Валерий Борисов
Последняя любовь Хемингуэя
5
Мэри приехала ровно через неделю, после их временного расставания в Кортина. Она просмотрела начало окончательного варианта рукописи «За рекой, в тени деревьев» и осталась довольна работой Хемингуэя. Правда, ей показалось, что он мог сделать больше, но этого она ему не сказала.
–Эрни! Первая треть романа имеет завершенный вид. Можно эту часть выслать в журнал?
–Я обязан передать в печать целый роман. Предстоит еще две недели напряженного труда.
–Хорошо. Я, думаю, ты успеешь. В чем тебе помочь?
Хемингуэй был благодарен ей за это предложение. Техническая помощь ему требовалась.
–Если можешь, Мэри, проверь, не остались ли ошибки, а может ляпсусы, которые я не заметил. Исправь их в тексте. Времени на перепечатку нет.
–Я пробежала глазами несколько страниц и вижу, ты многое добавил в роман. Сокращений почти не сделал.
–Да. Я правильно сделал, что вернулся делать окончательный вариант в Венеции. Некоторые ситуации романа в эти дни, я ощутил более остро и внес поправки. Обрати внимание на них. Ложатся ли они в канву повествования, нет ли натяжек, вялостей, неправды… В общем, ты знаешь, что делать. Тебя не надо учить.
Хемингуэй улыбнулся и обнял свою жену, не поднимаясь с кресла. Мэри прижалась к нему своим худеньким телом и поцеловала его в лоб, присев на ручку кресла. Ей было приятно чувствовать ласки мужа.
–Ты по мне скучал? – Задала она ему проверочный вопрос.
–Очень! – Не задумываясь, солгал Хемингуэй. – Мне так тебя не хватало. Не с кем посоветоваться, никто не окажет мне помощь в работе… – Вторая половина ответа была правдой.
–Ты от меня всегда хочешь получать помощь. И я тебе ее даю. А хочу лишь немного любви. – Настойчиво, но не навязчиво вела свою линию Мэри.
–У нас с тобой есть любовь. Но мы ее уже не видим, привыкли к друг другу, как две детали соединенные жестким креплением. Так мы соединены с тобой до полного износа одной из деталей. А потом первоизносившуюся деталь отсоединят и выкинут на свалку отходов жизни. Останется только одна…
–Не романтично ты говоришь о нашей любви. – Перебила его Мэри и встала со спинки кресла. Она была разочарована таким механическим проявлением любви. Она ожидала от мужа большего чувства после недолгой, но все же разлуки. – Скучно стало с тобой. Пойду приведу себя в порядок после дороги и стану помогать тебе, раз ты просишь об этом. – Все-таки уколола она его напоследок.
Но разве достанешь его через толстую медвежью шкуру.
Они не касались Адрианы, но оба имели ее в виду в своем разговоре. Когда Мэри стала раскладывать свои вещи, то сразу же поняла, что Адриана находилась в ее постели. А может быть, и ночевала. В первый раз, год назад, она злилась, обнаружив следы соперницы в постели, теперь только тяжело вздохнула. Надо терпеть увлечение старика юностью – оно все равно пройдет. Дайте только немного времени. Он сам поймет, как смешон в своей запоздалой любви. Тогда он оценит верность и любовь своей жены. То есть ее – Мэри. Это она возвращает его в писательский мир. И мир за это ей должен быть благодарен. Ради этого она все вытерпит и самое неприятное – увлечение мужа Адрианой.
Но Мэри выбросила в мусорное ведро часть вещей, которыми, как она посчитала должна была пользоваться в ее отсутствие Адриана. В том числе и свой домашний халат.
Но больше всего ее поразило присутствие в спальне портрета Адрианы. Неужели Хемингуэй постоянно смотрит на нее, раз поставил портрет перед своим носом? Наверное. Ну что ж? Она вытерпит и портрет.
Вернувшись в гостиную, Мэри спросила мужа:
–Портрет Адрианы, что в спальне, кисти известного художника?
–Тебе известного. – Хемингуэй решил немного пошутить с женой.
–Кто художник?
–Сама Адриана.
–Мне можно было бы самой догадаться. Видно школярство.
Но с такой оценкой был не согласен Хемингуэй. Он, набычившись, недобро посмотрел на жену. Обижать Адриану, не позволено даже жене.
–Портрет сделан с любовью…
Мэри поняла, что ей необходимо отступить и не обострять портретный вопрос.
–Я так и говорю, Эрни. Он сделан с душой. Но, ты же сам видишь, чувствуется нехватка живописной техники. А так портрет вполне хорош…
Хемингуэй смягчился при разъяснении Мэри. В ее словах есть правда почитателя живописи средневековых мастеров кисти. И он уже добродушно произнес:
–Налей мне немного сухого мартини, и садись рядом. Сейчас я как раз хочу обыграть сцену с картиной в романе. Следи, чтобы все получилось живо и реалистично. И одновременно внимательно просматривай, что поправил я за эту неделю.
–Хорошо, милый!
Мэри пошла на кухню за мартини, и ее мозг, вдруг пронзила острая, как игла, мысль:
«Неужели, он в романе описывает все, что произошло с ним в эти дни? Точнее, происходит. Вот и сцену с портретом он дописывает. Без портрета она бы не появилась. Понятно! Когда он познакомился с Адрианой? Год назад. И тогда же начал писать роман. В больнице. Точно! После посещения его Адрианой. А сейчас вносит все новые эпизоды и диалоги. Неужели у него все так серьезно? Успокойся, Мэри! – Приказала она себе. – Все всегда идет к лучшему. Без паники, Мэри! С Хемингуэем и его любовью тебе справиться по силам. Ты его жена и любовь. И последняя для него! Знай это!»
Мэри принесла две рюмки мартини:
–Я тоже хочу выпить. Выпьем за окончание твоего романа. – С улыбкой произнесла она.
–Еще рано за него пить. Но давай немного забежим вперед. – Согласился Хемингуэй.
Через две недели правка и перепечатка романа была закончена и рукопись отослана в нью-йоркский журнал «Космополитен» для публикации в февральском номере.
В тот памятный вечер, окончательного завершения работы над романом Хемингуэй пригласил в ресторан своих знакомых. Так сказать, отметить это событие. Мэри не возражала. Эти месяцы Хемингуэй трудился на совесть и сейчас имел все права для отдыха.
Конечно же, присутствовали на ужине только его близкие знакомые. Ужин проходил в доброжелательной атмосфере. Граф Кехлер произнес остроумный тост, насчет благодатной итальянской земли, где произрастают только одни таланты. Даже если их пришлось пересаживать с чужой земли. Он имел, в виду, Хемингуэя. Барон Франчетти приглашал на охоту в свои угодья. Уток сейчас у них полно, не ленись только поднимать ружье и нажимать курок. И его дочь Афдера тоже сказала Папе ласковые слова о том, что все они, в том числе и она, рады знакомству с великим писателем и приглашала, как и ее папа, к себе в гости, в любое время, хоть в Венеции, хоть в Кортина Д"Ампеццо. И целовала Хемингуэя, и он ей вроде отвечал поцелуем в щечку. Много говорили хороших слов в честь хозяина ужина. Только Адриана промолчала.
Но когда гости стали расходиться, то Хемингуэй на глазах у всех пошел провожать Адриану. Даже ничего не сказал Мэри, что ее очень обидело, особенно, в глазах высокопоставленных гостей. Мэри поднялась в свой номер, села в кресло Хемингуэя и неожиданно для себя, расплакалась. В ее слезах слилась обида за сегодняшний вечер и боль, нанесенная мужем, за этот год. А все началось с безобидной, вроде бы поездки в прошлом, нет уже в позапрошлом году, сюда в Венецию. Она хотела развлечь Хемингуэя – вот и развлекла. Хотела вдохнуть в его угасающее творчество новое дыхание. А дала вдохновение юная Адриана – совсем сопливая девчонка. О ней думать она могла только так, но вслух никогда не произносила таких слов. Мэри надеялась, что в Европе Хемингуэй найдет себе тему для большого произведения. Он ее нашел. Обыграл свои стариковские мысли насчет войны и описал свою интрижку с Адрианой. И называет эту интрижку, любовью. Окружающие видят его связь с Адрианой. А в том, что связь любовная, сомневаться не приходиться. Мэри на себе это чувствует. Мало того, он выплеснул свою любовь на страницы романа, чтобы весь мир узнал о ней. Старческая привязанность не имеет границ. Он это показал всем.
Несмотря на всю свою несгибаемость и покладистость, у Мэри тоже есть чувство ревности. Она сдерживает это низкое, как говорят некоторые, чувство, но не может же так продолжаться до вечности? Чувство ревности может перейти в ненависть и тогда конец ее семейной жизни.
Мэри вдруг представила себе жизнь без Хемингуэя. Ну, хорошо! Она разойдется с ним. Что же ее дальше ждет? Конечно же, она не останется не занятой. При ее энергии и живом уме, да при наличии небольшой, но достаточной суммы денег, муж найдется. Но кто станет ее следующим избранником? Ей уже сорок два. Детей нет, и не будет. Найдет себе мужа, обычного газетчика, живущего на заработную плату или хозяина магазина, или владельца небольшой фабричонки, которые толком даже неизвестны у себя в городе или штате, не говоря о всей Америке. Такая жизнь не прельщает Мэри.
Хемингуэй при всех своих недостатках, которые знает только она, известная всему миру личность. Приятно находиться в ореоле славы такого мужа. Правда, трудно. Но приятного больше. Поэтому за Хемингуэя надо бороться. Не отдавать его новому увлечению.
А что он может иметь с Адрианой? Конечно, лучше о такой перспективе вообще не думать. Но прикинуть можно. Прежде всего, он старше ее на тридцать лет. Здоровье подорвано пьянством и потрясениями, которых у него было достаточно в жизни. Первое время, они будут счастливы. Но эйфория любви быстро пройдет. У графини свои интересы, связанные с аристократической средой и воспитанием. Ей разгульная жизнь Хемингуэя быстро надоест. К тому же, Хемингуэй пока с ней ласков и податлив. Но потом он начнет показывать свой необузданный нрав, – от природы никуда не уйдешь. А это, конечно, не понравится итальянке. Она ему измотает нервов больше, чем все прошлые четыре жены, в том числе и она, вместе взятые. А потом бросит его изможденного жизнью, морально выхолощенного, не способного связать пару слов на бумаге. Мэри видела подобные браки, и Чарли Чаплин ей не пример. Итальянке нельзя доверять такого человека, как Хемингуэй. Мэри твердо решила бороться за своего мужа.
Но что она будет иметь в результате борьбы за Хемингуэя? В случае победы над соперницей? Продолжать купаться в лучах славы Хемингуэя. Этого мало. Она должна остаться в истории верной спутницей и спасителем Хемингуэя. Довести его до вершины славы, например, нобелевского лауреата. Все известные люди твердят, что он давно заслуживает такой премии. Но политики из нобелевского комитета, находят что-то негуманное в его произведениях. Обыкновенное недоброжелательство. Новый роман вряд ли потянет на эту премию. Мэри, как журналист, понимала его художественную ценность. Надо помочь ему написать новое произведение, настроить на такую работу. Но как? Снова через Адриану? Не хочется. Она сделала свое дело, вдохновила его на книгу и теперь может уйти в тень. А лучше в туман воспоминаний. Она постарается сама настроить его на большую работу, на получение этой престижной премии. Цели надо выбирать громадные, даже недоступные. Так интереснее жить и получаешь больше удовлетворения от жизни.
Своим американским умом прагматика Мэри непроизвольно проецировала далекое будущее для себя. Хемингуэй покинет этот бренный мир раньше ее. Прости господи, что такие подлые мысли приходят в голову! Но Хемингуэй своим поведением довел ее до таких мыслей. Объективно должно произойти это так, если не случится что-то экстраординарное, и ей придется уйти раньше со света. Но это в только трагедийном случае. Она бережно относится к своему здоровью. А вот Хемингуэй, наоборот, наплевательски, и у него целый букет разнообразных болезней, некоторые из них прогрессируют. Например, сахарный диабет, анализы крови становятся все хуже и хуже. Психика совсем разболтана.
Так вот! Хемингуэй написал несколько книг, которые забросил в свой сейф и при жизни не собирается публиковать. После его кончины – кощунственно об этом думать, но надо реально прикидывать будущее, она эти произведения опубликует. Все правильно, она же останется душеприказчицей его нереализованных планов, в том числе и неопубликованных произведений. К неплохому нынешнему состоянию Хемингуэя, она присоединит еще состояние, созданное на его памяти. Перспективы стать распорядительницей материального и духовного состояния Хемингуэя чрезвычайно взволновали ее. Она сможет создать себе хороший имидж продолжательницы творческого наследия Хемингуэя.
Да, Мэри должна бороться за Хемингуэя. Игра стоит свеч. Нельзя отдавать его другой. Ни в коем случае! Иначе, для нее наступит жизненная трагедия. Она останется бледным следом в жизни Хемингуэя. Такого Мэри не допустит. У нее гибкий ум, неплохой жизненный опыт, американская деловая хватка. Она должна остаться в мировой истории не только последней женой Хемингуэя, но и последней любовью. Сложная задача, но она обязана, ради себя и Хемингуэя, воплотить ее в жизнь. Ставку, где призом является Хемингуэй, надо выиграть! Теперь это Мэри осознала полностью.
Она вытерла следы слез на глазах, припудрила морщинки, переоделась. На ней был новый, недавно купленный, халат.
Хемингуэй пришел поздно. Мэри не ложилась спать, ждала его. Хемингуэй это понял, вернее, знал, что Мэри будет его ждать, и внутренне приготовился к неприятному разговору. Но, к его удивлению, разговор начался мирно.
–Проводил Адриану? Не оставил ее посредине холодной улицы? – Мэри, даже, улыбнулась мужу.
–Проводил до самого дома. – Ответил Хемингуэй, несколько удивленный участливым тоном жены по отношению к Адриане.
–Ребенка надо беречь. – Шутливо-назидательным тоном продолжала Мэри.
Вот здесь-то засмущался Хемингуэй, и ему показалось, что он покраснел от слов Мэри, если он вообще мог смущаться и краснеть. Он давно забыл о таком чувстве.
–Ты права, она еще ребенок. – Он, выжидательно, посмотрел на Мэри, не думая отделаться пустяковой фразой.
–К сожалению, она уже взрослый ребенок. Ты, наверное, замерз. Дать тебе вина?
К удивлению Хемингуэя Мэри говорила о постороннем, словно не обижаясь на его холодное отношение к ней сегодня.
–Виски. Оно лучше согревает.
Мэри пошла на кухню и вскоре появилась с рюмкой и бокалом.
–Я тоже выпью, только вина.
Она протянула ему рюмку, и они, не чокнувшись, молча выпили. Хемингуэй, чувствовал себя перед Мэри, как провинившийся ученик перед строгой учительницей и ждал серьезного разговора с женой, но он все оттягивался. Вот Мэри начала говорить и снова не то, что он ожидал:
–Ну, как, Эрни, согрелся? Венеция – не Куба.
–Да. Здесь не тропики. – Недоуменно согласился с ней Хемингуэй.
–Ты должен заботиться о своем здоровье. Я, как жена, обязана помогать тебе, чтобы ты не болел.
–Здоровье не вернешь. Укреплять расшатанное здоровье – продлять мучительную агонию жизни.
Хемингуэй скинул с себя груз вины перед Мэри и почувствовал себя Хемингуэем.
–Не говори афоризмами. Посмотри на это дело серьезно.
–Я серьезен. Мое здоровье остается только со мной.
–Эрни! Я вот, что хочу сказать. Ты закончил роман и снова стал себя вести, как зверь в клетке, которому нечего делать. Он мечется по клетке в поисках свободы или какого-нибудь дела. Так и ты.
–Что ты имеешь в виду? – Насторожился Хемингуэй.
По законам логики разговор должен зайти об Адриане. Но он снова ошибся.
–Я имею в виду более далекие планы. Может, начнешь писать новую книгу, пока у тебя есть вдохновение. Его надо использовать.
Мэри говорила о его творчестве, надо было прислушаться к ее словам. Как бы там не складывались их отношения, но Мэри мудрая женщина.
–Пока не появится критика на роман, я не смогу работать над новой книгой. Ты просто не знаешь, как я веду себя после окончания работы над романом.
Мэри вздохнула. Действительно, это первый для нее роман, написанный Хемингуэем. Но все-таки надо добиться от него обещания о будущей работе.
–Я вот, что думаю. Да и не только я. Почитай критику. Все или почти все говорят, что ты сейчас являешься самым крупным писателем в мире…
–Не преувеличивай! – Хмуро прервал ее Хемингуэй. Он не любил, когда его с кем-то сравнивали, даже со всем миром. Он считал, что живет сам по себе. – Есть писатели намного интереснее меня и честнее.
Мэри поняла, что нельзя сейчас говорить с ним слишком прямо.
–Мнения, конечно, разные. Но тебя знает весь мир. От этого факта никуда не денешься.
–Так, что ты хочешь?
–Я думаю, что тебе пора бы стать нобелевским лауреатом. В нобелевском комитете считают, что твои произведения не слишком гуманны. Может, напишешь книгу в нужном им духе, и все проблемы будут разрешены.
–Мои книги написаны с позиций гуманизма. Только кретины не понимают этого. А за премиями и званиями я никогда не гонялся. Нобелевский комитет дает премии или гладким личностям, которые пишут красиво, но не будоражат своим безликим творчеством мир, или крикунам, которых слушает только кучка психически больных людей. Таких лауреатов даже свой народ презирает, мир забывает о них сразу же после присвоения им звания.
–Да, комитет консервативен. Но премия престижная.
–Он не просто консервативен. Он занимается политиканством, что я так ненавижу. Звания раздает не по заслугам, а конъюктурно. Почему бы первую премию, было не вручить мудрейшему старцу Льву Толстому, передавшему гуманистические идеи девятнадцатого века двадцатому. Дали премию другому. Толстого помнят, а того забыли. Всех первых лауреатов, до Киплинга, забыли.
Писатель Хемингуэй очень чтил писателя Толстого и сейчас говорил возмущенно об этом факте.
–Но Толстой, кажется, умер к моменту присуждения первой нобелевской премии?
–Нет. Он был жив. В одном ты, Мэри, права. – Перешел к конкретному вопросу Хемингуэй. – Надо продолжать работать. Но пока у меня в голове нет никакого сюжета. В пятьдесят лет пора подвести некоторые итоги в философском смысле. Вот эта мысль во мне зреет, но как ее реализовать, не знаю.
–Конечно же, в своих книгах. – Подхватила его мысль Мэри, мыслившая не только философски, но и конкретно. – А что ты хочешь выразить после своих пятидесяти? Подвести итог?
–Да. Может подвести какой-то итог. Показать, что в жизни надо всегда бороться.
–Чем не сюжет? – Настойчиво вела свою линию Мэри, довольная тем, что у Хемингуэя есть творческие планы на будущее. – Найди фабулу. Расскажи мне, может я смогу чем-то помочь.
–Это должны быть раздумья старика, прожившего жизнь. Вот и все, что я могу тебе пока сообщить.
–Неплохо. А когда конкретно приступишь к делу?
Вот эта американская конкретность и деловая хватка, ярко проявлявшиеся в характере Мэри, очень не нравились Хемингуэю.
–Когда созреет замысел.
–Пусть он зреет быстрей. – Улыбнулась Мэри, поняв, что пора прекращать разговор, не совсем приятный Хемингуэю. – Мы еще долго будем сидеть в Венеции?
–Не знаю. Хотелось бы почитать первые рецензии «За рекой, в тени деревьев» здесь. Потом, знаешь… – Хемингуэй колебался говорить или не говорить это жене. – Адриана собирается ехать в Париж, для изучения французского языка…
–И тебе нечего станет делать в Венеции! – Не сдержавшись, ехидно закончила его мысль Мэри. Но сразу же спохватилась, вспомнив, что решила не обострять этого вопроса, только поправлять поведение Хемингуэя и, с улыбкой, добавила. – Ты опекаешь ее, как родную.
Хемингуэй на мгновение растерялся, не зная, что ответить, потом медленно произнес:
–Может быть. – И замолчал, ожидая реакции Мэри.
И та, вздохнув, миролюбиво ответила:
–Эрни! Я понимаю твое увлечение Адрианой. Но не забывай о семье. Мы все же с тобой семья, какие бы проблемы между нами не возникали. – Мэри тщательно подбирала выражения, чтобы не вызвать протеста у Хемингуэя. – Мы с тобой год назад говорили об этом серьезно. Ты сам понимаешь, что у тебя с ней будущего нет, и не может быть. Я понимаю, что ты изучал Адриану, как образ для своего романа. Даже наяву прокрутил некоторые ситуации, сложившиеся в твоей голове. Но два раза ты не сможешь описать ее образ. Тебе будет это не интересно, да и сам не допустишь повтора. Может ты, сократишь время встреч с ней, займешься серьезным делом, или лечением. У тебя же много болячек. Сохраняй себя для других, если не хочешь сохранить себя для себя и своей семьи.
Хемингуэй был смущен, если не сказать, растерян мягким обращением жены. Неужели она не видит и не понимает всей глубины его отношений с Адрианой? Почему его увлечение из области любовной, переводит в практическую? Все сводит к литературному образу. Может, поэтому она так стойко терпела его встречи с Адрианой? Теперь, когда литературный роман закончен, пора заканчивать и любовный роман. Не видит и не понимает Мэри, что Адриана для него не только вдохновение, но и что-то гораздо большее, что он не может объяснить сам себе. Как бы объяснить все Мэри? Чтобы поняла и не обиделась на него.
И Хемингуэй вновь, но уже как-то трусливо повторил:
–Она скоро уедет в Париж. Мы тоже уедем на Кубу.
–А когда она собирается ехать?
–Ее подруга уже там. Как только им даст денег какой-то родственник, так она сразу же уедет.
–Ты правильно решил, Эрни. – Подвела за него итог Мэри, будто бы все уже решено. – Я тебе молчу об этом, понимаю тебя, не хочу выбивать из творческой колеи, но всегда должен быть чему-то конец. Видишь, я тебя даже не ревную. Видишь? Понимаю до самых глубин твою душу и желаю помочь. Проблемы, возникшие между нами, исчезают по воле судьбы. Давай с сегодняшнего дня мы вновь наладим нашу семейную жизнь.
–Давай. – Понуро согласился Хемингуэй, не в силах возражать жене.
–Я боюсь только одного – огласки твоих отношений с Адрианой. Я тебе об этом говорила. Такая огласка тебе тоже не на пользу. – Хемингуэй молчал, слушая Мэри. – Теперь, когда книга закончена, ты можешь приступить к работе над другой книгой, я тебе буду нужнее, чем Адриана. Видишь, какая я терпеливая и стойкая? Все тебе простила.
–Вижу.
–Твои бывшие жены тебе бы такого не простили. Я правильно говорю?
Мэри требовала ответа, и Хемингуэй вынужден был процедить сквозь зубы:
–Правильно. Но позволь мне с ней встречаться, пока она здесь. Прояви еще чуточку терпения и любви… – И Хемингуэй вдруг почувствовал всю фальшь своих слов. Ему стало противно за себя. И он вдруг закричал на Мэри. – Не лезь в мою жизнь! Ты мне жена, но не любовь! Не внушай мне, что я старик и ни на что уже не годен! Я просто хочу, чтобы меня понимал, кто-то близкий. – Последнюю фразу он произнес тихо, почти шепотом и, вроде бы, со слезами на глазах.
Мэри в первое мгновение была испугана его неожиданной вспышкой и поняла, что идти на дальнейшее обострение ей нельзя. Да, собственно говоря, она ничего ему обидного не сказала, так осторожно вела разговор. Его крик – показатель его слабости, показатель неверности собственных поступков. Надо только держать себя в руках. И Мэри, как можно ласковее произнесла, сдерживая гнев, готовый вырваться наружу из ее груди:
–Милый! Успокойся. Я же не требую, чтобы ты совсем не встречался с Адрианой. Только прошу, чтобы это было незаметно. Не как сегодня после ужина. Раз она тебя вдохновляет, я не могу тебе запретить с ней встречаться. Я все понимаю. Если ты станешь о ней только думать, а не видеть, сойдешь с ума. Успокойся милый и делай, что хочешь. Тем более Адриана в Венеции последние дни, встречайся с ней. Отведи душу. И спасибо тебе, Эрни, что ты видишь мою любовь к тебе. Я тебе ближе, чем кто-либо другой. Желаю тебе только хорошего, а не зла и делаю для тебя все, чтобы тебе было лучше. Я же, все-таки, люблю тебя.
Ласковый тон жены совсем расстроил Хемингуэя и лишил воли. Раньше Мэри могла с ним ругаться по поводу и даже без повода. Неужели она его так любит? Он был сбит с толку и сбивчиво стал разъяснять:
–Прости меня, Мэри! Я, наверное, не прав. Я сам удивляюсь, как ты терпишь меня. Потерпи еще немного. Может я действительно старый дурак? Прости дурака. Я тебе благодарен, что ты все терпишь меня. Прости?
Мэри погладила его рукой по короткой седой стрижке.
–Я тебя сегодня не называла стариком. Ты, видимо, сам много думаешь о своем возрасте и непроизвольно говоришь об этом. Меньше об этом думай. Ты еще молод, раз в тебе такой дух. Просто ты устал за эти месяцы. Я удивлялась, как ты много все это время работал. Как в молодости. В тебе еще столько энергии, что ее хватит не на одну книгу. А сейчас давай ложиться спать. Уже поздно. Успокойся. Я, как верный оруженосец всегда рядом с тобой. Все подам, буду охранять.
Мэри через силу улыбнулась, но улыбка получилось у нее вымученной. Последняя вспышка Хемингуэя, все-таки напугала ее. Но ничего, она все равно возьмет над ним верх, пусть не сейчас, позже.
–Мэри! Как я тебе благодарен за выдержку. Поэтому я тебя люблю. Прости меня. – Тихо произнес Хемингуэй, вставая и направляясь в спальню.
–Все будет хорошо, Эрни!
