Валерий Борисов
Последняя любовь Хемингуэя
8
В начале марта появились первые критические статьи на журнальную публикацию «За рекой, в тени деревьев» в «Космополитене». Хемингуэй, читая их, все более и более мрачнел. Основная масса откликов была недоброжелательной. Многие критики прямо заявляли о творческом закате Хемингуэя, как писателя. Также многие отметили документальность в описании войны и своеобразную характеристику генералов, отличившихся на войне, что не свойственно роману, как литературному жанру. Любовную линию в романе, будто не замечали. Только парижское издание «Нью-Йорк геральд трибюн» своеобразно заметило любовную линию в романе: «Старческое брюзжание по поводу прошедшей войны, автор умело заполнил пересказом своих любовных похождений пережитых накануне вечером, им самим». Хемингуэй в гневе порвал газету, и клочья бумаги раскидал по комнате. Сволочи, коснулись даже его личной жизни! Слава богу, что еще не назвали имя Адрианы.
Мэри видела мрачное состояние Хемингуэя и пыталась его не столько успокоить, сколько отвлечь от происходящего. Но от горной и утиной охоты он отказался, а на рыбалку весной выходить рано. Наконец, он сказал:
–Едем в Париж.
–Может в Геную, и оттуда поплывем на Кубу. – Возразила Мэри.
–Мы договорились со Скрибнером, и он ждет меня в Париже.
Чарльз Скрибнер – нью-йоркский издатель, которому Хемингуэй обычно доверял право первой публикации своих произведений. Раз он приезжает в Париж для встречи с писателем, то никак нельзя отказаться от приглашения. Пусть также встретит Адриану, может она отвлечет его от нерадостных дум и выведет из упаднического состояния. Адриана сейчас была необходима Хемингуэю, как лекарство. Так решила Мэри. И, кажется, она пожалела, что помогла Адриане отправиться в Париж раньше времени.
Накануне отъезда из Венеции, Мэри зашла к Доре Иванчич и вручила ей еще тысячу долларов, и та дала обязательство не приезжать к ним в гости на Кубу. Пусть все делается и с согласия Мэри, а не только по желанию Хемингуэя.
В Париже они остановились в отеле «Ритц». Хемингуэй сразу же встретился со Скрибнером и показал ему рисунки Адрианы для его книги, которые он взял у нее в прошлом году. Скрибнер долго их рассматривал и заявил, что хотел бы встретиться с художником. Они обговорили условия издания романа «За рекой, в тени деревьев». Договорились, встретиться во время завтрака, на следующий день. Сразу же Хемингуэй позвонил Адриане и сказал, что хочет с ней встретиться завтра утром и пообедать в отеле ресторана. Это прозвучало не как приглашение, а как приказ.
На завтрак Адриана пришла со своей подругой Моникой де Бомон, у которой жила в Париже. Их встреча, в присутствии Мэри, прошла не так, как им обоим хотелось бы. Хемингуэй поцеловал ее в лоб и сказал:
–Я очень рад тебя видеть, девочка.
–Я тоже. – Только и смогла ответить Адриана, смущаясь доброжелательного взгляда Мэри.
–Здравствуйте, Моника. – Просто приветствовал ее Хемингуэй.
Мэри тоже обняла Адриану и, приподнявшись на цыпочках, поцеловала ее в щечку.
–Я так рада, Ади, что мы снова вместе. – Так искренне сказала Мэри, что Адриана еще более засмущалась.
Сели за стол и Хемингуэй стал разглядывать Адриану, сидящую напротив. Он отметил, что она немного похудела. Правда, куда ей еще больше худеть со своей фигурой? Но она спокойна, даже весела. Видимо, учиться французскому языку в Париже ей нравилось.
Адриана, в свою очередь отметила, что Папа немного осунулся, появилась нервная суета в движениях. Но, может быть, он волнуется от встречи с ней. Но все равно, как он красив в своей неудаче, и видно, что не сдался под напором неприятных обстоятельств.
–Я показал твои рисунки Чарли Скрибнеру. – Хемингуэй сразу же заговорил о делах, без всякого расспроса Адрианы о житье-бытье, чего она от него ожидала. Обычно он интересовался ее проблемами.
–Какие рисунки? – Удивилась Адриана.
–Те, которые я у тебя взял в прошлом году. Помнишь? Иллюстрации и обложка для моей книги.
–Помню. А кто такой Чарли Скрибнер?
–Мой американский издатель. Я ему дал рисунки и они ему, вроде, понравились. Спросил, кто художник. Я сказал, что рисовала их, одна женщина. Но не сказал, кто. А он не верит, что их нарисовала женщина. Хочет увидеть художника-женщину. Я его пригласил на завтрак. А вот идет и он! Ты молчи и ничего не говори, пока не зададим тебе вопроса.
–Хелло, Эрнест! – Приветствовал его Скрибнер. – Здравствуйте, мисс Мэри. Привет девушкам! – Он вел себя раскованно. Сказывался американский образ жизни. – А кто они?
–Адриана Иванчич, графиня из Венеции, и ее подруга Моника Бомон, из Парижа. – Коротко представил девушек Хемингуэй, не желая вдаваться в подробности. Но Скрибнер этого не требовал. – Ждем тебя и не начинаем завтракать.
–Я опоздал? – Скрибнер удивленно посмотрел на свои часы, и все засмеялись.
–Нет, Скриб. Это мы пришли раньше. Давай выпьем за встречу. Итальянские вина прекрасные, но французские лучше. Как ты считаешь, Чарли?
–Согласен. Но мне больше нравится виски и водка. Да еще, пиратский ром на твоей Кубе. «Капитан Морган», рыцарь пиратов – ром ромов. – Засмеялся Скрибнер, и у него это получалось, как «ха-ха-ха». Он сразу же вызывал у всех симпатию. Адриана не была исключением. Скрибнер внес непринужденность в общий разговор.
Когда выпили и закусили, то сразу же перешли к делам. Хемингуэю не терпелось узнать мнение Скрибнера о рисунках Адрианы.
–Скриб! Ну, а как у тебя обстоят дела с обложкой?
–В целом, рисунки, которые ты мне дал, подходят для обложки. Ты обещал мне знакомство с художником. Я бы с ним поговорил.
Хемингуэй улыбнулся:
–Так говори. Вот, художник перед тобой. – И показал в сторону Адрианы.
–Ха-ха-ха! – Снова загоготал Скрибнер. – Кто? Венецианская графиня или парижская герцогиня?
Скрибнер, видимо, не рассмотрел на кого показывал рукой Хемингуэй, раз так весело переспрашивал.
–Кажется, Моника не герцогиня. Это ты, Чарли, загнул. А графиня, действительно, художник.
–Ха-ха! – Нервно засмеялась Адриана, непроизвольно подражая Скрибнеру – уж очень колоритная фигура, чтобы ему не подражать.
–Хем! Передо мной художник твоей книги. Я правильно все понял?
–Ха! – Рассмеялся Хемингуэй. – Теряешь нюх, Чарли. Тем не менее, вот она, собственной персоной.
Скрибнер перестал хохотать и стал серьезным, но все равно улыбка пробегала по его губам.
–Никогда бы не поверил. Мне уже шестьдесят и скажу без преувеличения, я шестьдесят лет занимаюсь издательским делом. С отцом начал с грудного возраста. И, вроде бы, должен разбираться в работе художника. Рисунок для обложки сильный, Но женщины обычно не применяют такие цвета. Хем! Честно признаюсь, я ошибся.
Хемингуэй весело засмеялся и громко, чтобы все слышали, сказал через стол Адриане:
–Ну вот, мы теперь с тобой, девочка, коллеги. Я автор книги, ты художник. Ты победила и, причем сама, без моей или еще чьей-либо помощи. Скриб! Теперь тебе нельзя отказываться от моего художника? Или все равно передумаешь?
У Адрианы радостно забилось сердце, – Хемингуэй считает ее компаньоном по своей книге. А так бы хотелось ей быть кем-то более близким. И она поняла, что любит сейчас своего Папу, как никогда. Теперь ее, никому неизвестная фамилия, будет в книге Хемингуэя, рядом с его всемирно известной фамилией.
–Конечно! После такого позора, который я сейчас испытал, мне ничего не остается делать, как отметить твой художественный вкус, Хем, и выпить за художника.
Выпили еще вина, и Скрибнер заторопился с уходом.
–У меня встреча с французскими издателями. Хочу в Америке выпустить книги современных французских авторов. У них хорошие традиции. Появились новые интересные имена. Надо, чтобы их знали и у нас.
–Занимайся делом. Но не забывай обо мне. Приезжай на Кубу. Я тебя таким ромовым коктейлем угощу!.. Сам сделаю.
–А что за рецепт? – Серьезно спросил Скрибнер.
–Мой. Аля-Хемингуэй. Не слышал? Так вот смешивается в равных частях «Капитан Морган», «Негрита», желательно с Мартиники, и белый «Гавана-Клуб». И капельку какого-нибудь ликера – кюрассо, туаки, нассау-рояля… А можно все вместе. Будет вкуснее.
–Со льдом. – Заинтересованно спросил Скрибнер, знающий в толк в хороших коктейлях.
–Конечно! Аромат – с ума сойдешь и кружкой закусишь!
–Еду к тебе на Кубу. Готовь ром аля-Хем. А сейчас до свидания.
Он попрощался с женщинами и пошел из ресторана. Хемингуэй поднялся и пошел следом. В холле он сказал Скрибнеру:
–Чарли! Я вот о чем хочу тебя попросить. Я на Кубе сяду за переделку романа. Буду тебе высылать его кусками. Можно? Сам знаешь почему.
Скрибнер читал не совсем доброжелательные отзывы на роман Хемингуэя. Но об этом он не мог напоминать своему старому другу, будоражить лишний раз душу художника. Скрибнер знал, как поддержать битого критиками автора, и ответил Хемингуэю.
–У тебя получился хороший роман. Просто многие не могут воспринять тебя обновленного за прошедшие десять лет. Скоро они убедятся в своей неправоте.
–Спасибо, Чарли. – Ответил, тронутый его поддержкой, Хемингуэй. – Я им еще покажу, что не выдохся!
–Правильно, Хем. Пока есть злость на критиканов, немедленно берись за новую книгу. Ты им показал себя новым в последнем романе, закрепи о себе это мнение. А «За рекой, в тени деревьев» давай кусками, только долго не затягивай. А пиратский ромовый коктейль с тебя!
–Только приезжай на Кубу. Все будет.
Они крепко пожали друг другу руки и расстались. Они еще встретятся, и Чарльз Скрибнер попробует пиратскую смесь Хемингуэя. Она ему очень понравится. Но спустя год он умрет от разрыва сердца – издатель, давший зеленый свет произведениям молодого Хемингуэя – нежный и строгий друг великого писателя.
Когда Хемингуэй вернулся за стол, то увидел, что девушки заинтересованно рассказывают Мэри о своей учебе и, видимо, о развлечениях. Он подошел к столику и предложил:
–Давайте сегодня сходим на Монмартр. Хочу посмотреть Париж моей молодости.
И в этот день, втроем, Моника ушла, они гуляли по Парижу, где многое вошло в жизнь Хемингуэя навсегда. Он рассказывал, а Адриана зачарованно слушала. Не все легко было в жизни Папы. Все было – холод, голод, любовь…
Мэри понимала, что сейчас Хемингуэя нельзя оставлять одного и старалась быть всегда с ним рядом. Только на пятый день пребывания в Париже, Хемингуэй встретился с Адрианой наедине. Перед встречей он зашел в банк и снял со своего счета деньги. Когда он пришел к Бомонам и они остались одни, то сразу же сказал Адриане:
–Дочка. Пока никто не зашел и не помешал нашему разговору, я хочу тебе сделать подарок. Правда, я опоздал поздравить тебя с днем рождения. Сделаю сейчас. Вот тебе три тысячи долларов. Делай с ними, что хочешь.
–Папа! Что ты! Мне не нужны деньги. – Запротестовала, было Адриана.
–Возьми. Они тебе пригодятся в Париже. Купи на них себе подарок, какой хочешь. Считай, что он от меня. К тому же рассматривай подарок, как гонорар за обложку к моей книге. Это пока аванс.
–Но не ты же мне должен платить гонорар, а Скрибнер?
–Мы с ним договоримся. – Ответил Хемингуэй и, чтобы прекратить этот разговор, мечтательно произнес. – Как хорошо было в Венеции… С тобой…
–Мне, Папа, хорошо с тобой и в Париже. – Адриана обняла его и поцеловала. – Я за этот месяц поняла, что не могу долго быть без тебя. Мне тебя, так не хватает. Я так люблю тебя!
–Я тоже. Скоро мы уезжаем в Америку. Билеты на теплоход уже взяты. Ты поедешь провожать нас в Гавр?
–Если ты хочешь, то поеду.
–Хочу! Хочу тебя забрать из Европы к себе на Кубу. Приезжай, я тебя буду ждать. Когда приедешь?
–В мае заканчиваются занятия, и сразу же могу ехать к тебе. Как позовешь, так и приеду. – Уточнила Адриана.
–Я зову тебя сейчас.
Он обнял Адриану и привлек ее к себе. Поцеловал ее глаза, губы, шею…
–Папа. А ты ничего не сказал о моем французском? – Спросила, расшалившаяся Адриана.
–Он у тебя уже хорош. На моем уровне. Мы можем говорить о любви по-французски.
–Давай играть во французских влюбленных?
–Давай. Тебе двадцать лет. Тебя звать Мари Дюплесси. У тебя в руках камелии. А я Дюма, но только сын…
–Я люблю своего Дюма, но не куртизанка и не хочу раньше времени умирать. – Шутливо прошептала Адриана ему на ухо. – Давай поменяем героев. Ты ненасытный Гаргантюа, поглощающий вино в неимоверных количествах, а я… Кто я?
–Жанна Д’Арк, победившая Гаргантюа.
–Я не хочу тебя побеждать. Хочу всегда быть побежденной тобой. Поцелуй меня Гаргантюа, и я сама пойду на костер любви…
Двадцать второго марта пятидесятого года из Гавра в Нью-Йорк отправлялся красавец «Иль де Франс» – Обладатель «Голубой ленты Атлантики», за самый быстрый переход через Атлантический океан.
Адриана проводила Хемингуэев до каюты. Остальных провожающих на корабль не допустили. Мэри, положив свои вещи в каюте, оставила их на время одних.
«Пусть попрощаются. Возможно это их последняя встреча». – Благородно подумала она, выходя на палубу лайнера.
–Я тебя буду ждать на Кубе. Приезжай быстрей.
–Приеду. Океан мне не помеха. Видишь, я держусь за твоего негритенка. Раз ты хочешь, чтобы мы встретились, он нам поможет. Все сделает для нашей встречи.
–А я буду смотреть на твои изумруды, чтобы ты приехала быстрей.
–Ты бери их в руки и слушай меня. Я буду петь о любви твоему негритенку, а изумруды передадут мелодию моих чувств тебе. А ты, крепко сожми изумруды и пой мне. А негритенок передаст мне твою мелодию, а может и слова. – Рассмеялась Адриана.
–Ты просто чудо. Мы будем петь через океан. – Только и мог произнести Хемингуэй.
Они обнялись, и стали страстно целовать друг друга…
–Мне пора. – Первой пришла в себя Адриана. – А то увезешь меня в Америку раньше времени.
–Да. Пора нам приблизить встречу. Для этого надо раньше расстаться.
«Иль де Франс» гудел мощными машинами, готовясь отчалить от Европы. Из бело-голубой трубы вырывались выхлопные газы. Еще одно напряжение машины и стальная громада медленно оторвалась от причала.
Хемингуэй и Мэри стояли на палубе и махали провожающим руками. Вон там, внизу стоит Адриана. Тоже машет, но платком. А где ее рука? Да, на левом плече. У негритенка. Его душа неожиданно запела ожиданием новой встречи. Слышит ли Адриана?
Теплоход разворачивался курсом на Америку. С борта уже не видно причала. Хемингуэй шагнул по направлению к корме, куда устремились те, кто хотел прощаться с Францией, пока она не исчезнет за горизонтом. Но Мэри его удержала.
–Пойдем к себе. Надо обживать новый уголок, хоть он и временный. Холодно еще. Можно простудиться.
И они пошли в каюту. За иллюминатором искрилась сине-зеленая вода весеннего Ла-Манша.
«Он всегда такой в это время». – Подумал Хемингуэй.
В иллюминаторе мелькали белые крылья ненасытных чаек. Мэри, разложила по каюте вещи, необходимые в дороге, и обратилась к мужу:
–Эрни! Вот и прощай Европа и все заботы, с ней связанные. – На что-то намекнула Мэри. – Дома нас ждет настоящая свобода. В Европе не чувствуешь себя свободной.
–Да. – Согласился с ней Хемингуэй. – Европа меня всегда любила, а сейчас отхлестала, как мальчишку. Но я готов простить ей все, лишь бы продолжала меня любить.
Что он имел в виду? Мэри не поняла. Искренность или двусмысленность. Кто поймет Хемингуэя? Даже она его до конца не знает.
Глава 3. Остров любви и разлуки – Куба
…пусть грехами занимаются те,
кому за это деньги платят.
«Старик и море».
Воспроизводя жизнь Хемингуэя на Кубе, после его возвращения из Европы, сталкиваешься со многими трудностями в ее описании. Прежде всего, удивляет поведение Хемингуэя, выразившееся в непрерывном пьянстве, постоянных ссорах с женой, желании обидеть ее и унизить. Но одновременно удивляет беспредельное чувство любви к Адриане, жажда увидеть ее, стремительный переход от упадка к творческому подъему. Попробуем кратко воспроизвести его жизнь летом того года.
Хемингуэй с женой задержался в Нью-Йорке только на неделю. В основном это были встречи с друзьями и согласование вопросов по изданию романа «За рекой, в тени деревьев». Когда он приехал домой на Кубу, то его там ждали три письма от Адрианы. Что она писала – можно только предполагать. К сожалению, из многочисленных писем Адрианы Хемингуэю написанных за шесть лет их переписки, сохранились единицы. Остальные уничтожены.
А сейчас, по свидетельству близких друзей, получив письма от Адрианы, он находился в приподнятом состоянии. Адриана впервые написала, что любит Папу. А он все сомневался, что его чувство к Адриане обоюдно. Хемингуэй радовался этому, рассказывал о своей любви близким друзьям. Он усиленно работал над гранками романа и, вроде бы, времени и причин для уныния не было. Но, анализируя сложившуюся ситуацию, он приходил к выводу, что любовь к Адриане обречена на расставание, а жить с Мэри он обречен до самой смерти. Такая раздвоенность, вернее несоответствие чувств и сознания, страшно угнетали Хемингуэя. Он много пил и временами был похож на капризного ребенка, которого хотят лишить любимой игрушки. Он звал Адриану в гости, а она почему-то откладывала свой приезд на Кубу. Не в силах преодолеть сложившуюся преграду, он свою злость вымещал на Мэри.
На его мелкие уколы, Мэри старалась не обращать внимания. Но унижение, происшедшее на глазах своей родственницы, она простить не могла. У них гостила пожилая кузина Мэри, и Хемингуэй договорился с ними встретиться на обеде в одном из клубов Гаваны. Но пришел с опозданием на час. И это бы стерпела Мэри. Но он явился на обед с Леопольдиной, известной проституткой Гаваны. Позже ее образ он ввел персонажем в роман «Острова в океане» под именем Умницы Лил: "Она величаво прошествовала мимо мужчин, сидевших у стойки, одним улыбаясь, с другими заговаривая на ходу. И все ей отвечали уважительно и ласково. Почти каждый из тех, с кем она обменивалась приветствиями, когда-нибудь да любил ее за двадцать пять лет".
Персонажи его книг всегда имели конкретную основу и не были вымышленными образами.
Оскорбленная Мэри, в присутствии кузины, потребовала объяснения от мужа. И они последовали в издевательской форме.
–Я смертельно устал, работая над гранками романа. – По своей привычке, медленно, заплетающимся языком стал объяснять Хемингуэй свое появление на обеде в компании с проституткой. – А крошка Лил молода и свежа и к тому же хочет есть. Я ее пригласил обедать с нами.
Крошка Леопольдина была достаточно тучной дамой, как минимум фунтов двести весом, но Хемингуэй уважал ее за ум и тяжелую судьбу, которая ей выпала.
Конечно же, обед не состоялся. Леопольдина получила на обед от Хемингуэя деньгами, а свидетелями скандала в клубе стали многие присутствующие. После этого Мэри не разговаривала с мужем больше месяца. Только холодно улыбалась на его обращения к ней. В порыве раскаяния от содеянного, отправляя гранки романа Чарльзу Скрибнеру, Хемингуэй на первой странице написал посвящение: «Мэри с любовью». Он показал надпись жене, надеясь получить у нее прощение, но она продолжала молчать. Гранки были отправлены с посвящением, и Мэри, позже, торжествующе ему заявила:
–Без меня ты ничто! Даже этот роман ты не смог бы без меня написать!
Конечно, в этих обидных для Хемингуэя словах, была и обида Мэри на него. Он это понимал, но все равно оскорбился. Хемингуэй хотел написать Скрибнеру, чтобы тот снял посвящение в романе, но не сделал этого. Так и выходили первые тиражи книги с посвящением «Мэри с любовью». Но описывалась в них не ее любовь.
Хандра все усиливалась. Он помногу раз перечитывал письма от Адрианы и пил в бессилии что-то изменить в своей жизни.
Временное примирение с Мэри состоялось после трагических обстоятельств на рыбалке, на своем катере «Пилар». Во время шторма Хемингуэй упал с верхней палубы вниз, головой на багры. В его руках была бутылка вина, которую он пил из горлышка. Он ее не выронил во время падения. Рана на голове оказалась глубокой и большой. Кровь залила всю спину, и рубашка от нее стала мокрой. Мэри пришлось встать за руль, пока команда – двое мужчин, помогли Хемингуэю подняться и перейти в кубрик. Чтобы облегчить боль, Хемингуэй пил вино и плакал. Таким его, шкипер Грегорио Фуэнтес еще не видел. Хемингуэй твердил только одно, что не хочет возвращаться в Гавану. Все заживет и без медицинской помощи, и что он не хочет больше жить, жизнь ему надоела больше вина.
Но рана сильно кровоточила, и пришлось возвратиться. От больницы Хемингуэй категорически отказался и прибывший по звонку личный врач писателя Хосе Луис Эррера стал накладывать швы на голове Хемингуэя дома, без обезболивания. Мэри стало жалко своего мужа, и она воскликнула, обращаясь к врачу:
–Ему же будет больно! Это варварство.
Хемингуэй пристально посмотрел на жену:
–Мне будет больно? Рене, принеси мне стакан джина. А ты доктор начинай.
С доктором Эррерой Хемингуэй познакомился во время гражданской войны в Испании, где тот был военным врачом. Тому не впервой было резать и зашивать по живому. Хемингуэй залпом выпил стакан джина и приказал доктору:
–Начинай!
–Дай слово, что не шелохнешься! – Потребовал доктор Эррера.
–Ты знаешь мое слово!
Хосе Луис промыл раны, выстриг волосы и начал накладывать швы. Иголка с ниткой проходили через живое тело Хемингуэя.
–Рене, еще джина?
–Тебе больно, Папа? – Спросил доктор.
–Нет. Продолжай.
Служанка Лола, кипятившая на спиртовке медицинский инструмент и, стремясь быстрее подать доктору ватный томпон, нечаянно опрокинула спиртовку. Спирт загорелся на голых ногах Хемингуэя. Он был в шортах. Схватив полотенце, Рене бросился тушить огонь. Ему помогала Мэри. Хемингуэй невозмутимо сидел в кресле, будто спирт горел не на его бедрах. Огонь потушили, а образовавшиеся от ожога волдыри Эррера смазал тем же спиртом и молча продолжил зашивать рану на голове. Хемингуэй также молча отхлебнул полстакана джина.
Когда операция закончилась, доктор Эррера сказал:
–Сделано немного грубовато, но сойдет. Жизнь тебе спасла крепость твоей коробки.
–Спасибо литературным критикам. Они мне ее закалили. – Мрачно ответил Хемингуэй, встал и перешел в гостиную.
–Папа, неужели ты не чувствовал, как на твоих ногах горел спирт? – Спросил кто-то из слуг.
–Еще как чувствовал. – Спокойно ответил Хемингуэй. – Но доктор попросил не двигаться, и я дал ему слово. Было чертовски больно. Я выдержал боль потому, что во мне течет индейская кровь.
Хемингуэй отказался лечь в постель и в гостиной начался ночной ужин, с джином и вином.
В этом эпизоде поражает полярность чувств Хемингуэя. После падения на катере Хемингуэй не мог сдержать слез. Видимо, не от физической боли. Она только помогла вырваться наружу душевной боли. Может быть, это была тоска по Адриане, понимание, что с ней свою судьбу связать невозможно, усталость от борьбы с Мэри, которую тоже можно понять – она не хотела разрыва с мужем. И вдруг – удивительная стойкость при операции – выплеснув внутреннюю душевную боль он стал недоступен боли физической. Парадоксы его противоречивого характера или ненормальность психики? А вообще-то были ли великие люди полностью нормальными?
Через несколько дней после операции, когда врач менял повязку на голове, между ним и Хемингуэй произошел такой разговор:
–Знаешь. Я совершенно не могу работать. Обессилен и опустошен полностью. Кроме гноя в голове ничего нет. Я полный неудачник. Совершенно не могу писать. Просто нет сил. Даже не могу думать. Я плохо кончу.
–Не мели чепухи! Всему миру известно, что в твоей голове есть кое-что другое, кроме гноя.
–Мне надоело все! Надоело есть, надоело пить! Надоело жить! Хочу все забыть! И ничего не могу забыть. Не могу писать! Могу любить только Адриану… А она далеко. Не желает ко мне приехать. Я состоявшийся неудачник! Я покончу с собой!..
Далее доктор Эррера вспоминает, как в разговор вмешалась Мэри и вспыхнула ссора: «Я вынужден был вмешаться и даже в какой-то момент пустить в ход силу. Оба схватили винтовки, и кто знает, чем все это могло кончиться. Я уехал с финки только в четыре часа утра, убедившись, что новых вспышек не будет. Винтовки я у них отобрал, положил в машину и отвез домой. В то время разъезжать по городу с оружием было небезопасно, – полицейские могли остановить, и обыскать машину в любой момент. Когда я наконец доехал до дома, то сел и написал Эрнесто в самых резких выражениях. Письмо я отослал на следующий день…».
Но в тот же день Хемингуэй попросил прощения у своего друга, и их отношения наладились, а Мэри снова не разговаривала с мужем несколько дней.
Можно предположить, что Хемингуэй перестал верить в любовь Адрианы. А для него быть отвергнутым женщиной означало жизненную катастрофу. Инициатором разрыва отношений с женщинами, всегда являлся Хемингуэй. И затягивание Адрианой сроков приезда на Кубу, он расценивал, как отказ женщины от него, без всякого объяснения. Он понимал, что уже стар для любви и его это страшно угнетало. Он гнался за ушедшей молодостью, как за миражем. И Адриана могла похоронить его навсегда, как мужчину и, наоборот, спасти или продлить его жизнь, как сильнодействующий эликсир молодости или чудодейственное лекарство.
Но Мэри, больше всего напугало известие о попытке самоубийства Хемингуэя. Он вышел на рыбную ловлю со своим шкипером. Тот стоял за штурвалом, а Хемингуэй с кормы бросился в Гольфстрим. Он хотел утонуть, как Мартин Иден. Но, то ли, испугался, то ли вспомнил об обязательствах, которые перед ним стояли в отношении своих детей, он стал звать Грегорио Фуэнтеса на помощь. Тот помог Папе взобраться на борт «Пилар».
Это известие напугало Мэри. Она поняла, что ей надо предпринять в отношении мужа экстраординарные меры. Необходимо вывести Хемингуэя из состояния пьяной хандры и мании самоубийства.
Это был ее долг, как жены великого человека.
