталый хребет? Нам хочется одного: беззаботно сбросить ее и (ох уж этот сладкий долгожданный полет!) лететь в новую жизнь налегке, как будто ничего и не было. Не так ли? Каждый раз, когда темные времена, наконец, проходят, и нам становится чуточку легче дышать, мы все хотим лишь одного: побыстрее забыть все плохое, что с нами приключилось. Выдохнуть. Откреститься – как будто это произошло не с нами. Ведь это, к счастью, больше никогда не повторится, надеемся мы… В этой блаженной отрешенности, которой поддалась и я, так велик был соблазн и в самом деле все забыть и не ворошить больше свою память, не раздувать угли уже остывающего возмущения…