Валерий Борисов
Последняя любовь Хемингуэя
–Я услышу тебя даже через океан. И буду петь в ответ. Кажется, раньше я не умел петь. Сейчас хочу петь. Твоя потеря – самое дорогое мое приобретение. Пой?!
–Хорошо. Но я уже спела. Мне надо собраться с новыми силами. Хочу услышать твою песню. Если я сейчас запою первой, то будет не песня, а плач.
–Не говори так. А то я заплачу раньше тебя. Я еще тебе спою. Буду петь много, даже из-за океана. А сейчас прочитай лучше свое стихотворение?
–А какое? Твоя просьба застала меня врасплох.
–Которое тебе больше всего нравится.
–Хорошо. Только самое коротенькое.
И она певуче продекламировала несколько строк на итальянском языке. Слова хрустальной мелодией падали в больничную тишину палаты и бесшумно разбивались о ее сердце, оставаясь навечно в душе. Но бьющийся звон мелодии любви слышала только она. Хемингуэю ее голос казался океанским штилем, резко сменившим свирепый ураган.
Закончив декламировать, она тихо спросила его:
–Ты все понял, Папа?
–Нет. Переведи на английский.
–Звучит приблизительно так. Весной оживает природа, а любовь расцветает раньше подснежников. Как здесь будет правильно? В общем, потому что любовь не цветок и может расти под снегом и расцветает не только весной, но и в любой мороз. Короче говоря, она не ведает времен года.
Она еще раз прочитала эти строки по-итальянски и в палате повисла хрупкая тишина. И снова грустное молчание первой нарушила Адриана.
–Почему ты молчишь, ничего не хочешь сказать? Стихи не понравились?
–Я вдумываюсь в них. Сегодня мне все нравится. Не нравится, – отсутствует полностью. Ты возрождаешь меня к жизни. Я вновь расцветаю, как твои стихи о любви под снегом.
И он с неприязнью подумал о Мэри, которая несколько дней назад не могла его вдохновить.
–Как все странно. Никогда не думала, что первую ночь с любимым мужчиной я проведу в больнице. Такого, наверное, ни у кого в жизни не было.
–Было.
–У кого?
–У меня.
–Давно.
–Очень. Тридцать лет назад.
–А где?
–Здесь, в Италии.
–Тоже в больнице?
–Да.
–Расскажи, Папа.
Он вспомнил, – три раза с ним бывало такое в больнице. Несколько дней назад с Мэри… Но этот момент не хочется вспоминать. К тому же, жена – не в счет.
–Что можно рассказывать о прошлом? Тогда я защищал вашу страну от немцев и австрийцев. Был ранен. Лежал в госпитале. Влюбился в медсестру…
–Итальянку?
–Нет. Американку, но немецкого происхождения.
–И ты ее любил?
–Да. Как не любить человека, который спасает твою жизнь? К спасителю прирастает душа, а мозг превращается в ее придаток.
–Ты встречался с ней в больничной палате?
–Да. Где ж еще? Я тогда не ходил, был прикован в прямом смысле к постели. Ноги были перебиты осколками мины и пулями пулемета. Так вот. Медсестра у меня дежурила в палате. И мы не спали с ней целые ночи. Так я лечился.
–А как ее звали?
–Агнесс.
–Как и меня, на букву «А». У нас с ней совпадение первых букв имени. Не случайно. Ты на ней не женился?
–Нет. Она была старше меня почти на десять лет и считала стыдом для себя, выйти замуж за девятнадцатилетнего мальчишку.
–Глупая она!
–Нет – правильная. Она была старше меня.
–Снова совпадает, только наоборот. Мне столько же лет, как было тебе тогда.
–Да. Все в нашей жизни повторяется. Первый раз, как комедия, второй раз, как трагедия.
–У тебя сейчас трагедия. А у меня пока комедия. Выходит так?
–Нет. Я неправильно все сформулировал. У нас с тобой сейчас феерия. Начало сказки с неизвестным концом. Хотя конец всех сказок известен. Они заканчиваются свадьбами. – Он глубоко вздохнул.
–Как я хочу, чтобы сказка была без конца. Без свадьбы…
–Сказки рано или поздно заканчиваются. И у них всегда хороший конец… Жаль, что у меня в палате нет виски или вина. Сейчас бы выпить и все забыть.
–Тебе больно вспоминать прошлое?
–Нет.
–А что тебе больно вспоминать?
–Войну. Всех знакомых и друзей, не вернувшихся с нее. Когда я вспоминаю об этом смертельном копошении людей, то мне всегда хочется выпить.
–Я не буду больше напоминать тебе о том, что тебе больно. Поверь мне?
–Верю, дочка. Но ты напоминай. Иногда нужно выговориться болью.
–Не буду. Обними меня, Папа? Крепко-крепко! Так, чтобы дух захватило у меня, у тебя и забудем все, что было и есть вокруг нас. Сильнее! Сделай и мне больно, как было тебе больно в ту войну. Я хочу быть с тобой одним целым…
–Не надо «больно». Не проси. У войны боль особенная, на всю жизнь… Радость моя…
Он крепко обнял ее руками и почувствовал гибкое, а главное, молодое тело. Оно трепетало от внутреннего напряжения, и готово было взорваться радостью жизни. Он положил тяжелые ладони на маленькие упругие груди и поцеловал их. Тело взорвалось торжествующим счастьем…
Она забыла об изумрудах и не сказала о них Папе.
Утром за Адрианой приехал Джанфранко, и она ушла. Договорились, что вечером придет опять. Целуя на прощание Хемингуэя, она произнесла:
–Не чувствую губ. Кажутся огромными пирогами. Заметно, что они распухшие?
–Да. Сразу видно счастливые губы.
Когда она ехала с Джанфранко в машине, тот сказал ей:
–Ну, ты, сестра, даешь! Никогда бы не подумал такое о тебе. Влюбилась что ли?
–Да, Франки. – Адриана любила своего брата и не считала сейчас нужным скрывать от него происшедшее. Да он и сам давно догадался. Все-таки на два года старше ее.
–Он же старик?
–Я его все равно люблю.
–Люби, раз он нравится тебе. – Он помолчал, а потом попросил сестру. – Ади, ты напомни ему о машине. Он обещал ее мне подарить. Чтобы не забыл.
–Ты же вчера слышал, что она твоя. И как ты решился променять меня на машину?
–Я тебя не менял. Он сам предложил мне ее. Только с условием, чтобы я тебя сюда привез. Наверное, не хотел, чтобы ты ехала поездом. – Просто объяснил Джанфранко, добавив насчет поезда от себя. – Ты ж сама собиралась приехать в Падую, навестить его в больнице. Я только тебя привез сюда. Да, он еще попросил, чтобы я не говорил ничего о тебе мисс Мэри.
Адриана потерянно склонила голову и с горечью произнесла:
–Вы используете меня, как семейный капитал. Старик, как ты о нем выразился, намного чище и благороднее нас.
–Не сердись, Ади. Ты ж еще обещала сделать меня писателем. Вернее, обещала помощь Хемингуэя.
–Для этого надо быть Хемингуэем!
9
Весь день Хемингуэй находился в возбужденном состоянии. Сиделке приказал вызвать парикмахера, который немного привел в порядок обожженное лицо. В крайнем случае, убрал клочья щетины с лица. С большой осторожностью, но с удовольствием, принял ванну. Врачи отметили заметное улучшение состояния здоровья. Было ясно, что Хемингуэй переборол свою болезнь.
А потом он взял лист бумаги и, сидя в кровати, стал писать. Он знал, о чем сейчас будет писать. Сюжет не вымучивался, как часто с ним бывало, а ограненным алмазом лежал в его голове – драгоценность, пока недоступная другим. Сюжет органично вытекал из событий трагической охоты, его душевных метаний, событий сегодняшней ночи и девушки, способной принести себя в жертву, ради любви… Но для кого жертва? Здесь была неясность. Но эта проблема прояснится в ходе работы.
Хемингуэй писал последний рассказ в своей жизни. Больше рассказов он не сможет написать. Концентрированность происшедших с ним событий в последнее время требовала именно такой формы выражения.
И он начал работать. Писал, зачеркивал ненужное и лишнее. И, снова писал. По-новому.
Ближе к вечеру пришла Адриана. Увидев ее, Хемингуэй вскочил с кровати, чуть ли не подбежал к ней и крепко обнял сильными руками. Он целовал ее лицо и повторял:
–Ты вернула мне способность писать! Я тебе безмерно благодарен. Я раб твоей музы!
Адриана освободилась от его объятий:
–Что с тобой, Папа?
–Ты меня вернула к жизни! Я снова могу писать.
–А что ты написал?
–Начал рассказ. Там будешь ты и я. И больше никого. Там будет все, чем мы с тобой дышим.
–Успокойся и отпусти меня. А то вдруг войдет медсестра.
–Никто сюда не войдет, пока ты здесь. Я закрываю палату на замок. – Он подошел к двери и закрыл защелку. – Видишь? Нам никто не сможет мешать, также как и в прошлую ночь.
Адриана вздохнула. Она надеялась, что сегодня ей не придется оставаться в больнице. Но раз так нужно Папе, то пусть. Вон, какой он одухотворенный и взбалмошный. Как мальчишка! Адриана хотела рассказать ему о давнем разговоре с Мэри, о Джанфранко, которому обещана машина, о том, что ее все это унижает, но не посмела. Она чувствовала, что не имеет права не только убить, но даже ранить или царапнуть его вдохновение, грязной прозой жизни. Пусть, пока Папа не знает ничего. Как он возбужден ее приходом, как рад! Не надо говорить с ним о человеческой низости. Это может повредить его здоровью, убьет азарт к жизни.
–А как твое здоровье?
–Великолепно! Даже давление, впервые за много лет оказалось в норме. Врачи удивлены. А если бы узнали лекарство?… – И он громко от всей души, захохотал, тоже впервые за время болезни.
–Тише! – Смущенно попросила Адриана. – А то кто-нибудь придет и попросит меня отсюда.
–В этой чертовской палате, провонявшейся лекарствами, распоряжаюсь я. Никто тебя отсюда не попросит.
–Ты мне прочитаешь свой рассказ?
–Пока нет. Это самый черновой вариант. Наброски. Но дня два и я его напишу полностью и покажу тебе. Ты будешь его первой читательницей.
–Я не смогу стать первой читательницей. Я завтра уезжаю.
–А почему ты мне об этом вчера не сказала?
–Забыла. Времени не было. Не хотелось тебя огорчать. И еще много хороших причин не позволили мне тебе об этом сказать.
Огорчение Хемингуэя ее сообщением было написано на лице, и он медленно произнес:
–И я забыл спросить. Старый дурак! Забыл, что встречи начинаются с прощания. Без них не бывает встреч. А время прощания узнают при встрече. А может ты останешься еще на несколько дней?
–Не могу. Послезавтра открывается выставка живописных работ. Там будут мои картины. Я обязана там быть. Прости меня, Папа. Сможешь?
–Тебя не за что прощать. Просто жаль, что не можешь задержаться со мной, хотя бы еще на день. Но ты еще приедешь ко мне?
–Обязательно. Через несколько дней. Я поеду, чем угодно: поездом, автобусом…
–Я скажу Франки, чтобы он привез тебя на моей машине.
–Не надо. Мне не хочется отвлекать Франки от занятий.
Впервые, за все время встреч Адриана покривила душой. Ей не хотелось использовать ту вещь, которой заплатили за нее… Но этого она Папе не объяснила.
–Я буду ждать.
–Давай сегодня сделаем все так, будто ты не больной, а здоровый Хемингуэй.
–И молодой…
–Не смейся. И молодой. Ты для меня всегда останешься молодым. Я хочу приготовить нам коктейль. Тебе же вчера хотелось выпить?
–Да. Но можно и сегодня. Ты принесла виски?
–Нет. Виски для тебя сейчас крепок. Сделаю слабенький коктейль.
–Какой?
–Не знаю. Я плохая хозяйка, но коктейли умею готовить. Кампари и гордон со льдом. Не знаю его названия.
–Кампари и гордон со льдом… – Задумчиво повторил Хемингуэй. – Ты в моем рассказе будешь его тоже готовить…
–Я другого коктейля не смогу сейчас приготовить.
–Хорошо.
Адриана вынула из сумки две бутылки вина, лед в металлической коробочке, ручной миксер.
–Лед стал таять. В Италии в марте тепло…
–Да, тепло. Тепло, что ты у меня есть.
Адриана промолчала в ответ. Она крутила в руках миксер, потом разлила коктейль в два стакана и протянула один Хемингуэю. Он ощутил в своей руке холодное стекло и сжал его. Адриана протянула свой стакан и чокнулась с ним.
–Это наш коктейль. Давай его так назовем.
–Давай. «Наш коктейль». Хорошо, что ты не из тех, которые могут плакаться.
–Все еще впереди.
–Не говори так грустно, а то мне хочется плакать.
–Хемингуэй никогда не плачет. Я это поняла. Он только переживает. Свои чувства он любит больше, чем мир.
–Ты права. – Ответил удивленный констатацией очевидного факта Хемингуэй. А он думал, что этого никто в мире не замечает.
–Не говори о грустном. Выпьем за нас.
Они маленькими глотками стали пить коктейль, глядя друг на друга. Они ничего не говорили, только рассматривали себя, будто хотели запомнить этот миг навеки.
–Еще приготовить коктейль?
–Да. Ты смешай сразу же все, чтобы больше его не сбивать. А лед поставь в холодильник.
–Миксер маленький. Много не получится.
Хемингуэй встал, подошел к столику, приподнял белую ткань и подал литровый медицинский сосуд цилиндрической формы.
–Сбей коктейль в нем.
–Его надо помыть.
–Он стерильный, но ополосни, если хочешь, в умывальнике.
Минут через пять в цилиндре искрилась светло-красная жидкость.
–Налей еще в стаканы. Попробуем, что у тебя получилось. И ложись ко мне. Мне пока трудно долго сидеть. А я хочу ощущать тебя всю. Полностью!
–Сейчас, Папа. Подожди минутку. Что-то тебе подарю. Я вчера хотела сделать тебе подарок, но вещей здесь моих не было. Помнишь, их увез Франки?
–Помню. А что это за подарок?
–Сейчас увидишь. Закрой глаза и дай мне свою ладонь.
Хемингуэй послушно закрыл глаза, лежа в постели, и протянул ей руку с открытой ладонью. Он почувствовал, как на ладонь легли две холодные, но твердые капельки. Хемингуэй открыл глаза и, подслеповато щурясь, стал рассматривать маленькие камешки.
–Это бриллианты?
–Изумруды.
–Я не могу принять такой дорогой подарок. Ты не так богата, чтобы делать мне такие подарки!
–Я их не купила. Это фамильные драгоценности. Они мне достались от бабушки, а бабушке от ее бабушки… Никто точно не знает, сколько им лет. Они охраняют нас от болезней и несчастий. Охраняет только тех, кто ими владеет. Возьми их себе, Папа, и владей ими всегда.
–Я не могу принять такого подарка!
–Носи их всегда с собой. И когда соскучишься по мне, дотронься до них. Вспомнишь меня. А теперь сожми кулак. Чувствуешь меня? Ответь правду?
–Чувствую. Твое тепло чувствую. Это правда. Но я не возьму такого ценного подарка.
–Не думай о их ценности. Ты мне тоже что-то подари, чтобы я могла носить подарок на себе и радоваться каждый раз, когда его одену или увижу.
–Хорошо, дочка. – Согласился Хемингуэй. Но про себя решил вернуть ей когда-нибудь этот подарок. – Я тебе тоже что-то подарю, чтобы ты меня помнила.
–Я тебя всегда буду помнить и без подарка. А теперь подвинься, я лягу рядом с тобой.
–А куда положить изумруды?
–Вот коробочка. Но сегодня давай положим их под подушку. Они помогут твоему выздоровлению. Дадут нам больше любви.
–Хорошо. Дай я тебя обниму и поцелую.
–А я тебя…
…На следующий день, перед обедом, Адриана пришла попрощаться с Хемингуэем.
–Я скоро вернусь. Держи изумруды в руке.
–Держу. Вот они. И ты пришла.
–Я еще приду. И не раз. До свидания, Папа!
–До встречи, дочка…
10
За три дня рассказ был закончен. Хемингуэй перечитал его, сделал необходимые правки. Он остался им доволен. Правда, герои четко не названы по именам, но любой читатель, интересующийся его творчеством, мог сразу понять, что рассказ автобиографичен. Герой это он, только потерявший зрение и нуждающийся в преданном друге. Героиня – собирательный образ женщин, умеющих самоотверженно любить. Адриана воплощение их. Но женский образ не исчерпан одной чертой самопожертвования, в нем заложено большее и его можно развить. Как? В повесть? В роман? Смутное видение большого произведения проступало перед ним. Необходимо продумать фабулу. И он, до боли в голове, думал.
На следующий день, когда он поставил окончательную точку в рассказе, приехала Мэри. Гипс с ее ноги не сняли, но заменили на более легкий. Теперь Мэри могла осторожно наступать на больную ногу. Но пока продолжала передвигаться на костылях.
Она поцеловала Хемингуэя и сказала:
–Без слов понятно, что тебе лучше. Ты выглядишь уже на пятьдесят долларов. Еще неделя и будешь на все сто. Почему ты мне не звонил?
–Я на все твои звонки отвечал. Дополнительно мне нечего было сообщить. Поэтому и не звонил.
–Ну, хорошо. – Согласилась с его объяснением Мэри. – Я приехала на два-три дня. Врачи обещают через неделю, максимум десять дней снять гипс. Только предупредили, когда я поехала сюда, чтобы проявляла осторожность.
–Хорошо, что ты приехала. – Немного равнодушно произнес Хемингуэй. – Я тоже покину эту тюрьму через пару недель. Сказать, чтобы тебе принесли кресло?
–А может, мы поместимся на твоей кровати вдвоем?
В запахе лекарств, пропитавших палату, витал аромат Адрианы. Ему казалось, что он шел от подушки и матраца, на котором спал, и не хотелось перебивать его запахом других людей, даже если это была его жена. И он ответил:
–Я еще не совсем здоров. Да и твою ногу надо беречь.
Мэри промолчала в ответ. Она открыла все окна, и свежий весенний воздух ворвался в больничную палату.
–Это новая рукопись?
–Да.
–Можно посмотреть.
–Конечно. – Хемингуэй смягчился. Мэри была не только первым читателем его книг и критиком, но и редактором. – Посмотри внимательно.
Мэри стала читать. Хемингуэй ей не мешал. Через полчаса она закончила чтение и выжидательно посмотрела на Хемингуэя. Он жаждал услышать ее оценку и нетерпеливо спросил:
–Ну, что скажешь?
–Думаю, у тебя получилось. Немного камерно, но чувствуется драма. Как ты его назвал? В какой журнал хочешь послать?
–Пока нет названия. Надо еще поработать. Потом отдам в какой-нибудь журнал.
–Давай я его перепечатаю, и потом будешь дорабатывать.
–Не надо. У меня возникает продолжение рассказа.
–Но он у тебя закончен! – Удивилась Мэри.
–Да, закончен. Но я его хочу расширить в большое произведение.
Мэри знала, что Хемингуэй не любит, когда его спрашивают, что он сейчас пишет. Только Мэри он доверял незаконченные рукописи, но не любил, когда даже она спрашивала о его планах, которые не оформились окончательно. Поэтому Мэри не стала углубляться в его будущую работу.
Но между ними чувствовалась какая-то недоговоренность. И Мэри решилась заговорить об этом первая, но издалека.
–В герое рассказа я вижу тебя, только поставленного в крайние условия существования. Все правильно – писатель в каждом герои выражает конкретно себя или свои мечты. Зря ты представил себя слепым.
–Без рук, без ног можно жить. А слепому, ты правильно отметила, остается существование. Ему нужен поводырь, не только, чтобы ходить. Он не может постоянно видеть темноту, ему всегда нужен верный человек рядом, как свет. Иначе он сойдет с ума или наложит на себя руки.
–Я поняла, на что ты намекаешь. Извини, что не могла быть с тобой в трудное время рядом. Но и я находилась, даже до сих пор нахожусь на грани существования. Я пока тоже калека.
–Я так не говорил. Спасибо тебе, что ты, искалеченная, бросила свое лечение и помогаешь мне. Без тебя я тогда бы не выжил. Жить, зная, что один глаз может оказаться балластом, очень тяжело. Ты меня тогда спасла.
Мэри заметно смягчилась.
–Если бы не моя нога, я бы сидела возле твоей койки все время твоей болезни. Спасибо, что все правильно понимаешь.
Они на некоторое время замолчали, готовясь к самому неприятному моменту разговора. И Мэри снова начала издалека.
–А вот героиня? Где ты встречал или видел такую женщину? Такой образ, даже, сложно придумать.
–Придумал, как видишь. От тоски и веры, безнадежности и надежды…
–Ты даже не описал ее образ. – Она помолчала – говорить или нет, и решилась. – К тебе приезжала Адриана. Она провела у тебя два дня. Вот чей это образ!
Хемингуэй не стал этого скрывать. Мэри все и всегда о нем знает. Да и унизительно оправдываться перед женой. Нужно сгладить остроту неприятного положения, и в чем-то небольшом сознаться.
–Да, приезжала. Была у меня два вечера.
–Я это знаю.
–Откуда.
–Есть добрые люди. Более того, я знаю, что она провела с тобой не два вечера, а две ночи!
От неожиданности у Хемингуэя задергалась щека – признак сильного волнения, до нервозности. Кто сказал? Джанфранко? Голову оторву, и ни какой машины! Мелькнула мысль – все отрицать, но гордость оказалась сильнее.
–Да. Она дежурила возле меня, как сиделка, две ночи. – Все честно рассказать мешало чувство долга – Мэри жена и не должна до конца знать все его семейные проступки. – Она мне очень помогла в выздоровлении.
–Вижу. – С иронией ответила Мэри, но решила не обострять этот вопрос. – Понимаешь ли? Ты меня ставишь в ложное положение. О твоих встречах с Адрианой знают многие. Что мне делать? Не обращать на это внимание? Как оценят меня другие? Бросить тебя? Не могу. Я тебя люблю, хоть ты стараешься не замечать моей любви. Я получаюсь жертвой своей любви. – Мэри заплакала.
Хемингуэй встал, подошел к ней, обнял и стал гладить ее белокурую голову.
–Прости меня. Но я нечего не могу поделать. Она приехала, и я стал выздоравливать, сразу же написал рассказ. С ней чувствую себя с крыльями. Мне хочется летать.
–А со мной нет? – Сквозь слезы спросила Мэри.
–С тобой я чувствую себя, как корабль в бурю – надежно. Будто в крепкой гавани. Знаю, ты меня не подведешь. Я тебя за это люблю. С Адрианой нам вместе не быть. Я понимаю это ясно.
–Я знаю свою роль в твоей жизни. Поэтому и решилась на этот разговор. Но мне, понимаешь, больно видеть, что ты меня отодвинул на второй план. Я твой корабль… – Она горько усмехнулась. – Мне тоже хочется играть в твоем творчестве главную роль, а не быть палубой парохода. Я понимаю. У тебя увлечение, свойственное всем мужчинам, подошедшим или переступившим пятидесятилетний рубеж. Понимаю, что ты меня не бросишь, ради нее. Это и ты понимаешь прекрасно. Но давай, что-нибудь решим конкретно.
–Да. Давай. – Он помолчал немного и чтобы загладить свою вину, предложил. – Я думаю не надо кресла, мы поместимся вдвоем на кровати.
Но Мэри отрицательно мотнула головой:
–После сегодняшнего разговора я не могу остаться с тобой. Сам понимаешь. Психологически. Я сегодня переночую в гостинице, а завтра, когда решим наши проблемы, будет видно…
Они еще говорили около часа, и Мэри ушла.
Хемингуэй достал из тумбочки коробочку с изумрудами. Высыпал камешки на ладонь и долго на них смотрел. Камешки казались ему теплыми. Когда он клал изумруды обратно, то разглядел надпись на засаленной крышке коробочки «Эрнесту от Адрианы с любовью». Он замер от письменного признания той, которую тоже любил…
Но на следующий день он сказал Мэри.
–Я всю ночь думал о тебе. Ты для меня значишь больше, чем я раньше думал. Не обращай, пока мы находимся в Италии, внимания на меня. Ты права – у нас с ней ничего не может быть серьезного. Только позволь мне с ней встречаться.
–Я тоже не спала всю ночь и думала. Встречайся с ней, если тебе необходимо для вдохновения. Я твоему вдохновению не могу ставить препятствия. Но, как только мы вылечимся, сразу же уедем из Италии. Договорились?
Это слово очень не понравилось Хемингуэю, но он повторил его:
–Договорились.
Мэри обняла его и поцеловала:
–Милый мой медведь. Если бы ты знал, как с тобой тяжело. Как с маленьким ребенком.
На следующий день она уехала в Венецию. По пути она сказала Джанфранко.
–Хемингуэй не спрашивал, откуда я узнала о приезде к нему Адрианы?
–Нет. Я заходил к нему всего раз и только при вас.
–Твоя сестра пыталась скрыть факт ночного дежурства от мамы. А ты честно сказал, что она у него ночевала.
–Я не мог скрыть правды от вас, мисс Мэри.
–Я думаю, что там все было нормально.
–Да, мисс Мэри! Адриана порядочная девушка. – Солгал Джанфранко. – Вы не будете возражать, чтобы мистер Хемингуэй подарил мне машину? – Он уже имел право просить о таком подарке и мисс Мэри.
–Наверное, нет. Все зависит от тебя, Джанфранко.
Джанфранко довольно улыбнулся.
А мисс Мэри размышляла: «Пусть он с ней встречается. Она помогает мне лепить его образ, который нужен миру. Кажется, он серьезно осознал, что я ему необходима». Она сумеет загнать джина любви обратно в бутылку, в нужный момент.
Через три дня приехала Адриана. Она сразу же отметила положительные изменения происшедшие с Хемингуэем за эту неделю. Повязка с глаза была снята, он был тщательно выбрит, посвежел, приятный румянец появился на щеках. Его вид не портили даже подпалины на лице и свежий шрам над левым глазом. Он радостно встретил Адриану.
–Ты только что приехала?
–Нет. Уже давно. Успела переодеться у друзей, и сразу пошла к тебе, Папа.
–А чем ты приехала? – Насторожился Хемингуэй.
–Поездом. Джанфранко не смог меня привезти. Он нужен мисс Мэри в Венеции. Это он мне сказал неожиданно сегодня, в день отъезда.
–Я спрошу Мэри, зачем он ей понадобился. – Что-то заподозрил Хемингуэй.
Но Адриана развеяла его подозрения, в отношении Мэри.
–Ей должны снять гипс, и потребовалась срочная консультация в клинике в Местре. А как твое здоровье, Папа?
–Бодр и энергичен, как никогда. Ты для меня, как эликсир вдохновения. Вот написал рассказ. Хочешь послушать.
–Конечно. Но я могу его прочитать.
–Он написан от руки, и ты можешь не разобрать мой почерк до конца. Я тебе прочитаю.
–Я слушаю. Тебе приготовить коктейль?
–Тот же?
–Да.
–Я о нем упоминаю в рассказе. Готовь и слушай.
–Ты читай, а я буду смешивать коктейль и слушать. И одновременно будем его пить. Можно сделать в той же большой банке? Кампари и гордон. Помнишь, Папа?
–Я все помню. Каждую минуту из тех двух суток. Слушай!
Хемингуэй читал, а она слушала. Но не внимательно. Ее одолевали мысли – зачем она приехала к Хемингуэю? Да, ее ведет к нему любовь. Но у ее любви нет будущего. Преграды возраста и положения в обществе ей не преодолеть. Помочь больному человеку? Да. Но у него миновал самый тяжелый этап болезни. Тяга к умному человеку, известному писателю? Да. Он ей интересен. Она заряжает его своей энергией и молодостью. Папа этого факта не скрывает. Но он и ее вдохновляет. Ей хочется после встреч с ним сочинять красивые стихи, писать вдохновенные картины. Выходит, они нужны друг другу и от этой взаимозависимости никуда не денешься.
–Ну, как? – Голос Хемингуэя вывел ее из раздумий.
–Хорошо. – Немного растерявшись, ответила Адриана.
–И все? – Удивленно спросил Хемингуэй.
–Нет, мне понравилась героиня. Но почему она такая?
–Какая?
–Не земная. Нельзя же полностью подчиняться слепому человеку.
Хемингуэй разочарованно вздохнул. Он ожидал, если не восторженной, то высокой оценки. Его даже обидело отношение Адрианы к прочитанному рассказу. И он удрученно попросил:
–Дай мне коктейль?
Адриана поняла, что задела гордость Хемингуэя, как писателя. Она решила исправить свою ошибку. Адриана поднесла стакан к его губам.
–Прости меня. Я слушала невнимательно. Лучше сделаем так. Ты пей коктейль, а я тебя в это время буду целовать. Пей?
У Хемингуэя волна теплоты прошла по всему телу, и он приблизился губами к краю стакана. По губам и языку стала растекаться кисло-сладкая холодная влага. Он закрыл глаза, почувствовал на своем лице щекочущие волосы Адрианы, и прикосновение ее губ к своим. Она тянулась так, чтобы поцеловать его губы и вдруг стакан с коктейлем опрокинулся на них. Но они не отпрянули, а сильнее прижались друг к другу. Первой отстранилась Адриана.
–Ты уже не обижаешься, Папа? Не надуваешь губы? Я постаралась забрать у них обиду.
–Нет. Я на тебя не могу обижаться, доченька. Только ты вымокла. Может, переоденешься, как тогда в медицинский халат?
–Нет. Я сегодня не буду оставаться у тебя.
–Почему? – Снова обиженно спросил Хемингуэй.
–Ты выздоровел, ночная сиделка тебе больше не нужна.
–Ты сейчас уйдешь? – Недоуменно спросил Хемингуэй.
–Ты же не хочешь, чтобы я сейчас уходила?
–Конечно, нет!
–Я останусь, пока не появятся звезды. А они весной появляются раньше вечера. Понятно?
–Да. Можно тебя взять на руки.
–Можно. Но только вначале потрогай мои изумруды. Они согреют тебя. А потом потуши свет.
Хемингуэй достал коробочку с изумрудами и раскрыл ее.
–Дотронься до камней. Чувствуешь меня?
–Да.
–Подержи их минуту и положи под подушку. А я пока пойду потушу свет.
Она прошла к выключателю на стене и встала возле него.
–Прошла минута? – Нетерпеливо спросил Хемингуэй.
–Еще пять секунд.
–Считаю. Раз, два, три, четыре и пять!
Он положил коробочку с изумрудами под подушку.
–В Венеции я тебе сделаю такой подарок…
–Мне просто подарок, чтобы я тебя помнила каждую минуту…
Хемингуэй схватил ее в объятия, а потом поднял на руки. Она обвила его шею и прижалась крепким поцелуем к его губам. Он, вроде бы, пошатнулся, потеряв равновесие, и они вместе рухнули на больничную кровать…
Через два дня Адриана уехала. Договорились встретиться уже в Венеции.
…Встав перед открытым окном, Хемингуэй глубоко вдохнул свежего весеннего ветра, поднял руки вверх и потянулся так, что захрустели суставы. Потом, закрыв окно, на случай сквозняка, он подошел к столу, взял бумагу и вечную ручку, лег в кровать.
Он знал, что сейчас начнет писать. Это будет роман. Действие, конечно же, происходит в Венеции. Герой – пятидесятилетний, много повидавший на своем веку, человек, изломанный духовно и физически. Похож на него. Только более заострить разочарованность жизнью. Показать смертельно больным. Героиня – юная девятнадцатилетняя девушка, искренне в него влюбленная. Похожа на Адриану. Но совершенно оторванная от повседневной жизни. Губка, впитывающая в себя мучения героя. Это завязка. А какой конец? Конец такой любви известен любому читателю. Ничего лишнего не надо придумывать.
