Валерий Борисов
Последняя любовь Хемингуэя
Глава 2. И снова – Венеция
—Я не хочу, чтобы ты хоть в чем-нибудь была не такая, какая ты есть. Я люблю тебя всей душой, окончательно и бесповоротно.
«За рекой, в тени деревьев».
Из воспоминаний Хосе Луиса Эрреры – личного врача Э. Хемингуэя.
«Мы почти той же братией, что провожали, встречали «Ягелло» в гаванском порту… В мае сорок девятого Эрнесто стоял на палубе, несмотря на довольно основательное пекло, при полном параде. Элегантный костюм и галстук уже издали свидетельствовали о его хорошем состоянии. Правда, как только он сошел с трапа, первое, что мне бросилось в глаза, – что он за последние несколько месяцев заметно поседел. Но был весел и шепнул мне: «Доктор, ты выгонял израненного Сатира, а встречаешь окрыленного дважды Амура»… Мэри же была не просто внимательна, она следила за каждым его движением и, ловя себя на этом, сама раздражалась. В отношении Эрнесто к ней появились новые качества: налет снисходительности и в тоже время боязнь обидеть ее. Когда рядом никого не оказывалось, он спешил мне сообщить: «Хосе, она истинная Геба! Ты не поверишь! Но сам убедишься. Она красива и очаровательна. Послана свыше за мои страдания. Все, что видишь, сделала она!» – я окончательно был заинтригован, а Мэри, слышавшая последнюю фразу, прищурив глаза, произнесла: «Он снова петушится, хорохорится. Пусть лучше покажет вам рассказ про собаку-поводыря», – я почувствовал в голосе его жены и гордость и упрек, но объяснить их природу тогда не мог.
…Известно, что рассказ «Нужна собака – поводырь», был опубликован только в 1957 году, в ноябрьском номере бостонского журнала «Атлантик». Постепенно я узнал об истории его создания и Адриане. О ней мне говорил Хемингуэй в первые дни прибытия на Кубу, не называя имени… Главное в рассказе о мужчине, потерявшем зрение, и о женщине, готовой постоянно находиться рядом и разделить горькую участь – «Ты любишь меня, и ты знаешь это, и мы радуемся так, как другие не могут».
…Поначалу, недели две-три после возвращения, Хемингуэй чувствовал себя в норме и с успехом работал. Но однажды без причины отругал почтальона за то, что тот якобы, приносит почту с опозданием. Хемингуэй ожидал писем из Венеции, а они не приходили.
…21 июля в «Ла-Вихии» готовились отметить пятидесятилетие хозяина, но юбилея не получилось. Хемингуэй, как всегда в день рождения, вышел в море, но в очень тесном кругу друзей… Широко отпраздновать пятидесятилетие Эрнест не пожелал, не было настроения».
Из рассказа Рене Вильяреаля, управляющего в доме Хемингуэя:
«Я давно подозревал, что в этом замешана женщина. Как только Папа в сорок девятом возвратился из Венеции, он был то неузнаваемо весел, то плакал, я так и подумал. Уже много месяцев, как он из всей почты выбирал только красивые конверты с марками из Италии. Адрес на них был написан мелким, ровным, твердым почерком. Иногда случайно я слышал, как Папа возбужденно говорил с мисс Мэри».
Осенью на Кубу прилетел Арон Хотчнер, сотрудник журнала «Космополитен», для переговоров по публикации нового романа частями в нескольких номерах. Но роман писался трудно, не было названия, и Хемингуэй отказался от публикации романа. Но с Хотчнером подружился. Когда тот улетел обратно в Нью-Йорк, у Хемингуэя родилось название романа «За рекой, в тени деревьев». Хемингуэй засобирался в Европу, а конкретно в Венецию.
–Название есть. – Неоднократно говорил он Мэри. – Пора заканчивать книгу. Мне нужна окружающая обстановка, как в романе – Венеция.
–Неужели, ты не сможешь закончить его здесь? Есть все условия для работы. – Возражала Мэри. – Ты только, что приехал оттуда, не смог еще забыть обстановку. Давай лучше поедем в Штаты.
Имя Адрианы они оба не упоминали. А от нее приходили письма, некоторые из них читала Мэри. Обыкновенная дружеская переписка, но со скрытым смыслом. Хемингуэй все чаще с ней скандалил и, наконец, пригрозил:
–Если ты не поедешь в Европу, то я поеду один.
И Мэри решила: «Он должен закончить свой роман. Первый роман за время нашей совместной жизни. Я должна создавать ему условия для творчества».
–Едем, Эрни. Но сначала давай посетим Францию, я давно не была в Париже.
–Париж – это город, который всегда со мной. Поедем в Париж.
Теплоход «Иль де Франс» шел рейсом на Гавр…
1
Венеция. Гритти-палас.
Хемингуэю Э.М.
Куба.
19.ХI 1949 года.
Дорогой Эрнесто!
Высылаю рекомендации по укреплению твоего здоровья.
Общий режим. Прогулки, охота, рыбная ловля и любой другой вид спорта, который не требует чрезмерных нагрузок.
Отводить по меньшей мере четыре часа ежедневно отдыху, из которых один час должен быть «созерцательным» – полный умственный отдых: ни читать, ни размышлять над тем, что может вызвать волнения.
Спать положенные восемь часов в сутки и в постели, а не в креслах.
Если будут продолжаться судороги в икрах, слегка массировать ноги в течение десяти-пятнадцати минут по утрам и перед сном.
Не допускать половых излишеств.
Режим питания. Обычная разнообразная пища с большим употреблением свежих овощей и фруктов. Рекомендуются продукты моря: устрицы, креветки, лангусты, съедобные ракушки и т.п.
Во время еды стремиться избегать каких-либо разговоров, особенно связанных с делами.
Употребление спиртного сократить до минимума. По возможности исключить прием джина и перно.
Лекарственный режим…"
Твой врач и друг Эррера.
В Венецию Хемингуэи приехали в декабре 1949 года накануне рождественских праздников. Два с половиной месяца в Париже, а потом на машине, через Францию в Италию.
Хемингуэй и Хотчнер стояли на набережной Большого канала. Как и в прошлом году, северный ветер гнал с моря холодную волну. Хемингуэй, вглядываясь в туманную зимнюю Адриатику, произнес:
–Ну вот, Хотч, этот город называется Венеция. Вы еще не знаете его, но он станет для вас домом, каким он стал для меня.
–Я впервые в Венеции. Она красива зимой. А какая же красивая бывает она летом? Надо будет приехать сюда летом.
–Она красива в любое время года. Раньше я любил более всего Париж. Сейчас из всех городов, больше люблю Венецию. – Хемингуэй вкладывал в свои слова, только ему понятный смысл. – Она провинциальнее Парижа, поэтому одухотвореннее его. Здесь я начинал писать свои первые произведения и хочу закончить последнее. Надеюсь, что оно будет лучшим в моем творчестве.
–Я в этом уверен. – Ответил Хотчнер. – Как только вы его закончите, наш журнал «Космополитен» начнет его публикацию.
–Да. Вы мне очень симпатичны и поэтому я заключил договор с вашим журналом. Планирую дать первые главы в февральский номер. Я хорошо поработал над ним в Париже. Последний штрих на месте событий в Венеции и «За рекой, в тени деревьев» – ваш.
–Ждем. Жаль, что мне через три дня надо уезжать. Но я надеюсь рассмотреть Венецию вашими глазами, через строки романа.
–У меня с ней много связано. И каждая связь тяжела для меня…
Хемингуэй не договорив, замолчал. Хотчнер, знакомый с рукописью романа, понял, о чем он не желал говорить. Взглянув на романтическо-задумчивое лицо Хемингуэя, он еще более отчетливо понял, – связь Хемингуэя и Венеции не закончится никогда. Узы, связывающие сердце писателя с древним городом прочны и, кажется, их не порвет ничто – ни время, ни штормы судьбы.
Хемингуэи, как всегда, остановились в «Гритти-паласе». На этот раз они разместились не в угловом номере с одним окном на Большой канал, а в центре здания и, конечно же, на последнем третьем этаже. Теперь не одно, а три арочных окна, глядели на Адриатику.
Мэри понимала стремление Хемингуэя, как можно быстрее попасть в Венецию. Она просто-напросто не могла мешать осуществлению его желания. Правда, она постаралась затянуть время пребывания в Париже. Мэри видела, как упорно Хемингуэй трудился над книгой в Париже, сейчас оставалось завершить ее. А это можно было сделать только в Венеции – на месте описываемых событий. Наконец-то, за время их совместной жизни он написал роман. Сейчас нельзя мешать Эрнесту в работе, надо исполнять все его желания и прихоти. Но прихотей у него, собственно говоря, нет. Не мелочный он человек. А желание одно – встретиться с Адрианой. Ну что ж, раз такие встречи нужны для продолжения вдохновения, пусть он встретится с юной графиней. Он жаждет этой встречи, так пусть получит порцию вожделенного вдохновения.
Так размышляла Мэри в одиночестве номера «Гритти». Они приехали в Венецию сегодня, и только что поселились в гостинице. Эрнест захотел немедленно показать Хотчнеру Венецию. Они пошли ненадолго прогуляться, как пояснил муж. Но сердце Мэри чувствовало, что Эрнест сегодня вернется, не скоро – будет пить в баре «Гарри» с друзьями или встретится с этой девчонкой. Так мысленно называла Адриану, Мэри.
Еще до своего приезда в Венецию они получили приглашения на обеды и вечера от знакомых графов и баронов. До нового года, так можно выразиться, их встречи расписаны полностью. А потом надо поехать в Кортина Д"Ампеццо, покататься на лыжах. Прошлой зимой, из-за перелома ноги, ей не удалось всласть покататься с гор. Но эта зима для нее должна быть счастливой – каждый год ноги не ломают. Мэри вспоминала прошлый год, и ее голову посещали не совсем приятные мысли по отношению к Адриане. В тот раз Адриана приехала в Кортина, по ее желанию, и сразу же Мэри сломала ногу. Эрнест чуть не потерял глаз. Не приносит ли графиня им несчастья? Или это ответ на ее не вполне честную игру? Вполне возможно, что какой-то злой рок довлеет над Адрианой. Но Эрнесту он дал увлечение, не дай бог, любовь, а ей, лично, пока только беды и переживания. Но она их переживет.
Адриана вдыхает в него творческие силы, чего не может сделать Мэри, и пусть они пока встречаются. Когда закончит Хем книгу, она постарается помочь ему закрыть и свой любовный роман. Мэри решила пока терпеть все, чем бы не грозила ей Венеция.
А Хемингуэй, действительно, в это время сидел вместе с Хотчнером в баре «Гарри». На столике возле стены на этот раз было только вино. Хемингуэй решил придерживаться рекомендаций личного врача и не пить более крепких напитков. Вальполичелла мягко разливалась по организму, и тело от вина становилось сухим и горячим. Хемингуэй не сказал Хотчнеру, что ждет Адриану. Он рассказывал ему о Венеции, которую впервые увидел более тридцати лет назад.
–Тогда, во время войны, я Венецию не заметил. Просто не увидел. Рядом, на речке Пьяве, я получил в подарок от австрийцев мину. Почему я говорю в подарок, потому что это произошло накануне моего дня рождения. Мне должно было исполниться девятнадцать. Потом, в госпитале, я выковырял из своих ног больше двухсот осколков, а сколько их осталось там, до сих пор не знаю. Тогда мне было не до красот Венеции. Ее красоту ощутил позже. Венецию нельзя наблюдать, ее надо чувствовать.
–Война присутствует в каждом вашем большом произведении и в том, которое вы заканчиваете.
–Да. Мне тогда было восемнадцать лет. Юноша, с развивающейся психикой. Поэтому война вошла в мое подсознание навечно. Она – часть меня. Самая плохая часть. И я от нее никуда не денусь. Поэтому я ненавижу войну. Она искалечила меня душевно. А калека всегда чувствует свою ущербность. Невольно, но постоянно, сравнивая себя с окружающей красотой. Ему обязательно хочется сильных чувств, его воображение создает необычных людей и сверхъестественные поступки. Понимает, что этого никогда у него не будет, но мечтает о несбыточном. Для него самая большая радость соприкоснуться с чужим чистым чувством, которое его поймет и возьмет себе часть боли искалеченной души. – Хемингуэй отпил немного вина из бокала, и добавил. – Но все равно он остается калекой. Все мы, люди, калеки, с большей или меньшей степенью ущербности. – Заключил Хемингуэй.
–Вы не правы, Хем. Ваше творчество опровергает ваши слова, сказанные сейчас. Ваши герои любят мир.
–Поэтому я всех их убиваю. Такой мир я им не могу позволить любить. Они обычно любят кусочек мира, а когда сталкиваются с любовью всего мира в комплексе, то видят, что это не любовь, а уродство. А я не могу позволить им любить уродство. Оставить их живыми, значит пожалеть калек не для жизни, а для мучений. Жалость превращает здорового человека в медузу, а калеку, вообще, в слизь. Писателю иногда надо быть жестоким к своим героям.
–Я снова не могу с вами согласиться. Вы, как писатель добры к своим героям. В своих произведениях вы показываете героев сильных духом и физически. С них берут пример почитатели вашего творчества, им подражают…
–До определенного момента они сильные… – Перебил его Хемингуэй. – Но пережив какое-то потрясение, они уже не сильные. Я, любя и жалея героев, все же должен их убить… Они не могут жить… Для них это невозможно…
Он говорил обрывками фраз и неожиданно замолчал, не закончив последнего предложения. В дверях бара стояла Адриана. Она окидывала взором зал, наконец, увидела Хемингуэя и направилась к нему.
Хотчнер, не заметив перемены, происшедшей с Хемингуэем, пытался ему возражать:
–Но в новой книге ничто не предвещает смерти героя. Хотя и он духовный калека…
–Смотрите, Хотч! – Произнес Хемингуэй совсем другое, прервав их литературный спор. – Смотрите на вход. Видите? Это идет она! Узнаете ее?
–Кого?– Спросил, ничего не понимающий, Хотчнер. – Что вы имеете в виду?
–Ее… Извините меня.
Хемингуэй встал со стула и пошел навстречу Адриане. Он обнял ее посредине зала, на глазах любопытствующих зевак, распивающих вино и пиво, и знающих, что рядом с ними сидит и пьет Хемингуэй. Шум прекратился, не было слышно звона бокалов – бар замер.
«Они сжимали друг друга так, что кажется, крепче уже нельзя было, и он целовал ее крепко и бережно, и она тоже целовала его и руками ощупывала его плечи».
–Папа, ты? – Сказала она. – Ты снова приехал?
–Снова, моя девочка. Я тебя жду.
–Я торопилась…
На них все глядели восхищенными глазами. Хотчнер до сих пор не мог понять происходящее, и смотрел на них, раскрыв от удивления рот. Это тот ли Хемингуэй, умеющий скрывать свои чувства за внешней бравадой? А, впрочем, Хемингуэй всегда Хемингуэй. Его никогда не поймешь.
Хемингуэй приподнял Адриану, продолжая тесно прижимать ее к своей груди. Поцеловал еще раз и только затем осторожно поставил ее на пол.
–Сумасшедший! Что ты делаешь? На нас смотрят.
–Пусть смотрят. Пусть радуются вместе с нами.
Они сели за столик. Предусмотрительный официант, раньше других очнувшийся от происшедшей сцены встречи, молча поставил на столик еще один фужер с вином. Бар снова наполнился звоном бокалов и сдержанным шумом. Предстояло увиденное запить, и сразу же обсудить. Все с одобрением смотрели на Хемингуэя. Когда еще представится случай увидеть такое?
–Хотч! Знакомьтесь. Адриана. Моя путеводная звезда… – С шуткой сказал он и глубоко вздохнул.
Хотчнер привстал со стула и склонил голову перед Адрианой.
–А это сотрудник «Космополитена» и писатель, Арон Хотчнер. – Коротко представился он своего собеседника.
Хотчнер не сводил взгляда с Адрианы. Ему казалось, что он действительно где-то ее раньше видел. Недаром Хемингуэй спрашивал его: «Узнаете ее?» Но где?
–Сними берет, дочка. Я хочу видеть твои волосы.– Попросил Хемингуэй девушку.
Адриана сняла берет, и тряхнула головой. Черные, волнистые волосы рассыпались по ее плечам, и прикрыли высокий лоб и скулы. На их фоне менее смуглым казалось ее лицо, только более четко выделялись полные губы и большие, по–итальянски, горячие глаза. Цыганское колдовство ее волос завораживало Хемингуэя. Но, пожалуй, не только его, но и всех, кто продолжал глядеть на них.
Хемингуэй, как и всегда раньше, осторожно притронулся к ее голове и провел пальцами по ее волосам до плеч.
–Ты не изменилась. Ты осталась прежней. Как девять месяцев назад. – Скорее прошептал, чем проговорил он.
–И ты, тоже Папа, такой же, как и восемь месяцев назад. – Поправила она его во времени. – Даже так же, как в последний раз, пьяный.
Про себя, Адриана отметила, что Папа еще более поседел за это время и немного обрюзг. Но она с радостью смотрела в его открытое лицо, излучавшее любовь и нежность.
–В последний раз, дочка, расставаясь, мы, кажется, не выпили ни рюмки…
–Я тебя, Папа, в последний раз запомнила пьяным…
И тут до Хотчнера дошло, где он раньше видел Адриану. И ключ к разгадке подсказал Хемингуэй, назвавший Адриану «дочка». Он ее не видел раньше, он о ней узнал несколько месяцев тому назад, прочитав на Кубе первые главы еще не вышедшего романа. Да! Это, несомненно, Рената. Все в ней до улыбки и волос списано с Адрианы. Так, выходит, это не вымышленный образ? Он имеет конкретное отношение к жизни Хемингуэя! И сколько же требуется времени, чтобы найти нужный образ, имеющий непосредственное отношение к тебе? Его Хемингуэй искал десять лет и, наконец, нашел. Что ж, он всегда в своих произведениях шел от жизни. Жизнь, своей любовью, догнала его в Венеции.
И Хотчнер понял, что на сегодняшнем бале любви, он лишний. Пора уходить, не мешать влюбленным. Литературный разговор закончился, наступило время реализации художественных замыслов писателя. Да, эта девочка, судя по ее выражению блестящих глаз, могла быть влюблена в писателя. Но опытный в любовных передрягах Хемингуэй?.. И Хотчнер огорченно подумал, что мало еще его знает. А читал все его произведения. Неужели не понял их глубины?
–Извините, Хем. – Обратился он к писателю. – Мне надо привести свои бумаги в порядок и созвониться по поводу рабочих встреч. Я не должен забывать о своем журнале, даже в гостеприимной Венеции. С вашего позволения, я вас оставлю. Извините, еще раз. – Это Хотчнер обратился к Адриане, но та молчала.
–Да, Хотч. Посмотрите Венецию сами. Без моей или еще чьей-то подсказки. Так вы ее почувствуете намного лучше и глубже. Венеция любит и понимает уединение человека. Этот город может дать страдающему новую душу и обязательно свою, умиротворенную. Это город-врач, излечивающий душу и мозг человека.
–Спасибо за совет. Пойду лечиться. – Улыбнулся Хотчнер. – До свидания Хем. До свидания, Рената. – Попрощался он с ними и пошел к выходу.
–Почему он назвал меня Ренатой? Ошибся? – Спросила Адриана.
–Нет. Тебя невозможно спутать ни с кем. Он назвал тебя правильно и скоро ты об этом узнаешь и весь мир. Лучше расскажи мне, как ты жила без меня?
Адриана взглянула в глаза Хемингуэя, и увидела в них преданность влюбленного человека. А когда он уезжал из весенней Венеции, она видела его пьяный, равнодушный взгляд, бездумно скользнувший по зашторенным окнам этого бара. Как ей тогда было обидно. До слез! И ей захотелось высказать свою обиду Хемингуэю. Она, не отвечая на вопрос, произнесла:
–Я тебя видела в последний раз пьяным. Но ты меня тогда, Папа, не заметил.
–Не может такого быть? Ты для меня не песчинка, которую я не мог бы заметить. Ты для меня море, глядя в которое я не вижу никого, кроме тебя. Его я не могу обойти, только могу переплыть. Так что ты имеешь в виду, дочка?
Адриана, после его слов заколебалась, напоминать или нет, его прошлогодний отъезд из Венеции. Но по его вопрошающим глазам поняла, что он добьется от нее ответа, и сказала:
–Когда ты уезжал из Венеции, то я тебя провожала.
Синие глаза Хемингуэя потемнели. Он положил свою ладонь на ее руку в перчатке.
–Я знал, что ты должна меня проводить. Ждал тебя. Но почему тебя не увидел? Почему ты не подошла? Где ты была?
–Я была здесь, в баре и видела, как тебя с мисс Мэри провожали на террасе. Из-за провожающих я не могла к тебе выйти. Но я стояла вон у того окна. – Адриана пальцем показала на окно. – И видела, как тронулся автомобиль, с Джанфранко за рулем. Ты выглядывал из окна, глядел на меня, но не замечал. Неужели, не почувствовал меня, моего взгляда?
–Вспоминаю. Я почувствовал, что ты находишься где-то здесь. Но мне мешали сосредоточиться. Да и пьян был. Прости меня, девочка, я действительно виноват.
Хемингуэй склонил голову к столу и поцеловал руку Адрианы, не поднимая ее.
–Прости. – Повторил он, отнимая губ от перчатки.
–Не проси прощения. Ты ничего плохого не сделал. Мы же договорились, что я не приду на прощальный ужин. Но я, такая дура, не выдержала и захотела посмотреть на тебя в последний раз. Боялась, что больше тебя не увижу. Хотела запомнить на всю жизнь свою первую любовь. Мне тогда было так обидно и больно. Прости меня, что я нарушила нашу договоренность.
Хемингуэй крепко сжал ее узкую руку в своей ладони так, что Адриане стало больно, и она попросила.
–Больно, Папа! Отпусти?
Хемингуэй разжал свою ладонь и снова погладил ее руку.
–Пусть та боль, уйдет с болью в руке, которую я тебе сейчас причинил. Пусть останется радость встречи.
И Хемингуэй неожиданно почувствовал боль, а не радость. У него даже кольнуло в сердце от безысходной боли всего происходящего, но он уверенно закончил так, чтобы не заметила его расстроенных чувств Адриана.
–Давай считать, что мы с тобой никогда не расставались.
–С первой встречи или с расставания?
–Со дня появления нас на свет. Мы родились с тобой одновременно. Просто живем в разных пространствах, хотя в одном времени.
–Давай так считать, Папа. Как было бы хорошо, если бы мы действительно родились одновременно. – Мечтательно произнесла Адриана. – И жили бы в одном пространстве. Но такое, кажется, невозможно.
–Возможно, если захочешь. Теперь мы не будем расставаться с тобой, все время, пока находимся в пространстве Венеции. Хорошо?
–Хорошо. А что дальше?
–А дальше будем увеличивать расстояния, чтобы снова быть вместе. Сокращать океан.
–А время?
–Оно уходит безвозвратно. Оно сокращается, не спрашивая нашего разрешения. Оно, к сожалению, нам не подвластно. – Хемингуэй грустно улыбнулся, понимая вопрос Адрианы, насчет времени. – Мы будем считать только наше время, которое проведем вместе. Хорошо?
–Хорошо. Я хочу начать новый отсчет времени. Океан для нас не пространство, если мы через него слышим друг друга. Давай уйдем отсюда, а то на нас обращают внимание. Ты же, Папа, известная личность. Уйдем туда, где время будет идти только для нас.
–Да, идем. Я что-то засиделся в баре.
Хемингуэй встал и протянул руку Адриане. Сразу же подбежал официант, который любезно предложил:
–Синьор Хемингуэй вам в дорогу положить вино? Может быть, одеяло.
Хемингуэй сразу же вспомнил, что такое было год назад, когда они с Адрианой катались в гондоле, и громко рассмеялся.
–Спасибо, дружище. Но сегодня я не пьян и прогулка по каналам не состоится. Но я рад, что ты все помнишь. Держи!
Он протянул официанту деньги, и тот быстро отсчитал сдачу.
–Не надо. Сдачу оставьте себе.
–Не могу синьор Хемингуэй. Что скажут посетители, наблюдая за нами. Лучше купите синьорине цветы. – Посоветовал официант, возвращая чаевые обратно.
–Спасибо. – Ответил Хемингуэй и обратился к Адриане. – Видишь, за мои же чаевые предлагает купить тебе цветы.
–Синьор Хемингуэй. Я не предлагаю вам купить цветы. – С достоинством ответил официант. – Я не могу с вас брать чаевые. После этого я перестану себя уважать. Приходите к нам. Мы всегда храним для вас лучшее вино.
–Спасибо. Непременно зайду.
–С синьориной. Я могу сказать, что она весной смотрела на вас из-за занавески и плакала. Поверьте, она любит вас.
Официант, желая сделать приятное Хемингуэю, говорил лишнее. Адриана это поняла и сказала официанту.
–Джованни! Не говори того, что тебя не касается.
–Я говорю, что видел. Пусть синьор Хемингуэй знает, что его любишь не только ты, но и все в Венеции.
Хемингуэй громко расхохотался.
–Спасибо Джованни! Я люблю Венецию и вас тоже. Я люблю всех в Венеции. Не переживайте за меня, старина. А вы нашли новую любовь?
Хемингуэй вспомнил прошлогодний разговор с официантом о его семье, погибшей от бомбардировки американцев в Тревизо.
–Нет. Я уже стар для любви. И не все так просто…
Хемингуэй стал серьезным.
–Простите, что поворошил прошлое.
–Не надо извиняться… Счастливой прогулки.
Хемингуэй досадовал на себя, что коснулся не совсем приятного момента в разговоре, и вдруг его осенила мысль – официант, со своей судьбой должен попасть на страницы его нового романа. Да, он напишет и о нем.
Они вышли из бара, и пошли по набережной Большого канала мимо «Флоры», потом свернули к площади Сан–Марко. Ветер развевал волосы Адрианы, но она так и не одела на голову берет – Хемингуэю нравится, когда ее волосы касаются его лица.
Они подошли к витрине ювелирного магазина и остановились. Кажется, они подошли к нему непроизвольно. Здесь он подарил Адриане негритенка. Они перестали разговаривать и молча рассматривали сквозь витрину ювелирные безделушки, лежащие на полках. Адриана первой нарушила молчание:
–Ты трогаешь изумруды? Вспоминаешь обо мне?
–Да. – Солгал Хемингуэй. – Они лежат у меня в письменном столе. Я на них смотрю каждый день. Или почти каждый день…
Он не мог сказать, что спрятал коробочку с изумрудами в свой сейф, чтобы их не видела Мэри, и не было лишнего с ней неприятного объяснения. Адриана по его тону поняла, что он говорит неправду, но не стала уличать во лжи, а весело произнесла:
–А я с твоим негритенком, которого ты определил мне в слуги, не расстаюсь. Он всегда со мной.
–Неужели? – Удивился Хемингуэй, и Адриана окончательно уверилась по его восклицанию, что он ей солгал. Ну, что ж? Для этого у него, наверное, есть причины.
–Хочешь увидеть?
–Да.
Адриана расстегнула пуговицы пальто и отвернула воротник.
–Смотри, Папа. Твой слуга всегда со мной. Он меня охраняет. Он твой верный слуга. Как и я… – Шепотом закончила она.
Хемингуэю было стыдно за свою вынужденную ложь, и он натянуто засмеялся.
–Наши талисманы хранят нас. Глупость…
–Нет! – Горячо возразила Адриана. – Я люблю твоего слугу, и он подарил мне новую встречу с тобой. Пока он со мной, то я уверена, что мы встретимся.
–Я тоже. Пойдем отсюда.
–Пойдем. Папа, знаешь, а я тебе хочу сделать еще один подарок…
–Только не драгоценности. – Засмеялся Хемингуэй.
–Нет. Это будет мой личный подарок.
–Какой?
–Я тебе подарю свой портрет, который написала сама. Мне осталось немного, чтобы его закончить. Я над ним работала всю осень, но не успела до твоего приезда.
–Я буду рад твоему подарку. Но и я тебе сделаю подарок и тоже в виде картины.
–Какой?
–Пока не скажу. Секрет.
–Папа, почему ты любишь секреты?
–Потому что люблю тебя, моя прекрасная девочка.
Адриана повернулась к нему, обняла его прямо здесь же на тротуаре и поцеловала в щеку.
–Я так ждала тебя. Ты не знаешь как! И у меня нет от тебя секретов. Я люблю тебя.
–Я тоже, девочка. Повтори все, что ты сейчас сказала, еще раз?..
