Валерий Борисов
Последняя любовь Хемингуэя
–Папа! – Решила пошутить Адриана. – Давай включим в общество всех кошек и собак, которые живут на первом этаже Башни. Пусть и от них будет польза.
–Правильно. Они меня вдохновляют на большие дела. – Продолжал смеяться Хемингуэй. – Сколько у меня котов и кошек? Сорок, кажется. Вот уже сорок членов. И Блеки, очень умная собачка. Сорок один, не говорящих, но мяукающих и гавкающих членов общества – мои критики, умеющие говорить невнятно, но противно. Почти, как критики на двух ногах.
–Но это их красивый язык, Папа! – Сказала Адриана.
–Я, конечно, не прав. Их замечательный язык нельзя сравнивать со зловонным языком критиков. Я своих кошек понимаю. Могу с ними разговаривать, а с критиками нет. Значит кошки и собаки члены нашего общества. Кого еще? Предлагайте! – Шумел развеселившийся Хемингуэй.
Вошла Лола с бутылкой и молча поставила поднос с бутылкой «Чиваса» и содовой на стол.
–За новых членов нашего общества надо выпить! Кого же еще ввести в наше литературное общество?
Мэри, взяв толстостенный стакан с виски, ответила:
–У тебя много друзей известных всему миру. Давай и их введем в состав общества?
–Только великих друзей. Есть у меня две знакомые великие женщины – Марлен Дитрих и Ингрид Бергман. Не возражаете против их кандидатур?
–Пусть и они будут почетными членами. – Милостиво улыбнулась Мэри.
–Ни в коем случае – почетными! Обыкновенными членами. Почетными будут те, кто находится рядом со мной. Согласны?
–Согласны!
–Список членов общества не закрыт для других. А как назовем наше общество. Каждая приличная организация должна иметь красивое название.
Все на минуту притихли, задумавшись, и Адриана вдруг произнесла:
–Наше общество будет находиться здесь, в Башне. Давай назовем общество имени Башни.
–Можно! – Продолжал шуметь Хемингуэй. – Но как-то скучно звучит – общество Башни. Надо добавить какое-то сравнение.
–Общество Белой Башни. – Подсказала Мэри.
–Подходит, мамочка! Значит, тогда выпьем за литературное «Общество Белой Башни». Его аббревиатура звучит очень громко и надежно – ОББ. Решили этот вопрос?
–Решили!
–Тогда выпьем за наше общество, под названием ОББ, где скоро будет создано великое произведение! Ура! – Окончательно расшалился Хемингуэй.
Все чокнулись и выпили.
–А теперь танцы! – Продолжал кричать Хемингуэй. – Испанские, кубинские! Лола! Напевай!
–Что? – Спросила ошарашенная кухарка.
–Что знаешь! Давай фламенко. Под него страстно танцуется! Джанфранко, приглашай на танец мисс Мэри. Адриана, приглашай меня на белый танец фламенко! Поем! – И Хемингуэй, бережно одной рукой взял за талию Адриану и запел без слов – Та-та-ра-та-та! Все поем и больше драматизма и страстности. Это фламенко, а не фанданго, где нужен темперамент!
Вслед за Хемингуэем все стали невпопад повторять мелодию, которая из-за своей простоты, оказалось сложной.
–Та-та-та-ра-та! – Доносилось из Башни и кошки, жившие на первом этаже, притихли. А коты подняли носы вверх, будто почувствовали запах валерьянки. И вдруг все они невпопад, как и танцующие вверху люди, замяукали и стали выбегать из дверей и разбегаться по саду. А из Башни неслось призывное:
–Ра-ра-та! Ра-ра-та!! – Нестройно раздавались короткие и резкие ритмы танца.
Джанфранко осторожно держал правой рукой миниатюрную Мэри и она, откинув голову назад, полузакрыв глаза, хотела показать Хемингуэю, как ей приятно находиться в объятиях молодого кавалера. Но он ее не видел. А она видела, как Хемингуэй с нежной страстностью склонил Адриану спиной на свою руку и склонился над ней, вроде бы для поцелуя. Но тотчас же резко, в такт фламенко, отпрянул от нее, заставив встать и закружиться… Конечно же, успокоила себя Мэри, никакого поцелуя не было, такие движения положено выполнять во фламенко. Жаль, что ее тело не может так сгибаться… А Лола, удивленно раскрыв глаза, выдавливала из своего горла:
–Ту-та-та! Тр-тр-м!
Запыхавшись, Хемингуэй остановился. Он прижал к себе тяжело дышащую, с блестевшими, огромными, черными, как у креолки глазами, Адриану и на мгновение затих, ощущая частый пульс ее сердца. Он чувствовал ее трепет, от сердца до кожи, и ему не хотелось выпускать партнершу по танцу из своих рук.
Но Лола смолкла, и фламенко закончилось. Джанфранко галантно поклонился мисс Мэри. А она, сверкнув улыбкой прокуренных зубов, через силу засмеялась:
–Учредительное собрание членов «Общества Белой Башни» закончилось. Теперь все за работу. Эрни, ты сейчас начнешь писать новую книгу? – На всякий случай, уточнила она.
–Сейчас я доделаю остатки прошлых работ и заодно прикину сюжет новой книги. Я иду к пишущей машинке.
–Что ж, Эрни, надеюсь на тебя. – Улыбнулась Мэри. – Жду твоей новой книги.
Джанфранко сказал Адриане:
–Ты остаешься здесь? – И увидев ее согласие, выразившееся в кивке головы, пояснил. – Я пойду скажу маме, о свадьбе.
–Иди обрадуй маму. – Сказал Хемингуэй. – А мы до обеда будем работать в Башне. Лола, убери виски, чтобы до обеда ничто не мешало нам в работе.
Лола послушно взяла виски и стаканы, поставила их в шкаф. Адриана поднялась на третий этаж, Мэри на крышу, загорать. Хемингуэй остался на втором этаже и подошел к машинке. На несколько секунд он замер над ней, собираясь с мыслями, потом ударил по кнопкам…
Джанфранко пошел к матери в бунгало, в котором она спасалась от жары.
–Мама! – Сказал он ей просто. – Я женюсь.
–О, Франки. Давно надо было тебе принять такое решение. Пора и жениться.
Джанфранко мялся с ноги на ногу, не зная, как подойти к основной части разговора. Потом сел в кресло и сразу же к нему пришла уверенность.
–Мама. Мне нужны деньги для свадьбы.
–Знаю. Будет много расходов. Но у нас есть небольшие сбережения, дадим тебе. – Ответила Дора. – А сколько нужно? – Поинтересовалась она сразу же у сына.
–Точно не знаю. Но говорят надо тысяч десять-пятнадцать.
Дора испуганно взмахнула руками.
–Я думала, хватит пяти тысяч.
–Нет. Здесь любят пышные свадьбы. И невеста моя богата. Мне неудобно выглядеть на их фоне нищим.
Дора поняла, что необходимо достать деньги, и она стала вслух размышлять.
–У меня немного есть с собой. Еще в Италии осталось немного. Пять тысяч долларов мы как-нибудь наскребем, но десять тысяч… Даже не знаю.
Джанфранко тяжело вздохнул, понимая положение матери. А та поняла, что деньги необходимо найти.
–Я напишу письма нашим родственникам, может, помогут.
–А что-то из фамильных драгоценностей нельзя продать?
–Франки, какие у нас остались драгоценности? – Укоризненно ответила мать. – А оставшиеся драгоценности нельзя продавать, они переходят в нашей семье по наследству. Я их отдам тебе и Ади.
–А если я свою часть продам?
–Сынок, ты же сам знаешь, что они не продаются. Я постараюсь тебе найти деньги на свадьбу.
И графиня Дора Иванчич тяжело вздохнула.
7
Наступали зимние праздники: День благодарения, который отпраздновали на неделю позже из-за морского похода на «Пилар» к необитаемым островам, а там наступило Рождество и Новый год. На Рождество приехало много гостей, среди которых был знаменитый Гари Купер, сыгравший главную роль в фильме «По ком звонит колокол», с женой. Его сразу же, с весельем, ввели в состав членов «Общества Белой Башни». Приехали два сына Хемингуэя: Патрик с женой, и Грегори с невестой. Невеста не понравилась Хемингуэю. И он имел неосторожность, высказать сыну свое не совсем доброжелательное отношение к будущей невестке. А Грегори в ответ открыто сказал Хемингуэю:
–А вы, отец, у себя под боком тоже держите невесту, отодвинув жену к подальше к стенке.
Грегори имел в виду Адриану. Скрыть свою любовь к Адриане Хемингуэй не смог даже при гостях. Всюду он был вместе с Адрианой, ходил с ней в море и ездил на пляж в Мегано, который его очень манил. В Гаване, в кафе и барах, на бейсбольных матчах, с детским удовольствием гордо представлял Адриану своим гостям, как хорошую знакомую. Грегори все это видел и, зная характер отца по рассказам матери, о многом мог догадаться, многое представить.
–Она моя знакомая… – Попытался вяло защититься Хемингуэй от упрека сына, ощущая правду в его словах. Но Грегори отпарировал так, что у Хемингуэя пропало всякое желание объясняться с сыном.
–Вы, отец, всегда находите себе будущую жену, не бросив предыдущую.
Хемингуэй совсем поник седой головой. В словах сына была голая правда, – действительно, он сходился со всеми своими новыми женами, не оформив развода со старыми. На этот очевидный факт, раньше Хемингуэй не обращал внимания. Но сейчас слова Грегори поразили его в самое сердце, – неужели такие браки были для него обычной нормой? А он не придавал им значения. А другие заметили. Даже сыновья.
Как только гости после Рождества разъехались, он сказал Адриане:
–Поедем сегодня после обеда в Кохимар. Хочу прокатить тебя на «Пилар» и, может быть, поймаем какую-то рыбешку.
Хемингуэй все эти дни, несмотря на присутствие в доме гостей, упорно работал над старыми рукописями, делал наброски новой книги. Никого в первой половине дня он не принимал, объясняя это обычаем своих индейских предков. А во второй половине дня отдыхал. Эта была его система работы.
Они поехали в Кохимар. Сначала сидели в «Террасе», пили текилу и смотрели на спокойное и безмятежное море. А потом, когда Фуэнтес подготовил «Пилар» к выходу в море, пошли на катер. Там Хемингуэй распорядился:
–Грегорине, до вечера тебе выходной. Сиди в «Террасе» и жди нас. Возьми десять песо, угостишь знакомых.
Но Фуэнтес, в ответ на такое хорошее для него предложение, вдруг разволновался:
–Папа, ты хочешь пойти один в море? А вдруг мотор откажет, он у нас старый, или еще какая-то поломка? Что ты будешь делать без меня?
–Справлюсь. А если нет, дам сигнал, и ты быстренько придешь на помощь.
Адриана прошла на корму и, увидев, что ее рядом нет, Фуэнтес зашептал, чуть ли не в ухо Хемингуэю.
–Я что стал тебе мешать, Папа?
–Без тебя я, как без одного глаза. – Ответил Хемингуэй.
–Так почему ты меня выгоняешь с судна?
–Я тебя не выгоняю. Сегодня ты, Грегорине, будешь в команде лишним. Не обижайся.
Но Фуэнтес продолжал беспокоиться за Хемингуэя:
–А если что случится? Шторм. Поломка. Течь… – Снова начал пугать опасностями шкипер.
–Сам видишь, шторма не будет. А всякие поломки – это стихия. Придется просить помощь с берега. Отдыхай сегодня, Грегорине. Выпей за нас.
Тогда верный шкипер предложил ему компромисс, но по-кубински, напрямик:
–Папа, ты же знаешь, что я, когда тебе нужно, ничего не вижу и не слышу. И сегодня, когда будет нужно, я же догадливый, закрою глаза или уйду в машинное отделение. Но только не выходи в море один с женщиной?
–С сегодняшнего дня тебе придется часто сидеть и ждать меня в «Террасе». Привыкай. Она не женщина, а мой ангел-спаситель. Ты это знаешь.
Фуэнтес понял, что сегодня Папу не переубедишь в неправильности принятого решения. Проклятая графиня! Полностью пленила Папу! Кубинки лучше – они любят мужчин без серьезных для них последствий. Шкипер сокрушенно вздохнул в ответ на последние слова Хемингуэя и, оскорбленный таким недоверием хозяина к преданному другу, молча сошел с катера, отдал швартовы и пошел в «Террасу», где угостил пивом знакомых. Когда его спросили, почему он не на катере с Хемингуэем, он как истинный кубинец, всегда готовый к художественному вымыслу, ответил:
–Папа сегодня хочет поймать русалку, а меня оставил на берегу купить гребень, чтобы расчесывать ей волосы. Есть и такая рыба в Гольфстриме. – Добавлял он и с обидой пил пиво.
Более крепкого, он не мог себе позволить – вдруг Папе потребуется помощь. Он любил своего хозяина, понимал, что сегодня не нужен на катере, но все равно ему было обидно, что женщина оттеснила его с моря на сушу.
Хемингуэй и Адриана стояли на рулевом мостике. Курс сразу же был взят в открытое море, к краю Гольфстрима – аорте океана, начинающейся в его сердце – Кубы, дающего тепло холодным морям и землям, всему живому и их чувствам.
Куда они шли, Адриана не знала. Но чувствовала, что Папа остался с ней на катере не ради пустого разговора. Хемингуэй крепко держал горизонтальный штурвал и пристально вглядывался в лазурную гладь океана, недостижимую дымку горизонта. Он принял серьезное решение и сейчас собирался с духом, чтобы его претворить в жизнь. Хотя, как понимать жизнь? Может после этого не будет жизни, а только маета. Но надо было что-то решать. Он заглушил мотор и «Пилар» легла в дрейф.
–Пойдем вниз. – Сказал он Адриане.
Он первым спустился по вертикальному трапу с мостика на палубу и помог спуститься Адриане.
–Мы будем здесь рыбачить? – С выжидательной улыбкой спросила Адриана.
–Да. – Ответил Хемингуэй, хотя хотел сказать: «К черту сегодня проклятую рыбалку!» – Давай попробуем на спиннинг. Но вряд ли, что сегодня пойдет на крючок. Только после нового года рыба начнет подходить к берегу.
–Папа, ты чем-то встревожен. Может, не будем сегодня рыбачить, а посидим и послушаем океан. Посмотрим, как в нем рыба живет?
–Ты права, девочка. Давай послушаем океан, что он нам скажет. Он мудрый.
Они сели в брезентовые кресла, с которых, он сидя ловил агуху. В бирюзовом зеркале океана играло солнце. Его блики, переламываясь, уходили в глубину и, достигнув непроницаемой толщи воды, отражались обратно, расцвечивая поверхность океана цветными, переливающимися красками. Океан, словно, застыл в монолитном сознании временного покоя и постоянной силы. Даже слабое дуновение ветерка не могло поморщить его мощное тело. Океан отдыхал, и никто не мог нарушить его покой, иначе можно увидеть и ощутить на себе его стихийную силу. Сегодня природа установила равновесие в своих неразрывных составных частях и непостоянством людей.
Это чувствовала Адриана, но все же решилась разрушить созерцательную тишину:
–Папа! Чувствуешь умиротворение моря?
–Да. Все здесь без дна. Одна бесконечность. Здесь – все вечно. Не как у людей.
Хемингуэй замолк и поник седой головой от собственного бессилия – он же хочет принять важное решение. Быстрее бы!? Но Адриана меланхолически произнесла вслед за ним:
–Вечно. От звезд, до Бермудской впадины. Когда мы сможем добраться до звезд и опуститься на дно?
–Не надо звезд, не надо дна. Был бы бесконечным океан и неиссякаемой его река, – Гольфстрим. Говорят, в Ледовитом океане он становится водопадом, уходит под воду и пропадает. А жаль! На поверхности океана он красивее. Вглядись в Гольфстрим. Видишь, как он красив? Нам не хватает земной красоты. Вернее, мы не успеваем ее рассмотреть. Красоту так часто ломают бури, заливают наводнения, разрушают землетрясения, портит человек, что мы не успеваем ею насладиться. Хорошо, если ее кусочек останется в твоей душе. Счастье, когда можешь прикоснуться к собственному счастью. И к красоте, как к кусочку собственного счастья. А если нет – то водопад… Счастлив тот, кто не мешает чужому счастью. Красота – в уединении души.
–Красота, Папа, везде. Надо уметь ее видеть.
–Я разучился ее видеть вокруг себя. Вижу только недостатки красоты.
–Красота с недостатками… А может, так и должно быть. Красота без недостатков перестает быть красотой. Ты, Папа, как всегда прав. Это бездушный эталон.
–К сожалению, чем я дольше живу, тем чаще бываю правым. – Он хрипло засмеялся. – Запомни, девочка, нет более тяжкой ноши для человека, чем всегда быть правым и правильным. Ассиметрия души и жизни должна существовать, хотя бы для того, чтобы чувствовать боль от радости. А то мы ощущаем чаще всего радость от боли. От чужой боли. – Уточнил Хемингуэй.
–Папа! Когда ты говоришь заумно, мне становится страшно. Давай просто смотреть на океан.
–Правильно, девочка! Давай смотреть просто, без всяких мыслей. Только так можно увидеть красоту. Не осмысливая ее. Но пока ты посмотри на океан без меня, а я схожу в кубрик и принесу бутылку рома. Хочешь очутиться на палубе пиратского брига и увидеть настоящего карибского пирата.
–Хочу оказаться на ветхой палубе брига, пить ямайский ром и любить пирата-романтика!
–Через минуту ты увидишь настоящего кубинского пирата.
Хемингуэй спустился в кубрик, а Адриана с интересом ждала его появления обратно. И вот появился он – пират-Хемингуэй. Он успел снять рубашку и остался в одних шортах. Видимо, копотью от примуса на кухне, он провел пятерней по своему лицу и груди – будто пороховая пыль въелась в его тело. Левый глаз был завязан грязным полотенцем. Правой рукой, вместо сабли, размахивал пузатой бутылкой рома, а в левой, вместо кинжала, держал две алюминиевые кружки. Адриана от радости засмеялась и захлопала в ладоши:
–Браво, капитан Блад! Браво!
Услышав ее смех, Хемингуэй скривил страшное и ужасное лицо с одним огромным глазом, под припухшим веком, и зарычал:
–Я не Блад! Я страшнее – Черная борода!
–Папа, у тебя нет сейчас бороды! Будь не страшным, а благородным пиратом.
Но он словно не слышал ее:
–Ты моя пленница и я за тебя возьму хороший выкуп! Что ты мне можешь дать?
–Что ты хочешь!
–Я хочу тебя всю. – Сменив грозный рык, неожиданно тихо и серьезно, произнес Хемингуэй. – Ты будешь моей пленницей на всю оставшуюся жизнь!
–Я и так твоя пленница. – Попробовала пошутить Адриана, почувствовав непонятную пока ей серьезность его слов.
Но Хемингуэй медленно приближал к ней свое лицо, с одним глазом и от его пронзительности Адриане стало холодно под жарким тропическим солнцем.
–Я тебя сегодня забираю к себе, навсегда. – Он стянул полотенце с глаза и вытер им грязное лицо. – Как добычу пирата. Веришь?
–Верю, Папа! – Тихо ответила, ничего не понимающая, Адриана. – А во что верить? – Переспросила она.
–В меня. Я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной.
Он склонился перед ней и поцеловал ее колени.
–Моя пленница, на всю жизнь. Я твой пленник. Девочка, я, может быть, говорю невнятно, но я хочу, чтобы мы были всегда вместе. До конца моей жизни. – Уточнил Хемингуэй.
Вот и настал момент серьезного разговора. Адриана это поняла. Но, как он не решителен и робок! Как влюбленный юноша, а не лев, разбивший и покоривший сердца многих известных женщин. Она положила руки на его умную голову и погладила седые волосы.
–Папа! Я всегда с тобою рядом. Неужели, ты хочешь большего? Моим владыкой.
–Хочу. Я всегда хочу, чего-то большего. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
У Адрианы навернулись на глаза слезы. Она не знала, что ей делать – плакать или смеяться. Радостная боль заполонила ее грудь. Она ждала этого предложения и боялась его.
–Папа! – Она отняла от его головы руки и вытерла слезы. – Папа!! – Отчаянно закричала она. – Я люблю тебя и так! Больше, чем тебя любили другие… – Закончила она тихо.
–Ты согласна?
–Не знаю. Я боюсь.
–Не бойся, дочка. Жизнь – страх, который никогда не преодолеешь. Его можно только на время забыть. – Он снова хрипло засмеялся. – Давай преодолеем этот страх. Видишь, пиратский ром. Настоящий ямайский колониальный ром, который пили пираты. Выпьем, и страх уйдет от нас.
–Делай, что хочешь, Папа.
Хемингуэй поставил кружки на палубу, открыл бутылку и налил в них ром. Потом одну кружку протянул Адриане, вторую взял сам:
–Стукнемся так, чтобы они не звенели. По-пиратски. Они, близко подобравшись к врагу, перед решающим броском, пили ром. Так тихо чокались, чтобы не было слышно их. Я пират, готовый к решающему броску. – Он ладонью сверху взял кружку, показывая Адриане, как надо брать металлическую посуду, чтобы она не звенела. – Не надо, чтобы нас слышал океан. Только мы должны чувствовать его дыхание и нашу любовь, как пираты последний глоток рома перед боем.
Он протянул свою кружку к ее, и металл откликнулся глухим стоном. Так почудилось Адриане. А может, так ответил океан на их любовь – бессильным стоном. Хемингуэй залпом выпил кружку, а Адриана мелкими глотками пила сладкую, пахучую и ужасно крепкую жидкость. У нее снова выступили слезы, но уже от нестерпимой горечи во рту, удавкой сдавившей горло.
–Ты плачешь? – Участливо спросил Хемингуэй.
–Да. – Теперь прохрипела она. – Дышать не могу…
–Я сейчас принесу минеральной…
–Не надо. Сейчас пройдет. Пусть все будет, как у пиратов. Ну, вот, видишь, Папа, я отдышалась, а голова закружилась. Что это за любовное зелье?
–Ром. Ямайский, колониальный. Самый крепкий из всех ромов. Его любили пираты, так же крепко, как я люблю тебя.
В голове у Адрианы все кружилось
«Быстро и сильно действует ром». – Подумала она, и попросила Хемингуэя:
–Обними меня, мой пират, и поцелуй. И пока ничего не говори.
Хемингуэй обнял ее обмякшее тело своими медвежьими лапами, поцеловал в глаза, поднял и понес на корму.
–Папа, ты меня хочешь утопить?
–Я тебя утоплю в своей любви…
…Обнаженная Адриана лежала под жаркими лучами послеполуденного кубинского солнца и слушала песнь океана. Кажется, она подпевала ему. А где-то рядом звучала хриплая мелодия Хемингуэя. Голова кружилась от крепкого рома любви, и ей не хотелось двигаться. Рядом лежал Хемингуэй, и его рука покоилась на ее груди. Рука была тяжелой, но родной и от того казалась легкой.
–Девочка, моя… – Прошептал он.
–Тихо. Не говори ничего. Слушай океан и нас…
И Хемингуэй послушно замолк. Солнце клонилось к горизонту, а они все лежали под его нежными лучами. Океан, ветром покрыла вечерняя, мелкая рябь. Но песнь продолжалась. А они жаждали новой любви…
–Отвернись, я оденусь. – Смущенно попросила Адриана.
–Теперь я на тебя буду глядеть всегда. Любовь и нагота – жизнь и искусство. Ты – мое искусство. – Он приподнял голову и поцеловал ее грудь. – Ты достойна позировать своим великим венецианцам. Соблазненная пиратом Венера, с привкусом рома любви…
Темнело, когда «Пилар» подошла к причалу Кохимары. Фуэнтес, увидел катер из окна «Террасы» и поспешил на пристань. Хемингуэй счастливо улыбался, а Адриана – смущенно. Фуэнтес закрепил тросы и спросил:
–Мотор не барахлил.
–Нет, Грегорине. У моего судна сердце в порядке.
–Рыбалка была успешной?
–Да. В океане плавает море рыбы. Но мы решили ее не ловить сегодня, пусть подрастет. Осмотри катер, а мы поехали домой.
–Папа! А я все песо пропил с друзьями… – Почему-то совсем постороннее сообщил Фуэнтес.
Хемингуэй помог Адриане сойти с катера и повернулся к шкиперу:
–На еще десять песо. Выпей за сегодняшнюю рыбалку. Она была удачной.
–Вижу. Не без глаз.
Хемингуэй вздохнул и тихо произнес, чтобы не слышала, стоящая недалеко от них Адриана:
–Если бы не она, Грегорине, нам с тобой было бы плохо.
Они пошли с причала. Сегодня, как они договорились с Адрианой, она скажет матери о его предложении. А Мэри, пока, говорить не будут – надо точно знать, что делать дальше.
А Фуэнтес, угощая пивом рыбаков, рассказывал:
–Русалка оказалось, что надо! Костяной гребень поломал на ее волосах. Папа дал мне еще денег, чтобы завтра купил деревянный. Где найти такой гребень? – Деланно сокрушался он, пропивая и эти песо. Но для этого их и дал ему Хемингуэй.
