Юрий Сергеевич Аракчеев
Пирамида
Чего же мы?..
Итак, все то же. Те же приемы, тот же стиль. Мстительное, тупое упрямство, постоянное и унылое давление зла. Равнодушное, словно механическое. Не реагирующее ни на какие разумные доводы. Потому и сломался Каспаров.
Такие люди, как он, упорно, уверенно и порой даже весьма умело защищают других. Но не себя. Себя – упорно, уверенно и умело – защищают другие: те, для кого нет общей правды, а лишь своя. Они не брезгуют никакими методами, они последовательны.
Похожее переживали многие. Я тоже поначалу когда-то бойко ходил из редакции в редакцию, придумывал даже «стратегические ходы». Безрезультатно… Да ясно ведь: для каждого твоего «хода» требуется мобилизация всех сил, размышления, напряжение ума, настрой, решимость. А им ничего не стоит от тебя отмахнуться, им для этого никаких усилий не надо. Они свободны от сомнений – в отличие от тебя. Потому что у них безусловная власть над тобой. А у тебя шиш. Никакой обратной связи, вот в чем суть: они от тебя ни в чем не зависят, зависишь от них только ты. Этакая «анизотропия»: в одну сторону (к тебе) сигнал проходит, в другую (от тебя) никак. И жаловаться бесполезно – все равно придешь к ним.
Писарев писал в свое время о том, что русские интеллигенты, лучшие из них, видя то, что творится вокруг, готовят себя еще в юности к великому поприщу борьбы с великанами зла. А всю жизнь только и отмахиваются от злых и надоедливых комаров… То есть где они, великаны?
Такую поговорку родила наша жизнь: «Не качайте лодку». Авось, мол, продержимся на плаву. Самый неугодный человек тот, кто качает лодку.
Смешно, конечно, и мелковато, но с Парфеновым-то у нас было, в сущности, то же. Для него наше с ним «противостояние» стало самой жизнью, ему никаких особенных усилий не надо было, он естествен был в своем поведении – никаких сомнений. Он просто-напросто играл со мной. Играл и, наверное, наслаждался.
А я ночи не спал. Все думал, как же мне его убедить. Как мира добиться. Я постоянно думал о нем, пытался его понять и простить, найти «общую платформу». А он, Парфенов, как раз тогда-то и жил, может быть, по-настоящему, ярко и напряженно, когда я ночами не спал. Тогда-то он и пел свою песнь. Помню, помню, как при встречах наших (кроме только одной, последней) ноздри его радостно трепетали.
Они не думают о других. Чужого благополучия для них просто-напросто нет, не существует в природе, тем более если оно хоть как-то угрожает благополучию их.
И никто Парфенову не мешал – вот в чем парадокс. Даже милиция.
Такой анекдот я вспоминал не раз. Идет, значит, этакий интеллигентик в очках, а навстречу пьяный детина, мордоворот. Останавливает интеллигентика и бьет его с размаху по его интеллектуальной физиономии. «Ты что?!» – вопрошает, недоумевая и обиженно, интеллигент. «А чего же ты?..» – спрашивает, в свою очередь, мордоворот, бьет интеллигентика еще раз и уходит. Интеллигент стоит, утираясь (или поднявшись с земли), думает усиленно, а потом произносит глубокомысленно и печально: «Действительно: чего же я?..»
Может быть, в этой простенькой притче и есть разгадка, думал – тоже с печалью – я…
И еще вспоминается классическая восточная притча о древнем мудром императоре Акбаре. Однажды он вызвал к себе советника и задал ему задачу. Он провел линию на земле и спросил:
– Скажи, как сделать эту линию короче или совсем уничтожить ее, не прикасаясь к ней?
И советник, ни слова не говоря, подошел к линии и провел рядом с ней другую, более длинную. Отчего первая, естественно, стала казаться маленькой…
Вот же как нужно бороться со злом! Советник посмел начертить свою линию рядом, да еще длинней императорской… Правда, император сам задал ему такую задачу, он позволил ему сделать это…
И все-таки: чего же мы?
И вновь попытки
Первое, что я сделал после совета с Беднорцем и Румером, – написал официальное письмо на имя главного редактора газеты с просьбой о поддержке и защите человека, пострадавшего явно в связи с делом Клименкина, которым газета в свое время так благородно занималась.
Сокрытие правды всегда работает на руку неправым, а «спящий разум рождает чудовищ» – это очень хорошо иллюстрировала история с делом Клименкина. Что я и написал в письме главному. И просил защитить Каспарова.
Второе – письмо Чары Аллакову, судье, оправдавшему Клименкина на последнем процессе. Беднорц сказал, что он стал членом Верховного суда республики и пользуется авторитетом. Конечно, позиция моя в письме была весьма уязвимой: повесть-то так и не вышла, хотя я ведь встречался с Аллаковым, он знал, что я пишу повесть, и ждал. Все же я постарался составить письмо как можно более дипломатично, сказав, что уверен в выходе повести, а пока Каспарову просто необходимо помочь…
Третье – звонок Владимиру Николаевичу Санину, который очень расстроился, узнав о суде и приговоре, и пообещал обязательно принять какие-то меры.
Бесконечна цепь поступков людей, ступивших на неправедный путь, думал я, и не кончается она, пока не приведет их либо к полному нравственному падению, либо к решительной битве с ними сил справедливости и добра, которые только и могут обрубить эту цепь и тем самым вернуть людей к нормальной человеческой жизни.
Что сделать еще? Конечно, самым решающим выигрышным ходом было бы долгожданное опубликование «Высшей меры». Это и была бы моя «более длинная линия». Да где уж. Рукопись перебывала во всех центральных наших журналах, а в газете главный редактор и не думал возвращаться к вопросу о публикации – и теперь, пожалуй, тем более.
Все же я надеялся, что сработает какое-то из трех моих действий.
Санин в разговоре еще раз подтвердил, что, по его мнению, повесть сейчас вряд ли опубликуют – «через пятьдесят лет, не раньше», пошутил – но он тем более постарается сделать все, что только возможно для освобождения Каспарова.
Запоздавшие успехи
И тут как раз в одном из центральных «толстых» журналов вышли еще два моих самых ранних рассказа. Главный редактор журнала на очередном пленуме, посвященном «молодым», назвал меня в числе «приятных открытий». Любопытный момент: один из рассказов был написан девятнадцать лет назад, другой – восемнадцать. Естественный вопрос возник у меня. Если эти рассказы достаточно хороши, то почему они странствовали бесполезно столько лет по разным журналам? Если же плохи, то почему их все-таки напечатали? Это к разговорам о «позднем приходе молодых в литературу»; на эту тему много тогда говорили. Кстати, в напечатанных рассказах не было ничего «острого», «непроходимого» – некоторые читатели, даже те, кто поставил меня уже в связи с первой книгой на полочку «остросоциальных», – начали как будто разочаровываться во мне.
А из двух рассказов, которые были напечатаны в молодежном журнале как раз перед моей встречей с Саниным, один (шестнадцатилетней давности) был вдруг включен в альманах лучших рассказов 1977 года (а не 1961‑го, в котором он был написан).
Вообще мистика получалась. Я «выходил к читателям» с рассказами многолетней давности, они принимали их за сегодняшние, я, значит, как бы говорил с ними из прошлого, хотя существовал сегодня… Да разве с одним со мною происходило такое?
В популярном молодежном журнале едва не вышла одна из повестей – та, которую «зарубил» за год до того один «доброжелательный критик» – зарубил, заботясь о моей «литературной судьбе» и «тематической последовательности». Заведующая отделом прозы журнала, наоборот, прочитав рукопись, позвонила мне сама – из дома, утром, в нерабочий день! – и сказала, что повесть ей нравится. Такое в последнее время как-то не принято у нас, и, естественно, я был растроган ее звонком. Однако зам. главного и ответственный секретарь журнала все же не сочли возможным опубликовать ее и решили ограничиться двумя рассказами. Ей, повести, суждено было лежать без движения еще девять лет…
Что ни публикация – то прорыв из окружения, побег из плена. Прорваться сквозь плотный строй редакторов, за которым грозно стоит армада невидимых, но весьма ощутимых литературных начальников, – это и есть прорыв из окружения. Читатели и не подозревают, как часто в разорванности, невнятности печатного текста виноваты не только авторы. Есть, конечно, и хорошие редакторы, но сколько же таких, которые относятся к нашему тексту так, словно писал его их заклятый враг или скрытый злоумышленник, которого надо вывести на чистую воду и обезоружить! Да ведь и неудивительно: именно в таком ключе и призывают их относиться к нам те, от кого зависит маленькое служебное благополучие маленьких функционеров, находящихся как бы между молотом и наковальней. Удивляться нужно не тому, что они что-то губят. Удивляться и радоваться нужно, когда они хотят сохранить и донести до читателя живые чувства и мысли. Честь и слава таким поистине мужественным людям!
Был и еще один успех, на первый взгляд, очень серьезный. Хотя не знаю, можно ли назвать его в полном смысле слова успехом.
Каспарова выпустили из тюрьмы! Выпустили, правда, после врачебно-психиатрической экспертизы, но не посадили в клинику для душевнобольных, а выпустили на свободу!
Его выпустили, хотя был он теперь, судя по многим свидетельствам, сломан. Стал бы он теперь вмешиваться так, как когда-то в дело Клименкина? Не знаю…
Думаю, что это все-таки результат действия Санина, хотя точно установить трудно. Насколько мне известно, ни главным редактором газеты, ни Чары Аллаковым не было предпринято никаких шагов. Санин же, по его словам, звонил туда и ссылался на то, что написана уже повесть и что действия туркменского «правосудия» в отношении Каспарова могут вызвать – и вызывают! – нежелательный резонанс «в определенных кругах московской интеллигенции»…
Да, воистину неисповедимы пути. Срок дали не по закону, выпустили не по закону.
И все-таки «Высшая мера», оставаясь ненапечатанной, сыграла хоть какую-то положительную роль, думал я. И утешал себя этим отчасти.
О хлебе и песне
Когда кончается какой-то очередной мрачный период истории и начинается его осмысление, то первая мысль, которая обычно приходит в голову: вы, то есть мы, виноваты сами. Мы не боролись.
Боролись! Всегда, во все времена и в любых условиях были Каспаровы, Касиевы, Беднорцы, Румеры – люди, которые оставались верны себе и даже действовали в меру своих сил. Да вот беда: то самое «молчаливое большинство», которое подчас так любит поговорить о нравственных идеалах друг с другом, тет‑а‑тет, когда их никто больше не слышит, те самые «сослуживцы», «приятели» – либо трусливо отмалчивались на собраниях и в кабинетах, либо, имея свое мнение, были «решительно с ним несогласны». Не потому ли и гибнут борцы в первую очередь, что пытаются помочь трусливому большинству, а потом бывают преданы им же? Не потому ли и борцов стойких гораздо меньше, чем хотелось бы: раз-другой обожжешься, в третий-то подумаешь, лезть ли?
Сейчас появляются уже и не только публицистические, газетные статьи, но и повести, и романы о падении нравов, о том, что «спящий разум рождает чудовищ», об инфляции человеческих ценностей. И при всем уважении к этой «обличительной литературе», к полному согласию с тем, что она необходима, хочется сказать: обличения не выход! Обличения, наказания, воздевание рук – эти весьма привычные, весьма принятые в обиходе человеческие действия хотя и дают некоторую разрядку, некий даже катарсис гражданскому чувству, однако же они весьма поверхностны. Они, в общем-то, даже опасны. Опасны потому, что как бы выводят из-под очистительного огня критики и обличения и самих обличающих, и тех, кто, соглашаясь с ними, точно так же воздевает в отчаянии и проклятии руки.
В общественном зле всегда виноваты все. Одни действуют, другие позволяют.
Разная, конечно, доля вины у разных людей. Психологам и криминалистам известно: жертва преступления несет свою долю вины за то, что преступление совершилось. Не говоря уже о свидетелях. И об атмосфере, которая – это уже определенно – создается всеми. Очень часто вина жертвы состоит в том, что ей не хватает достоинства. Множество случаев известно, когда именно недостаток достоинства, именно патологический, далеко не всегда соизмеримый с опасностью страх провоцировал на преступление… Ни в коем случае не оправдываю преступников – с ними вопрос ясен и так. Не говорю и о тех, кто бороться просто не в состоянии.
Чем руководствовались «положительные» герои дела Клименкина, какое качество обусловливало меру их «положительности» в деле восстановления справедливости? Только достоинство. Потому Каспаров поехал сначала в Ашхабад, а потом в Москву искать правды, что его естественное чувство человеческого достоинства не могло мириться с тем, чему невольным свидетелем он стал. Потому Румер трижды посылал корреспондентов в Мары, а потом звонил Баринову, да и после, когда Клименкина уже освободили, посчитал необходимым, чтобы кто-то написал об этой истории и чтобы газета опубликовала. Потому Касиев не мог не написать своего особого мнения. Потому и Сорокин составлял «простыню», ибо его достоинство мастера своего дела, квалифицированного юриста, не могло мириться с неясностью, с неопределенностью его позиции по отношению к туркменским событиям. Потому и Светлана Гриценко не в состоянии была отвернуться от человека, который попал в беду, хотя ей – как и всем перечисленным – было невыгодно поступать именно так. Невыгодно из корыстных, материальных соображений. Но абсолютно необходимо с точки зрения других соображений, нематериальных. С точки зрения человеческого достоинства. С точки зрения не «хлеба», а «песни».
У нас принято считать: не до красоты сейчас, не до «высших материй», сначала накормить людей досыта надо. Мол, «будет хлеб, будет и песня». Уверен: наоборот! В убогой, удручающей погоне за сытостью мы утрачиваем самое главное – систему истинных ценностей. Мы поклоняемся не красоте человеческих отношений, а желудку. Но этот господин, как известно, ненасытен. И тем более алчен он, когда его ставят на пьедестал. Однако всякий орган предназначен природой для определенной роли, и искусственная, надуманная перемена ролей ни к чему хорошему, естественно, привести не может. Сколько мы знаем случаев, когда именно «песня» спасала людей! Да ведь «песня» как символ духовного здоровья, чести, достоинства, солидарности человеческой – лучший помощник в труде по добыванию хлеба. Мы собираем немало хлеба со своих полей (хотя с тех же самых полей могли бы собирать гораздо больше, если работали бы с любовью, с песней), но одна четверть – подчеркиваю, одна четверть, а по анализу наиболее трезвых экономистов, даже больше: одна треть собранного хлеба гибнет при перевозках, неправильном хранении и нерациональном использовании! И это естественно. Потому что нет песни. Потому что скучно это – служить желудку в первую очередь, а порой – только ему. Потому что искажена система ценностей.
Увы, не то проповедовали нам долгие, долгие годы. Не потому ли и «отрицательные» герои дела Клименкина просто не в состоянии были понять «положительных», искренне не могли взять в толк, чего же добивается Каспаров, Беднорц, корреспонденты газеты, Верховный суд СССР? Ведь «хлебной» выгоды положительные герои как будто бы не имели…
Не понимали. Искали в действиях «положительных» мотивы, понятные, доступные им, «отрицательным». Не находили. И действовали. Понятие же человеческого достоинства – основополагающее понятие человеческой нравственности – было им, очевидно, неведомо. Не внушили. Не воспитали.
Увы, достоинство роскошью стало. Не каждый, далеко не каждый может позволить себе его иметь. Дорого расплачиваться за него, вот в чем дело.
Мы говорим теперь: «перестройка». Да перестроится ли от одних уговоров Жора Парфенов? Перестроится ли Джапаров? Бойченко? Ахатов? Никогда. Разве что на словах. Нужны не разговоры о перестройке, не уговоры. Нужна атмосфера. В которой «презумпцию» получают не бойченки, а беднорцы. И не потому, что нужна беднорцам какая-то привилегия. Им привилегии не нужны, потому что они и так работают лучше. Нужно, чтобы не было привилегий у бойченко и милосердовых, какими бы «высокими» словами эти привилегии ни подкреплялись. Нужно, чтобы вообще привилегий не было. Тогда и получит презумпцию главное – человеческое достоинство. Которое заложено в самой человеческой природе.
Проходят «героические» периоды истории, утихает шум, вызванный каким-то трудовым или ратным подвигом. И на поверку оказывается, что не производство какой-то невиданной груды вещей, не постройка какого-то необычайно высокого здания, не изобретение сногсшибательного оружия, не даже количество убитых людей, животных или срубленных деревьев имело значение для людей. А достоинство. Человеческий нравственный потенциал, пронесенный сквозь бури и штормы «героического» периода. Вечный огонек человечности.
Вещи и здания создаются и разрушаются. Человеческое начало остается. Только оно и имеет настоящую цену – человеческое достоинство. Истинные герои времени те, в ком оно сохранилось. Им и перестраиваться не надо.
Радость
«Есть только одна великая сила, и эта сила – радость», – сказано древними мудрецами. Как понял я эту истину!
Ошибка думать, что, несмотря на все свои мытарства, часть из которых я описываю здесь (часть, конечно, только часть!), я только и делал, что ныл, подсчитывал свои обиды, наливался злостью и так далее. Ничего подобного! Радостей было не меньше. На первый взгляд может показаться, что это не относится к делу Клименкина и моей повести. Относится!
Забегая вперед скажу: рукопись «о букашках» наконец была издана – через восемь лет после написания…
Да, долго, долго приходилось ждать, но ведь были и другие радости. Ну вот, например… Я не только фотографировал, но внимательно наблюдал природу, и вот что интересно: это успокаивало. А вернее, так: заставляло и на нашу жизнь взглянуть философски. Ведь в природе постоянно идет так называемая «борьба не на жизнь, а на смерть» между хищниками и жертвами. Казалось бы, мир давно должен погибнуть от жестокой этой борьбы. Но нет! Он не только не гибнет, а наоборот – процветает! Количество видов животных и растений планеты, при всем гигантском многообразии, не только не уменьшалось до вмешательства человека, но постоянно росло!
Частенько принято считать природу «аморальной», чуть ли не «безнравственной». Но почему? «Безнравственность» ее разве в том, что нет надуманных и противоестественных привилегий ни для кого – побеждает наиболее сильный, то есть жизнеспособный. Побеждает жизнь, а не смерть, идет постоянное совершенствование организмов. Что ж тут плохого, что безнравственного? Разве объективность оценки – честную борьбу, свободную соревновательность – можно назвать безнравственной?
И что можем противопоставить природной «безнравственности» мы, люди? Уж не изобретение ли всевозможных «теорий», провозглашающих превосходство одних людей над другими, которое нужно к тому же утверждать силой?
История человечества переполнена борьбой одних против других именно в защиту этих теорий – то «крестовые походы», то претензия на «мировое господство», то «во имя чистой расы»…
Интересно, что в природе животные никогда не объединяются против себе подобных, им не свойственна «идейная» ненависть. Хотя в последнее время стали замечать: собаки, брошенные людьми, объединяются в стаи – и это самые страшные и весьма коварные хищники, и возникают как будто бы серьезные распри уже между стаями… Распри между стаями.
Да, только вмешательство человека – «венца вселенной», «разумного существа»! – привело все живое – и хищников, и их жертвы – на грань исчезновения. Наша социальная дисгармония, ворвавшись в этот сложившийся за миллионы лет ансамбль, ведет его, как видим сейчас, к полному краху. И без атомного пожара, кстати, мы прекрасно справляемся с задачей уничтожения природы, отравляем реки, моря, атмосферу, истребляем животных и зеленый покров Земли – все, все готовы мы стереть с лица планеты, всякую жизнь – и себя в том числе! – а во имя чего? Не ради ли бессмысленного, противоестественного возвышения своего ничтожного естества (случайного скопления клеток!), не ради ли торжества бредовых идей, родившихся в очередном мозгу, претендующем на обязательное господство, на истину в конечной инстанции? И – самому погибнуть! Только бы ни за что не уступить, только бы настоять на своем, только бы не признаваться в ошибке…
И это – высший разум? Это – венец творения? Это – высшая нравственность?
Да, разум, отравленный гордыней, дает нам возможность уничтожить всех и все, но вот ведь что удивительно! Тот же самый разум, как только ему удается освободиться от ослепляющей, оглушающей гордыни, подсказывает: смотрите! Смотрите вокруг себя! Обратите же внимание на окружающий мир, мир живого на планете Земля! Он прекрасен. Он здравствует и процветает, несмотря на бесконечную борьбу внутри него, несмотря на непрекращающуюся битву «клыков и когтей»! А может быть, благодаря ей? Борьба-то, оказывается, не на смерть, а на жизнь.
И чем больше я наблюдал и изучал жизнь природы, тем яснее видел любопытные параллели. У нас ведь тоже – хищники и жертвы, паразиты и хозяева, травоядные и плотоядные, мухи и пауки, бабочки и паразиты-наездники и так далее, и так далее… Стоит задуматься!
Но больше всего радости приносила, конечно же, красота. Таинственная, всегда таинственная красота цветка, крыла бабочки, паутины в каплях росы, обыкновенного листа растения, дерева, морозных узоров, облаков, моря! Отзвуки, отзвуки таинственной вселенской гармонии… А кажущиеся подчас прямо-таки фантастическими способности живых существ? Особенно маленьких, как правило, не замечаемых нами по привычке к невнимательности: насекомых, пауков… Самец бабочки сатурнии, к примеру, находит самку на расстоянии в полтора десятка километров при помощи своих усиков-антенн – беспроволочный телеграф любви. Самка наездника-мегариссы, также при помощи усиков, «видит» хитросплетение ходов личинок рогохвоста сквозь толщу березового ствола – рентгеновский аппарат, локатор, телепатирующее устройство? Самка травяной тли обладает феноменальной способностью к размножению: в течение одного только года потомство одной только крошечной особи – если бы оно все сохранялось и хватало пищи – покрыло бы земной шар сплошным слоем толщиной в полметра; не менее фантастична и способность размножения термитов, самка которых живет до восьмидесяти лет, откладывая каждый день сотни яиц! Паукам, этим крошечным восьминогим созданиям, присуща, оказывается, индивидуальность – в укор некоторым из двуногих! – и есть такие, вполне серьезные зоопсихологи, которые считают, что маленьким этим монстрам присущи зачатки разумной деятельности… В микроскопическое семя эвкалипта, как известно, «втиснуто» огромное дерево, которое, в свою очередь, может дать жизнь миллионам новых деревьев. Семена лотоса, найденные археологами после того, как они пролежали в недрах земли тысячелетия, сохранили огонек жизни и дали всходы… А взаимоотношения некоторых жуков, например, которые могут быть образцом самопожертвования и бескорыстной родительской любви? Это ли не наталкивает на размышления? А факт, что среди муравьев, этих «общественных» насекомых, есть как «положительные» герои – скотоводы и земледельцы, так и «отрицательные» – авантюристы, обманщики и даже… наркоманы… А сложнейшие превращения-метаморфозы в течение жизни, например, у бабочек, пчеложуков, жуков-маек? Да ведь несмотря на то, что ученые изучают этот мир давно и упорно, загадок там все еще не счесть!
Ну, так и что от того, что долго не печатали мои книги обо всех этих чудесах, не публиковали цветные слайды? Я-то видел это, беспрепятственно путешествовал в джунглях трав, рассказывал и показывал другим… Окно в чистый мир, без редакторов, начальников, свободное путешествие! Разве это не радость?
Не только радость. Спасательный круг.
А у нас тем временем…
