полная версия

Александра Алексеевна Василевская
Странники Одиннадцати Пространств. Нет худа без добра

– А, вот он! – торжествует Ксандер. – Друзья, перед вами – росток лешего. Лешие – это представители немногочисленного царства ростосинтов, существ, у которых в жизненном цикле чередуются стадии растения и животного. Так вот, этот росток – действительно часть лешего дерева. Сейчас я немного раздвину ветви… не бойся, дружок, никто тебя не обидит… вот, смотрите.

Росток лешего и впрямь оказывается частью одной из ветвей.

– В основном росток питается с помощью фотосинтеза. Но его ещё могут подкармливать повторюны. О, один рядом уселся… сейчас росток его позовёт.

Стоит Ксандеру и его гостям немного удалиться, как росток подаёт голос, неожиданно громкий для столь небольшого существа:

– ААА-ХОООЙ!

Сине-зелёный повторюн поблизости тут же подлетает к ростку и отдаёт ему часть пищи, которую накопил в объёмистом зобу.

– Птенцы повторюнов издают точно такой же крик, – объясняет Ксандер. – К тому же, у повторюнов птенца могут выкармливать не только родители, но и другие члены стаи. Таким образом, росток лешего развивается, со временем отращивает ноги, отделяется от дерева и теряет способность к фотосинтезу. Далее леший ведёт разумную жизнь, подобно гуманиду. Потом он стареет и начинает деревенеть. Найдя подходящее место, подальше от его родной ветви, он укореняется и становится настоящим деревом, сливаясь с остальными. Затем дерево даёт несколько ростков, а потом вновь обретает ноги и теряет способность к фотосинтезу, и цикл повторяется. Чем больше проходит таких циклов, тем меньше времени леший проводит в недревесном состоянии, начинает давать только по одному ростку, а к старости деревенеет всё сильнее. После десяти-двенадцати таких циклов лешее дерево, укоренившись в последний раз, умирает и становится прибежищем для термитов-беляков. Сейчас мы навестим их колонию.

Никто не остаётся равнодушным. Даже те, кто был на Самобыте раньше и сто раз видел леших на всех стадиях развития, всё равно не могут сдержать вздох восхищения.

Ксандер и ведёт гостей к другому концу астероида, дерево на котором испещрено ходами термитов-беляков. Здесь всем приходится отказаться от полёта, чтобы увидеть жизнь их колонии. Эти забавные насекомцы,¹⁸ покрытые белым пушком, живут в симбиозе с танцующими грибами. Танцуют, правда, не сами грибы, а похожие на щупальца спорангиеносцы, которые высовываются из отверстий в подушкообразных плодовых телах. Так они поступают, когда в спорангиях, шаровидных утолщениях на конце «щупалец», созревают споры. «Танцем» грибы привлекают внимание термитов, которые снимают многочисленные шарики-спорангии. Часть из них термиты-беляки используют в пищу, а часть рассаживают в своих древесных лабиринтах. Насекомцы кормят растущие грибы пережёванной мёртвой древесиной. Мицелий же грибов потихоньку производит новые плодовые тела. Кстати, мицелий танцующего гриба обладает некоторыми свойствами нервной ткани животных. Поэтому термиты-беляки используют его как своеобразные провода для управления простейшими механизмами – которые, что интересно, изобрели сами термиты. Сложная структура общества позволила термитам обрести необыкновенный для насекомцев разум. С помощью мицелия в лабиринте поднимаются и опускаются перегородки, подъёмники перемещают спорангии в кладовые, и даже работают небольшие осветительные приборы.

– Симбиоз – основа жизни, – заключает Ксандер, с удовольствием ловя на лицах своих гостей умилённое изумление при виде всей этой сложной системы. – Но летим дальше. Там уже и аккумулятор скоро надо будет заряжать.

Следующий мир, астероид Жаропых, на обитаемый вовсе не похож. Не слишком ровная форма и высокая температура выдают в этом астероиде недавно отделившийся ошмёток какой-то молодой планеты. Жаропых весь усеян маленькими вулканами. Подозрения вызывают разве что тотемные столбы на холмах. Но на самом деле Жаропых полон жизни. Между вулканами снуют крабовидные подблюдечники с плоскими панцирями. В панцири подблюдечники способны втягивать стебельчатые глаза, ножки и ногочелюсти. Ещё один вид «крабов» – краб-пирамидка – напоминает рака-отшельника, который отыскал себе высокую коническую раковину. Собственно, на поверхности больше никто не живёт. Главное пристанище жизни – горячие недра астероида. Команде снова приходится отказаться от полёта и спуститься под землю. Сначала все попадают в пещеру, которая кажется совершенно пустой. Но в её стенах прогрызены несчётные норки, между которыми резво ползают довольно упитанные многоножки.

– В норках живут теплолюбивые бактерии, – рассказывает Ксандер. – Там их такое количество, что на одних этих бактериях и держится весь подземный мир. Они же, к слову сказать, поддерживают и жизнь на поверхности – это их колонии выискивают подблюдечники и крабы-пирамидки.

Следующая пещера, в которую сквозь довольно узкий проход умудряются втиснуться даже самые крупные существа, куда просторнее и похожа на целый подземный город, который возвышается над рекой раскалённой лавы. В стенах выдолблены окна и двери жилищ, в которых обитают местные разумные существа – которые, кстати, и возвели тотемы наверху – чумазики. Они похожи на потешных чёрных чёртиков, разве что без хвостов и рогов. На одном из мостов через лавовую реку четыре чумазика, нисколько не опасаясь огненного жара, зачёрпывают лаву ковшами и кладут её в котёл, где что-то варится. Время от времени из жилищ к ним опускают вёдра на верёвках. Туда чумазики кладут варёное месиво. Иногда к вёдрам подлетают местные летучие мыши – изящные чёрные люциферки. Чумазикам приходится отгонять люциферок горячими ковшами и ложками. Но люциферки воспринимают это скорее как интересную игру в догонялки и пугаются лишь притворно.

– Местные жители совершенно не боятся огня, – тихим голосом комментирует Ксандер.

– А ты? – прорезается Эффелина. – Проглотоны очень боятся пламени!

– Опять за своё, – шипит Тецклай.

– Огня я и правда опасаюсь, – признаётся Ксандер. – Есть такое, не могу скрыть. Но это не означает, что я…

Эффелина собирается выдать новую тираду в адрес «кошмарного хищника», но охотники на чудовищ быстро реагируют и привычным движением захватывают челюсти элегантины.

– Спасибо, друзья, – выдыхает Ксандер, и вся команда поднимается на поверхность к уже заждавшимся летюленям.

Другой мир, на который прилетает команда, отличается от всех остальных внушительными размерами. Это густо покрытый всевозможной зеленью холмистый астероид, в центре которого находится высокая гора с башней на вершине. Рядом с горой – озеро, окружённое мангровыми зарослями. Называют этот живописный мир Холмолесьем. Населяют его разнообразные мелкие насекомые, птицы, среди которых уже знакомые ухухи и долбики, барабу, похожие на земных марабу не только названием, но и внешностью, а также щебетушки – весёлые голубые ласточки. В траве прыгают маленькие мышевидные зверюшки – свистуньи, а по стволам деревьев ползают туда-сюда бронемыши – этакая помесь мыши и броненосца.

– Есть тут зверёк и покрупнее, – улыбается Ксандер, подводя гостей к пещере в основании горы.

Эвол издаёт несколько горловых щелчков, и из пещеры медленно, шумно пыхтя, показывается исполинский мордочёс – по общему телосложению вылитый муравьед, но небольшие уши зверя напоминают по форме собачьи, а густой белый мех – медвежий. Поведением же мордочёс напоминает шлангоноса: он такой же любопытный и общительный. Очень скоро вся команда оказывается затыканной звериным носом и облизанной с ног до головы.

– Ничего, слизевики нас почистят, – уверяет всех Ксандер.

В ближайшем лесу гостей действительно встречают слизевики, странные разноцветные комки протоплазмы, которых трудно заподозрить в наличии разума. Однако слизевики Холмолесья слишком вежливы и обходительны для неразумных форм жизни: прежде чем приняться за чистку гостей, они знакомятся с каждым, аккуратно ощупывая его, а затем «представляются» сами, меняя форму своих плазмодиев и побуждая гостей потрогать их.

– Вся их культура построена на осязании и хеморецепции, – объясняет изумлённой команде хозяин Самобыта. – Поскольку они не могут ни видеть, ни слышать, они общаются химически и тактильно.

– Да тут на каждом шагу разумные существа! – восклицает Витс. – Почему их здесь так много? Странная мысль меня посетила… может, всё дело в том, что эти миры маленькие?

– Размер мира действительно влияет на развитие разума, – поясняет Ксандер. – Ограниченность ресурсов вынуждает обитателей таких крохотных миров тщательно просчитывать каждый шаг и каждое действие. Поэтому даже неразумные существа здесь в среднем умнее, чем их «родственники» с больших планет. Но самый главный фактор – это сложность социальных взаимодействий. Вот для этого особенно много места и не нужно. Конечно, на самом деле всё сложнее. В истории наблюдений за Самобытом у меня описаны все связи. Если интересно, могу дать почитать.

– Пожалуй, для этого мне ещё нужно подтянуть уровень естественнонаучного образования.

– Подтянешь, никуда не денешься, – усмехается Стив.

Пообщавшись со слизевиками, все покидают землю Холмолесья. Совсем немного отдалившись от зелёного астероида, команда видит ещё два значительно меньших по размеру камня, которые вращаются вокруг него. Один из них имеет форму серпа, а другой – это тот самый Лазуритовый Валун, который Ксандер и Найя пока не сумели заселить устойчивой жизнью.

– На Серпе живут только несколько видов белой плесени, – комментирует эвол. – А Лазуритовый Валун мы попробуем оживить в ближайшее время. Итак, мы облетели всю систему. Как вам?

Восторг и благодарность мятежников столь велики, что даже не всегда влезают в оформленные слова и предложения. Настроение у всех поднимается до таких высот, до которых не поднималось уже давно из-за череды неудач в борьбе с Двумперией.

– Я очень рад, что вам понравилось, – откликается Ксандер. – Что ж, пора лететь на Самобыт. Всё уже готово к зарядке аккумулятора! Вас ждёт чудесный праздник, обещаю.

Глава 13. Самобытное самобытское торжество

Жизнь без праздников – это длинный путь без заезжего двора.

Демокрит Абдерский

Любое человеческое творение, будь то литература, музыка или живопись, – это всегда автопортрет.

Сэмюэль Батлер

– Располагайтесь на лужайке. Передаю вас в заботливые руки Гнома, пока мы все готовимся, – обращается к команде Ксандер, когда летюлени доставляют всех к обсерватории гуманида.

Мятежники спешиваются с воздушных зверей. Вокруг обсерватории уже собралось множество самых разных обитателей системы – как разумных, так и диких существ. Ксандер же устремляется к Коряжке.

– Вы как раз вовремя! – радуется Гном, выходя из башни с целой охапкой ожерелий, сделанных из грибов-капель – формы жизни, почти незаметной среди местной травы. – Надевайте, друзья. Я рассчитал на всех.

В самом деле, для каждого местного жителя и гостя находится самое подходящее ожерелье. Выглядит оно чрезвычайно просто: всего лишь бусы из нескольких рядов светло-жёлтых шариков. Такие же ожерелья гном развешивает на трёх деревьях.

– Простенько, но симпатично, – комментирует Тикки.

– Гм, истинная красота этих ожерелий раскроется, э-э-э, в темноте, – поясняет Айзел.

И темнота эта неожиданно наступает. Во всей системе отключается свет, и тогда грибы-капли поистине проявляют себя во всей красе. Они начинают излучать мягкий голубоватый свет. Светятся не только ожерелья, но и те грибы-капли, которые растут на лужайке, а также нити слизевиков с Холмолесья. А за пределами лужайки царит кромешный космический мрак. Откуда-то из этого мрака доносится чарующая музыка, а за ней следует голос старого лешего:

– Давным-давно силы гравитации сотворили из звёздной пыли одиннадцать камней. Долго они были безжизненными сгустками холодного вещества, что сиротливо скитались в необъятной пустоте Космоса. Но однажды прибыли два великодушных мудреца с планеты Муту’Имир. Волшебством науки они создали атмосферу, поселили в тёплых озёрах молекулы-предвестники жизни и превратили пустынные скалы в цветущую систему, которую и нарекли Самобытом. И до сих пор эти мудрецы заботятся о наших мирах, что эволюционируют под их неусыпными взорами. Они управляют нашим вечным полётом сквозь Млечный Путь, защищают от всех напастей и даруют нам… свет.

Леший замолкает. Тут над лужайкой словно бы из ниоткуда возникает стая жуползней-светочей. У громадных насекомых светятся глаза, антенны, брюшки и надкрылья, которые изукрашены голубыми и розовыми узорами. Кружась, выделывая петли, спирали и другие кренделя, жуползни как будто рисуют своим свечением причудливые узоры в воздухе. Но два жуползня летят иначе – размеренно и спокойно, не кувыркаясь. Они несут на своих спинах Ксандера и Найю. Эволы облачены в церемониальные одежды. Ксандер одет в узорчатый светящийся свитер и тёмно-синий с внешней и чисто-белый с внутренней стороны плащ. На голове у эвола – меховая шапка, утыканная веточками разных деревьев, на руках и ногах – ярко-зелёные браслеты. Найя же одета в красную мантию с голубыми светящимися узорами, украшенную белой цветочной лентой, а на голове у неё – ярко-жёлтая шляпа.

Жуползни с эволами на спинах приземляются посередине лужайки на небольшом расстоянии друг от друга. Между ними прямо в земле открывается круглый люк, и оттуда выдвигается небольшое сферическое устройство – тот самый главный аккумулятор, который питает подсветку во всей системе Самобыт. Ксандер и Найя спешиваются и подходят к аккумулятору. Вокруг стихает музыка и гаснет весь свет. Перестают светиться даже жуползни и грибы-капли. Вдруг в руках у эволов появляются одиннадцать небольших светящихся разноцветных цилиндров.

– Одиннадцать миров весь год копили энергию в этих ячейках, дабы развеять космический мрак, – комментирует Ксандер. – Да будет свет!

– Свет – это жизнь! – добавляет Найя.

В кромешной тьме кажется, что светящиеся цилиндры – энергоячейки, которые в течение привычного эволам муту’имирского года вбирают в себя энергию химических связей из органических веществ в мирах Самобыта – просто исчезают в воздухе посередине лужайки. Но на самом деле эволы ловкими отработанными движениями вынимают из аккумулятора старые энергоячейки и вставляют новые.

Когда внутри аккумулятора оказывается последняя энергоячейка, вновь зажигается подсветка во всей системе Самобыт. Причём происходит это очень красиво и плавно: свет неспешно расползается сначала по лужайке, потом по всему остальному астероиду, а затем поочерёдно вспыхивает на каждом из оставшихся десяти миров. Вновь раздаётся музыка, а жуползни синхронно взлетают и, сбившись в плотную стаю, делают несколько кругов в воздухе прямо над головами эволов, самобытских аборигенов и гостей системы, после чего разлетаются по всем мирам Самобыта.

– Ксандер, Найя, это был чудесный праздник, – благодарит хозяев Самобыта Леод.

– Вам спасибо – с вами любой праздник светлее… даже если это и так – Праздник Света, – скромно улыбается Ксандер. – Насколько я понял, теперь у нас будет ещё один праздник?

– Гм, да, – отвечает Айзел. – Как его, э-э-э, остроумно назвало Млем – хм, Вечер Культурной Импровизации.

– Честно говоря, думало я над этим названием недолго, – смеётся центор.

– Если нужны какие-то вещи, материалы – пожалуйста, копипринтер и биореактор всегда готовы, – сообщает Найя. – Где начнём?

Команда решает, что лучше всего подойдёт та же самая лужайка на Самобыте. Взяв из дома на Коряжке эвольский биореактор, копипринтер и необходимые для них материалы, все возвращаются на зелёную самобытскую лужайку – теперь уже по-вечернему освещённую – и рассаживаются на траве.

– Не хочу, э-э-э, показаться существом, которому, гм, не хватает внимания, – скромно начинает Айзел, – но я бы хотел, эм, чтобы мы начали с, э-э-э, поэтических чтений.

– Никто не против, жги глаголом! – выражает общий настрой Карл.

– Что ж, – произносит Айзел, поднявшись и потянув рукрылья. – Думаю, гм, стихи из знаменитого произведения нашего поэта – эм, Литера Стилия – будут вам, хм, весьма интересны и заставят, гм, задуматься.

– Дай угадаю: «Млечный Путь Разумный»?¹⁹ – с хитрой улыбкой уточняет Стив.

– Гм, именно. Для тех, кто не знает, хм, поясню: это, э-э-э, собрание стихотворений, в которых кратко описаны, гм, многие разумные виды Галактики. Там сказано, э-э-э, и об их строении, гм, и об эволюции, и о культуре. Это такая, эм, если хотите, охудожествленная энциклопедия, гм, в стихах. Литер вдохновлялся, э-э-э, бельтальянскими канцонами, и писал, гм, именно в этом стиле. Кстати, хм, стремление описать, э-э-э, как можно больше разумных видов, гм, помогло Литеру, хм, избрать бессмертие. Он, так сказать, опомнился, э-э-э, уже на самом, хм, смертном одре – гм, как и я сам. Для начала, эм, прочту стих об эволе – о виде наших, гм, гостеприимных хозяев.

Ксандер и Найя смущённо краснеют, что заметно даже под перовидками.

Айзел же прочищает горло и декламирует «Стих об Эволе»:

Известный именем куда длиннее,

Снаружи прост наш брат пернатый;

Но форму сможет он сменить скорее,

Будь страхом или гневом он объятый;

Он, хоть и брат двоюродный кошмару,

И так, как он, умеет поглощать,

Не изопьёт живого он нектара,

И без нужды не станет убивать.

Его же самого не разрубить горметом,

Ни молнией, ни кислотою не смутить.

Лишь жгучий первоисточник света,

Лишь пламя эвола заставит отступить.

Телами многими дополнен,

Их личности способен перенять,

Он величайшего спокойствия исполнен,

Умея разное в едином сочетать.

Взращён в холодном и жестоком мире,

Не ищет утешенья он извне.

Науки горизонты простирая шире,

Доволен миром он становится вполне.

Но сиднем не сидит он на земле родной –

К мирам иным его душа стремится.

И им не покоряется порой,

Заставив их во благо измениться.

Как к миру, строг он и к партнёру:

Тому, кто ненадёжен, верность не отдаст.

Не близок он любовному манёвру,

Ни мыслью, ни нутром, ни глазом не предаст.

– И возразить-то нечего, – застенчиво улыбается Ксандер.

– Как точно, – поддерживает Найя. – И о естестве нашем, и о верности…

– Тут ведь и о преобразовании Самобыта сказано, я правильно понял? – интересуется Леод.

– Да, и не только Самобыта, – отвечает Ксандер. – Мы, подобно хокенд’ивенам, оживили множество других миров. О нас просто меньше знают.

– И совершенно незаслуженно, – без тени высокомерия реагирует Стив.

– Собственно, следующий стих, гм, о хокенд’ивене, – объявляет Айзел и продолжает художественное чтение:

О хокенд’ивен! Деянием он благородным

Обрёл иное имя и среди звёзд почёт;

Даруя жизни свет мирам бесплодным,

Он многих мыслей в них творит полёт.

Его же думы, изумительно сложны,

С другими смешаны, но чище не сыскать –

Все четырьмя мозгами рождены,

Что пять сердец не устают питать.

Сложеньем тонок, сколь не наполнял бы чрева;

Не грубой силой мышц спасался

Далёкий предок от чудовищного зева,

Что каждым терраформом проклинался.

Сдружившись с той породой

Бактерий, кой гравитация подвластна,

Стал господином силы новой,

Что к славной мысли подошла прекрасно.

Какой бы мир он ни избрал для жизни,

Чьей книги бы и песни он ни чтил,

Не будет хокенд’ивеном он признан,

Пока древнейшей речи строй не изучил.

Не раз прародина их, гордых,

Из зависти была осквернена.

Но знаний их науки животворных

Ничья слепая ярость не взяла.

Из глубины времён отсчёт ведёт

Цивилизация, для прочих образец,

Та, что сложила Кодекс; принесёт

Где только нужно, он хаосу конец.

Адресат стиха прямо-таки светится от гордости на грани гордыни. И заметно это не только для телепатов.

– Простите моё честолюбие, – наконец подаёт он голос. – Но оно относится и ко всем остальным хокенд’ивенам… ко всем, которые когда-либо жили, и, надеюсь, будут когда-то жить.

– Это не честолюбие, – произносит Тецклай. – Больше, чем твой вид, для Млечного Пути не сделал никто.

– Сделает. Сделаете все вы. Но, соглашусь, вместе со мной! Никуда вы от хокенд’ивенов не денетесь.

– Даже не знаю, – отвечает Айзел. – Эм… даже не знаю, кого, хм, чествовать следующим стихом. Не могу же я, э-э-э, одновременно читать, гм, про всех.

– А я предлагаю тех, кто меня освободил, раз зашёл разговор, – указывая на Райтлета и Сэн, рекомендует Стив.

– Про Райтлета первым, он интереснее, – высказывает своё пожелание Сэн.

– Хорошо, – добродушно отзывается Айзел. – Итак, гм, сартонари…

Трепещет всякий монстр на такой планете,

Кой сартонари хоть едва коснётся;

И даже если он не при гормете,

И с мастерством, и с силой чудище столкнётся:

За парой глаз, что цвет менять готовы,

Как только пожелает господин,

Там мозг такой, что каждый коготь

В то время выпустит, лишь чуть необходим.

Не только коготь, но и клык, дыханье,

Что жертва никогда не различит,

И сердце крепкое, что горячо, как пламя –

Всё лучшего охотника творит.

Но как бы ни был он силён,

На слабого руки он не поднимет,

Подарит мир тому, кто побеждён.

И за оскорбление он примет

Бой с безоружным: шанс на спасенье

У каждой жертвы непременно должен быть –

Такое твёрдое благое убежденье.

Лишь стоит крылья полностью раскрыть,

Как злое то начало верх берёт,

Что в древности любой полёт питало.

Но ясно, что умом сей вид найдёт

Для той энергии путей добра немало.

По всей Галактике кочуя,

В различном деле помощь он окажет –

Зовутся руки те умелыми не всуе;

И бескорыстие своё он тем докажет.

– Всё углядел, – улыбается Райтлет. – Всё как есть. Хотя про крылья, конечно, теперь лично для меня неактуально… но остальное – сущая правда. Всякий сартонари, чем бы ни занимался – охотник. Это у нас в крови.

– А как красиво звучит! – восторгается Сэн. – Как романтично! Надо бы выучить. В самом деле, точно про тебя, Райтлет.

– Теперь – о тц-рики, – объявляет Айзел.

– Он и в эту жопу мира забрался, этот Литер Стилий? Безумец. Лучше уж просто на помойку сходить – и то интереснее.

– И всё же, гм, он видит в вашем мире, э-э-э, надежду на лучшее. Посуди сама.

В том мире, что известен мало,

Зная лишь одно на всех светило,

Живут тц-рики; когда-то занимало

Их большее, чем в этот миг им мило.

От мудрости былой осталось так немного,

Что кажется – то обречённый вид,

Раз выбрал изоляции дорогу.

Ведь их природе замкнутость претит,

Как иерархия, кой более жестокой

И у зверей найти – великий труд.

Ведь предок-зверопод того порока

Не породил; в других условиях цветут

Весёлый нрав и острый ум, стремленье

Поддерживать других; и более всего

Тц-рики преуспели в ран леченьи –

Ладоней их касание целебно,

Поскольку жил их предок средь шипов,

И слизь лечебная была потребна.

Отсюда и привычка их хвостов

Знак подавать, когда гонимы

Тем хищником, что в тот кустарник залезает.

Дорогу безошибочно находят

Там, где иной и шагу не ступает.

Но многие века не всходит

То знание, что общество спасёт от муки.

Как поняли, что миру боги не нужны,

С тем не согласные изгнали все науки.

Но есть ростки ума, сейчас как никогда ценны…

– И проехался, и восхвалил, – высказывается Сэн.

– И прямо про тебя написал! – восклицает Райтлет. – Согласись – кто ты, если не «росток ума»?

– Знаешь, я не уверена, что смогла бы вырваться из системы, если бы не встретила тебя, корфилль. Может быть, меня бы всё-таки сломали.

– Не думаю. Иначе я не стал бы предлагать тебе учиться на охотника. Хватит скромничать, корфилль.

– Не только эта умилительная парочка вытащила меня из раствора, – напоминает тем временем Стив.

– Технически, я не участвовал, – отвечает Тецклай. – Я просто открыл дверь и стоял на шухере.

– Что, конечно же, совершенно неважно.

– О, опять этот твой сарказм, Стив! – смеётся Айзел. – Хм, «Стих о Хриввалэйтне». Образец, кстати, раннего творчества Литера Стилия.

Трёхглазый тёмный уроженец хлада,

Дракон и с тёплой, и с холодной кровью,

Дал знать, что разуму не надо

Лишь в обществе своём расти; любовью

Он к родичам исполнен тридцать дней,

Лишь только размноженья вожделея.

В иное время сходных с ним гостей

Убьёт, зубного яда не жалея.

Яд в когте есть, что палец украшает.

Но он не всем опасен: пигменту красному он страшен

И редким более; но только ум он помрачает

Тем, чей жизни сок в морской глубины цвет окрашен.

Злой к брату, мать свою не чтящий,

Как, спросите, тот хриввалэйтн смог

Язык и разум настоящий

Обресть? Ответ таков: давным-давно помог

Великий холод, что царит поныне

На родине, когда-то светом щедро одарённой.

Исторгли как-то Космоса глубины

Гигантский камень; его путь искажённый

Сбил мир с пути, что близко к солнцу был.

Один лишь зверь тепло мог подарить,

Но строгим и обидчивым он слыл.

С ним стал драконий род дружить.

Со временем и сам к морозу

Приноровился; а как планету стали посещать

Те странники, что не несли угрозу,

Так дружбу с ними стал он развивать.

– До чего же интересно! Тецклай, как раз хотел тебя спросить: как же вы без общества своих обходитесь? – оживляется Семиларен.

– А что такого есть в обществе своих, чего не может быть у кого-то ещё? – отвечает на вопрос вопросом хриввалэйтн.

– Ну, свой – это всё-таки… свой… ну, тебе же легче понять, что удумал сородич, а не кто-то чужой, правильно?

– Свой – это не тот, кто с тобой одного вида. И не родственник. А тот, кому можно доверять. Это от вида не зависит.

– Вроде бы понятно… а вроде бы и нет. Не понимаю… то есть, родственные связи для тебя вообще ничего не значат?

– Ничего.

– Странные вы какие-то… без обид, но правда же!..

– А для меня вы странные. Интересно, что про вас Литер Стилий написал.

– Всю правду, гм, как всегда, – отвечает Айзел.

На первый взгляд всего виднее

То, что им свет найти поможет

Среди ветвей и трав – семнадцать рук; сильнее

И ловких более никто найти не сможет

На той планете, которой лес названье дал.

Не только лишь семнадцатью руками

Блент ловок и силён; высоко

Подпрыгнет он, едва пошевелив ногами,

И в точности туда, куда подскажет око.

Есть чётное в строеньи блента:

Два глаза – денно, нощно

Тепло ловящих наравне со светом,

И уха тоже два – и звуков чтеньем,

И очищением хозяину полезны.

Известны бленты древним рвеньем

К борьбе друг с другом; лишь любезны

К тем были, кто к ним родством теснее.

Смягчились нравы по прошествии веков –

И к непохожим ближе, и куда честнее,

Но не отказались от боёв

Совсем; притом, такого не бывает,

Чтоб воевать пошёл блент тот,

Чей дом никак не задевает

Той битвы, что близка, исход.

То к хаосу врождённое сродство –

Не только бой, но приключенья

Для жизни надобны того,

Кому привычно трудное сплетенье.

– Тот инж, получается, мне о том глюки и сочинил, – кивает Семиларен. – Сродство к хаосу… ну да, это же оно самое! Мне действительно сейчас, при всей этой суматохе, на душе легче, чем когда я на Имперский Союз тихонечко работал.

– Думаю, гм, можно перейти и к твоему соседу, эм, по планете, – продолжает Айзел.

Среди болот и скал щербатых,

Что древу хитроумному соседи,

Есть вид пятнистых или полосатых

Зверей о четырёх ногах, что снеди

Той ради мощной, толстокожей

Кинжалы обрели в зубном ряду;

И дружбу преданную тоже

Охоты славной приняли ввиду.

Сплочённей общества приметить

Непросто у зверей когтистых.

Душою всею рады встретить

В сообществе всех помыслами чистых –

Неважно, ягулярров или нет.

Столь радушно, но столь же беспощадно

Относятся там к тем, кто след

Оставил в обществе, легко или изрядно.

Лишь стоит только раз неверным

Тому всему союзу оказаться –

Как тут же гадким, злым и скверным

Отступник начинает зваться.

Обратно путь ему заказан

В тот дружный мир, кой подло предал;

Клеймом позора он наказан,

И кличут на него все беды.

Есть и великое у них творенье:

Известны ягулярры тем,

Что дали имя звёзд скопленью,

Что домом значится нам всем.

– Млечный Путь? Разве это не человеческое название? – интересуется Витс.

– Это только само название точно такое же, а основа совсем другая, – отвечает Леод. – У вас был миф о богине, которая оттолкнула смертного детёныша. А наш миф – о небесном ягулярре, который нёс своей возлюбленной молоко. Ягулярриха тогда нашла среди звёзд заплутавших пушистых зверюшек. Они были разумными, а назывались белыми путниками.

– Белые путники? Так вот почему жители Галактики так себя называют!

– И название это несёт гораздо больше смысла, чем ты думаешь. Белыми этих путников назвали за то, что они излучали белый свет. Мы уже тогда знали, что белый объединяет в себе весь остальной видимый свет. А это символ того, что в них были все качества, которые только могут быть. Они были такими же, как все мы: в каждом из нас есть хитрость и простодушие, щедрость и жадность, любовь и ненависть… всё добро и всё зло, проще говоря. И мне ли тебе рассказывать, Витс, что каждый из нас – путник не только на просторах Вселенной, но и внутри самого себя! Мы ведь постоянно что-то в себе ищем, обнаруживаем, скрываем, что-то запускаем в себя, а что-то выбрасываем. И вот такими же белыми путниками в самом глубоком смысле слова были те удивительные зверюшки. Вот только они не умели жевать, поэтому питались только жидкой пищей. У небесной ягуляррихи в то время не было молока, которым она могла бы их накормить. Ягулярр сплёл из хвостов комет корзину и отправился к волшебному космическому озеру, которое могло дать всё, что захочешь, в обмен на голос. Он отдал озеру свой голос, набрал там молока и побежал домой. Но по дороге он споткнулся о нашу планету и немного молока разлил – так и образовался Млечный Путь. После этого ягулярриха тоже отдала свой голос озеру. Но она ничего не попросила взамен, потому что просто хотела уравняться с возлюбленным. С тех пор в космосе не слышно звуков. А те зверюшки-странники, которых приютили небесные ягулярры, потом расселились по разным планетам, стряхнули с себя шерсть, а из этой шерсти возникла жизнь.

– Какой красивый миф!

– Согласен. Вот и выбрали такое название для Галактики.

– Долгое время Галактику называли просто Нашей, – продолжает Стив. – А потом мы, хокенд’ивены, поняли, что это несправедливо по отношению к соседним галактикам, которые мы уже начали к тому времени осваивать. Мы собрали совет и стали искать названия в разных культурах. И всем, кто этим занимался – в совете были и мои братья, и фоксиллинда, и протоплазмики, и ещё много других видов – понравился именно этот ягуляррский миф. Все решили, что название «Млечный Путь» будет напоминать о любви, самоотверженности и бескорыстии, о которых говорилось в мифе. И самоназвание жителей Галактики тоже выросло отсюда естественным образом.

– Честное слово, я никогда даже не интересовалось, почему Галактика так называется, – произносит Млем. – Оказывается, такая трогательная история.

– Мир полон открытий, – поддерживает Силмак.

– Вернёмся-ка к нашей планете, – вступает Семиларен. – Интересно, что ни в одном стихе ничегошеньки не сказано о нашей извечной вражде с ягуляррами.