Александра Алексеевна Василевская
Странники Одиннадцати Пространств. Нет худа без добра
Стоп, стоп. Зачем уходить в мир фантазий, если в реальности всё хорошо? Нет, одно другому не мешает – реальный и воображаемый мир могут гармонично сосуществовать… но равновесие между реальностью и миром грёз у Витса нередко нарушалось, и точно не в пользу первого. В чём же дело? Конечно, случались всякие неприятности – но это неизбежный элемент жизни. Ну, время от времени ссорились родители, ну и что с того… да, после ссор они какое-то время не разговаривали, а Витса настраивали… друг против друга, переманивали каждый на свою сторону! И при этом они повторяли, что желают Витсу только добра…
Вот! Его использовали как инструмент для выяснения отношений! Послушный, наивный мальчик не понимал этого…
Хорошо, одной загадкой меньше. Но это явно не корень всех бед. Что дальше? Подростком, под влиянием гормональных сдвигов, Витс обрёл некоторую дерзость, которую с удовольствием выплёскивал в слегка хулиганских комиксах и едких карикатурах. Их заметила однажды одна учительница, и… Витс стал настоящей звездой всех школьных выставок рисунков. К концу школы Витс решил, что пойдёт учиться на художника. Но родители, особенно отец, были категорически против и настаивали, чтобы Витс стал актёром. В один голос, даже не ссорясь, они твердили, что их сын достоин лучшего, что быть художником не «престижно», что ему не будут платить, что все художники – сплошь бомжи и пьяницы… Витс, тем не менее, попробовал настоять на собственном выборе. Однако родители ловко переобулись в воздухе и изменили тактику: они начали давить на жалость и совесть ещё неокрепшего Витса. Мол, они всегда только и заботились о том, чтобы любимому сыночку было хорошо, желали ему только лучшего, только добра, старались изо всех сил, заботились о его будущем – а он, неблагодарный, не ценил этого. Совестливый Витс не смог воспротивиться и пошёл учиться на драматического актёра, как и хотели родители. И вроде бы всё оказалось не так уж плохо, но…
Стив был прав! Абсолютно, совершенно прав! Именно в тот момент что-то надломилось глубоко внутри Витса. С каждым днём он становился всё более эгоистичным, жадным и злым, настоящим подлецом, готовым на любую низость ради того, чтобы возвыситься самому. А когда Витс, уже прославившись в театральных кругах, получил первую главную роль в кино и был тепло принят даже самыми требовательными критиками, его характер одновременно ожесточился и изнежился. Витс начал требовать к себе отношения, как к звезде первой величины, скандалил, если ему хотя бы на день позже выплачивали гонорар, коварными путями ломал судьбы потенциальным соперникам. Когда родители попытались закономерно присоседиться к успеху Витса, тот публично назвал их нахлебниками и завистниками. Этим же «званием» Витс наделил и немногочисленных друзей. Собственно, скоро друзей у него не осталось совсем. Совесть и сострадание стали Витсу чужды. Его интересовала только слава, деньги и собственное удовольствие. Поэтому триллион фунтов стерлингов был всего лишь…
Стоп. Неужели всё то зло проснулось в Витсе исключительно из-за неудачи с выбором собственного жизненного пути? Неужели родители, которые вроде бы как желали ему только добра, виноваты во всём этом кошмаре?
Или Витс просто изначально был злым?
Или произошло что-то ещё, чего он не изобразил?
Нет, самому не разобраться…
– Стив, я п-последовал т-твоему с-сов-вету, н-но п-понял, чт-то нич-чего не п-понял, – застенчиво возникает Витс со стопкой рисунков в руках у каюты терраформа.
– Давай посмотрим, – добродушно улыбается Стив.
Дрожащей рукой Витс раскладывает на столе перед терраформом свои рисунки.
– А рисуешь ты действительно здорово, – замечает Стив. – Руки у тебя из правильного места растут.
Витс отвечает на этот сдержанный комплимент, скромно пожав плечами:
– Практики давно не было, но что-то я вроде могу ещё накалякать.
– Ха, «накалякать»… так, посмотрим… ну, не знаю, что тут тебя смущает – всё ясно. Я был прав – сломался ты именно в то время, когда тебе не дали выбрать собственный путь.
– Да, но… не в этом дело. Почему я стал злым? Неужели в этом виноваты только мои родители? Может, я уже родился негодяем и ничего уже не смогу с собой сделать? М-может, я з-зря п-пыт-таюсь ст-тать х-хорош-шим?..
К глазам Витса подступают слёзы отчаяния. Но выбраться наружу им не даёт уверенный голос мудрого Стива:
– Когда мы приходим в этот мир, добра и зла в нас примерно поровну. Небольшие отклонения в одну или другую сторону, конечно, могут быть из-за генов, но личность разумного существа определяет не только геном. Добрыми или злыми мы становимся уже под влиянием множества других факторов.
– Но почему я выбрал именно зло? Я же мог смириться, или, наоборот, настоять на своём, или… ну, хоть что-то сделать такое, что никому впоследствии не навредило бы?
– Ты был просто слаб. Зло – выбор слабых.
– Почему?
– Зло всегда проще, чем добро. Зло быстро возвышает тебя за счёт страданий других, а добро – это довольно тяжёлый труд, причём далеко не всегда благодарный.
– Разве добро – это тяжёлый труд? Но почему тогда… я тут прочитал недавно в Энциклопедии, что крысы освобождают сородичей из клетки и делятся с ними шоколадом, хотя опыт строят так, что они могут этого не делать, могут просто съесть шоколад и убежать? Если на добро, на бескорыстную помощь способна даже неразумная крыса, почему не все разумные существа добрые?
– Если ты возьмёшь того же крысёнка и будешь плохо с ним обращаться, он вполне может вырасти в озлобленного грызуна, который не пойдёт спасать сородича, а в одиночку сожрёт свой шоколад и удерёт, ещё и нагадив напоследок. Разумные существа устроены сложнее, на них может повлиять ещё очень много всего. В отличие от крысы, которая живёт здесь и сейчас – и, я тебя уверяю, вытаскивает сородича из клетки, не думая об отдалённых последствиях своего поступка – разумное существо живёт в сложном континууме из прошлого, настоящего и будущего, который постоянно меняется. А сложное, как ни парадоксально, и сломать легче. Возвращаясь к тебе, я не могу точно сказать, что именно на тебя повлияло в тот момент, но путь зла ты точно выбрал не из каких-то извращённых убеждений, а из бессилия. Ты просто не смог пойти против своих родителей.
– Но как бы я мог сделать? Разве я не должен был быть им благодарен за всё, что они для меня делали? Разве они не желали мне добра?
– Ты уверен, что они всегда были бескорыстны?
– Как может быть иначе?
– Легко. Вот, я же вижу, что они настраивали тебя друг против друга, когда ссорились! Ты был для них лишь инструментом!
– Такое случается в любой семье, даже в самой благополучной!
– Нет, не в любой. В моей такого не было. Как и у всех остальных хокенд’ивенов, как и у всех без исключения фордокс-приманцев, фоксиллинда и марсиан. Нет, Витс, твоя семья была не очень здоровой. А ну-ка, дай я у тебя в воспоминаниях покопаюсь…
Стив касается пальцами лба Витса. Тот замирает и зачем-то даже задерживает дыхание. К счастью, терраформу не требуется много времени, чтобы всё выяснить:
– Вот я и нашёл подслушанный однажды разговор. Ты ему значения не придал, а зря. Оказывается, отца твоего в своё время выгнали из театрального училища, и он хотел взять реванш твоими руками. А мать, увы, желала только того, чтобы на неё с уважением смотрели подруги, чьи дети – хотели они того или нет – заняли так называемое «высокое положение» в вашем несовершенном земном обществе.
– Чушь! Полный бред! Я тебе не верю, Стив! – возмущается Витс.
– Можешь не верить, но это так. Да, да, я всё прочитал.
– Хорошо, допустим, что ты не солгал…
– Когда это я тебе лгал, подкрадский ты сын?!
– Понятия не имею, я же не телепат! Так вот, если всё действительно так… меня это всё равно не оправдывает! В скольких семьях происходит всё то же самое, но не все же становятся мерзавцами из-за этого!
– Да, выбор сделал ты сам. Да, ты мог не становиться мерзавцем. Но мне трудно осуждать существо, которому так подло сломали судьбу ради собственных дурацких хотелок. Тебя не поддержали в один из важнейших моментов жизни. То, что ты, ещё неокрепший, задавленный родительским авторитетом, ступил на простой и привлекательный путь зла, меня не очень-то и удивляет.
– «Задавленный авторитетом»?! Да что ты несёшь, Стив?! Меня даже не били ни разу, а моим сверстникам то и дело доставалось ремнём по заднице!
– Мерзотные у вас методы воспитания. Дикарьё! И вот что я тебе скажу: насилие бывает не только физическим, но и моральным. И да – когда давят на жалость, это одна из самых коварных и страшных форм насилия!
Стив вдруг резко повышает голос:
– Не на жалость ли ты давил, когда заставил меня обнять тебя тогда на Цеффане??? Не показным ли отчаянием ты добился того, что я подставил спину под шприц с ядом???
При этих гневных словах Витс съёживается и закрывает лицо руками.
– Я п-подлец… я всё-т-таки п-подлец! – всхлипывает он.
– Ничуть не больший, чем твои родители! Да, я уже не смягчаю выражения! Будь моя воля, я бы наказал их за то, как они сломали тебя, давя на жалость!
– Но нельзя же во всём обвинять только их! – оторвав руки от заплаканного лица, вскрикивает Витс.
– Правильно, нельзя! Ты тоже виноват! Но ты можешь это исправить. Работай над собой, стань лучше не на словах, а на деле!
Витс поникает ещё больше. Стив смягчается и обнимает его:
– Ты уже стал намного лучше.
– Нет, не стал, – шепчет Витс, уткнувшись чуть ли не в самый лёгочный мозг терраформа.
– Ты показал это буквально дечас назад. Ты назвал моих братьев настоящим именем. Раньше ты пользовался только общим словом «терраформ».
– Разве это так важно? Стив, что я вообще хорошего сделал за всё это время? Ничего! Наоборот, я даже человека убил…
– Дрянь ты убил, а не человека, это во-первых. А во-вторых, ты помогал строить корабль на Самобыте…
– О, большое достижение! Прямо в одиночку его и строил, да! – с необычным для себя сарказмом откликается Витс.
– Дослушай меня! Твоя была идея – подарить флуплюльцам биореактор. Ты в лицо признался Леоду, что послал на смерть его брата. И, кстати, ты помог Леоду решить его проблему с джарсом. Он вообще благодаря тебе увереннее в себе стал.Ты спас Юркслу на Фирс-Ы, когда про него все забыли. Да в конце концов, на той же Фирс-Ы ты меня спас! Забыл, что ли?
Витс с трудом поднимает глаза. Ему уже легче, но в голосе всё ещё чувствуется дрожь:
– Это всё так… но этого же мало, правда?
– Ты обязательно сделаешь ещё больше добрых дел. Я в тебя верю.
Витс вдруг осознаёт, насколько прав был Стив всё это время, когда осуждал его родителей.
Слов «я в тебя верю» Витс ни от кого из родителей никогда так и не услышал…
Землянин собирается разразиться целой благодарственной речью, но Стив, оттолкнув его от себя, фыркает:
– А теперь шагом марш зубы чистить и спать. Надоел уже со своими вопросами.
Витс испуганно уставляется на Стива. Тот пытается сохранить максимально холодное и строгое выражение лица, но не может сдержать привычной насмешливой улыбки. Едва разглядев её, Витс расслабляется, забирает рисунки и уходит к себе. Его многократно вскипевшему мозгу действительно требуется отдых.
Дальнейший полёт проходит практически в полной тишине. Её нарушает лишь однажды выкрик Бастера:
– Двумперский патруль по левому борту!
И уже через десяток стеков Бастер сообщает:
– Они нас не заметили, курс не меняем!
Наконец, «Тёмная Материя» без каких-либо приключений достигает Ксибидитичика.
Глава 18. О биотехнологии и птичках
Техника техникой, но лифт ломается чаще, чем лестница.
Станислав Ежи Лец
Сегодня, используя инструменты генной инженерии, мы умеем обращаться с генетическим материалом примерно так же, как со словами, напечатанными в текстовом редакторе.
Александр Панчин
«Сумма биотехнологии»
Были тут скворцы с дроздами,
Были сойки и сороки,
И все прыгали, порхали,
Охорашивались, пели,
Щеголяли блеском перьев,
Распускали хвост, как веер.
Генри Лонгфелло
«Песнь о Гайавате»
Редкая планета может похвастаться таким разнообразием экосистем, как Ксибидитичик. Сложная мозаика из густых и редких, зелёных и переливающихся всеми цветами (включая инцилитовый), покрытых цветками и плодами, древесных, травяных и грибных лесов, заросших и открытых болот, буйно цветущих и сухих полей, небольших скал и врезающихся в самые облака гор, а также необычных мягкоплотных земель, сложенных исключительно животными, отчасти создана силами природы, а отчасти – руками, точнее, клювами и лапами чирритью, местных разумных птиц, потомков покрытых перьями ящеров. До сих пор там и сям попадаются похожие на земных динозавров существа, у которых передние конечности не стали крыльями, хвосты не укоротились, а челюсти по-прежнему полны острых зубов. Впрочем, эти мелкие хищные ящеры часто оказываются закуской для хищников покрупнее и пострашнее. А вот настоящие птицы, десятки видов, которые воспользовались независимо обретённым разумом, объединились и построили цивилизацию, основанную на всеобщей дружбе и использовании биотехнологии во всех сферах жизни, не боятся никаких хищников.
Не видно даже, чтобы их пугала Двумперия…
Собственно, признаков птичьей цивилизации экипаж «Тёмной Материи» вовсе не замечает. Кругом, кажется, царствует только совершенно дикая природа. Лес, на опушке которого приземляется звездолёт, относится к типу тёмно-зелёных малотравных. Из-за плотных крон деревьев с тёмно-зелёными листьями выглядит он дремучим и непроходимым, но на самом деле что травянистый ярус, что подлесок из-за недостатка света там весьма жиденький.
– И даже мыслей не видно, – комментирует Карл.
– Удивительно, но это так, в самом деле ничего не видно, как ни странно, – вторит Сай Фай.
– Хе, телепаты хреновы, – фыркает вдруг Семиларен. – Вон же, шуршит кто-то вон за тем стволом!
Из-за толстого ствола дубовидного дерева выходит тонкотелое четвероногое существо тёмно-серого, почти чёрного цвета с синим отливом, с которым контрастирует ярко-зелёное пятно на щеке. Его небольшая голова увенчана паразавролофьим гребнем, спина – парусом, а хвост – крючковидным шипом. Острые зубы и когти существа красноречиво свидетельствуют о его хищных повадках.
– Э-э-э, хавкрийиц, – сообщает Айзел. – Это, гм, самый опасный из местных, эм, хищников. Хавкрийцы, э-э-э, охотятся стаями с жёсткой иерархической структурой…
В самом деле, вскоре всю команду окружает целая стая. Глухое шипение, которое издают эти хищники, не предвещает ничего хорошего.
– Нам конец!!! – взвизгивает Эффелина.
– Ррр, да не такие уж они и страшные, – успокаивает всех Райтлет и тянется за верным горметом.
– Сейчас разберёмся с этими чертями поросячьими! – весело поддерживает Сэн.
Но охотники на чудовищ не успевают ничего сделать. Откуда-то сверху раздаётся пронзительный птичий крик. Единственный резкий вопль быстро превращается в оглушительный многоголосый хор. Хищники встревоженно поднимают головы и поджимают хвосты. Миг – и о существовании хавкрийицев напоминает лишь удаляющийся шорох и хруст веток.
Мятежники пытаются разглядеть в листве источник спасительного птичьего хора, но никого так и не обнаруживают. Внезапно прямо перед командой на землю спускается красивый чирритью, представитель вида смельчаков. Тело и маховые перья этой птицы размером со скворца окрашены в изумрудно-зелёный цвет. Щёки, грудь и брюшко – белые с чёрными пестринами. Длинный клюв, лапы и предплечья – лимонно-жёлтые, плечи – алые, кончики маховых перьев – чёрные. Рулевые перья – сапфировые с белыми кончиками. Лоб украшает блестящее голубое пятно с салатовой каймой и поперечными фиолетовыми полосками.
– Мип-уиу, – неожиданно для тех, кто не ведает о лингвистических познаниях Айзела, обращается к чирритью фоксиллинда. – Чи-чи-чир-чир-ви-чи. Крекс-крекс, крекс-крекс, коу-коу хряяянк!29
– Кок-кок, – ещё более неожиданно, и теперь уже для всех – переходит на птичий язык Леод. – Чир-чиррио, чир-чиррио, джжжууии ух-хууу-ху, ху-хуу, хряяянк твит-твит-твит, корр-каа!30
– Эм, прекрасный птичий, Леод! – делает комплимент ягулярру Айзел.
– Спасибо. Произношение, конечно, очень нелегко даётся, от акцента млекопитающего мне никуда не деться, но зато структура понятная.
Смельчак несколько раз приподнимает и опускает сверкающие перья на лбу, после чего переходит на весёлый хифссдангл с птичьим акцентом:
– Фить-фить, да вы могли ничего и не рассказывать! Мы про вас, чек-чек, и так всё знаем!
– Прям-таки всё, – ухмыляется Герн.
– Ти-тич, всё, Герн! Вы же все только что с Марса, пинь, так? Прилетели к нам, чтобы разобраться с паутинными железами в паукрабьих ходострелах?
– Да, всё верно, – с улыбкой подтверждает Стив.
– Откуда же вы всё про нас знаете? – поражается Силмак. – Бетамак, что ли, на вас работает?
– И он на нас, чик-чирик, и мы на него, – отвечает чирритью. – Слышали когда-нибудь про МСП?
– Нет…
– А мы есть. Маленькие Серые Птички – самые секретные агенты во всём Млечном Пути!
– И ты только что нам их выдал, – цепляется за слово Тецклай.
– Не выдал! Ти-тич! Мы – секрет, который не секрет. Чек-чек, мы везде, нас больше, чем вы можете себе представить. Нас не видно, не слышно, пинь, а главное, нас невозможно отличить друг от друга. А уж если кого-то из нас, фьють, поймают и что-то заподозрят…
Чирритью слегка приседает, начинает часто хлопать крыльями и со смешным писком приоткрывает рот – точь-в-точь птенчик, который выпрашивает корм у родителей.
Вся команда, включая, казалось бы, непробиваемых Тецклая и Герна, не сдерживает вздох умиления.
– Вот, фить-фить! – гордо свистит чирритью. – Ну, а если дела совсем плохи…
Птица опускает одно крыло, заносит над ним лапку и начинает забавно чесать себе голову. Новый вздох умиления команды оказывается ещё громче и убедительнее первого.
– А я думала, котики милые! – смеётся Веншамея.
– Котики? Карр, жалкие дилетанты! – презрительно каркает чирритью. – И, к тому же, коварные. Фьють, им сложно доверять.
– Тебе бы обидеться, Леод, – усмехается Семиларен.
– А я не кот, – спокойно реагирует ягулярр. – На кошку я похож благодаря конвергентной эволюции. Так-то из инопланетных зверей ко мне ближе всех бинтуронги.
– И это мы тоже, чик-чирик, знаем! – весело чирикает чирритью. – Только вот, чек-чек, забыл представиться: Крилли Чирп, в прошлом – агент МСП, сейчас – просто разведчик и ваш друг. Добро пожаловать на Ксибидитичик!
Тут же все деревья поблизости будто бы приходят в движение – все ветки оказываются облеплены родственниками чирритью-смельчака. Кого только нет в этой разноцветной пернатой братии! Большие и малые древни, окраской похожие на козодоев, а формой тела – одновременно на дятлов, поползней и пищух: это мастера лесного дела. Инцилитовые щёголи, на земной взгляд – ослепительно-белые хохлатые птицы, на иной же – изукрашенные замысловатыми узорами вдоль и поперёк – теоретики самых разных направлений, от физики до лингвистики. Болотники, похожие на фиолетово-синих цапель в мелкую белую крапинку – знатоки молекулярной биологии и тончайшей генной инженерии; шутят, что своими острыми багровыми клювами они могут откуда угодно извлечь отдельную молекулу. Иссиня-чёрные ворон-головы с туканьими клювами – напротив, умелы в работе с не самыми мелкими живыми организмами: и изловят кого угодно, и содержать смогут даже самое капризное существо. Зубастики, изящные сине-зелёные птицы с чёрными «очками», белым брюшком, серебристыми щеками и оранжевым клювом с зазубринами по краям – лучшие не только на Ксибидитичике, но в тадумирадных окрестностях планеты изготовители инструментов и всякого рода оборудования. Садовники – розовые с жёлтым длиннохвостые птицы с непропорционально вытянутым клювом – талантливые ботаники. Длинношеие лыбеди, похожие на лебедей голубоватого цвета с червонно-золотым клювом – специалисты по водным формам жизни, водным ландшафтам, инфраструктуре и транспорту – словом, всему, что связано с водоёмами. Столь же широкая, но совершенно другой высоты специализация – дело вечнолётов, светло-синих птиц с двумя длинными белыми перьями на голове: их среда – воздушная. Делами земными занимаются пастушки – птицы шоколадного цвета с ярко-фиолетовым клювом. Внешне гораздо более скромные дроздики разной, но всегда однотонной окраски, отвечают за планетарные и космические транспортные сети, информационные каналы и прочие глобальные вещи. С наукой и техникой так или иначе связаны нелетающие, похожие на киви ходоки, стремительные, напоминающие крачек неборезы, серо-голубые с розоватыми крыльями и причудливым клювом с жёсткими щетинками птицы-фильтраторы, чёрно-белые с разноцветными отливами большеклювые контрастники, усачи, этакие лупоглазые лягушкороты с коротким клювом, и лазурно-белые всевзоры с пятью глазами и телепатическими способностями. Изобразительным, музыкальным, литературным и иным искусством занимаются такие виды, как многоцветы, цветовую гамму оперения которых описывать землянину просто бесполезно, похожие на лирохвостов жёлто-зелёные хвостаки, голубые в белую полоску пловцы, экстравагантные странноклювы, клювы которых с разнообразными по форме, размеру и цвету гребнями – сами по себе произведения искусства, и чёрно-белые кукрикицы – курообразные птицы с пятью пальцами на изящных ногах. Есть и чирритью, которые следят за погодой, прилётами космических кораблей и вообще всем, что происходит на Ксибидитичике и вокруг него – это внимательные страж-птицы, сиреневые в чёрную полоску соколообразные пернатые с красными щеками. Наконец, серо-коричневые прихваты с ловкими клювами, которыми можно делать вообще всё, и всё те же смельчаки – это чирритью-универсалы, которые находят себя в самых разных занятиях.
И, конечно, среди всего этого цветастого разнообразия тут и там мельтешат бесчисленные маленькие серые птички (среди которых есть и настоящие Маленькие Серые Птички) – либо представители слабоопознаваемых видов, похожих на земных славок, камышовок и пеночек, либо слётки уже описанных. Эти пернатые настолько быстрые и незаметные, что уследить за каждой в отдельности не удаётся даже тренированным охотникам на чудовищ.
Когда команда знакомится с несколькими десятками весёлых птиц, которые захотели пообщаться поближе с выдающимися мятежниками, к ней снова обращается Крилли:
– Ти-тич! Вы как раз вовремя к нам прилетели! Мы и сами хотели вас позвать. Мы почти закончили, чик-чирик, работу над весьма интересным суперорганизмом, чек-чек, который как раз сможет повредить паукрабихам паутинные железы! Спешу заметить, фьюить, в остальном эта штучка для них безопасна, никакие жизненно важные функции не затронет.
– Это самое главное, – одобряет Млем.
– За мной, чирп! – восклицает Крилли и ведёт новых друзей сквозь чащу.
Чаща, как обнаруживают мятежники, вовсе не царство дикой природы. Мало того, что временами чаща буквально расступается перед идущими и летящими, так ещё и некоторые «деревья» на самом деле оказываются замаскированными зданиями, транспортными станциями и даже целыми космопортами. На ветвях космопортов дремлют уникальные ксибидитичикские живые корабли. Эти суперорганизмы похожи на крупных по стандартам чирритью (в самый большой корабль с большим трудом влезет один Айзел) причудливых насекомых с птичьими хвостами, мягкими мешками на спине и торчащими во все стороны антеннами. Вытянутые «морды» кораблей снабжены выразительными голубыми глазами и короткими клювами. На теле находится множество трубок, благодаря которым живые корабли и перемещаются в космосе: у основания каждой трубки спрятаны резервуары с самовоспламеняющейся смесью газов. На стволах некоторых деревьев уютно разлеглись картяки-лойо – лишённые глаз мягкотелые животные с огромными ушами и слабым намёком на четыре лапы. На коже существ возникают, меняются и исчезают узоры, которые оказываются картами местности и прочей полезной информацией. Передатчиками информации на дальние расстояния служат информы – существа, которые представляют собой просто букет антенн с тонкими ножками. Эти организмы специально разработаны для того, чтобы излучать, принимать и передавать радиоволны на любые расстояния, в том числе и межпланетные. Смотреть в небо, тем не менее, чирритью предпочитают глазами, но не простыми собственными, а «глазами Космоса» – по сути, телескопами, но полностью органическими: из кожистых труб, которые высовываются тут и там из дупел, в пространство пристально всматриваются гигантские живые глаза.
Вдруг мимо пробегает какое-то крупное шестиногое животное, спина которого усеяна выемками разных форм и размеров, а над ней нависает своеобразное кожистое покрывало.
– Грузовоз, – комментирует Крилли. – Очень полезная зверюшка! Кстати, пинь, мы прилетели. Вот и лабораторный комплекс. Один стек, дайте ему с вами познакомиться. Чирп, дружок, к тебе гости. Все тут разные, но все наши друзья. Чек-чек, не бойся.
Лабораторный комплекс представляет собой огромный суперорганизм. Внешне он выглядит как громадная грязно-жёлтая скала с прозрачными окнами и узкой щелью, напоминающей закрытый рот. Органическую природу «скалы» выдаёт разве что мягкая тёплая кожа и несколько тонких щупалец. Щупальца эти начинают ходить ходуном при приближении команды. Потом, успокоившись, они аккуратно дотрагиваются до каждого гостя. После этого лабораторный комплекс наконец-то открывает рот, то есть, дверь.
Внутри комплекс ещё более замысловат, чем снаружи. Столы, шкафы и всё оборудование – всё это выросты тела комплекса, тёплые, живые и дышащие. С потолка свешиваются семь любопытных стебельчатых глаз. Десяток длинных конечностей с разным количеством пальцев также крепится к потолку. Кое-где сквозь кожу комплекса просвечивают толстые нервы. Среди колб, пробирок и чашек (тоже органических, хоть и похожих на стеклянные) обнаруживается и внушительное устройство, которое скромно именуют просто живым компьютером. Грибовидное тело, утыканное сверху трубками, а снизу сплошь поросшее толстыми корневидными отростками, оснащено кожистой клавиатурой и экраном, который представляет собой прямоугольный лоскут кожи картяка-лойо.
– У вас здесь… ваще всё живое? – изумляется Накет.
– Чик-чирик, да! – с гордостью отвечает Крилли. – Биотехнология – наше всё.
– Надеюсь, и для паукрабих это будет всё, – как бы невзначай бросает Джекс.
Тонкий оттенок слова «всё» в данном контексте улавливают все – включая даже сам лабораторный комплекс, который начинает слегка подрагивать, словно в припадке хохота.
– Ти-тич, паукрабихам недолго осталось над Галактикой издеваться! – восклицает Крилли. – К микроглазу!
Микроглаз, аналог микроскопа, похож на «глаз Космоса»: на одном из концов кожистой трубки находится зоркий живой глаз. Другой конец прикрыт кусочком кожи всё того же картяка-лойо. К нему подключены особые нервы, которые и отображают всё, что видит глаз. А видит всякий глаз, не приросший к трубке, затейливую амёбку, в цитоплазме которой плавает около десятка бактерий со жгутиками. При большем увеличении, которого чирритью добивается, погладив трубку клювом в определённой точке, становится видно, что каждая бактерия несёт в себе две белковых капсулы.
– Полностью эта конструкция, чирп, над которой трудились лучшие умы Ксибидитичика, называется так: ксибидитичикский противопаутиноплёт. КППП, ка-три-пэ, катрип сокращённо, – разъясняет Крилли. – Чек-чек, амёба проедает паукрабий панцирь, и бактерии-транспортёры проникают в гемолимфу. Панцирь у паукрабих восстанавливается, если что. Белковые капсулы, чирп, это капсиды, упаковка вирусов. Упаковка, кстати, а ещё клеточная стенка бактерии состоит из паукрабьих белков, пинь, и потому иммунная система её не заметит. Один вирус – мозговой, другой – железистый. Чик-чирик, сначала оба вируса попадают в слюнные железы. Бактерия находит слюнные железы по специфическим продуктам обмена веществ. Там, ти-тич, бактерия разрушается и высвобождает вирусы. Вирусы поражают всю слюнную железу, и поэтому легко передаются воздушно-капельным путём. Потом через гемолимфу мозговой вирус поступает в участок мозга, который принимает сигналы от паутинных желёз и посылает сигналы туда. Вирус связывается со специфическими белками и не позволяет паукрабихам управлять паутинными железами. В сами железы тоже через гемолимфу попадает железистый вирус. Чик-чирик, он поражает клетки так, что железа вскоре отмирает и рассасывается. Оба вируса, чек-чек, не могут поразить никакие другие ткани: они просто там погибают. Другие организмы вирусы заразить не смогут. Темп мутирования, пинь, у них крайне низкий, мы даже ещё его понизили, чтобы ни во что опасное вирусы не эволюционировали.
– Гм, великолепно! – восторгается Айзел. – Воистину, э-э-э, чудо биотехнологии. Одобряю, хм, как биолог.
– Чирп, спасибо, пернатый брат! Итак, паукрабихи больше не смогут плести паутину, и даже не вспомнят, как это делать. Поражённый участок мозга постепенно, чирп, утратит связь с другими нервными центрами!
– С другой стороны, – охлаждает птичий пыл Млем, – не слишком ли это жестоко? По сути, мы лишаем паукрабих основного средства общения.
– Они умеют говорить, – отрезает Стив. – Обойдутся без нитей.
– Я-то обхожусь! – жужжит Фиб-Фиб.
– И по сравнению с тем, что паукрабихи сделали с теми, кого поработили, лишить их паутины – это самое этичное, что мы можем сделать.
– Что ж, соглашусь, – смягчается центор.
– Чик-чир! Давайте посмотрим, как катрип работает! – чирикает Крилли. – Дружок, открой испытательную камеру.
В одной стенке комплекса открывается новый «рот», и команда видит небольшое помещение с прозрачными стенками. Внутри в двух отдельных отсеках находятся две паукрабихи. Правда, ведут они себя неуверенно и…неразумно?
– Не волнуйтесь, чек-чек, это искусственно выращенные низкосознательные паукрабихи, – объясняет Крилли. – По сути, аппараты со всеми функциями живого организма, кроме высокого сознания. Чирп, только низменные потребности и инстинкт паутиноплетения. Кстати, мы проверяли, как вирусы действуют на высокое сознание. Никак! Пинь! Дружок, экран, пожалуйста.
На стенке комплекса разворачиваются два экрана, которые отображают состояние органов и систем, а также биохимические показатели крови каждой паукрабихи. Это многослойное изображение, которое позволяет рассматривать как всё вместе, так и мелкие детали, вплоть до единственной клетки.
– Распыли катрип, – произносит Крилли. – Образец номер один.
В одной из камер появляется и быстро рассеивается лёгкий белый туман. Тут же в нескольких местах на паукрабьем панцире появляются мельчашие, заметные только на экране, дырочки от катрипа-амёбы. Всего через деминуту в гемолимфу паукрабихи попадают бактерии-транспортёры. Ловко маневрируя среди гемоцианиновых телец и лейкоцитов, транспортёры добираются до слюнных желёз, где выпускают на волю вирусы. Делая только то, что они умеют – то есть, размножаясь – вирусы через десять деминут захватывают паутинные железы и нужный участок мозга.
