Татьяна Сергеева
Фристайл. Сборник повестей
– С удовольствием.
Мы сели за стол друг напротив друга. Саша подставил мне полную тарелку дымящихся наваристых щей. Этот мальчик поразил меня в самое сердце. Я ожидала увидеть несчастного осиротевшего ребёнка, голодного и запущенного, но передо мной сидел чистенький домовитый паренёк, тщательно скрывавший от посторонних свой внутренний мир.
– Это ты сам приготовил? – Спросила я, искренне удивляясь.
– Сам. Тётя Паша, соседка, большой кусок свинины дала, она недавно поросёнка зарезала… Мне теперь надолго хватит.
Он помолчал, прихлёбывая щи, а потом сказал, видимо, самое главное, о чём думал в этот момент.
– Если Вы приехали меня в детдом уговаривать, то зря… Я в детдом не поеду. Ни за что не поеду! Меня тут все уговаривают, но я не соглашусь никогда. Вы сами посмотрите – у меня всё в порядке. Как при маме. Я и готовить умею, и за домом присмотреть. У меня ведь корова есть, молока – залейся… Хотите молока? Я и творог сделаю, если захочу. И сметану… Пока мама болела, я всему научился.
Мальчик говорил медленно, словно подбирая слова, но очень основательно.
– А деньги? – Нерешительно спросила я. – На какие деньги ты живёшь?
– Деньги у меня есть… – Оживился мальчик. – Мама хотела машину купить, несколько лет копила, на сберкнижку складывала… А потом… Когда она уже встать не могла, она доверенность на Галину Павловну, на председателя нашего муниципалитета написала… – Заметив мой недоверчивый взгляд, Саша замахал руками. – Нет, нет… Галина Павловна с мамой очень дружила и нам всегда помогала … Она домой не уходила, здесь ночевала, когда мама умирала. А с деньгами… Мы с ней так решили… Галина Павловна каждый месяц снимает понемногу деньги с книжки, и я на них живу. Мне хватает, я на пустяки не трачу. Она и насчёт пенсии за маму начала уже хлопотать.
– Но Саша, тебе нельзя жить одному… Ты ещё не сможешь один… Вот ты, говорят, и школу бросил…
Он ничего не ответил, встал, убрал со стола опустошённые тарелки, поставил их в раковину под рукомойник, висевший у самой двери. Он молчал, и я осторожно продолжила.
– Учиться-то надо, Саша…
– Надо. – Серьёзно кивнул он.
И больше ничего не добавил. Я так и осталась сидеть с открытым в ожидании продолжения ртом. Пауза затянулась. Я решила не спешить со своими советами, сначала разобраться в том, что с ним происходит. Я уезжала из дома так быстро, что не успела сходить к юристу и посоветоваться, как можно поступить в таком случае. Об усыновлении не могло быть и речи, но ведь есть такое понятие, как опекунство… Я мысленно выругала себя за непредусмотрительность.
Затянувшуюся паузу неожиданно и к моей радости прервали: почти без стука вместе с клубами морозного пара в дом вошла грузная молодая женщина с громким зычным голосом. Казалось, она мгновенно заполнила собой всё свободное пространство.
– Шура… – Начала было она, но увидев меня, остановилась и просияла. – Вы приехали, да?! Вы Лариса? Ну, и, слава богу! А то ведь я с ним никак справиться не могу! За ним в пятницу приедут, надо вещи складывать, обо всём договариваться, а он как упёрся… Ну, никакого сладу нет… – И она крепко обняла мальчика, который тут же выскользнул у неё из-под руки. Она сделала паузу и повторила ещё раз с облегчением. – Ну, слава богу…
Я поняла, что эта женщина из муниципалитета, что именно она отвечает за судьбу моего брата. При всех условиях это было хорошо – значит, он не был брошен на произвол судьбы. Она аккуратно повесила свою новенькую дублёнку на вешалку у двери и протянула мне пухлую маленькую руку.
– Меня Галина Павловна зовут… – Потом повернулась к Саше. – Ты нам чайку сообрази-ка, Шурик… Я вкусных конфет принесла…
Она раскрыла большую дамскую сумку и достала пакет с конфетами, которые высыпала на чистую тарелку, стоявшую на столе.
Саша послушно взялся за чайник, но он оказался пуст, так же как и два больших ведра у рукомойника.
– Я за водой…
Он начал натягивать валенки, стоявшие у печки. Когда дверь в сенях за ним гулко захлопнулась, Галина Павловна повернулась ко мне с жалостливым лицом.
– Парнишка – золото… А вот какое невезение… сначала отец, потом мать… И характер… – Она покачала головой. – Школу почему-то бросил, хотя всегда очень хорошо учился… К нему и учителя приходили, и завуч уговаривала, и директор – ни в какую! В детский дом ехать не хочет… Вы не замужем? – Вдруг спросила она.
Я покачала головой.
– Ну, конечно… Тогда он Вам и вовсе не нужен. Такая обуза… Вы – молодая женщина, замуж выйдете, своих детей родите… Надо, надо его в детский дом отправить. Он там не пропадёт, твёрдый орешек. Мать хоронил – ни единой слезинки… Соседи поминки устраивали, просидел весь вечер с каменным лицом. А я варежки забыла. Вернулась, когда уже все ушли… Двери в сени открыла, слышу в доме кто-то по-волчьи воет… Чуть сама рядом с ним не завыла… Еле успокоила. Так и ночевала в его доме, боялась его оставить…
Её слова меня очень задели. Неужели я произвожу впечатление чёрствой равнодушной бабы? Зачем тогда приехала?..
– У вас в муниципалитете есть юрист?
– Нет, – покачала головой Галина Павловна. – Была у нас одна девушка из города, недолго проработала, сбежала…
Выпив с нами чаю, Галина Павловна вскоре ушла. Мне показалось, что она ещё что-то хотела мне сказать, но Саша стоял рядом, и наша гостья, подавив вздох, пообещала заглянуть назавтра. До пятницы оставалось целых три дня, и, доверившись поговорке, что утро вечера мудренее, я решила приложить все усилия, чтобы узнать своего младшего брата поближе.
После школы в наш дом завалилась целая орава мальчишек. Они чинно толпились у дверей и с нескрываемым любопытством разглядывали меня.
– Это моя сестра… – С неожиданной гордостью сказал Саша. – Её зовут Лариса Петровна… Она спортивный врач.
Поздоровавшись с ребятами, я тактично вышла в свою маленькую комнату, тихонько прикрыв за собой дверь. Но и через закрытую дверь до меня доносился громкий шёпот, какие-то случайные выкрики, срывающиеся на подростковый фальцет, потом опять чьи-то приглушённые голоса, среди которых я иногда различала и Сашин голос. Мне показалось, что ребята его в чём-то настойчиво убеждают.
Потом он позвал.
– Лариса, выйдите, пожалуйста!
Я вышла, и мальчишки заговорили все сразу.
– Лариса Петровна, не отдавайте его в детский дом!
Это был первый вопль, который я поняла. Можно было сразу догадаться.
– Шурка завтра же в школу пойдёт, он нам обещал!
– Шурка очень способный, Вы даже представить не можете, какой он способный!
– Он быстро всех догонит, и учителя помогут, мы с ними уже договорились!
– Пожалуйста, не отдавайте его в детдом! Мы все будем ему помогать!
Честно говоря, под таким натиском устоять было трудно. Я не сразу сообразила, что сказать ребятам.
– Я обещаю вам, мальчики, сделать для Саши всё, что смогу. Мы с ним вместе будем решать, как нам поступить…
Мальчишки вскоре ушли, и пока они топали гуськом до калитки, даже через заклеенные рамы я слышала их звонкие голоса. Саша не смотрел на меня, ему было неловко.
– Вы не думайте… Я их не подговаривал… Они сами пришли…
– А я и не думаю! – Поспешила я его успокоить.
Не смотря на холод – старый градусник на оконной раме упорно показывал минус двадцать пять градусов, я выразила желание прогуляться по посёлку. К своей радости, я обнаружила, что сухой сибирский воздух заметно смягчает температуру, не как в наших влажных краях. Мы спокойно прошлись по широкой расчищенной улице посёлка, где было много спешащих по своим делам людей. Саша со многими здоровался, и меня приятно удивило, что он с удовольствием представлял своим знакомым и меня.
– Это моя сестра… – Говорил он и улыбался, растягивая короткую верхнюю губу с грубым белёсым рубцом посередине.
Но вдруг он как-то резко дёрнул меня за рукав и быстро свернул в ближайший переулок. Я только и успела заметить пожилую женщину, которая прошла мимо, делая вид, что нас не заметила.
– Что случилось? Кто это, Саша? – Не удержалась я от вопроса.
Он сначала набычился, но потом всё-таки ответил.
– Это Надежда Захаровна, наша классная…
– Понимаю… – Протянула я.
Но мальчик вдруг встрепенулся и заговорил быстро, словно боясь, что я его остановлю.
– Нет, Вы не понимаете! – Он остановился и крепко сжал рукав моей шубы. – Пока мама в больнице лежала, я ходил в школу. Я всегда хорошо учился, могу дневник показать… Потом маму домой привезли умирать… Она долго умирала, целых два месяца. В последнее время совсем плохо было, я её оставить не мог. Но уроки всё равно делал, ребята приносили задания… – Он поперхнулся холодным воздухом, закашлялся и продолжил осипшим голосом. – Ну, а потом, когда мама умерла, я в школу вернулся, но все учителя так на меня смотрели… Я старался терпеть, но очень трудно было… А Надежда Захаровна прямо на уроке… Что-нибудь объясняет, она математичка… Объясняет, а сама ко мне подойдёт и по головке меня гладит, как маленького… А у самой слёзы в глазах. Я не плачу, а она… Я, конечно, понимаю, что она от души… Один раз кто-то из ребят даже захихикал… Вот я и перестал в школу ходить. Не могу, понимаете? Я знаю, что можно и самому дома учиться, а потом в школе экзамены сдавать… Мне вот только надо все подробности узнать. Учиться я обязательно буду.
Я долго молчала, переваривая сказанное. Я хорошо понимала своего брата, но… Когда умерла моя мама, и я поняла, что никому больше не нужна, как мне хотелось, чтобы кто-нибудь погладил меня по головке и пожалел… Я долго молчала, думая о своём, так долго, что мальчик вопросительно взглянул на меня. Я вспомнила, что у нас с ним ещё длинных три дня впереди, и решительно перевела разговор на другую тему.
– Саш, ты мне говори «ты»… Я ведь твоя сестра. Мы с тобой одни остались из нашего рода, вот и давай держаться друг за друга. Я очень рада, что у меня есть такой брат, как ты.
– Хорошо… – Кивнул он головой. – Я постараюсь. Сразу трудно… Но я привыкну.
Разговаривать с ним было легко. Голос у него ломался, то переходил на мужской баритон, то срывался и становился хриплым. Но я быстро к этому привыкла и перестала обращать внимания так же, как и на его уродливо зашитую губу и мрачный взгляд из-под сросшихся бровей. Саша охотно отвечал на мои вопросы, показал всё своё хозяйство – шесть кур, петуха и корову, которую любил и с удовольствием за ней ухаживал. Хлев, в котором она стояла, примыкал вплотную к дому, был хорошо утеплён, и даже в нынешний мороз здесь было довольно тепло, только едва заметный пар шёл от нашего дыхания и кружился у ноздрей бурёнки. Кормов у неё было достаточно, запастись помогли соседи, и доил он её лихо, умело и основательно. Я тоже попросилась попробовать, но тут же опрокинула подойник и облилась молоком с ног до головы. Это рассмешило нас обоих, и почему-то усилило доверие мальчика ко мне…
До утра я так и не заснула. Рано утром услышала, как встал в темноте Саша, тихонько собрался и вышел в сени. Звякнул подойник в его руках, и хлопнула тяжёлая уличная дверь… Наступил следующий день, а я так ничего и не придумала.
Галина Павловна пришла, как мне показалось, намеренно ко времени вечерней дойки. Мы опять пили чай с конфетами и вкусными мягкими пряниками, которые я купила в большом сельском магазине. Но как только Саша ушёл в хлев, она заговорила быстро, словно боясь не успеть объяснить мне что-то до его возвращения.
– Он Вам, Лариса, сказал, почему в детский дом не хочет? Нет?
– Я пока не спрашивала. Я постараюсь его убедить… Сделаю всё, что смогу.
– Нет, Вы не знаете… Он ведь не просто так не хочет! Он своих старух не может бросить… Чувство долга, понимаете?
– Старух? Каких старух?
Я растеряно смотрела на неё.
Галина Павловна помолчала, собираясь с мыслями.
– Это долгая история… Сейчас расскажу, пока его нет. Тут в пяти километрах от нас заброшенное село есть, «Раздолье»… Захирело оно ещё лет пятнадцать назад. Одни старики остались. Сначала их было человек десять, с ними кое-как справлялись, даже передвижная лавка к ним ездила… А потом и вовсе остались двое… две старухи. Их и забросили совсем. Дорога заросла, туда на машине летом-то не проехать, а зимой и вовсе… А бабульки-то старенькие, больные, совсем ослабели, даже пенсию не могут получить в Центре … До него добираться от них километров пять по бездорожью… Вот Саша с Тасей и стали к ним ходить: зимой – на лыжах, а летом – на велосипедах… Хлеб, продукты им таскали. Ну, а как мать слегла, Шурик старушек не бросил, один теперь к ним ходит…
Я онемела. Молчала долго, совсем растерявшись. Потом промямлила.
– А как же? Ваш муниципалитет? Ребёнок один…
Галина Павловна смутилась, покраснела, заговорила скороговоркой.
– Это село не наше… Ну, оно к нам не относится… У нас своих заброшенных целых три … Сейчас стариков кого куда распихиваем… Детки-то городские не хотят забирать родителей к себе, кого-то в Дом престарелых удалось пристроить, но и совсем заброшенных человек десять ещё… Про этих-то старух, которых Шура опекает, в ихнем муниципалитете знают прекрасно, я сама столько раз звонила, с их начальством при встречах ссорилась… Обещали что-нибудь придумать… Летом бабулькам пенсию за полтора года привезли– и опять про них забыли… А на что им эти деньги, что с ними делать? Разве что с Тасей за покупки расплатились. Старухи-то и впрямь брошены на погибель… Света нет, дров нет, продуктов тоже нет… И родственников нет, идти некуда, да и немощь одолела… А как мальчишке запретишь? Мужики наши как-то пробовали… Только… если его не пускать, то надо самим эту ношу на свои плечи брать, а кому это нынче хочется? У нас здесь, в нашем Дворце культуры выездное совещание на той неделе будет… Областное…. Я обязательно вопрос подниму, опять буду ругаться…Ситуация с брошенными людьми, конечно, очень тяжёлая, но и мальчика тоже надо в детский дом отправлять… У него-то жизнь впереди. На Вас, Лариса, вся надежда…
Вернулся улыбающийся Саша, с бидоном тёплого молока. Сделав над собой усилие, я улыбнулась ему в ответ. Кажется, улыбка получилась несколько кривоватой, потому что мальчик поднял свои вздрагивающие ресницы и удивлённо посмотрел на нас обеих.
– Вы зря чаю напились… Я вот парного молока принёс… Хотите?
Мы переглянулись с Галиной Павловной и дружно выразили желание выпить и молока. Опорожнив большую кружку и выходя в сени, она многозначительно взглянула на меня, и ушла, оставив в комнате запах незнакомых духов. Саша и себе налил молока, отрезал большой ломоть чёрного хлеба – здесь он оказался очень вкусным, с хрустящей тонкой корочкой, и, прямо взглянув мне в глаза из-под сросшихся бровей, спросил.
– Она Вам сказала?
– «Тебе», Саша, «тебе» …
– Она тебе всё сказала? Да? Теперь ты понимаешь, что я не могу уехать? Они ведь без меня с голоду помрут… Я даже гриппом заболеть не имею права… Как я могу их бросить, если они никому больше не нужны?
Я растеряно молчала, не зная, что ему сказать.
Не дождавшись моего ответа, Саша тоже замолчал и начал топить печку, натаскав побольше дров. Я посидела на старой табуретке рядом с ним, мы ещё немного поговорили о его матери, которую я совсем не знала, о его жизни. Корова привязывала его к дому, и к старухам в Раздолье он ходил по воскресеньям, когда его могла подменить соседка. Шёл на лыжах, и в плохую погоду, когда не успевал управиться с делами, даже оставался там ночевать, возвращался утром с рассветом. В большом старом рюкзаке тащил к ним всё, что мог унести: банки с тушёнкой, крупу, соль, много разного хлеба и даже молоко, которое специально морозил, выставив на крыльце на ночь в деревянной плошке… В Раздолье заготавливал старухам дрова на неделю – для этого надо было побродить в сугробах по заброшенной деревне, собрать всё, что могло пойти на растопку. В ход шло и разрушенное крыльцо в соседнем доме, и доски с развалившегося сарая, и остатки каких-то изгородей и уборных. Он заготавливал старухам большой запас воды (если его не хватало до следующего его прихода, то они топили снег, благо, его было вокруг предостаточно), сам готовил им обед на несколько дней – какие-нибудь лёгонькие щи, заправленные салом, жарил на старой разваливающейся печке картошку, обильно сдабривая её луком – всё-таки какие-то витамины, варил впрок кашу… К счастью, опекал старух не он один – километрах в десяти от Раздолья в лесу, что начинался сразу за деревней, находился скит, в котором жили несколько монахов, которые раз в месяц привозили этим несчастным керосин для лампы, спички, овощи – картошку, свёклу, кислую капусту, лук, а в православные праздники даже чего-нибудь вкусненького из монастырской трапезной. Монастырь хоть и находился где-то далеко, километрах в тридцати, но свою братию в скиту не забывал, ну, а братия делилась, чем могла, с несчастными бабушками.
В доме стало не только тепло, но даже жарко. Улёгшись спать в своей маленькой комнатке, я опять долго ворочалась с боку на бок. Сон не шёл, то ли от духоты, то ли от бесчисленных мыслей и сомнений, которые так внезапно навалились на меня. Я встала, с трудом приоткрыла форточку, туго примёрзшую к раме. В комнату вместе с морозным паром ворвался обжигающий ледяной воздух. Несмотря на глухую ночь в домах по соседству светились слегка прикрытые занавесками окна. Люди здесь жили своей жизнью. Я представила себе двух несчастных старух в замёрзшей брошенной деревне и поёжилась. Накинув халат и осторожно, стараясь не опрокинуть чего-нибудь в темноте и не разбудить Сашу, вышла в большую комнату, где он спал на узком подростковом диванчике. Нащупала на столе ещё тёплый чайник и налила в чашку ещё не успевшей остыть воды.
– Можно прямо из ведра пить, у нас вода очень хорошая, чистая, вкусная… – Услышала я голос своего брата. Он был совершенно несонный. Саша тоже не спал.
– А знаете, кем была раньше Вера Сергеевна, ну, одна из бабушек, которые в Раздолье? Это мамина первая учительница… Мама её очень любила…
Кровать скрипнула. В полумраке комнаты я увидела, как он повернулся на бок, подперев голову рукой.
– Это ведь учительница и твоей мамы тоже… Вера Сергеевна мне показывала фотографию класса, где твоя мама во втором ряду… Смешная такая девчонка с тонюсенькими косичками…
Голос мальчика неожиданно дрогнул. Я подошла, присела у него в ногах.
– Послушай. Саша… А если я дам тебе слово, что сделаю всё, чтобы твоих старушек из Раздолья вывезли? Их ведь для начала можно и в местную больницу положить, подлечить, пока … Я тебе слово даю, что не уеду отсюда, пока их судьба не решиться. У меня отпуск большой, времени много. Я душу из этих администраторов вытрясу…
Я говорила правду своему брату. Сейчас рядом с ним я чувствовала себя сильным ответственным человеком.
– А в это воскресенье я вместо тебя в Раздолье схожу на лыжах. Я ведь спортивный врач. Работаю с командой биатлонистов, они научили меня хорошо бегать на лыжах … Ты мне всё объяснишь. Но тебе надо уезжать, как это ни обидно и ни горько.
Я не зря проворочалась в постели две ночи. Решение созрело. Саша лежал тихо, вытянувшись на постели и молчал.
– Тебе когда четырнадцать исполнится?
– Летом… В августе… – Удивился он моему вопросу.
– Очень хорошо. Вот послушай, что я хочу тебе предложить… Я – человек слова. С твоими подопечными я вопрос решу. Все пороги обобью, но их больше одних не оставлю. Потом поеду домой и буду оформлять на тебя опекунство… Если ты не возражаешь, конечно. Я пока даже не представляю, как это делается и сколько это времени займёт, но, наша бюрократическая машина крутится очень долго. А тебе надо ехать в детский дом, учиться… Ты и так много пропустил. Летом тебе исполнится четырнадцать, ты получишь паспорт, я оформлю опекунство и приеду к тебе. Тогда мы и решим, как поступить дальше. Если захочешь, можно дом продать и со мной уехать, в городе за эти деньги мы сможем тебе неплохое жильё купить, где-нибудь рядом со мной. Будем друг за друга держаться… Или в детском доме останешься, школу закончишь, потом сюда вернёшься… Подумай, Саша… Мне кажется, это единственно правильное решение на сегодняшний день.
До утра мы так и не заснули. Саша поначалу долго молчал, думал, я не торопила его, сидела рядом с ним и тоже молчала. Но потом он заговорил и всё-таки со мной согласился. Мы долго обсуждали с ним всякие хозяйственные вопросы. Корову он продаст соседке, которая сразу после смерти матери предлагала выкупить её за хорошую цену. Кур он ей просто так отдаст. Тётя Паша его столько раз выручала с мясом, да и по воскресеньям оставалась за него на хозяйстве, когда он к старухам ходил… Когда я буду уезжать, надо будет заколотить двери и окна в доме – это соседские мужики помогут, он заранее их попросит… Ключи Галине Павловне надо будет отдать, она – женщина надёжная…
Детский дом, куда должен был уехать мой братишка, находился по пути на станцию, в нескольких километрах в стороне от основной трассы. Я дала Саше твёрдое слово, что перед отъездом непременно приеду к нему, узнаю, как он устроился, и расскажу обо всём, что мне удалось решить со старушками из Раздолья.
Когда за окном начала рассеиваться ночная темнота, и Саша спохватился, что давно пора вставать и доить корову, общее решение было принято и, кажется, нам обоим стало намного легче.
Следующий день пролетел незаметно. Саша скупил в местном магазине, наверно, все полиэтиленовые пакеты, имевшиеся там в наличии. Мы складывали и упаковывали вещи – надо было законсервировать дом. Командовал мой братишка. Я только старательно выполняла его инструкции. Конечно, я не переставала поражаться его выдержке. Несколько раз, отвернувшись от меня, он замирал с какой-то материнской вещью в руках. У меня перехватывало дыхание в этот момент, но Саша, спохватившись, пряча повлажневшие глаза под своими вздрагивающими ресницами и кусая воспалённые губы, продолжал упаковывать постельное бельё или посуду. Протянув мне материнскую кофту и толстый шерстяной платок, не глядя на меня, дрогнувшим голосом он попросил передать эти вещи на память старой учительнице в Раздолье…
Мы оставили неупакованным только то немногое, что было необходимо для жизни в доме, пока я не решу судьбу брошенных старушек.
Обед на этот раз варила я и, завершив сытную трапезу, мы отправились на край села, откуда начинался путь на Раздолье. Саша провёл меня через огороды соседей. И скорее, чем я ожидала, мы оказались у самого крайнего дома, стоявшего как-то боком к последнему переулку, от которого начиналось белое замёрзшее поле. Ровная снежная гладь с лёгкими, напыленными ветром снежными валунами блестела на солнце, слепя глаза. Казалось, что никогда никакой дороги, даже маленькой тропинки не прокладывал здесь человек. И таким холодом, и тоской повеяло от этой бескрайней нетронутой равнины, тянувшейся до самого горизонта, что я невольно поёжилась. Саша, видимо, поняв моё состояние, испытующе взглянул на меня,
– Я вот отсюда иду, – он махнул рукой немного в сторону.
И только тут я увидела слабую лыжню, совсем запорошенную выпавшим за неделю снегом. Лыжня шла прямо к горизонту.
– А если лыжню совсем занесёт, – спросила я, – как я найду дорогу?
Саша по-взрослому усмехнулся.
_- Не бойся… – Он теперь почти без запинки называл меня на «ты», что мне очень нравилось. – Здесь трудно заблудиться. Вон там впереди справа, посмотри… Видишь те строения?
Я посмотрела направо, куда он показывал, и вздохнула с облегчением. Там и, правда, виднелись два полуразрушенных здания из красного кирпича, которые с испугу я не заметила.
– Здесь большой совхоз раньше был. Это бывшая МТС. До неё надо пройти три километра. Там одни развалины сейчас, но ориентир хороший. А как дойдёшь, увидишь впереди в низине три старых коровника без крыш… До них ещё километра полтора будет. Ну, а за ними сразу и Раздолье видно. Как дом моих бабушек найти, я тебе нарисую. Раньше они соседками были, жили отдельно. А теперь вот съехались. Вдвоём им легче, да и мне тоже помогать проще…
Обратно мы шли молча. Увиденное меня, конечно, не слишком вдохновило, всё-таки я от рождения – изрядная трусиха. Саша серьёзно посмотрел на меня снизу-вверх.
– Ты не передумаешь, Лар? Не испугаешься? Их никак нельзя бросать…
Я крепко обняла его за плечи.
– Я дала тебе слово. Пожалуйста, верь мне…
До самого приезда микроавтобуса социальных служб братишка мой вёл себя героически. Только когда перепоручал соседке корову, которая пока ей утеплят новый хлев, должна была оставаться на прежнем месте, вдруг заплакал. Я сама чуть не заревела вместе с ним, но, помня его рассказ о жалостливой учительнице, только скрипнула зубами и прижала его к себе. Мальчик высвободился, отошёл в сторону и, не глядя на нас с соседкой, объяснил сорвавшимся голосом.
– Я не о Чернухе… Я…
– Я понимаю, Саша… – быстро проговорила я, стараясь не расплакаться.
Соседка тоже шмыгнула носом.
– Всё наладится, Шурик, всё наладится…
Чужая женщина из социальной службы, усевшись за Сашин письменный стол, долго проверяла его документы, справляясь у Галины Павловны о каких-то деталях. Потом она подробно записала все мои данные и адрес. Когда мы все вышли на улицу, у дома собрался, наверно, весь посёлок. Были здесь и мальчишки, среди которых я узнала Сашиных одноклассников, девочки с любопытством рассматривали меня. Эта чужая женщина обняла моего брата за плечи и повела к микроавтобусу. Подхватив его большую спортивную сумку, которую мы вечером так тщательно собирали, она распахнула дверцы солона и тактично исчезла в нём. Саша крепко по-мужски пожал мою руку. Я расцеловала его в обе щёки. Галина Павловна и соседка тётя Паша обняли его, пытались всучить какие-то кульки и пакеты, от которых он вежливо отказывался. Подошли и одноклассники, не по-детски серьёзные и расстроенные, хлопали его по плечу, обещали приехать проведать его в детском доме.
– Саша, нам пора… – послышалось из автобуса.
Он сел у окошка, положив на колени свой школьный рюкзак, и внимательно посмотрел на меня сквозь тронутое инеем стекло. Я крепко сжала свои ладони и подняла их над своей головой. Я теперь не одна. Этого мальчика я не брошу ни за что на свете.
Я опять плохо спала ночью, боялась, что вдруг испортиться погода, разгуляется метель… Несколько раз вставала с постели, шлёпала к окну босиком и долго разглядывала зимнее ночное небо. Ночь была спокойной. Белая луна, как огромная тарелка, висела над крышей стоявшего напротив дома. Деревья, покрытые изморозью, словно спали. Я ныряла в постель и снова безнадёжно старалась заснуть. В углу комнаты стоял старый Сашин рюкзак, в который я сложила всё, что велел мне братишка. Поскольку он недавно был в Раздолье, то мне нужно было только обеспечить бабушек хлебом и тушёнкой. Я взяла ещё кусок свинины, который принесла мне соседка тётя Паша, купила в магазине каких-то конфет, печенья, несколько банок сгущённого молока… Забежала на почту: Саша просил привезти старушкам свежих газет и непременно книжечку кроссвордов, которые очень любила отгадывать старая учительница. Батарейки для приёмника он предусмотрительно засунул в карман моего пуховика. Рюкзак получился хоть и небольшой, но увесистый. Это меня не пугало. Я боялась только ненастья.
Но природа в этот день была милостива ко мне. Даже градусник, когда я выходила до рассвета из дома, снизошёл до минус восемнадцати градусов, значит, днём будет ещё теплее. Тем не менее, я послушалась Сашиного совета и, как следует, намазала свою физиономию салом – обморозить лицо мне совсем не хотелось. Сашины лыжи были подготовлены с вечера и легко заскользили по накатанной лыжне. Я постепенно успокаивалась. Школа «дяди Фёдора» давала себя знать, и, хотя увесистый рюкзак прилично натягивал лямки, я шла легко, быстро установив нужный ритм дыхания. Возле развалин МТС сделала привал. Солнце было уже высоко, снежная целина слепила глаза – хорошо, что Саша не забыл мне оставить тёмные очки. Я скинула рюкзак, подвигала руками, плечами, попрыгала, не снимая лыж, прямо на лыжне… Надо было идти дальше. Я снова удобно устроила рюкзак на своей спине и подхватила лыжные палки.
Всё шло хорошо, но чем больше я продвигалась к Раздолью, тем больше меня начинала давить какая-то необъяснимая тоска. Впереди лыжня сбегала вниз к длинным строениям без крыш, почти засыпанным снегом. Коровники… Когда-то в них было много коров, в МТС кипела жизнь, и здесь, действительно, было «Раздолье», но сейчас на этом бескрайнем поле я чувствовала себя словно на чужой безжизненной планете. Я представила здесь Сашу, худенького мальчика с тяжёлым рюкзаком за спиной, в ледяную метель и проливной дождь упрямо преодолевающего это безжизненное пространство ради двух старух, преданных взрослыми…
Миновав старые коровники, я увидела впереди ярко освещённые солнцем дома покинутого людьми села. Оставшееся до него расстояние я преодолела очень быстро.
От брошенной деревни веяло ледяным холодом. Я бесшумно скользила на лыжах по центральной улице. Мне казалось, что я очутилась по ту сторону реальности. Это было что-то из мира страшной фантастики. В редких домах окна и двери были заколочены, где-то на покосившихся дверях висел даже замок, но большинство строений стояли, утопая в снегу, с перекошенными стенами и оконными рамами, с разрушенным крыльцом, из которого торчали сгнившие доски, и почти без крыши, давно сорванной штормовыми ветрами… Было очень тихо, угрожающе тихо. Я скользила вдоль этого ужаса, невольно стараясь не потревожить эту кладбищенскую тишину, только снег слегка поскрипывал под моими лыжами. Но вдруг раздался такой резкий и такой неожиданный здесь звук, что я даже выронила лыжную палку. Звук повторился. Я оглянулась по сторонам. Это была лишь форточка в окне давно покинутого дома… Скрипела и хлопала форточка с выбитым стеклом, которую раскачивал несильный сегодня ветер. Форточка хлопала и скрипела –сколько уже лет? Летом, наверно, ей вторила тяжёлая дверь соседнего дома, которая сейчас, распахнувшись настежь, примёрзла к порогу, и была почти доверху засыпана снегом. «Мёртвый город» – где-то я читала что-то подобное…
Я помнила Сашин чертёж – по центральной улице до первого поворота направо, третий дом от угла… На удивление, дом этот имел вполне жилой вид. Хоть и старенький был домик, с давно облупившейся краской на фасаде, с рухнувшей изгородью, местами торчащей сейчас из-под снега, с висевшей на одной петле распахнутой калиткой, но я вздохнула с облегчением – по неуловимым признакам, по каким-то флюидам чувствовалось, что здесь жили люди. Вокруг крыльца с прогнутыми ступенями снег был утоптан, рядом с ним, закутанная брезентом, горбилась небольшая поленница дров, узенькая тропинка, протоптанная, видимо, ещё моим братишкой, уходила в соседний двор к старому колодцу… От крыльца куда-то в глубину деревни убегал накатанный санный след, слегка припудренный недавним снегопадом. На двух окошках, смотревших на меня бликующими на солнце стёклами, висели пёстрые ситцевые занавески, а по крыше, покрытой метровым слоем снега, стелилась слабенькая струйка дыма – видимо, только что протопили печку.
