Валя Худякова
Мир – Магия
Конечно, скрытые от мира заснеженные вершины гор с далекими долинами, в которых теперь яркими бликами играл свой торжественный гимн немой рассвет, не слишком-то долго прослужили местом ее самовольного изгнания. И сейчас она очень ясно понимала, насколько бесполезным был тот шаг. Ведь ни новая, порой удивительная магия, ни разговоры с учителем, ни долгие часы увлекательного чтения не могли избавить ее от мыслей об оставленных там, за пределами этой снежной пустыни людях: о дедушке, о Грэме и, главное, об Але…
… Ал … Последний раз Руни видела его на одной шумной вечеринке в Эскер мол в альстендорфском концерт-холле. Тогда она уже знала – он встречается с другой, очень красивой девушкой. Глупо было скрывать, да и не от кого, как глубоко это тронуло ее саму: ревность, обида и тоска до сих пор потревоженными призраками витали в сердце. Однако стоило признать, там, в просторном зале, окутанном приятным, таинственным полумраком, наполненным тихой музыкой и вежливыми разговорами множества гостей, они вдвоем хорошо смотрелись вместе, почти идеально. Ее элегантное, воздушное платье, напоминающее легкую пену на поблескивающих краях бокала шампанского, его в меру строгий, слегка щегольский костюм с небрежно расстегнутой верхней пуговицей белоснежной сорочки, ее длинные роскошные прямые волосы, его растрепанные кудри. Наверное, другие гости, глядя на них, невольно удивлялись, как в этом дуете странным образом сочетается и горделивая правильность, и непокорное буйство характеров двух совсем разных молодых людей, но Руни было не до подобных философских рассуждений. Ведь внутри бушевала лишь темная, серая, рассыпающаяся пеплом навсегда упущенного счастья тоска.
Браза, ей так не хватало его… Не хватало до дрожи в руках, до боли в кончиках пальцев, до глухого отчаяния в собственных мыслях, до неприятного, предательского пощипывания в глазах, до пугающего чувства, что ее тело просто-напросто не сможет дышать от воспоминаний… И до такого нелогично правильного, неожиданного облегчения, которое всегда приходило, когда казалось, что еще чуть больше горя ей не выдержать.
Она тосковала по нему, она, может быть, еще была влюблена в него, однако вместе с тем точно знала, именно знала, без доказательств и аргументов, однажды это пройдет.
Ал – уже не ее судьба, их пути разошлись там – в тесной комнатке Службы, когда Влад так поспешно и непреклонно оборвал на последнее мгновение восстановившееся взаимное доверие, ту невесомую, необъяснимую связь, которую они с самого знакомства ощущали друг в друге. Но вот сколько времени ей потребуется, чтобы смириться и принять сей незатейливый факт, Руни даже не представляла, искренне боясь, что на это уйдет куда больше, чем несколько лет. А пока она желала хотя бы видеть его, наблюдать со стороны: постоянно, непрерывно, по крупицам проживая с ним жизнь, день за днем, шаг за шагом… Желала, по началу сама не осознавая, насколько сильно. Однако первые несколько одиноких дней быстро расставили все по местам, а последующие же превратились в пытку, и она невольно, не специально, просто как бы в качестве мысленного эксперимента стала искать лазейки.
Ох, браза, до чего все казалось теперь глупым… Ведь в итоге спустя неделю (одну неделю!) она снова караулила Ала в университете.
А вот тоска по Грэму обернулась куда более трагическими последствиями…
Руни, недовольно поморщившись, резко отвернулась от окна, где на стеклянно-гладкой поверхности на фоне яркого розово-алого рассвета проступало легкое, едва заметное отражение осунувшегося, похудевшего лица с блестящими глазами, в остром взгляде которых волной из зеленой глубины поднимались сожаление, раскаяние и стыд.
…Ирлома 117считал, что между магией и магом должно остаться лишь ничто. Странная формулировка, но на удивление точная. В пределе, в абсолюте между истинным магом и магией нет места даже жизни. И это правда. Только так можно творить действительно великие, определяющие мироздание вещи. Сейчас Руни познала это на собственном опыте. Однако, готовая отчасти пожертвовать даже жизнью, она так и не смогла простить себе, что однажды на этом долгом, полном куда больших преступлений пути грубо отвергла, наверное, единственного по-настоящему верного друга. Она искренне благодарила судьбу, что тогда в маленьком сквере трибольного колледжа оказался агент Службы и Грэм практически не пострадал. Нет, конечно, она бы не смогла серьезно покалечить его, да этого и не требовал учитель. Ведь смысл не в физических увечьях. Смысл в границе, за которую ты заходишь, которую переступаешь, стирая навсегда. Ее личной границе.
Дружба с Грэмом – еще одна жертва, дружба с Грэмом – еще один развязавшийся узел связи с миром, тянущий тебя в противоположную от магии сторону. Потерянная дружба с Грэмом – еще одно большое, чернильно-черное, несмываемое пятно на ее уже порядком запятнанной совести.
Последние отблески рассвета таяли в заполненной шуршащими снежными вихрями едва-едва заметной синеве наступающего нового дня. Горная метель медленно утихала под властными лучами скрытого за белесой пеленой солнца. Порывы ветра, по-прежнему колючие и хлесткие, уже куда реже нападали на неприступные стеклянные стены маленького горного дома. И Руни, утомленная бессонной ночью, стала неспеша готовиться к еще одному долгому дню. Она оделась – легкие, свободные, темные брюки с высокой, широкой, тугой талией и слегка расклешенными, как бы обволакивающими при ходьбе ее икры штанинами; простая светлая футболка, заправленная за пояс, мягкие туфли на плоской подошве из коричнево-шоколадной кожи, проведя пальцами собрала в высокий хвост длинные, не расчесанные волосы и вышла из комнаты в залитый приглушенным из-за непогоды светом просторный, наполненный воздухом холл. Черный, окутанный клубящийся паром плотный кофе, приятная ненавязчивая тишина, которую, она знала, никто не разрушит, уютно поскрипывающий под весом ее тела удобный стул… Она любила этот дом, это время, сразу после рассвета, время, когда все кажется удивительно свежим и обновленным, время, когда можно мечтать даже о том, что не сбудется никогда…
Она думала о триболе, улыбалась, щурясь от искрящихся лучей солнца и внимательно, с давно забытым, но привычным внутренним трепетом прислушивалась к доносившимся со стадиона звукам матча: нулевая лига, финал. На языке еще чувствовалась приятная кислинка кофе, в воздухе вокруг витал пьяняще ленивый аромат летнего города, а запах морского бриза слегка щекотал ноздри… Руни ждала, удобно устроившись в просторном кресле, мысленно представляя, как сама бежит по полю, азартно оглядываясь на преследующих ее игроков, в руке – такая приятная, шершавая и одновременно гладкая от прикосновения множества пальцев, поверхность мяча, где-то впереди уже маячит идеально белыми штангами створ ворот, в ушах – звонкие раскаты неизменно крикливого голоса комментатора, шум бешено стучащего сердца и нарастающий гул толпы… Эх, вот бы…
Она тихо, с щемящей грудь грустью рассмеялась.
Да, Руни вот бы сейчас оказаться там. И словно в тон мыслям стадион, отделенный от нее шумным городским проспектом, взорвался грохотом криков. Руни еще раз улыбнулась и быстро взглянула на часы: уже совсем скоро мир узнает нового чемпиона нулевой лиги. К сожалению, в этом году «Альстен» сумел добраться лишь до третьего места, иначе, будь команда дедушки в финале, она может и рискнула посмотреть на матч с трибун Альстендорфского стадиона. Но судьба решила иначе, поэтому сейчас Руни сидела совсем не на жестких деревянных скамьях, окружавших поле в Миране, а нежилась под теплыми солнечными лучами в кафе неподалеку, мечтая, наслаждаясь витающей в воздухе энергетикой напряженной игры. И как только матч закончился тут же встала и, погрузившись в спешащую по широким тротуарам пеструю толпу горожан, направилась к блестящему вдали жидким серебром морю.
Несмотря на чудесную погоду стоило ей удалиться от стадиона, как куда более мрачные мысли сразу заполонили ее сознание. Ее учитель, тот, кого она знала под именем Над Намрой, тот, кому за все это время научилась беспрекословно доверять, оказался совсем не тем, за кого себя выдавал. И ладно только это… Сейчас она думала, что лучше бы ему оказаться обычным проходимцем, обманщиком, сбрендившим ученым, на худой конец, но только не… Не легендой магии времен Темных арков? Не самым известным и почитаемым ректором ее университета? Не великим магом, покончившим с самовольными бесчинствами последнего короля и принесшим покой в мир? Не…
Нет, он не был ни бессмертным, ни мертвым. По крайней мере номинально, насколько она поняла из его обстоятельных объяснений. Однако и к живым, в обычном понимании, его также отнести было ошибочно: его тело существовало, словно замерев во времени, он ни старел, ни молодел, не изменялся.
«Это похоже на то, что происходит с теми, кто слишком долго подвергает себя воздействию сильной магии, асзентэ. Ты ведь знакома с эффектом Морка-Тира, верно? Физическое тело мага разрушается от контакта с магией. Чем больше маг накапливает в себе иктумиального потенциала, тем опаснее он становился для его материальной части. А если это повторяется с завидной регулярностью, то тело страдает все серьезней и серьезней, так что в конце концов именно его отказ является инициатором перехода сознания в магическую параллель навсегда. Но что будет в случае, когда потенциал непропорционально, слишком велик, однако не достаточен для мгновенной смерти тела? Тогда магия подобно жидкости, заполняет мага, удаляя из него все временное, крепко соединяя его с собой, подобно собственному аллору, маг становится условно существующей, мыслящей магической категорией. По крайней мере, я считаю подобным образом…»
Его тело не меняется, потому что оно позабыло, что это значит, оно не ведает ни времени, ни магии. Ведь вместе с телом, навсегда застыла и его ситенара. Одним словом, учитель не способен взаимодействовать с магией, колдовать привычным, человеческим образом.
«Однако… Девочка, – он до сих пор иногда называл ее так, – ты ведь знаешь, что по сути своей магия вещей и, главное, маги вещей?»
Маги вещей способны подобно дороге с односторонним движением соединять две параллели в одном направлении. Их магия, как и любая другая, впускает в магическую составляющую свойство изменчивости, а получаемый в ответ иктумиальный потенциал проецирует на физическую составляющую, преобразуя ее. Однако эффект многократно усилен: со стороны параллели это вызывает устойчивые сдвиги, а со стороны реальности – действие магии на недуальных существ и предметы. А, главное, маги вещей при определенных условиях способны удержать эту связь. И если для обычных колдунов ситенарный сдвиг доставляет лишь вред, то для ее учителя, наоборот, он сродни пробуждению. Ее магия дарит ему потерянную гибкость и на мгновения восстанавливает возможность творить заклинания. Именно поэтому он всегда брал в ученики магов вещей.
«Когда-то таких как ты, асзентэ, в мире существовало множество. Подобно тому сколько сейчас магов, одаренных талантами в других ветвях. С помощью магии вещей мироздание одним только ему ведомым образом поддерживает равновесие двух своих частей. То есть маги вещей по сути – необходимый балласт, вспомогательные грузы на противоположных чашах весов, которые позволяют ни одной из них не опускаться или подниматься достаточно сильно, сохраняют гармоничное сосуществование дуальной структуры».
В давние времена среди магов Мары существовала теория, гласившая следующее: количество магов вещей определяется исключительно имтариальным потенциалом118, вносимым магами в параллель.
То есть грубо говоря, чем больше они колдовали, в том числе и заклинаний магии вещей, тем больше условного «балласта» необходимо было магической параллели для уравновешивания себя и тем больше в мире проявлялось магов вещей.
«Проявлялось, асзентэ, именно проявлялось, поскольку на самом деле магия вещей лишь прикладная, а не истинная ветвь. То есть в пределе возможен миропорядок, когда магией вещей будет в равной степени обладать каждый живущий маг».
Вот так неожиданно из самого опасного и могущественного мага в мире она за секунду внезапно превратилась в заурядный, функциональный балласт мироздания.
Руни невольно усмехнулась, вспоминая старые мысли, и подняла глаза на утихающую за окнами метель. Да, в лучшем мире она родилась бы кем-то совершенно другим, в лучшем мире… но не в этом.
Промозглые серые улицы города Арброна, столицы Аргронского дэла, заставляли еще глубже погружали ее в меланхолическую задумчивую грусть. Здесь, по ту, другую, восточную, сторону колких, кое-где припорошенных снежными шапками хребтов Ижгира в свои права уже вступила дождливая прохладная осень, однако сам Арброн на удивление кипел жизнью. По непривычно широким, извивающимся среди многочисленных холмов улицам, укрываясь от пронизывающего ветра за поднятыми воротниками плащей и курток, туда-сюда проходили незнакомые люди, чьи пути, переплетаясь и соединяясь на проспекте в единый поток, далее пролегали вглубь жилых кварталов. Иногда среди серовато-коричневой толпы взрослых вспышками промелькивали яркие курточки детей или большие цветные пятна групп подростков в неизменном сопровождении громкого гула молодых голосов и взрывов звенящего, задорного смеха.
Хотя Арброн располагался даже чуть севернее чем Альстендорф климат здесь, на северо-восточной части Литернеса, был куда более мягким и приятным для жизни. Возможно, причиной этому служили обступающие центральную часть Аргрона с запада и севера горы, отрезающие континентальные земли от воздействия холодных воздушных масс, спешащих на сушу из океанического простора. Или может дело было в теплых течениях Экусо Эваль, которые, огибая земли южного соседа – Оастама, еще сохраняя остатки тепла, доходили и до берегов Аргрона, проливаясь здесь обильными дождями, а зимой – влажными, тяжелыми снегопадами. Однако факт оставался фактом, сейчас в середине октября, Арброн по-прежнему радовал горожан приятной даже для долгих прогулок осенней погодой.
История этого края, Руни отлично помнила еще по школе, была для большинства ее одноклассников одновременно и самой любимой, и крайне ненавистной темой. Поскольку за исключением последних нескольких акров здесь почти всегда царствовала война. Независимые северные территории, то, что сейчас известно миру под названием Аргрон, издревле вынуждены были отстаивать свои земли от посягательств захватчиков. В разные времена просторы Аргрона принадлежали нескольким правящим династиям Мирана, чья власть, пожалуй, продержалась здесь дольше всего, и чужеземцам Арданцем, подарившим Аргрону верфи и порты, и заморским соседям герцогствам Ирбсбруку и Юлстриву, а однажды сюда добрались даже воины Тартрилона, однако хоть сколько бы крепко закрепиться на далеких землях им не удалось. Захватчикам в Аргроне всегда было не сладко, не важно приплывал ты на быстроходных ладьях или вместительных, тяжелых суднах, спускался во главе многочисленных армий с крутых гор, приходил с юга сооружая переправы через полноводные реки, тебя всегда ожидало одно – отчаянное непокорство и бескомпромиссное сопротивление местных жителей. “В наши дни считается, что нет народа более безрассудного, воинственного и беспросветно непоколебимого, чем морские люди Ардана, однако взгляните на Аргрон, и вы поймете, что это не так”, – говорил им учитель истории. Жители Аргрона никогда не мирились с захватчиками: поначалу смирно склоняясь перед ними, они терпеливо выжидали, копили силы, объединялись, изводили чужаков мелкими, по отдельности незначительными трудностями, чтобы потом, почувствовав их слабость, ударить в самый неподходящий момент и подобно бешеной, бесконтрольной волне смыть чужеродную скверну со своих родных земель. А следом, даже толком не отпраздновав победу, обрушить оставшийся запал войны друг на друга, возродив былые споры, достав с пыльных полок бережно хранимые стопки личных счетов. И так раз за разом… Проклятие собственной бескомпромиссности, преследующее Аргрон многие десятки, если не сотни арков, ослабло лишь когда их горячую, бурлящую кровь невольно разбавили потомки чужаков, удивительным образом прижившихся в этом недружелюбной краю. Так на южных окраинах Аргрона, в тех местах, где от арданских мореходов остался большой порт, возникло первое королевство Юста – воинственный оплот порядка, среди моря раздора и хаоса. И с тех пор Аргрон постепенно, шаг за шагом, стал объединяться среди самых крупных своих отдельных городов.
Что всегда кажется удивительным тем, кто попадает в Арброн, Юсту или Доралаан – так это разнообразие: зданий, порядков, традиций… Подобно Маре Аргрон также на протяжении всей истории вбирал в себя черты других народов и государств – они приходили сюда, селились, обживались, а затем убегали, обычно куда сильнее переживая за собственные жизни, чем за оставленное имущество. А люди Аргрона охотно пользовались доставшимися им благами. Единственное, что почти не развивалось здесь – наука и, как следствие, – магия. Однако несмотря на это из Аргрона удивительным образом происходили многие знаменитые маги, самыми известными, конечно, считались Фильмины, которые были родом как раз из земель Арброна.
Вот и теперь Руни неторопливо, слегка шаркая подошвами кроссовок, шагала по широкому проспекту Фильминов, раз за разом прокручивая в мыслях недавний разговор с учителем. Все началось с вопроса. Они сидели в креслах в просторной зале дома, наполненной холодным дневным светом и приятной прохладой горного воздуха, и обсуждали какую-то очередную магическую задачку, когда она, оторвавшись от книги, из только что которой приводила цитаты, как-то невзначай поинтересовалась у него…
– Итерэ ирлома, а возможно ли, теоретически, возвращение к тому времени, когда все маги вновь сумеют использовать магию вещей?
– Возвращение? – он довольно усмехнулся, как всегда, когда она задевала интересующую его тему. А в глубоких, светлых, холодно-бледных, старых глаза вдруг промелькнула странно непривычная тень живых мыслей, что мгновенно заставило Руни настороженно отложить в сторону книгу и сосредоточиться на разговоре. – С чего ты решила, асзентэ, что такие арки существовали?
Руни молча пожала плечами.
– Не уж то из моих слов? – он улыбнулся сухими, практически пепельно-серыми губами, обрамленными морщинами. – Только маги Мары верят в подобное. А точнее, лишь та их часть, что приняла обеты Эйла Алкаставэра, Ложи Заблудших.
– Ложи Заблудших? – Руни вопросительно выгнула брови домиком.
– Забавное название, верно? – он взмахнул рукой. – Особенно если учесть, что это довольно лестный перевод, поскольку в оригинале бы звучало куда менее прилично. Однако, не бери это в голову, девочка, таков уж юмор южан. Одному Йерка экусо ведомо, что витает у них в мыслях…
Руни улыбнулась.
– Но вернемся к твоему первому вопросу… – он задумчиво скрестил тонкие длинные пальцы, аккуратно соединив вместе гладкие подушечки, с его лица пропало насмешливое выражение. – Однако я действительно полагаю, что подобное время имело место в истории нашего мира, и, более того, у меня есть все основания считать, что оно наступит вновь.
– Но как?! – вырвалось у Руни. Она с легким налетом недоверия смотрела на него, даже не моргая. – Как, если…
Он разъединил ладони, и она тут же покорно замолчала.
– А ты действительно желаешь это знать, асзентэ?
Она ни секунды не раздумывая решительно кивнула, поджав губы.
– Когда вновь будет разрушен сложившийся баланс, – сказал он. – Когда найдется тот, кто сможешь настолько сильно сместить его, что последствия станут поистине необратимыми. Вот и все.
Сместить… Да, в устах учителя это звучало как само собой разумеющееся. Но Руни не представляла, чтобы такое действительно случилось. Это же… абсолютно нереально! Как нереален и тот мир, где люди смогут магией управлять предметами.
– Бред… – она носком кроссовка ловко подтолкнула попавшийся на пути ярко-багровый лист, и тот закрутился в воздухе причудливым вихрем.
Или все-таки нет?
Забавно было вспоминать это сейчас, сегодня, глядя на затихающую метель, сладко растянувшись на удобном мягком стуле, потягивая остывающий кисловатый кофе. Забавно и… неожиданно … немного грустно.
– Наверное, асзентэ, ты много раз слышала такое довольно расхожее мнение, мол, магия в наши дни умирает.
Она кивнула. Ясное дело.
– И эти слова отчасти правда, а отчасти, пожалуй, нет. Все зависит от парадигмы, постулатами которой ты вглядываешься в переплетенные нити магии и реальности, а расстановка сил будет каждый раз кардинальным образом меняется, стоит рассуждениям подойти к вопросу взаимодействия двух этих фундаментальных начал нашего мира.
Он отвел глаза в стороны, зорко наблюдая за расстилающимися у их ног припорошенными свежевыпавшим снегом горными долинами.
– Печально признавать, однако когда-то я и сам глубоко заблуждался в своих суждениях на эту тему. Заблуждался до такой степени, что до сих пор борюсь с плодами собственных трудов.
Он резко повернулся к ней, окинув блестящим взглядом холодных глаз, в котором неожиданно появились совершенно новые, тревожные и одновременно обеспокоенные нотки, словно ему, этому древнему магу, вдруг стало не все равно на очередного, жалкого человека, сидящего перед ним. Появились и тут же пропали.
– Руни, – звуки ее имени, произнесенного им впервые с тех пор, как она попала сюда, прозвучали дико, сухо, непривычно, – асзентэ, «эиорлоэ эра дерлаастэ119», «слияние или разделение» – вот главный вопрос, окончательный ответ на который однажды предстоит выбрать человечеству. Слияние или разделение двух частей одного великого целого, отраженного в каждом из нас, слияние или разделение того, что во взаимодействии своем составляет мир.
С определенного момента истории в научной среде появилась, а впоследствии не только закрепилась, но и стала доминирующей теория, гласящая по сути своей следующее: две параллели бытуют неразрывно друг с другом, однако при этом каждая из них по отдельности есть носитель того, что не приемлет другая. И следовательно их абсолютное единение невозможно исходя из их сущности, из качеств их самости и ведет к взаимной аннигиляции.
Однако, как ты могла догадаться, по другую сторону науки, и, – он усмехнулся, – буквально по другую сторону мира, поскольку парадигма дерлаастэ ведет свои корни из северной научной школы, а концепция эиорлоэ, наоборот, из южной, в той самой Ложе Заблудших одно время вновь обрела новое дыхание идеологически противоположная теория. Параллели должны быть соединены, слиты друг с другом, и лишь их окончательное взаимное проникновение, а в переделе их безоговорочный и безвозвратный синтез, есть залог вечного существования действенной, активной магии в мире. Без выполнения этого условия краевые орты окончательно потеряют свои особые качества, и в конце концов магия станет недоступной для большинства из живущих – люди потеряют связь с ней, возможно, навеки.
Когда-то я, будучи воспитанным северными традициями, свято верил в то, что мы – маги, первостепенно обязаны обеспечить нерушимость границ реальности и магии. Именно такой образ мысли я позднее, как профессор и наставник, вкладывал в головы учеников, порой жестко пресекая любое инакомыслие и попытки открытой дискуссии. Мы, маги севера, смеялись над странными суждениями южан, щедро приправляя научные доводы колкостями насчет их пристрастий к полудозволенным в приличном обществе развлечениям, не давая этим суждениям даже шанса заслужить наше доверие. А зря… Со временем, особенно с приходом трудных времен, размышляя, я все чаще и чаще возвращался к постулатам Ложи Заблудших, поначалу находя их разбор просто-напросто занимательным упражнением, однако затем, погрузившись, вникнув в суть куда сильнее, не смог согласиться с их ошибочностью. Скорее наоборот, теперь собственные убеждения вызывали у меня гораздо больше сомнений и недоверия, чем раньше. В итоге я окончательно разуверился в теории родной научной школы, полностью приняв позиции главных своих оппонентов. Только вот, к огромному сожалению, на окончательное понимание ушло время, составляющее далеко ни одну обычную для человека жизнь… Время, которого никак не могло оказаться в распоряжении моих учеников.
Он вновь отвел глаза и долгим, немигающим взглядом наблюдал за суровым, словно застывшим во времени пейзажем за окном. Казалось, он по-своему привязан к этим таким же, как и он сам, неизменным, почти вечным горам, привязан куда больше, чем к любому живому существу во всем сущем мире. Ведь все они, люди, появлялись и уходили, пролетали мимо него, подобно снежному вихрю в пору тихих, мягких метелей конца зимы, лишь колко касаясь обнаженной кожи, а гордые вершины верно служили и крепкой, нерушимой стеной, и верным, терпеливым собеседником, и бесконечным источником суровой, непокорной красоты. Так разве можно было не сродниться, не проникнуться невольной симпатией к ним? Наверное, нет.
Он просидели в молчании несколько минут, прежде чем продолжил, обращаясь скорее к далеким безмолвным вершинам, чем к сидящей рядом Руни.
– Вала… – неожиданно тяжелый вздох вырвался из его груди. – Я помню тот день, когда впервые увидел тебя: еще совсем юную, но уже знающею себе цену. Помню, как ты, взволнованная и бледная, приносила мне свои первые рукописи. Помню твое лицо, подернутое ужасом осознания, освещенное внутренним пожаром упрямства и решительности, когда ты вернулась из того рокового путешествия, помню темную блестящую глубину твоих полных слез, сожаления и безусловной веры глаз, обрамленных веером уже далеко не первых морщинок, в тот краткий миг перед вечным расставанием… Эх, Вала… Ты оказалась слишком хорошей ученицей и магом. Однако у тебя была всего одна единственная, пусть и очень долгая жизнь. Всего одна, и ты не поняла ни меня, ни его… А я в те далекие арки был еще слишком глуп, чтобы вразумить тебя, и слишком слаб, малодушен, чтобы остановить даже ценой твоей жизни.
– Руни, – он внезапно обратился к ней, и девушка невольно вздрогнула, чуть не выпустив из пальцев лежащую на коленях книгу. – Ты ведь знаешь академика Валу Керу, как сейчас принято говорить, одну из пяти магов Темных арков?
Руни коротко кивнула.
– Это она одной из первых заметила происходящие после наступления мира деградации в магической параллели и будучи истинным ученым непременно занялась их изучением. Однако в отличие от других подобных магов, она со свойственной ей дотошной последовательностью зашла куда глубже в исканиях, чем кто-либо из живущих тогда. И сделала вывод, что построенный новый порядок общества не настолько идеален, каким он казался на планах, особенно в отношении восстановления серьезно порушенного за темные времена равновесия параллелей, и более того, никто кроме нее даже не замечает, насколько последствия промедления могут оказаться губительными для будущего. Но к ее выводам не желали прислушиваться, и она, боясь опоздания, решила, что будет действовать самостоятельно. Среди закрытых для ока агентов и освобожденных тем самым от строго соблюдения кодексов стен Неймара она основала общество своих единомышленников, целью которого стало ни что иное, как сохранение магии и мира, путем неукоснительного следования парадигме разделения, а сама Вала превратилась в главного современного теоретика этой школы. Союз, именно так впоследствии члены общества стали именовать себя, существует по сей день, и, хоть вы и не замечаете, его влияние в вашем мире, асзентэ, практически безгранично.
Браза… Когда-то мир казался ей, наивной, маленькой девочке, совсем-совсем простым… Хотела бы она вернуться назад в то время?
Хм…
Руни задумчиво повернула глаза к залитым солнечным светом, блестящим, будто обсыпанным тонко измельченной хрустальной крошкой горным пикам. Метель улеглась окончательно, так что теперь их разделяли лишь кристально прозрачный, морозный воздух и тонкая грань оконного стекла.
Нет, наверное, нет. Ведь тогда и она сама снова стала бы совсем-совсем простой и беспомощной.
Пальцы легко, не касаясь поманили за собой пустую теперь кружку из покрытой эмалью керамики с толстыми стенками, на которых то тут то там остались следы ее губ и длинные темные подтеки кофе. Руни, закончив свой завтрак, медленным, неспешным шагом, ее обнаженные ступни мягко касались деревянного, прохладного, немного шершавого паркета пола, перекатываясь с пятки и носок, пересекла комнату по диагонали и, подтянув под себя ноги, устроилась на уютном, обитой кожей и дорогим, приятным на ощупь деревом, диване.
По-зимнему ярко-желтый диск солнца незаметно продолжал свой предначертанный кем-то и когда-то путь по голубому куполу безбрежного небосвода. Что ж у нее до сих пор оставалось еще время подумать.
Учитель, высокий, элегантно неспешный, такой непривычно бледный в светлом, практически белом костюме из удлиненного кителя-пиджака и брюк, с аккуратно убранными волосами цвета смешанных соли и перца, тонкими, морщинистыми пальцами старых, однако по прежнему ловких рук, с удивительными глазами, глубоко задумчивыми, по своему холодно безразличными, подобно блеску закаленного в огне времени металла, но неизменно, странно живыми; с переливающими и отбрасывающими вокруг тонкие лепестки преломленного света перстнями и браслетами, сидел и, кажется, испытующе смотрел на нее.
Обычно такое начало разговора, как уже за эти долгие годы успела уяснить для себя Руни, которая расположилась напротив, не предвещало ничего хорошего. Однако…
– Однако… – выражение его серых глаз не изменилось, когда тишину комнаты наполнили первые звуки приятного, низкого голоса, – смотрю, изыскания Ложи Заблудших заинтересовали тебя, асзентэ… Верно?
– Да, – Руни не стала отрицать очевидного. За последний год она действительно прочла практически все то немногое, что смогла отыскать по этой теме. Полудетские фантазии о таком невероятном мире с доступной всем магией вещей, захватившие ее воображение поначалу затем постепенно переросли в куда более глубокие, серьезные размышления о теориях синтеза и разделения параллелей, о Союзе, о магах, магии и даже мире в общем. Руни получала истинное удовольствие изучая, постигая все тонкости различных позиций и мнений, иногда вступая в своеобразный спор со своими виртуальными книжными оппонентами и по возможности на практике проверяя некоторые указанные ими аспекты, нюансы, касательно колдовства и заклинаний. Ей нравилась магия, не важно теория или практика, здесь, как и в триболе когда-то, она ощущала себя цельной и полной, словно ее наконец приладили ко всегда предназначавшемуся ей месту в огромном, необъятном механизме мироздания, будто она находится именно там, где должна быть и делает то, что умеет лучше всего. Да и сама тема коренного изменения мира вдруг оказалась настолько увлекательной, насколько же пугающе отталкивающей своей тектоничностью и откровенно безрассудной, а порой и абсурдной масштабностью, что Руни сначала слегка испугалась собственного энтузиазма, однако, не став сразу на корню пресекать его, она до сих пор не потеряла интереса.
