Валерий Борисов
Последняя любовь Хемингуэя
1
На Кубе Хемингуэй жил с сорокового года. Дом – Финка «Ла Вихиа», что в переводе с испанского – Сторожевая вышка, соответствует своему названию. Это холм на сто двадцать метров выше уровня моря. С него хорошо просматривается окружающая местность.
Хемингуэй купил «Ла Вихию», когда женился в третий раз на Марте Гелхорн. С ней он предполагал жить на Кубе, и Марта была первой женщиной, по плану которой произошло первое обустройство дома. Но брак оказался недолговечным, и через четыре года, с небольшим, они расстались. После нее, до ума довела дом Мэри – четвертая жена Хемингуэя. Она почувствовала, что Хемингуэю плохо пишется в доме, и считала виноватым в этом его многочисленных друзей и прислугу, которые создавали шум в доме и мешали ему работать. Она решила построить для него и себя трехэтажную Башню. Мэри любила в телескоп наблюдать за звездами, которые в тропиках особенно ярки и выпуклы, и занималась астрономическими изысканиями в вечернее время. А Хемингуэй должен был заниматься сочинительством в Башне. Но Хемингуэй проработал в Башне один раз и всего часа два. Он сошел вниз с печатной машинкой в левой руке и бумагами под мышкой, в правой и сказал:
–Там все же нельзя работать. Слишком тихо.
Теперь на первом этаже Башни жили кошки, их было штук пятьдесят. Второй этаж, на котором должен был работать Хемингуэй, как и третий, пустовали. С годами Мэри все реже заглядывала в телескоп на третьем этаже, ее астрономическая страсть прошла, но зато любила загорать на крыше Башни.
Огороженный участок владений Хемингуэя составлял 13 акров и был засажен различными цветами и деревьями. Хемингуэй любил пестрое разнообразие природы и засадил свой участок, казалось бы, несовместимыми в живой природе, растениями: бугенвилия, ямайский вьюн, шелковистые лианы, бразильская липия с дурманящим и нежным запахом, точеные ветки франчипана и еще многое другое – все и не перечислишь. Восемнадцать видов манговых деревьев, среди них любимые Хемингуэем филиппинское и шелковистое манго, аллеей протянулись от главных ворот до дома и выходили к огромной сейбе, которую местные жители считали священной. Орхидеи ниспадали с седого ствола сейбы, а мощные корни взламывали облицованную кафелем террасу дома и разрушали его изнутри. Но Хемингуэй был настолько привязан к колдовскому дереву, что, несмотря на явный вред для дома, запретил рубить его корни.
На участке также произрастали овощи, выращиваемые работниками дома, располагалось пастбище с полудюжинной коров, теннисный корт, большой плавательный бассейн, небольшой тир и двухэтажное бунгало для гостей, окруженное американской сиренью и вечно цветущими кустами ипомеи.
Сам дом можно условно разделить на три части: столовая и гостиная, конечно же, для многочисленных гостей. Правую часть дома занимала Мэри, левую – Хемингуэй. На внутренних стенах дома и на полу располагались охотничьи трофеи Хемингуэя – шкуры нубийского льва, канадского медведя, леопарда с Килиманджаро, антилоп и оленей, куду, а также головы африканского буйвола, ветвистые рога американского оленя, небольшие рожки газели-жирафа, копьевидные рога антилоп-орексов. На полках лежали редкие камни, черепа, кости рыб и животных, клыки диких кабанов и морские ракушки, стрелы масаев, мулета и шпаги матадоров, засушенные корни растений и шкуры мелких животных.
Также на стенах было много картин кисти известных художников, в том числе и Пикассо, красочные афиши о боях быков. Самодельная радиола стояла в углу. Хемингуэй очень любил слушать Баха, Бетховена, Чайковского, Шопена, американский джаз и народные испанские мелодии.
Библиотека насчитывала пять тысяч томов. В основном классика и книги, подаренные авторами. Так называемые триллеры и тэки – детективные и сенсационные романы, Хемингуэй не любил, называя их мутным океаном, в котором невозможно разглядеть не только душу, но и внешность героев.
В этом доме Хемингуэй проживет двадцать лет – двадцать лет неуклонного упадка и только одного взлета. Здесь почувствует приближение старости и испытает страсть последней любви к Адриане Иванчич, и разлуку с ней. Остро ощутит разрыв с близкими друзьями и появится мысль о самоубийстве. Здесь начнет ему изменять перо, но мир захлебнется от радостного чтения «Старика и моря». Проживая на Кубе, писатель станет Нобелевским лауреатом.
Здесь он почувствует собственное бессилие перед рекой жизни и невозможность грести против течения. Отсюда он уедет навсегда, навстречу своей гибели и бессмертию.
Прислуга Финки вспоминает, что, уезжая в последний раз, навсегда, из «Ла Вихии» Хемингуэй плакал…
2
Этот сентябрьский вечер во «Флоридите» прошел для Хемингуэя, как обычно. В компании друзей было выпито изрядное количество двойных дайкири без сахара и настроение было приподнятое. Леопольдина так умело поддерживала разговор, что Хемингуэй не выдержал и, положив ей руку на мощное бедро, пьяно произнес:
–Ты все еще хороша, Умница Лил!
–Не говорите так, сеньор Эрнесто. Я стала такая толстая, что даже самой стыдно.
–Ты очень симпатичная толстушка.
Цвет ее кожи напоминал слоновую кость, только с оливковым, розово-дымчатым оттенком, если слоновая кость бывает оливковой. Ни у кого больше Хемингуэй не встречал такого дымчатого тона лица, чуть переливающегося в прозелень.
Джозеф Драйвер, местный миллионер, немедленно поддержал Хемингуэя:
–Лил. Ты великолепна, как и двадцать пять лет назад, когда мне было сорок.
–Мне все равно стыдно, когда я прохожу через бар. Переваливаюсь, как утка или обезноженная китаянка.
–У тебя это получается красиво, плывешь, точно корабль. – Сказал Хемингуэй, не убирая руку с ее бедра.
Умница Лил понимающе и мило улыбнулась в ответ на комплимент и Хемингуэй увидел, что вокруг лба и вдоль пробора волос у нее вылезла седина.
«Старушкой стала, Лил. – Мысленно посочувствовал он ей. – Надо дать ей денег на покраску волос».
Он по старой дружбе выручал ее иногда деньгами.
–Расскажи нам что-нибудь, Лил? – Попросил опьяневший Драйвер.
–Что мне вам рассказывать? – Улыбнулась темными глазами Лил. – Это вы мне по ночам рассказываете о своих огорчениях и плачетесь. И я обязана вас слушать. Даже ваши ужасные, как вы считаете, истории. Сеньор Эрнесто, вы давно не рассказывали мне о своих огорчениях.
Хемингуэй убрал свою ладонь с ее, обласканного десятками тысяч мужских рук бедра, и ответил:
–Мне не станет лучше, если я расскажу тебе о своих заботах. От этого мне всегда становится хуже. Я, наверное, поеду домой. На сегодня хватит.
–Эрнесто! Подожди. – Отозвался Драйвер. – Может, возьмем с собой Леопольдину, и поедем ко мне?
–Не говори гадостей, Джо. Я еду домой. А ты Умница желаешь побыть с этим стариком?
–Эрнесто! Я еще крепок. Не обижай меня.
–Да, сеньор Эрнесто. Двадцать пять лет назад он был крепок. – Ответила Леопольдина, довольная, что у нее сегодня будет работа. – Он ведет себя очень порядочно в постели. – Поддержала, таким образом желание Драйвера, Умница Лил.
–Еще по двойному дайкири без сахара и со льдом. И я уезжаю. – Распорядился Хемингуэй, обращаясь к бармену. – Последней порцией угощаю я.
–Нет. Сейчас моя очередь угощать. – Возразил пьяный Драйвер. – Скажи Лил?
–Сейчас моя очередь угощать вас. – Ответила Умница Лил. – Позвольте, сеньор Эрнесто, от вашего имени угостить вас?
–Тебе все позволено, Умница. – Ответил Хемингуэй. – Не обижай только Джо.
–Со мной рядом все мужчины чувствуют себя мужчинами. Вы разве не поедете с нами, сеньор Эрнесто?
–Нет. Я уже пошел. – Хемингуэй медленно допил дайкири и, кивнув ласково Леопольдине, попрощался за руку с Драйвером.
В машине он сел рядом с шофером, мулатом Хуаном, и машина двинулась в сторону «Ла Вихии». Хемингуэй пьяно рассуждал, обращаясь к шоферу.
–В нашей, чертовски паскудной жизни, надо найти силы, чтобы справиться со всем тем, что выпадает тебе на твою паршивую долю. Понятно, Хуан?
Слуг, если так можно выразиться, Хемингуэй считал членами своей семьи. Оставались у него работать только те, которые любили своего хозяина и которым он полностью доверял. Впоследствии все они с большой любовью вспоминали своего Папу, и никто не припомнил ему капельки зла за время службы.
–Понятно, Папа. На вас в Европе выпало много нехорошего. Все знают об этом.
–Да. То, что случилось со мной в Венеции, со всяким может случиться. Человек не для того живет, чтобы терпеть поражения. Запомни, Хуан, я победил.
–Да, сеньор Эрнесто. Мы все видим, что вы победили. А то, что вы написали в последней книге о молодой графине, так все было на самом деле? – Поинтересовался некстати шофер.
–Кто говорит? – Закричал Хемингуэй, и Хуан понял, что в разговоре с пьяным хозяином проявил излишнее любопытство. И он не нашел ничего лучшего, как испуганно ответить:
–Мисс Мэри, сеньор. Она говорит, что спасибо ей, вы снова начали писать. Но говорит, что это так себе, несерьезно. Что вы все равно любите мисс Мэри.
–Остановись!
Хемингуэй, не говоря больше ни слова, вышел из машины и пересел на заднее сидение. Нахохлившись, как старый филин, он молчал всю оставшуюся дорогу.
Хмель еще не прошел, но Хемингуэй решил сейчас же поговорить с Мэри. Она была в гостиной и Хемингуэй сел в кресло напротив нее. Он молча рассматривал жену в упор недобрым взглядом, и та поняла, что предстоит серьезный разговор. Мэри внутренне сжалась, как пружина, готовая не к отпору. Нет! Она была готова отступить и победить своего неуравновешенного мужа.
–Тебе подать ужин? – Спокойно спросила она и, не дожидаясь согласия мужа, крикнула. – Анна, подай ужин!
Служанка немедленно принесла креветок в соусе, так любимых Хемингуэем, и вышла на кухню, чтобы подслушивать разговор хозяев оттуда.
Хемингуэй отвел взгляд от лица Мэри, вздохнул и спокойно произнес. А ведь хотел криком выговорить Мэри все, что скопилось на душе.
–Мэри! Давай поговорим обо всем начистоту. Чтобы ничего не ясного не осталось между нами. Хорошо?
–Хорошо. – Согласилась Мэри и лицо ее, в обрамлении светлых кудряшек волос, будто окаменело и стало, как бы белее.
–Вот, что я хочу тебе сказать… – Хемингуэй мучительно подбирал нужные слова. – В общем, ты все знаешь. Давай разойдемся с тобой мирно. Ты знаешь почему?
Ни один мускул не дрогнул на худеньком лице Мэри. Она спокойно спросила мужа.
–Ты все обдумал? Долго думал? А теперь подумай, насколько ты все серьезно обдумал?
Хемингуэй был сбит с толку ее спокойным тоном и весь гнев, готовый прорваться наружу неуправляемым потоком, направился в мирное русло.
–Ты знаешь, я не люблю тебя. Я люблю Адриану. Давай расстанемся. Я тебе дам не только то, что получится при разводе, но и больше. Отпусти меня? – Как умоляющий стон вырвались из него рабские слова.
–Хорошо. – Бесстрастным голосом ответила Мэри. – Если я выполню твою просьбу, то ты обручишься с Адрианой? Я все правильно понимаю?
–Да. – Прошептал Хемингуэй.
–А что ты будешь делать с ней после свадьбы?
–Жить. – Снова прошептал Хемингуэй, проклиная себя за то, что не может сказать всего своей жене, громко и открыто.
Проклятая внутренняя трусость при отсутствии открытого врага сковывала его волю.
–Я не буду против. Но давай еще раз продумай все последствия своего неумного шага. Я тебе создаю все условия для работы. Я тебя выставляю перед всем миром честным человеком, не знающим страха. Я с тобой мотаюсь по морям, саванам, горам! – Голос Мэри креп и в нем был уже гнев. – Я тебе прощаю похождения с Адрианой! Говорю журналистам и друзьям, что это покровительство старика молодой особе. Спасаю твою репутацию.
И здесь в Хемингуэя вернулся весь пьяный гнев, который он вез к ней в машине.
–Ты спасаешь мою репутацию?! Ты всем слугам раззвонила, что у меня нет никакой любви к графине! Что это пустое увлечение! Что она сыграла свою роль! Заставила меня писать, а теперь может уйти, как венецианский мавр!
–Да! Она сыграла свою роль! – У Мэри не выдержали нервы, и она тоже закричала на мужа. – Ты о ней должен забыть и не терять меня!..
–Тебя! Да, ты знаешь кто ты после этого?.. Как ты так можешь говорить!?
Хемингуэй встал с кресла и сделал шаг к Мэри. Она сжалась в комочек, сидя на диване, и ненавидящим взглядом глядела на Хемингуэя.
–Старый болван! – Пискляво выкрикнула она. – Да ты ни на что не способен! Не писать, не любить! Ты живешь прошлым, а не настоящим. Погляди на себя!
Хемингуэй также с ненавистью смотрел на нее. Рука его потянулась к тарелке с креветками на столе, и деликатесы моря разлетелись по полу гостиной вместе с фарфоровыми осколками. На шум вбежала из кухни Анна.
–Вон отсюда! – Заорала на нее Мэри, и служанка испуганно отступила обратно в кухню, чтобы оттуда продолжать слушать семейную ссору.
–Ты превращаешь меня в собачку на поводке. – Задыхаясь, проговорил Хемингуэй, гнев которого заметно утих, после разбитой тарелки. – Но я освобождаюсь от твоего поводка! Я немедленно еду в Венецию…
Мэри поняла, что она сказала лишнее в разговоре с мужем и сейчас лихорадочно искала приемлемое соглашение. Было видно, что Хемингуэй в последней вспышке выдохся.
–Эрни! – Укоризненно произнесла она. – Давай поговорим спокойно. Покричали друг на друга, и хватит. Теперь разберемся. Я не хочу выяснять, чем я для тебя плоха. Раз ты так считаешь, считай! Но неужели не понимаешь, что я твоя защитница и опора! Неужели не видишь этого явного факта?
–Вижу. И мне твоя роль надоела. Я сам себя смогу защитить.
–Уже не сможешь. Ты привык ко мне, как к необходимой вещи. Хоть мне обидно говорить такое про себя, но это так. Без меня ты не сможешь сделать ни одного правильного шага. Вот сейчас ты хочешь устремиться в Венецию, за своей любовью, как ты себе представил Адриану. Я не буду препятствовать. Но подумал ли ты о ней? – Мэри выдержала паузу. – Она молода. Ей всего двадцать лет. У нее впереди вся жизнь. Допускаю, что она увлечена тобой, как известным писателем, интересным человеком. Но ей рано или поздно надоест общество с умным, многознающим и многоопытным человеком. Ей захочется в свое общество. Таких же молодых, как и она, людей. Более того. Тебе будет стыдно показаться с ней в обществе. Кто ты ей? Отец или муж? Ты сам поймешь дискомфортность общения с ней. Я готова даже поверить, что у тебя любовь к Адриане. Но, какое у твоей любви будущее? Как на тебя посмотрит мир? Ты не шут, как Чаплин. Ты серьезный и уважаемый в мире человек!
Хемингуэй снова опустился в кресло и поник головой. Мэри была права. Он, собственно говоря, думал почти также, но упрямо рвался в костер поздней любви, отбрасывая логику жизни, описанную им же самим.
–Понимаешь, Мэри, – произнес он глухо, не соглашаясь с женой. – Я без нее ничего не могу делать. Думаю только о ней. Почему она не едет на Кубу? Ведь обещала. В письмах пишет о желании со мной встретиться. – Обтекаемее, чем в любовных письмах Адрианы, пояснил Хемингуэй. – А сама не едет.
–Может быть, ты недостаточно настойчиво ее просишь? – По матерински, участливо, как маленького ребенка, спросила Мэри, обезоруживая своей лаской, мужа. – Может мне попросить старую графиню, чтобы она приехала сюда с Адрианой?
–Не надо. Если она сюда не приедет, то я поеду к ней. Прости меня, Мэри, что так говорю.
–Тебя нельзя не прощать. – Ласково ответила Мэри и впервые за время разговора прикоснулась своими пальцами к его руке. – Если бы я не была в тебя влюблена также, как ты сейчас в итальянку, то я бы не обратила на твое состояние внимания. Но я должна тебе помогать всегда и во всем. Даже в таком неприятном для меня деле. Я напишу старой графине Иванчич письмо и попрошу ее приехать с дочерью. Ты согласен?
Хемингуэй почувствовал себя духовно сломленным и устало произнес.
–Напиши, если хочешь.
–Напишу утром. Эрни! Я прошу тебя, возьмись за работу.
–У меня нет мыслей в голове.
–Занимайся старыми работами. Помнишь, ты говорил в Венеции, что хотел бы написать философскую вещь?
–Говорил. Но уже забыл.
–Давай договоримся так. Как только ты получишь известие о согласии семьи Иванчич посетить нас, то сразу же берешься за эту философскую работу.
–Если будет все так, как ты говоришь, то я согласен.
–И дальше. Я не стану тебе запрещать уединяться с ней, не буду преследовать вас. Но помни, ты на Кубе. Здесь твой каждый шаг на виду. Это не в Венеции, где тебя прохожие не знали в лицо. Здесь тебя каждый знает, каждый второй – здоровается. У нас бывает много гостей, в том числе, и журналистов. Не дай бог, чтобы они написали о твоих похождениях с девушкой, годящейся тебе в дочери.
–Ты многое, Мэри не понимаешь. – Вздохнул Хемингуэй. – Но ты и права во многом. Но я не верю, что ты можешь вытащить на Кубу графиню. С ее здоровьем ехать в тропики опасно.
–Я тебе пока ничего не гарантирую. Просто напишу им письмо с приглашением. Ты основательно устал. Может сказать, чтобы снова подали ужин?
Мэри поняла, что разговор закончен, и она одержала в нем победу. Теперь надо срочно продумать ход дальнейших действий и закрепить свое превосходство.
–Я поел во «Флоридите». Пойду спать.
–Покойной ночи. – Пожелала ему на прощание Мэри.
Хемингуэй прошел в свою спальню и, не раздеваясь, лег на кровать. Сразу же к нему на грудь прыгнул черно-белый в изумительной кошачьей расцветке, Бойз. Он потянулся, стоя лапами на Хемингуэе. Потом, тихо заурчав, улегся на человеческой груди.
–Что, Бойз, ты нынче тоже одинок, как и я? – Спросил кота Хемингуэй.
Кот в ответ заурчал еще глубже.
«Тоже один. – Ответил за кота Хемингуэй, но уже мысленно. – Где твоя Принцесса? Бродит вдали от тебя. Мы оба брошены любимыми женщинами. Но ты, Бойз, завтра встретишь свою, подгулявшую Принцессу, а я не знаю, встречусь ли со своей принцессой. Ну что ж? Прости, Бойз. Я сейчас буду разбираться сам с собой. Что же сейчас есть у меня? – Он стал говорить о себе во втором лице. – Ты в своей жизни все потерял – семьи, детей, любимых женщин. Ты даже потерял свое прошлое, никогда его больше не вернешь. Прошлое необходимо, ради будущего? Бред! У человека, имеющего замечательное и запоминающееся прошлое, никогда не будет будущего. Он его исчерпал в прошлой жизни. А что же остается? Слава? Кому нужна слава за прошлое? Слава нужна для будущего, но уже без тебя. Тогда это будет настоящей славой. Что же еще? Любовь? Да. Тоненькая ниточка любви связывает сейчас меня с будущим для поддержания прошлого. Как бы эту нить не оборвать неосторожным движением? Ее надо сохранить. Без любви нет жизни в настоящем. Прошлая любовь умерла, будущая – никогда не родится. Надо жить настоящей любовью. Чьей? Мэри или Адрианы».
–Скажи, Бойз, что нам теперь делать? – Вслух спросил он кота. Но кот тихо урчал на его груди, не желая брать на себя человеческие заботы. – Ты тоже не знаешь, Бойз! И никто не знает.
3
Рано утром, Мэри написала письмо Доре Иванчич с приглашением посетить Кубу с дочерью и брала на себя все расходы по поездке в обе стороны. В письме были слова: «Дорогая графиня! Понимаю, что поездка Вас может утомить. Я Вам дам пять тысяч долларов для укрепления здоровья. Одна просьба – все должно остаться тайной, о которой знаем только мы – двое». Мэри не была уверена, что Дора захочет приехать. Может быть, она оскорблена ее прошлым разговором, хотя деньги от нее приняла? Пусть приманкой будут еще и эти деньги. Рано утром она направила посыльного на почту.
Потом позвала Джанфранко Иванчича, который месяц назад приехал на Кубу и жил в их доме. Мэри отправила бы его жить в другое место, но боялась мужа – слишком уж он благоволил этому бонвивану. Привез рассказ, который Хемингуэй, вроде бы, даже прочитал, но оставил в своем столе. Видимо, рассказ не понравился Хемингуэю. Но он посоветовал Джанфранко на его основе написать роман. Мэри понимала, что Хемингуэй не хочет далеко от себя отпускать брата Адрианы, а тот беззастенчиво пользуется его расположением. Джанфранко, конечно же, не писал романа. До поздней ночи гулял с кубинками. Возвращался домой поздно, доставал из холодильника яйца, выпивал их, а скорлупу клал обратно. Прислуга жаловалась Мэри, что он разводит грязь в холодильнике. Но приходилось терпеть его присутствие.
Джанфранко явился к ней ближе к обеду, когда выспался. Мэри, несмотря на раздражение к нему, спросила спокойно:
–Франки! Как тебе отдыхается на Кубе?
–Хорошо. Возможно, я скоро женюсь.
–На кубинке? – Удивилась Мэри.
–Да. Она богатая. У нее много земли и ферма. – Сразу же объявил состояние будущей невесты Джанфранко.
–Желаю успеха. – И Мэри перешла к делу. – Франки! Я написала письмо твоей сестре и маме с приглашением погостить у нас. – Мэри выдержала паузу, наблюдая за реакцией Джанфранко.
–О! Это было бы хорошо. Мама почему-то боится сюда ехать. А я так соскучился по ним.
–Так вот. Я тебе дам деньги. Съезди в Гавану и позвони оттуда своей маме и скажи, что я приглашаю их на Кубу и уже написала им письмо. Если они сразу же согласятся, то пусть сообщат, мы закажем им билеты на теплоход.
–Немедленно бегу. – Заторопился Джанфранко, взяв деньги у Мэри.
У Хемингуэя этот день начался счастливо. Просматривая газеты, он впервые увидел рецензию, в которой положительно оценивался его роман «За рекой, в тени деревьев». До этого критики его только били – кто мягче, а кто жестче, до беспощадности. В статье критик О’Хара называл Хемингуэя самым крупным писателем Земли после Шекспира. Хемингуэй перечитал статью несколько раз, и радость засветилась в его лице. Он не знал этого критика и такая высокая оценка его творчества! Забыв, что вчера с Мэри состоялся неприятный разговор, он побежал к ней и дал почитать статью.
–Ну, как? Теперь видишь, кто я?
–Вижу. – Сухо ответила Мэри, не отошедшая от вчерашней ссоры. – Он перехватил – тебе далеко до Шекспира.
Не найдя у жены поддержки, Хемингуэй в своем кабинете уселся писать письмо Адриане. Затем аккуратно вырезал статью из газеты и бережно положил ее в конверт. «Пусть она разделит мою радость». – Подумал он об Адриане и немедленно вызвал посыльного, чтобы тот отвез письмо в Гавану, на центральную почту. Оттуда оно быстрее дойдет до Венеции. Посыльный только удивлялся, – сначала хозяйка поспешила отправить в Италию письмо, теперь хозяин. Но выполнил поручение. Также Хемингуэй поручил купить несколько экземпляров этой газеты.
Пришел доктор Эррера и измерил Хемингуэю давление. Потом еще дважды перепроверил себя. Сто пятьдесят на девяносто – доктор не мог ошибиться. Но вчера было двести двадцать на сто сорок.
–Что произошло, Эрни? – Спросил удивленный Эррера. – Давление у тебя почти в норме?
–Читай, Хосе. – Хемингуэй протянул ему газету со статьей О’Хары. – И все поймешь!
Эррера прочитал рецензию, снял очки и сказал:
–В целом справедливо. По настоящему великие люди появляются на Земле с определенной периодичностью. Существует и такая цикличность. Видимо, для писателей цикличность составляет триста пятьдесят-четыреста лет.
Хемингуэй напыжился при таком разъяснении доктора и предложил:
–Хочешь виски, а на закуску бананы?
–Эрни! – Укоризненно произнес доктор. – Посмотри на себя? Ты весь дрожишь от вчерашней пьянки, и сегодняшнего возбуждения. Скоро ты не сможешь подписывать чеки из-за похмельной дрожи, не говоря о писательстве. Побереги себя, Эрни. Прекрати пить. Еще не наступил полдень.
Хемингуэй его будто бы не слышал.
–Время завтрака давно прошло. Можно теперь позволить себе рюмочку виски с содовой. А то, действительно, я весь дрожу. Как ты правильно, доктор, сказал – от возбуждения.
–Тогда с минеральной. Она лучше на похмелье.
Хемингуэй вышел из кабинета в кухню, и вскоре служанка принесла из холодильника виски и запотевшую бутылку минеральной. Отдельно на тарелке лежали мелкие кубинские бананы, размером не больше мужского пальца, но очень вкусные. Хемингуэй и Эррера выпили.
–Я сейчас вырезал и послал эту статью в Венецию. Пусть Адриана увидит, что меня не только ругают за эту книгу. Я еще не исписался, как считают некоторые. Может быть, проиграл, но еще отыграюсь.
–Сегодня ты в выигрыше, а что будешь делать завтра? Сумеешь еще что-нибудь накорябать?
–Не бойся за меня доктор. Я не вхожу в лес, если не знаю из него выходов. У меня много пороков. Но я никогда не стану рабом своего порока. Я хочу все знать и уметь, и никому не уступать.
–Эрнесто! Ты человек наиболее сложного умственного труда. Поэтому ты в любом случае проиграешь, так как смотришь на все очень сложно, с вершины своего ума. Но все равно ты не видишь всех закоулков и извилин жизни. Ты обречен на поражение. Победят те, у кого извилины прямее. У них путь к победе более короток, чем у тех, у кого извилины более извилистые.
Хемингуэй задумчиво посмотрел на доктора из-под припухших век.
–Я верю только в себя и свои силы.
–Ты веришь только в любовь. И твоя жизнь идет параллельно ей. Где-то они пересекутся, взорвутся, чтобы разлететься навсегда в беспредельном пространстве. Любовь – твоя слабость. Твоя жизнь – симфония порывов, вдохновляемых женщинами. Ты всегда проявлял перед ними слабость.
Ироническая улыбка сбежала с лица Хемингуэя, и он невесело ответил:
–В любви должно быть все честно. В слабости и покорности любви – ее сила. Конечно, если она есть. Ты врач, но не понимаешь, что лучше всего пишется, когда влюблен.
–Поэтому тебе нужна Адриана. Из эгоистических побуждений. Как сильнодействующее медицинское средство, под названием – любовь?
–Вполне возможно.
–Тогда ты нечестен, Эрнесто перед самим собой. В этот раз ты рассчитал свою любовь с вершины своего опыта, бросив на расчеты весь свой ум.
–Любовь нельзя рассчитать с логарифмической линейкой. Любовь – чистилище, из которого выходишь обновленным и красивым.
–Я тебя понимаю. Но, как врач скажу тебе – физиология женщины такова, что ей нужна сила самца. Это для нее наивысшая красота. Найдешь ли ты в себе такие силы на долгое время?
–Врешь, медик! Глубоко ошибаешься, как человек. Красота настоящего мужчины в его уме. Красота женщины – в ее чистоте. Проститутка Леопольдина в своем падении чище похотливых самцов. Ее судьба бросила в грязь, но не вымазала.
Эррера усмехнулся.
–Не сказал бы так. Я ее знаю и…
–Ее здесь все мужчины знают. – Перебил доктора Хемингуэй. – Но я утверждаю, что она чище нас. Слушай, как говорит мой герой: «Я люблю тебя больше всего на свете, даже сильнее. Сильнее, чем могу сказать». Я точно так же люблю Адриану. И уже не скрываю этого не перед кем.
–Так почему же ты не поместил ее портрет на стене своего дома? Пусть все видят твою любовь.
–Если я размещу на стене портреты Марлен Дитрих или Ингрид Бергман, то Мэри мне ничего не скажет. Прошлое не вызывает ревности. Если я повешу портрет Адрианы, то он, боюсь, может исчезнуть. Найдутся воры и в моем доме. Пусть он лежит в моем кабинете. Ты видел портрет. Скажи, можно любить такую девушку? Только не как врач.
–Можно. Но не всегда. Ты ее должен любить на расстоянии. Так будет лучше для тебя и Мэри, и для всех, кто тебя любит.
Хемингуэй поник головой. Никто не одобрял его поздней любви. Он это знал и чувствовал. А доктор – его лучший друг, говорит об этом прямо.
–Еще по рюмке. – Выдохнул он. – Мне бы только посмотреть на нее, прикоснуться к ней… Может, тогда я бы принял правильное решение…Чертова цивилизация! Она делает человека мельче. Подменивает настоящие чувства – любовь, гнев, ласку бесчувственной игрой. Неужели и я играю в любовь?
–Говорят, что любовь играет нами. А мы играем друг другом…
В конце сентября пришло письмо от Доры Иванчич, в котором она сообщала, что они готовы отплыть на Кубу.
–Эрни! Видишь, твои желания сбываются. – Сказала ему Мэри, не в силах скрыть издевку в своих словах.
–Да. Я их звал столько раз, наконец, они едут.
Мэри разочарованно вздохнула, – он так и не понял, что она вызвала на Кубу Иванчичей и за этот визит придется заплатить его деньгами. А она же ему говорила, что напишет письмо с такой просьбой. Как малый ребенок, Хемингуэй забыл о ее подарке.
Да. Весь октябрь Хемингуэй напоминал ребенка – меньше пил, ежедневно брился, привел в порядок старые костюмы и купил новые. Отремонтировали дом и бунгало, в котором должны были жить мать и дочь Иванчичи, расчистили сад, заасфальтировали дорогу и еще многое сделали за этот месяц, до чего бы никогда не дошли руки Хемингуэя в обыденном ритме. Он был в возбужденно-радостном состоянии, и все вспомнили своего прежнего Папу – бодрого, энергичного, задающего ритм жизни. И все радовались, понимая, что к Папе едет Любовь.
Одна Мэри находилась в стороне от всей этой суматохи. Она концентрировала в себе силы и волю для последнего боя, где ставкой был ее муж и семья. Ее план не должен дать сбоев – пусть Хемингуэй насладится любовью в последний раз, а в этом она была уверена, и потом навсегда забудет Адриану. Пусть выпустит из себя любовный пар и станет примерным мужем, каковым знает его мир. А она с помощью Адрианы сумеет разжечь в его душе новый огонь творчества. Он еще обязан написать такую книгу, которая навсегда прославит его. И ее тоже, как последнюю любовь и хранительницу таланта Хемингуэя. Нельзя, чтобы любовь вышла из него, не оставив шедевра творчества. Тогда ее риск будет напрасен.
Накануне прибытия парохода, Мэри имела самый дружеский разговор с мужем.
–Эрни! Я попрошу тебя только об одном – не давай своим увлечением пищи, для лишних разговоров. Обещай мне это?
–Обещаю.
–Будь с Адрианой немного на расстоянии. Обещаешь?
–Обещаю.
–Если ты допустишь что-то лишнее, я сразу же уеду. Куба не Венеция. Америка рядом. И тогда скандал станет неизбежным. И он будет не в твою пользу.
Угроза отъезда Мэри напугала Хемингуэя всерьез. И он ответил:
–Только не делай этого. Наша репутация должна быть чиста. Я буду вести себя с Адрианой, только как гостеприимный хозяин.
–Хотелось бы тебе верить. Помни о себе и обо мне. Она уедет, а нам с тобой еще жить.
–Понимаю, но уразуметь не могу. Я буду стараться, чтобы ни одно грязное пятно не пало на нашу семью.
Хемингуэй любил Адриану, но и не хотел скандала. В его жизни было достаточно скандалов, и многие из них связаны с любимыми женщинами. Но тогда он был еще молод. Нынешний скандал мог стать для него последним в его далеко небезупречной репутации. После него он станет постоянным клиентом скандальной хроники. А этого не хотелось. Потом, кроме Мэри, он никому не будет нужен. А может, даже и ей.
–И чтобы все было хорошо. – Настойчиво проводила дальше свою мысль Мэри. – Ты займись работой. Войди в рабочий ритм. Первую половину дня писать, вторую отдыхать. Тогда ни у кого не возникнет подозрений относительно приезда Адрианы.
–Я уже пишу. С тех пор, как узнал о их приезде. Я постараюсь работать еще больше, в присутствии гостей.
–Ты говорил о какой-то философской вещи. Будешь ее писать?
