Юрий Сергеевич Аракчеев
Пирамида
Одиннадцать папок
И вот сижу я в холодном, нетопленом помещении городского суда Мары, а рядом со мной на большом столе – папки «дела» Клименкина. Одиннадцать томов – стопка высотой сантиметров тридцать. «Дело № 358. Начато 26/IV‑70, закончено 8/XII‑74».
Открываю первый том. Протокол задержания Клименкина, протокол осмотра места происшествия. Протокол обыска, составленный с 3.00 до 3.30 ночи 26 апреля. «Изъят нож длиной 17,5 см, лезвие – 9 см. Со следами ржавчины и серо-бурых пятен. Ручка обмотана черной изоляционной лентой». Этот нож будет признан «орудием убийства», хотя на нем не обнаружено следов крови, и после приговора первого суда он якобы уничтожен. Однако во время третьего следствия уничтоженный нож окажется неуничтоженным и будет многократно фигурировать в показаниях Ичилова и его «спутников», несколько раз также этот нож будет сфотографирован по приказу следователя Бойченко.
Обыск произведен без санкции прокурора, при одном понятом.
Затем идут протоколы допросов потерпевшей и ее мужа – на туркменском языке. А вот и допрос Клименкина, составленный «старшим оперуполномоченным В. Каспаровым», – 16‑й лист дела. В части «Высшая мера» вы уже прочитали текст, приведенный документально… Исторический лист – протокол опознания личности, 17‑й лист первого тома. Все сошлось на этом желтоватом тонком листе – жизнь или смерть Клименкина, судьба многих участников четырех процессов, его читало множество глаз – в Мары, Ашхабаде, Москве…
ПРОТОКОЛ ОПОЗНАНИЯ ЛИЧНОСТИ
Из предъявленных личностей в количестве пяти человек, как:
1. Салахутдинов – 1935 г. рожд.
2. Семенов Григорий Матвеевич – 1926 г. рожд.
3. Клименкин Виктор Петрович – 1949 г. рожд.
4. Лопухин Виктор Александрович – 1942 г. рожд.
5. Семенов Анатолий Васильевич – 1945 г. рожд.
Из предъявленных граждан потерпевшая опознала гражданина, стоящего третьим. Опознанный назвался Клименкиным Виктором Петровичем, 1949 г. рожд.
Потерпевшая пояснила, что именно он в туалете на территории вокзала ст. Мары нанес ножевые ранения. Протокол зачитан вслух, записан верно и прочитан в переводе на туркменский язык.
За неграмотного – (подпись).
В качестве переводчика приглашен гр. Кадыров, который предупрежден по ст. 203 УК ТССР за ложный перевод.
Подпись опознанного: В. Клименкин.
Опознание произвел ст. лейтенант ст. следователь станции Мары
Ахатов.
Все. Уместилось на одной стороне листа.
Подчеркнут карандашом год рождения Семенова Григория. Абзац «Потерпевшая…» отчеркнут слева двумя синими карандашными чертами.
Беднорц говорил мне, что если бы в протоколе было добавлено: «Она опознала его по коричневому пиджаку, по волосам и по заиканию», то защищать Клименкина было бы значительно труднее. Промахнулся Ахатов.
И все же – разница в возрасте «предъявленных граждан»… Но что значит эта разница перед подписью в графе опознанного!
И, конечно, Каспаров. Который вмешался потом.
Ставлю себя на место Ахатова. Как все хорошо и четко! Преступник молниеносно арестован и тут же опознан самой потерпевшей! Чего же вам еще?
Ах, этот правдолюбец Каспаров… Ну зачем он высунулся? Что ему, больше всех надо? Зачем?!
Алла рассказывала: на втором процессе судья Алланазаров спросил Ахатова:
– Чем, по-вашему, объясняются показания Каспарова, которые противоречат вашим?
Ахатов аж вскинулся:
– Он до того купленный, что трудно представить!
И Ахатов, и Бердыев, который держал Клименкина на опознании за руку, и Гельдыев, присутствовавший на опознании, и врач Кадыров – все старались потом показать, что Каспарова вообще на опознании не было. И показания его, следовательно, – чистая ложь.
На четвертом процессе Каспаров не в первый раз заявил, что он вместе с милиционером Бердыевым конвоировал на опознание обоих Семеновых.
Аллаков спросил Бердыева:
– Кто конвоировал Семеновых?
– Два сотрудника милиции, – честно сказал Бердыев.
– Одним из них были вы?
– Да.
– Кто был второй?
– Не знаю.
– Может быть, Каспаров?
– Нет.
– А Каспарова вы вообще знаете?
– Не знаю и знать не хочу! – в сердцах сказал Бердыев.
Допрос Григория Семенова, который был судим в 1969 году за кражу. Освобожден 24 апреля, ехал домой. Допрашивал Ахатов – что же удивительного, что Семенов подписался под словами: «…нас доставили в больницу, где одна больная женщина при мне указала на Клименкина и сказала, что он ранил ее…»
Покойный Анатолий Семенов: «16 апреля 1969 года осужден к двум годам лишения свободы. 29 июня 1969 приехал в Мары будучи освобожден условно-досрочно». Условно-досрочно! Как же легко было Ахатову надавить… И вот: «Сегодня нас всего пять человек в больнице, показали одну старуху, где она указала на Клименкина и сказала, что он ранил ее». Ахатовское косноязычие, однако та же четкая формулировка в конце.
Вот они, петли, опутывающие человека. А что сделаешь? Здесь – власть Ахатова, которого можно понять: он работает. И работает по-своему хорошо. По-своему.
Допрос Гриневича, соседа Клименкина по общежитию, двадцатилетнего парня. С испугу, видно, но он на приятеля своего клепает. Не без помощи Ахатова, конечно, – записано ведь им.
Наконец, допрос самого Клименкина, произведенный на этот раз не Каспаровым, а Ахатовым, хотя показания написаны Клименкиным собственноручно:
«…Затем они подняли подушку и матрац Гриневича и показали мне мой нож, но откуда они вытащили, я не заметил, так как я одевался. Нож принадлежит мне, так как в 1969 г. летом на работе изготовил я сам… Будучи в вокзале, я с собой этого ножа не брал, на территории вокзала я ни с кем не ссорился и никому ножевые ранения не делал. 26 апреля в больнице меня опознала одна женщина и сказала, что я ей порезал, но я этого не делал. Ножа моего забрали работники милиции».
Еще одна победа Ахатова. «26 апреля в больнице меня опознала одна женщина и сказала…»
Или это правда? И не прав Каспаров, утверждавший, что женщина молча и неопределенно рукой махнула? И меня посетили здесь сомнения, которые посещали, наверное, многих, читавших эти страницы. Ведь написано собственноручно. Как же не радоваться Ахатову? Четкая, последовательная, логичная работа…
И тут же подкрепление – очная ставка Клименкина и Семенова Анатолия. Клименкин говорит: «Прощался и поцеловал в щеку Григория, уходя с вокзала домой». Семенов: «Не прощался».
И те же расхождения с Семеновым Григорием на очной ставке.
Казалось бы, что значит этот поцелуй, не все ли равно, прощался или не прощался, целовал или не целовал. Но нет. Значит. Получается, что Клименкин лжет. Пусть по малому поводу, но – лжет. Наши эмоции не на его стороне, и сомнение, которое возникло после его допроса, растет…
Очная ставка: Клименкин – Гриневич. Опять расхождение. Клименкин утверждает, что не подкладывал нож под подушку Гриневичу. Гриневич повторяет, что, когда перестилал постель, ножа не видел. Следовательно…
И тут подключается к ведению дела старший советник юстиции прокурор Джумаев.
Лист 41-й. Судебно-медицинская экспертиза, проведенная экспертом Кадыровым 30 апреля в 14 ч. 40 мин., после смерти потерпевшей. Потерпевшая доставлена в больницу в 3.30 ночи 26 апреля. «Со слов больной, 40 – 45 минут назад около вокзала на нее напали незнакомые люди и нанесли несколько ударов ножом». Эти слова жирно подчеркнуты кем-то: «Состояние при поступлении удовлетворительное». Значит, она говорила в здравом уме.
30 апреля в 12.30 больная скончалась. Проникающее ранение в почку. Не замеченное врачами.
Два серьезных удара по версии Ахатова. «Незнакомые люди». И – неправильное лечение врачей, вследствие чего все последующие показания можно поставить под сомнение.
И вот еще лист – 45‑й, – который давно испепелился бы, если бы человеческие взгляды могли испепелять: «Со слов больной, незнакомые люди нанесли несколько ножевых ранений». Это – осмотр при поступлении в больницу 26 апреля. «Смерть последовала от малокровия вследствие сквозного ранения левой почки… Восемь ран являются опасными для жизни в момент нанесения, и по этому признаку относятся к разряду тяжких телесных повреждений… Указанные повреждения могли быть причинены ножом, представленным в распоряжение судмедэксперта, и другими ножами». История болезни Амандурдыевой. А первая запись сделана Ларисой Багдасаровой, медсестрой, одной из немногих, кто ни разу не лжесвидетельствовал, несмотря на жесткий нажим Ахатова…
Да, слабовата его позиция. Вот уже и третий допрос Клименкина. «Виновным себя не признаю». На третьем процессе выяснится, почему во время второго допроса Клименкин написал эти слова: «в больнице меня опознала женщина и сказала, что я ей порезал»… Ахатов угрожал ему револьвером. Мы-то, читая, не знали, но вот узнала Наталья Гурьевна Милосердова. И что же? Ноль внимания, как всегда…
И вот уже заключение судебно-биологической экспертизы. «На ноже кровь не обнаружена». А на одежде Амандурдыевой – обнаружена, ее собственная. На пиджаке Клименкина – ни кровинки…
Ну же, ну же, Ахатов с Абаевым, опомнитесь! Вот еще и лист 106‑й: «…на нее напали незнакомые люди» – знаменитая запись врача Кадырова при поступлении больной… Ищите, проверьте же эту версию! Нет. Экспертиза одежды. «Повреждения на одежде могли образоваться от действия колюще-режущего предмета подобно ножа, представленного в распоряжение эксперта, или другим подобным предметом» – врач Кадыров. И только-то… Экспертиза ножа, изъятого у Клименкина: «относится к колюще-режущему оружию»…
И опять допрос Клименкина, на этот раз Абаевым: «Нож брали с собой ребята на рыбалку»… Признать себя виновным опять отказывается. «Опознала она меня или нет, я не знаю, так как все разговаривали на туркменском языке»… Вот так. Вот и все. Больше не будет клепать на себя Клименкин.
Но пишет этот бравый следователь представление по месту работы Клименкина, где говорится о Клименкине, как об убившем. (Позвольте, гражданин следователь, а как же презумпция невиновности? Как же статья 8‑я родного вашего кодекса?) Какая такая еще презумпция? – ответил бы, недоумевая, следователь, если бы кто-нибудь у него спросил. Но некому спрашивать. Со следователями шутки плохи. И вот уже торопится «общее собрание» выделить общественного обвинителя… «Протокол общего собрания работников ПМК‑119 от 24/VI‑70 г. Присутствовало: 12 чел. Выступили – главный инженер Шахсуваров, прораб Кораблин, которые отметили в своих выступлениях о недостойном поведении Клименкина Виктора Петровича, который своими действиями положил пятно на весь наш коллектив. Своими выступлениями призывают коллектив ПМК‑119 во главе администрации и МК принимать самые жесткие меры к нарушителям труд. дисциплины, больше обсуждать в коллективе и товарищ. судах случаи нарушения труд. дисциплины и правил общежития. Предложение тов. Гасанова о выделении общественного обвинителя поддерживаем. Постановили: Агаева Аширгельды – выделить» (л/д 144 – 145). Вот тебе и на! Чья же это светлая голова придумала такой порядок – общественного обвинителя выдвигать до суда? А как же, дорогие товарищи, закон? Как же эта вот статья, что «никто не может быть признан виновным иначе, как по постановлению суда»?
Очень интересно было читать вторичные показания Анатолия Семенова, написанные им собственноручно в присутствии следователя Агаева. «Уходя с вокзала, Клименко Виктор не прощался и ничего не сказал… Женщина указала на Клименко Виктора. Она его опознала по внешности, росту и по одежи, даже знала она, что он заикается. Нас всех показали вместе, и она твердо (подчеркнуто) опознала его и показала на него, поэтому считаю, что Клименко Виктор напал на нее и нанес ножевое ранение, отчего она дня через четыре скончалась…»
Даже человек, не знающий последующего, должен бы обратить внимание на чрезмерный обвинительный пыл допрашиваемого, который был к тому же приятелем Клименкина. Откуда он, этот пыл?..
Но близится к завершению первый том. И надо еще следствию доказать, что ничего удивительного нет в том, что на пиджаке Клименкина – ни кровинки. Тот же врач, он же медэксперт Кадыров, который писал, что одежда Амандурдыевой была вся в крови, проводит новую экспертизу – уже в июле – и пишет: «Учитывая четырехслойную одежду и характер повреждений на теле гр‑ки Амандурдыевой, можно высказать, что кровь пострадавшей могла не попасть на одежду Клименкина…»
Все. Пирамида обвинения выстроена. И следует постановление о предании суду, подписанное членом Верховного суда ТССР Д. Джапаровым, где черным по белому написано: «По делу собраны достаточные доказательства для рассмотрения его в судебном заседании, грубых процессуальных нарушений не усматривается…»
И, наконец, протокол судебного заседания от 28/VIII‑70 г. 213 – 227‑й листы дела. 13 страниц, написанных от руки (если не считать анкеты обвиняемого).
Показания врача-хирурга Атаева (он-то и просмотрел сквозное ранение в почку!): «Она рассказала, что на нее в туалете напал русский парень в коричневом пиджаке, заикался при разговоре, и он же нанес ножевые ранения. Она сказала, что его может опознать… Она была в нетяжелом состоянии, восемь ранений, все, что она рассказывала, в здравом уме и сама показала на подсудимого».
Но вот свидетель Бердыев Аман (милиционер): «С женщиной не разговаривал, так как она была плоха».
Сестра медпункта: «Одежда ее была вся в крови…»
Адвокат Агаджаев: «Я считаю, что ст. 106 п. 1, 6 и 157 ч. III следствием не доказаны. А ст. 249 ч. III я считаю доказанной (хранение ножа). Но, учитывая молодость, определить Клименкину минимальную меру наказания».
Но что все эти нюансы Джапарову?
Уже в шесть часов вечера приговор был вынесен и судебное заседание закончено. Можно наконец чай пить.
А на 249‑м листе дела – акт об уничтожении ножа, подписанный следователем Абаевым.
Все.
Так где же, где же он, критерий, граждане дорогие? Как же, действительно…
Критерий
Том первый, лист дела 250‑й:
Телеграмма:
«Вышлите копию приговора делу Клименкина Виктора Петровича, осужденного 28 авг. исключительной мере
Член Верхсуда Союза
Данилов»
Лист дела 252‑й. Заявление матери осужденного Т. В. Клименкиной: «Прошу Вас выдать мне копию приговора…»
Жалоба Григория и Анатолия Семеновых в Верховный суд – на неправильное ведение следствия.
Жалоба Виктора Каспарова.
И, наконец, протест, подписанный С. Г. Бариновым, заместителем Председателя Верховного суда СССР…
Так вот же он, критерий, дорогие товарищи сограждане. Нет, не высокий пост Баринова Сергея Григорьевича, автора протеста. Не в этом дело. А вот:
«…из дела видно, что опознание Клименкина органами расследования произведено с грубым нарушением требований ст. 165 УПК Туркменской ССР…»
Далее:
«Необходимо проверить адресованное в Верховный суд СССР письмо инспектора уголовного розыска линейного отделения милиции Каспарова. В своем письме Каспаров указывает, что он… был очевидцем грубого нарушения закона работниками милиции…»
Вот же он, критерий, дорогие сограждане. Простой и ясный критерий: закон.
Закон, над созданием которого бились умы, знающие, сколь нелегко судить человека, сколь трудно пробиться сквозь мотивы и эмоции участников дела…
Закон, который для того и принимается, чтобы следовать ему неукоснительно и тем самым максимально приблизиться к справедливости.
Закон, выполнение которого только и может дать нам всем равные права друг перед другом и не позволить одним безнаказанно измываться над другими.
Закон, который, делая нас ответственными за свои поступки, освобождает нас.
Закон, обязательный для всех.
И для вас, старший лейтенант, старший следователь Ахатов.
И для вас, следователь Абаев.
И для вас, уважаемый член Верховного суда Джапаров.
Забегая вперед, добавим: и для вас, многоуважаемая Наталья Гурьевна Милосердова, и для вас так же, милая учительница Валентина Дмитриевна Никитина. Ни ваши служебные, Наталья Гурьевна, ни ваши человеческие, Валентина Дмитриевна, эмоции не должны заслонить для вас закона, коли уж вы поставлены судить людей.
Закон – вот что спасает всех нас – должно спасать! – от произвола, от несправедливостей. От беды.
И никакие должности; никакие пристрастия не освобождают нас от обязанности неукоснительно следовать закону. Общему для всех. Несмотря на то, что мы все такие разные, позволяющему нам жить по-человечески.
Вот что стало мне ясно после прочтения первого тома. И я понял, что всегда разделяло многочисленных участников дела Клименкина, разбивало их на две разные группы. Отношение к закону.
Печальная поэма
Два дня, с утра и до вечера, читал я тома «дела» Клименкина в холодном помещении горсуда Мары.
Это была поэма. Это была трагикомедия жизни, выплеснутая на бумажные листы.
Я видел злого, настойчивого Ахатова, не желающего ни за что в жизни признавать свою неправоту, свою вполне понятную, в общем-то, первоначальную ошибку. Я видел беспомощного Абаева, готового в этой беспомощности на что угодно – настолько несоизмерима для него была ценность жизни своей и чужой. О законе говорить Абаеву было бы бесполезно – он бы просто не понял, о чем речь: ему надо было провести следствие, выполнить свою работу – и при чем тут закон?
Но вот вмешался в дело Бойченко – и мертвящим холодом повеяло от страниц. Еще не видя, я пытался представить себе его… Худощавый, тонкогубый, элегантный… Спортивный, наверное, умный… Он-то знал, что такое закон, понимал его силу. И – использовал его в своих целях. Множество фотографий, схем… Допросы, опросы, очные ставки. Он не жалел времени и бумаги. Одних магнитофонных кассет одиннадцать! «Техника пришла на службу». Одного я не мог понять: как удалось всей этой явно сфабрикованной макулатуре убедить хоть кого-то – ведь и в Верховном суде были люди, поддавшиеся этому количеству материалов. Но ведь качество-то их оставалось прежним. Ни одного существенного довода, ничего живого не было в двух дополнительных расследованиях, проведенных этим энергичным расторопным следователем. Даже ахатовское первоначальное построение казалось мне более простительным. Поторопился человек, очень уж хотелось побыстрее «раскрыть дело». В бойченковской работе человека вообще не чувствовалось. Это была машина. Лишенная эмоций, штампующая материалы одной и той же окраски, угнетающая своим бессердечием и однообразием. В ней был холодный цинизм. Механическая манипуляция живым.
Сидя над бойченковскими страницами, я очень живо представил себе, что чувствовал Каспаров на допросе у Бойченко. Сошлись два фанатика, два похожих друг на друга, но – бесконечно разных, полярно разных человека. Каспаров ставил себя под законом, Бойченко – над. Каспаров был фанатик идеи, я думаю, что он не пожалел бы ничьей жизни – в том числе и своей – ради торжества идеи, в которую он верит. Бойченко был фанатичным себялюбцем. И он тоже не пожалел бы ничьей жизни… Кроме одной. Представляю, как должен был бы ненавидеть Каспарова Бойченко: ведь это был он сам, но только с другим, противоположным знаком. И ничего удивительного, конечно, в том, что Бойченко завел на него уголовное дело. Которое даже оказалось незакрытым!.. Нонсенс в судебной практике.
И обнадеживающий оптимизм был в том, что в конце концов победил все-таки Каспаров.
Я представлял себе муки Анатолия Семенова в тот момент, когда он писал под диктовку Абаева уличающие «Клименко Виктора» показания. Он не понимал, конечно, что уже тогда, когда написал первую ложь, сделал шаг к своему трагическому концу. Да и не шаг, собственно, он просто убил себя, когда начал под диктовку Абаева лгать, и вся его жизнь с того момента, в сущности, стала агонией. Правда, уже на втором процессе он взбунтовался, попытался говорить правду, но и это, увы, не спасло – люди, с которыми он связался, доконали его, ибо не могли упустить лишнюю жертву. На третьем следствии (3‑й том дела) Бойченко неоднократно вызывал его в Мары из родного Барабинска, но тот отказывался приехать «в связи с тяжелым состоянием матери». Наконец Бойченко постановил подвергнуть А. Семенова приводу…
Еще сопротивлялся Семенов, мужественно подтверждал новые свои показания, на очной ставке с Абаевым даже повторил, что тот бил по шее и наступал каблуком на пальцы ног – можно себе представить, чего это ему стоило: повторил в кабинете Бойченко, в глаза Абаеву! – когда Абаев, разумеется, категорически отрицал. Несколько месяцев продержали его в Мары, потом отпустили. На третий процесс Милосердова постановила опять доставить его приводом.
Но и на третьем процессе мужественно он держался, подтвердил несостоятельность опознания, подтвердил «шею» и «пальцы ног». «Меня из Барабинска доставили работники милиции, они скрутили мне руки. Я не хотел ехать, так как у меня в постели лежала больная мать, – так отвечал он на вопрос адвоката. – Я боялся ехать, и средств у меня не было, о чем я давал телеграмму. Я боялся потому, что Абаев мог со мной что-нибудь сделать». Но начисто проигнорировала Наталья Гурьевна все эти заявления – записанные в протоколе (т. 6 л/д 220—223), а перед тем, на следствии, Бойченко заботливо прекратил им же самим формально возбужденные уголовные дела в отношении Ахатова и Абаева (т. 5, л/д 92—94). О какой справедливости могла здесь идти речь, когда Наталье Гурьевне надо было хоть как-то свести концы с концами. Орден ей за это должны были вручить работники прокуратуры Туркмении! (Впрочем, и вручили, не орден, правда, а звание заслуженного юриста республики в честь 50‑летия, как раз после процесса).
И началось четвертое следствие и четвертый процесс, первый том об этом процессе – 9‑й том дела – содержал телеграмму:
«Свидетель Семенов Анатолий Васильевич 20/XI‑74 года покончил жизнь самоубийством через повешение. Начальник отдела внутр. дел Барабинского горисполкома майор милиции Пивин». И ведь если разобраться, смерть его не на совести Абаева, как ни странно. На вашей совести его смерть, уважаемая Наталья Гурьевна. Абаева он вынес. Даже смог еще по-человечески распрямиться. А вот вашего отношения к его показаниям, вашего судебного разбирательства вынести не мог. Уже и не предварительное следствие стало для него смертельно невыносимым, а судебное. Где, казалось бы, истина как раз и должна бы торжествовать. И вызова на очередной, четвертый по счету, суд он не вынес…
Четвертый процесс 25/XI‑74 г. начался под знаком траурного этого события. Вел его член областного суда, 28‑летний Аллаков. На этот раз председательствующий был не над законом, а под ним, то есть он уважал закон. Впрочем, и на него оказывали давление.
Продолжал упираться прокурор Виктор Петрович, требовал крови. Мало ему было Семенова, хотелось еще и Клименкина. Он тоже производил впечатление фанатика, фанатика Немезиды, но только фанатизм его был какой-то странный: ни нарушения закона Ахатовым (отраженные еще в определении второго суда), ни действия Абаева (которые вполне можно квалифицировать как пытки), ни служебные преступления Бойченко (о которых недвусмысленно говорилось в протесте Пленума Верховного суда СССР) не привлекали его внимания. Клименкина, Клименкина надо было ему осудить во что бы то ни стало… И даже когда вынесен был приговор и освобожден Клименкин, не унялся Виктор Петрович. 24 декабря, через пять дней после окончания процесса, подал он лично кассационный протест, где утверждал, что виновен Клименкин, виновен, что нельзя его так вот на свободу за здорово живешь отпускать, что оскорблена в его, Виктора Петровича, лице Справедливость. Ну что поделаешь…
Да, есть мудрость: лучше отпустить десять виновных, чем осудить одного невиновного. Представляю, как возмутился бы такой расхлябанности Виктор Петрович! Додавить, додавить нужно было ему тезку своего, во имя… Во имя чего же, Виктор Петрович?
