Валерий Борисов
Последняя любовь Хемингуэя
4
—Папа, я закончила свой портрет и хочу подарить его тебе.
–Уже закончила? А когда ты мне его подаришь?
–Могу сейчас. Только позвоню.
Адриана встала с кровати, накинула на голые плечи халат отсутствующей Мэри, вышла в гостиную и подошла к журнальному столику, на котором стоял телефон.
–Алло? – сказала она в трубку, набрав номер. – Джанфранко можно к телефону.
Наступила пауза, в которой Адриана громко пояснила Хемингуэю, чтобы он слышал в спальне:
–Попрошу брата, чтобы он привез портрет в гостиницу. Краски уже высохли и его уже можно подарить тебе. Ты меня любишь?
–Люблю. Как еще никого не любил. Ты моя самая яркая и большая любовь.
–Яркая – да. Большая – не знаю. Наверное, нет самой большой любви. Эта выдумки писателей и поэтов. Есть любовь до бесконечности. Так я люблю тебя до бесконечности. Люблю… Ой! Джанфранко слушает!
Адриана переложила трубку к другому уху:
–Нет, Франки! Это я не тебе говорю. Слушай и выполни мою просьбу. В библиотеке, на столе стоит мой портрет. Можешь мне его привезти? Да. Сейчас… Ну, как у тебя нет времени?
Хемингуэй слушал разговор Адрианы с братом, и ему что-то не нравилось в их диалоге. Он встал с постели, как был в одних трусах, прошел в гостиную, к журнальному столику. Не говоря ни слова, он взял у Адрианы трубку. Она еще успела сказать:
–Франки, не думала, что ты можешь быть таким противным…
Это были последние слова, которые она успела произнести в трубку. Хемингуэй уже говорил, серьезно и с нажимом на слова команды:
–Эй, Франки! Говорю я. Понял кто? Так вот немедленно доставь ко мне в номер картину Адрианы! Понял? Чтобы я не считал тебя противным, как сестра. А то и у меня такое же сложится мнение. Долго ждать не буду. Да-да. До встречи.
Он бросил телефонную трубку на аппарат и посмотрел на Адриану. Оба одновременно рассмеялись, – как быстро была разрешена, казалось бы, неразрешимая, пустяковая проблема.
–Папа! Неужели ты умеешь командовать людьми?
–Иногда нужно командовать, чтобы люди не сделались противными. Так же ты ему сказала?
–Джанфранко не противный. Это я так его в сердцах обозвала. У него действительно нет времени. Он пишет книгу, как и обещал тебе. Хочет показать, но боится тебя.
–Пусть теперь еще больше боится. Какая у тебя свежая кожа! Словно бархат, подсвечиваемый издалека яркой лампой.
Он провел рукой по ее плечам и груди, распахнув шире не застегнутый халат. Адриана смущенно пыталась запахнуть полы халатика.
–Не смотри на меня. Мне стыдно.
–У тебя кожа, как у кубинской квартеронки, только светлее. Также переливается на солнце, но большим количеством красок. Не прячь свою кожу под тряпку! Она заслуживает кисти ваших великих венецианцев Джорджоне и Тициана.
–Мне неудобно, Папа.
–Все! Только разреши мне еще раз провести рукой по твоему телу. Любовь земная и небесная в образе спящей Венеры. Был бы я художником, то изобразил тебя именно так. Одновременно, во всем. Только бодрствующей.
Он отнял руку от плеч Адрианы и посмотрел на свое обрюзгшее тело, седую волосатую грудь и глубоко вздохнул. Да сравнение не сравнимое. Адриана застегивала непослушные пуговицы мэриного халата.
–Знаешь, как бы я изобразил самого себя рядом с Венерой?
–Как бы меня ты изобразил, я уже знаю. Любовью быть приятно, но Венерой не хочу. А какую роль ты определил себе?
–Старого, злого сатира. На его фоне ты бы смотрелась еще красивее. Эталоном красоты.
–Не хочу быть эталоном красоты в сравнении. Хочу быть просто любимой и любящей женщиной. Чтобы рядом со мною был любимый сатир и любил меня всегда также как любит сейчас. Еще, чтобы рядом были наши дети. Маленькие сатирчики, любимые нами. Ты хочешь иметь детей?
–Хочу. Только сатиры все мальчики. А я хочу иметь пять девочек и, чтобы все они были похожи на тебя. Пять маленьких Адриан, и всех я буду любить также как маму.
–Лучше люби их больше, чем маму.
У них непроизвольно началась игра в семью. Так они часто играли друг с другом, заказывая себе тему – великих людей, поведения в известных исторических событиях, создание образных критических ситуаций и в них всегда они побеждали, помогая и спасая друг друга. Семейная ситуация возникла впервые. До этого они оба боялись касаться этой темы. Сразу возникало много вопросов и проблем. Поэтому они избегали разговоров о своем будущем. Пусть им будет хорошо сейчас. А там… И вот в шутливом плане проигрывалась неосуществимая ситуация.
–А почему ты хочешь только девочек?
–У меня три сына. Двое старше тебя. Последний почти твой ровесник. Я их почти не воспитывал. Только деньги давал. Да гостили они у меня временами. Поэтому пусть будет пять девочек. Говорят, они больше любят отцов. Правда?
–Правда. Я очень любила своего папу. И очень плакала, когда его расстреляли партизаны.
–Не надо о войне. Хочу девочек! Они, хоть не воюют. Пусть любят своих родителей и приносят радость любимым мужчинам. Налей мне вина.
–Сейчас. Но хочу тебе сказать, что ты не сатир. И не считай себя старым. Для меня ты молодым будешь всегда.
–Пока будешь любить меня, таким я буду тебе казаться. Но, как только полюбишь другого, я покажусь тебе сразу же страшным, уродливым и ветхим. Вот тогда тебе будет действительно стыдно за свою прошлую любовь.
–Папа! Не говори так. А то я тебя ударю.
–Ударь, дочка. Я этого заслуживаю за свои разговоры.
–Это у меня просто так вырвалось. Прости! Я никогда не смогу тебя не только ударить, но и повысить голоса…
–Знаю. Но я иногда этого заслуживаю.
–Я быстрее отрублю руку, чем ударю тебя. Прости меня за эти слова! Почему молчишь? Я сейчас заплачу.
–Я ничего не слышал. Нам прощать друг друга не надо. Мы с тобой родились с меткой прощения. Нам нет необходимости пользоваться прощением. Оно внутри нас и действует независимо от нас. Мы уже простили друг друга. Дай вина, и прекратим эту опасную игру.
–Спасибо, Папа.
Адриана прижалась к нему гибким телом и, обхватив его шею руками, стала целовать лицо:
–Ты у меня самый лучший из всех людей, которых я знаю. Ты на них не похож и поэтому я тебя люблю. Сейчас я тебе дам вина. Только подожди секунду.
Но она сумела оторваться от него только через минуту, и пошла к столу, где находился ужин. Налила два фужера вина и снова вернулась к журнальному столику.
–Только давай пить медленно и смотреть в глаза друг другу. Так интересно видеть себя в твоих глазах. Только не говори, какой я тебе кажусь. Молчи.
Они мелкими глотками стали пить вино, глядя в глаза друг друга. И только улыбались. Кажется, как показалось Хемингуэю, она улыбалась задумчиво и рассеяно. Кажется, казалось Адриане, он улыбается грустно и мудро.
Из созерцания друг друга их вывел звонок в двери. Адриана опомнилась первой.
–Джанфранко. – Испуганно прошептала она. – А я не одета. Что он подумает?
–Правильно подумает. – Спокойно ответил Хемингуэй. – Только мог бы позвонить от портье и предупредить, что приехал. Что он у тебя такой не воспитанный и не понятливый? – С шуткой спросил он Адриану.
–Он просто спешил. Где мои вещи? Побегу в ванную, оденусь! Где ж моя одежда?!
–Да и мне надо бы натянуть штаны. – Также спокойно продолжал Хемингуэй.
Адриана метнулась в спальню, а потом со своими вещами в ванную. А Хемингуэй, крикнул в сторону двери:
–Сейчас открою. – И начал медленно надевать на себя брюки и рубашку. Торопиться не стоило, – Адриане требовалось больше времени, чем ему, для приведения себя в порядок.
Он открыл дверь, когда Адриана еще не вышла из ванной. На пороге стоял с сияющим лицом Джанфранко. В руках – портрет в раме, завернутый в материю.
–Здравствуйте! Можно к вам! Видите, как я быстро приехал! – Выпалил он все сразу же.
–Вовремя. – Ответил Хемингуэй, а про себя подумал: «Мог бы и не спешить». – Проходи.
Джанфранко прошел к центру гостиной и оглядел стол с вином и закусками.
«Кажется, Адриана хорошо веселится». – Подумал он, втайне гордясь своей сестрой. Не каждой женщине выпадает счастье быть любовницей известного писателя. Что ж, надо пользоваться благоприятным моментом, для решения своих, конечно же, родственных проблем.
–Вы извините, но я сразу не понял, что хочет Адриана. – Начал разъяснять он свое первое несогласие с Адрианой, насчет доставки портрета. – Но, как только сказали вы, что портрет нужен немедленно, я понял, что он действительно нужен. И сильно гнал машину. Еще раз извините.
–Ладно. А как машина? Не попадал в аварию?
От этого вопроса Джанфранко засмущался, даже кровь бросилась в лицо. Неприятно говорить правду, но он бодро стал объяснять.
–Машина отличная, не то, что наши. И крепкая. Летом я столкнулся с одной нашей машиной. У той весь капот покорежился, а «бьюику», ничего. Только вмятины. Но все уже отремонтировали и машина, как новая. Хорошие машины делают в Америке. – Виновато заключил Джанфранко и Хемингуэй понял, что он инициатор аварии.
Из ванной вышла одетая Адриана.
–Франки, ты привез картину?
–Конечно. А зачем бы я приезжал сюда. Возьми.
–Поставь ее на стул и сам присаживайся.
Все сели за стол, и Хемингуэй предложил Джанфранко:
–Выпьешь содовой?
–Содовой, можно. А остальное нет, я за рулем.
Джанфранко посмотрел на сестру. Она была в своем обычном коричневом костюме, будто бы весь вечер сидела с Хемингуэем за столом. Но на ногах нет чулок и туфли обуты на босую ногу. Понятно! Успела переодеться в ванной. Джанфранко понял, что можно приступать к просьбам.
–Мистер Хемингуэй! Я пишу книгу. Помните, я вам говорил. – Хемингуэй кивнул, что помнит. – Поможете мне написать?
Хемингуэй видел, как Адриана старательно прячет ноги под стол, – все-таки смущается своего вида при брате, и ответил:
–Помочь – помогу. Но книгу пиши сам, Джанфранко. Здесь я не помощник. Как напишешь, покажешь мне. Потом будем решать, что с ней делать дальше.
–Я неправильно выразился. Конечно, я напишу ее сам, а вы дадите заключение. Вот закончу первую главу и принесу вам. Можно?
–Да. Когда принесешь?
–Точно не знаю. Но может месяца через два-три…
–Меня здесь уже не будет. Я буду на Кубе.
–Знаю. Но я могу вам выслать или приехать на Кубу.
Хемингуэй пожевал губами, помолчал, размышляя и вдруг неожиданно для Джанфранко, предложил.
–Не надо высылать. Лучше приезжай сам на Кубу. Посмотрим твою книгу, потребуется доработка, сделаешь при мне.
–О! Я не ожидал от вас такого предложения. Обязательно приеду.
И тут в их разговор вмешалась Адриана.
–Пора тебе Франки заняться серьезным делом. Поезжай к мистеру Хемингуэю и напишешь нам с мамой, какая эта Куба.
–Я приглашаю и вас с мамой на Кубу. – Медленно произнес Хемингуэй. – Это – рай среди океана.
–Не знаю, сможем ли мы мамой туда приехать. – Вздохнула Адриана. – А хотелось бы.
–Я помогу вам приехать. – Пообещал Хемингуэй.
Джанфранко понял, что ему пора уходить. Он встал из-за стола и вопросительно посмотрел на сестру – поедет ли она домой? Адриана поняла его взгляд и ответила:
–Я, Франки, немного задержусь. Мы с Папой должны обсудить мой портрет.
–Я тогда пойду. До свидания, мистер Хемингуэй.
–До свидания.
Хемингуэй пожал Джанфранко руку и тот ушел, думая, что хорошо иметь такого покровителя. Может, с его помощью он станет писателем? Может, даже известным. Надо держаться ближе к Хемингуэю. Спасибо сестре, что сумела так близко с ним подружиться. Пусть продолжает с ним встречаться. И ему от этого будет польза. Цинично думал он.
Как только Джанфранко вышел, Адриана и Хемингуэй, не сговариваясь, поглядели друг на друга, сначала улыбнулись, а потом громко рассмеялись.
–Я забыла взять с собой чулки! Вот у меня был потрясающий вид – зимний костюм, без носков! Как я выгляжу?
–Великолепно! Хорошо, что ты успела взять с собой юбку.
–Да! А то бы пришлось до сих пор сидеть в ванной. – Смеясь, подхватила его мысль Адриана.
Она подошла к портрету, стоящему на стуле, развернула скатерть и поставила его на журнальный столик, возле телефона. Отошла, ожидая оценки Хемингуэя. Он надел очки, подошел ближе к портрету и стал близоруко его рассматривать. Он молчал, а у Адрианы сжалось сердце от нехорошего предчувствия, – не нравится! А Хемингуэй продолжал серьезно рассматривать портрет, переводя близорукий взгляд с одной детали на другую. Наконец, он перевел взгляд на нее, и она затаила дыхание, в ожидании оценки своей работы. Но ее не последовало и тогда у Адрианы все оборвалось в груди, – Хемингуэю не понравился ее портрет! А она так старалась, рисовала с душой… Хотела его порадовать.
–Встань, пожалуйста, рядом с ним. – Попросил он.
Она, не говоря ни слова, встала рядом с портретом. Хемингуэй отошел немного дальше и снова стал всматриваться в портрет, периодически переводя взгляд на нее. Наконец, он произнес:
–Никакого сравнения.
Адриана сразу же поникла головой, что не укрылось от Хемингуэя. И тот сразу же поправился:
–Я говорю не о сходстве. Сходство схвачено отлично.
–А разве ты хотел нас сравнивать? Тогда посмотри на нас в одинаковой одежде.
Адриана сняла жакет и осталась в черном свитере, как на портрете. Она откинула голову и распушила волосы.
–А сейчас?
–Очень похоже. Я об этом сказал. Но, я хочу сказать, ты лучше, чем на портрете. Загадочнее, может эффектнее. Даже не знаю, что сказать. – Хемингуэй вдруг спохватился. Она же ждет от него высокой оценки своего труда. – Портрет хороший. У тебя несомненный дар художника. – Только и смог он сказать. – Но я тебя вижу не так.
–А как? Тогда давай играть в великих художников.
–Давай. Венерой у Джорджоне, рафаэлевой мадонной, я тебя не представляю. Все-таки у тебя портрет. Совсем другой жанр. Рубенс и Рембрандт… – Он не договорил. Его перебила Адриана.
–Ты хочешь видеть меня толстушкой? С огромными грудями, салом на бедрах? Когда-то давно, дож Венеции издал указ, чтобы все венецианки ели больше и были толще, чтобы быть более привлекательными для мужчин. Ты хочешь, чтобы я была толстой, как прошлые венецианки или голландки?
–Нет, не хочу. Но умный был у вас правитель, раз издал такой указ. – От души рассмеялся Хемингуэй. – Голландцам бы это понравилось. Но мне нельзя быть голландцем, изображая тебя. Нужно что-то более утонченное и глубокое.
–Будь Модильяни или Пикассо?
–Чтобы изобразить тебя без головы? – Громко рассмеялся Хемингуэй.
–Неужели я похожа на безголовый портрет Пикассо?
–Поэтому я и говорю, что ты достойна кисти не современных, а более утонченных художников. Но сразу не могу придумать, каким мне быть художником.
–Будь Хемингуэем. Ты так хорошо говорил недавно о моей коже. Скажи так же еще раз.
–О коже я говорил. Теперь о лице. У тебя лицо кающейся грешницы, доведшей себя внутренними терзаниями до измождения… У тебя…
И снова Адриана его возмущенно перебила:
–Я не кающаяся грешница! Так меня так не сравнивай. Я влюблена в тебя, поэтому всего боюсь…
–Я не закончил. Кающееся лицо, в обрамлении одухотворенных волос… Не могу. Ты меня сбила. Наверное, я бы тебя изобразил по-другому. Только не как писатель Хемингуэй, а просто Хемингуэй.
Адриана вздохнула:
–Ты все понимаешь в картинах, в книгах, в жизни. Тебе хорошо жить.
–Эта наука нехитрая! Смотри на картины непредвзято, читай книги честно и живи, как живется.
–Ты можешь себе позволить так жить. Ты уже много прожил. А я пока не могу. Всего боюсь.
–Не бойся ничего, дочка. Люди всегда завидуют тем, кто счастливее их. А мы счастливы, поэтому нам можно завидовать. – И Хемингуэй решил перевести, завязывающийся серьезный разговор в шутливое русло и продолжить игру. – Ну, а каким художником хотела бы ты быть, чтобы нарисовать меня?
Адриана подхватила его игру воображения и закачала головой:
–Не знаю. Для изображения тебя, мало одного великого художника. А у тебя есть портреты, Папа?
–Есть. Но мне они все не нравятся.
–Поэтому тебе и не нравятся, что их писал один художник. Тебя должны писать одновременно десять, нет – двадцать художников. Тогда может получиться хороший портрет. Ты прост, поэтому сложен для описания.
–Повтори еще раз, что ты только что сказала?
–Я говорю, что вся сложность в совокупности простого. И только в хаотическом переплетении. Так интереснее и живее, чем заранее определенный богом порядок. Я бы тебя изображала, как десять художников. Ты бы был не сатир, а Давид…
–Адриана, ты меня высоко возносишь.
–Ты, Папа, достоин этого. Но если не хочешь быть Давидом, то будешь святым Себастьяном, привязанным к дереву жизни, у которого решил подкопать корни. А тебя за это боги и люди пронзают стрелами и копьями.
–Они же меня убьют! Что ты делаешь со мной? – Смеясь, воскликнул Хемингуэй.
–Но я тебя спасу, отведу все стрелы мимо или заслоню тебя от них.
–Только не надо меня заслонять от стрел. Предназначенное мне должно быть моим.
–Не перебивай, Папа! – Досадливо произнесла Адриана, поднесла руку к его лицу и провела по нему мягкой ладонью. – А лицо у тебя будет зовущим меня. Кричащий рот, широко открыты глаза… Ну-ка, открой шире глаза? Еще шире?
–Больше не получается. И так они вываливаются из орбит.
–А действительно, они у тебя не могут шире открыться. Значит, они не могут звать на помощь. Не привыкли. Твои глаза надо изобразить по-другому. А почему у тебя такие пухлые веки? Я раньше не замечала. Их не сможет изобразить ни один художник.
–У меня припухлость над глазами природная. Я же не чистый предок англичан или немцев. Во мне течет еще и индейская кровь.
–Индейская? – Теперь от удивления широко раскрылись глаза Адрианы. – Так, выходит, я люблю индейца?
–Выходит так.
–А какого ты племени?
–Ирокез, гурон, навахо, сиу… Точно не знаю. Но это самые мужественные племена. Они предпочли погибнуть, но не сдаться нашему белому брату.
–Вот почему ты такой мужественный и непонятный?
–Может быть. Наши мужчины предпочитают смерть неволе. И не доживают до старости. Я пошел в них.
–Их убивают к этому времени?
–Не обязательно. Но если мужчина чувствует, что он перестал быть мужчиной, то он убивает себя сам. Это считается в нашем племени достоинством. Уйти к праотцам надо в образе настоящего мужчины, а не старика с тлеющей искрой жизни.
–А женщины?
–Им не обязательно себя убивать. Только женщины, очень любящие своих мужей поступают, как мужчины. Но такое случается редко. Женщина должна передать память о любимом мужчине, детям и внукам.
–Ну и жестокий обычай у вас, индейцев.
–Зато справедливый. Вот ты и нарисовала мой портрет. Получился?
–Нет. Он у меня никогда не получится. Я тебя люблю, и все время вижу разным. Ты, как бы переливаешься акварелью или темперой. Карандаша или угля будет мало, недостаточно, чтобы тебя изобразить. А масло для тебя является тяжелой краской. Ты должен еще и светиться. Изнутри.
–Ты так красиво говоришь! Поцелуй меня.
–Я тебе уже говорила, что пишу стихи. Почти, как поэт. – Адриана радостно рассмеялась. – Ты меня вдохновляешь на все красивое.
–Ты меня тоже.
–Не надо картин. Я люблю тебя такой, какая ты есть. Ты самая красивая женщина, каких я знал или видел – даже на картинах старых мастеров.
–Я бы очень хотела, чтобы я любила так тебя…
Она приблизилась к сидящему на стуле Хемингуэю, обняла его за шею и, склонившись над ним, страстно, но нежно поцеловала в губы. Он взял ее на руки, встал и стал целовать ее лицо. Адриана задыхалась от его, тоже страстных поцелуев.
–Ты силен, как медведь и так же неуклюже нежен.
–Мой индейский род берет начало от медведя…
… Адриана ушла от него рано утром. Она спешила на занятия в художественную школу.
Хемингуэй внес портрет Адрианы в спальню и поставил его на два стула так, чтобы ему было видно его с кровати. Он открыл бутылку виски – подарок Ренато Корради и налил себе рюмку.
–За твое здоровье, дочка! – Громко сказал он, обращаясь к портрету. – За твою красоту, чудо ты мое! А знаешь, ты еще и хорошо пахнешь. Ты замечательно пахнешь, когда лежишь под одеялом и когда целуешь меня на прощание. А ты же не любишь духов.
Она глядела на него с портрета и ничего не говорила в ответ.
–К черту! – Вслух сказал он. – Не желаю разговаривать с портретом.
Он выпил виски и снова произнес вслух.
–Девочка моя! Пойми, я тебя очень люблю, и мне всегда хочется быть с тобой чутким и ласковым. Не как с другими. Не уходи от меня никогда, пожалуйста.
Но портрет не откликнулся и на эти слова.
«А ведь очень похоже себя нарисовала. Как живая! – Подумал он о портрете Адрианы. – При ней я не мог тебя, портрет, правильно оценить. А теперь вижу – это ты. Спасибо, что осталась рядом со мной. Сейчас я посплю часок, но не больше двух и возьмусь за свою работу. Помогай мне, девочка!»
Так тоскливо обращался Хемингуэй к портрету.
