Татьяна Сергеева
Фристайл. Сборник повестей
Работу свою она любила и не могла теперь себя даже представить на рабочем месте в каком-то другом отделении.
Но после ухода Елены Ивановны Марина затосковала. Она опять чувствовала себя совершенно одинокой. Пусто было везде: и в доме, и в душе. Медсестёр в отделении не хватало, поэтому ей были даже благодарны, когда она набрала себе дежурств, только бы не оставаться дома одной. Иногда Марина вдруг ловила себя на том, что после дежурства она не идёт, а бежит домой, как в прежние времена, когда её ждала беспомощная Елена Ивановна. Марина резко останавливала себя – куда бежать? Зачем? Дома никого нет, всё тихо, спокойно, даже радио и телевизор она включала редко. Работа в отделении реанимации тяжёлая, ответственная, педантичная. Усталость накапливалась, давала себя знать. Но вернувшись из больницы домой в пустую квартиру, Марина, подолгу сидела в кухне, не прикасаясь к остывающей еде. Снова и снова вспоминала она тот день, когда впервые переступила порог этого дома, свои бесконечные стычки со Старухой, проглоченные обиды, эти очень тяжёлые физически и морально месяцы, когда она училась в колледже, работала, была «Золушкой». Ту самую фронтовую фотографию, где девушка-балерина стоит в пуантах и в лёгкой пачке на ящике из-под снарядов в накинутом на плече замасленном ватнике, Марина отнесла в фотоателье и попросила сделать портрет. Она повесила его на стене в комнате Елены Ивановны, в которой всё оставалось на прежних местах. Ощущение пустоты и тяжести в душе не проходило, она поделилась этим с матушкой Натальей, которая навестила её как-то вечером. Она часто приходила к Марине со своими детьми, пыталась её отвлечь от грустных мыслей, подробно рассказывала о жизни и проблемах прихода. Дети шумели, задавали кучу вопросов, на которые Марина едва успевала отвечать. Матушка давала ей какие-то мелкие поручения: то купить для воскресной школы краски и фломастеры, то распечатать на принтере роли для детей, участвующих в Рождественском спектакле…
– Ты напрасно устроила из квартиры мемориальный музей. – Строго сказала она, оглядевшись. – Надо превратить её в жилище современной девушки.
Она позвонила кому-то по телефону, и через полчаса в доме появились двое молодых парней из молодёжной группы храма. Марина было смутилась, но матушка погрозила ей пальцем, и смущение куда-то ушло. Старая металлическая кровать Елены Ивановны была разобрана и вынесена на улицу. Вслед за ней покинули квартиру дребезжащий журнальный столик и прикроватная тумбочка. Кое-какая мебель поменялась местами, а инвалидное кресло было отправлено домой к нуждающейся в нём прихожанке. Матушка Наталья взяла с Марины слово, что она расстанется и со скрипучим диваном, на котором спит, купит себе что-то более подходящее и современное. Ну, а летом надо непременно сделать косметический ремонт – обои совсем грязные и потолок сыпется.
Она долго стояла перед стеллажами с книгами, занимавшими всю стену гостиной.
– Сколько книг тебе Елена Ивановна оставила! На всю жизнь хватит.
Марина только вздохнула.
– Это так. Только я не знаю, с какой начинать.
– С самой первой, – улыбнулась матушка. – А если серьёзно, то у меня есть предложение. Я в православной гимназии, где наши дети учатся, для родителей провожу лекторий по вторникам «Русская литература и православие». Хочешь, приходи.
– Очень хочу! Завтра свой график дежурств на месяц посмотрю, поменяюсь, если что, освобожу все вторники…
Квартира преобразилась. Марине, и в самом деле, стало легче. Шумная перестановка закончилась весёлым чаепитием на кухне, у Марины появились новые друзья. Она дала им твёрдое слово, что переставит свои дежурства, освободит несколько дней и поедет вместе с молодёжной группой поработать в ближайший монастырь Она больше не сидела дома в одиночестве. В свои выходные она теперь часто бывала вместе с отцом Михаилом во вновь отстроенном православном реабилитационном центре за городом, помогала оборудовать там медицинский кабинет. И даже прочитала три лекции для прихожан по уходу за лежачими больными…
Проходило время, острота утраты стихала, поглощали свободное время трудовые заботы и хлопоты. Марина привыкала жить одна. За ней оставался только один долг, который не давал ей покоя: она ни на минуту не забывала, что обещала Елене Ивановне передать её фотографии в Театральный музей Петербурга. Но Марина была провинциальным человеком, никогда прежде не выезжала за пределы родного города. Она всё откладывала и откладывала эту поездку: решиться на такое далёкое самостоятельное путешествие было очень трудно.
И снова пришла зима. День сегодня получился длинным и хлопотным. С утра отец Михаил отслужил раннюю литургию, потом поехал в загородный реабилитационный Центр, где нашёл ещё не проспавшихся после вчерашних возлияний рабочих. Расстроился, поднял их, отругал и, заставив поесть, отправил на работу. Дел в Центре осталось совсем немного, но с такими «тружениками» их не закончить и к следующей Пасхе. Вернувшись в город и кое-как перекусив в приходской трапезной, он поспешил на вокзал встречать реставратора из Петербурга. Реставратора из Русского музея он пригласил сам, его всегда беспокоила сохранность древней иконы Богородицы, святыни храма, и реставраторы по его приглашению появлялись в соборе нередко. Отец Михаил встретил петербургского гостя, устроил в гостинице и повёз к «больной для постановки диагноза». Заключение специалиста было вполне благоприятным – состояние её соответствует возрасту и никаких лечебных процедур не требуется.
Освободился отец Михаил только поздним вечером после соборования на дому больной прихожанки, духовником которой был. Он много лет знал эту женщину, может быть, с самого первого года своего служения в храме. Она была очень стара, больна, чувствовала свой скорый уход, и потому в последнее время хотела собороваться всё чаще и чаще. Он старался склонить её к исповеди, но от исповеди она уклонялась. Исповедовать престарелого человека, стоящего на краю жизни, всегда очень трудно. Каждый раз в таких случаях отец Михаил прилагал немалые усилия, пытаясь достучаться до старческого сердца, опутанного паутиной нажитых грехов. Удавалось это крайне редко. Как правило, он слышал примерно одни и те же речи: да, какие-то неблаговидные поступки за длинную, тяжёлую жизнь, конечно, были. Но в этом виноваты обстоятельства: война, государство, дурные родственники, начальство… Все и всё, только не я. Сегодня он долго беседовал со старушкой, которая чувствовала себя немного бодрее, чем всегда, и вдруг она сама приняла решение исповедоваться и причаститься. Получилось не сразу, но уходя, священник с удовлетворением заметил, что кое о чём старушка всё-таки задумалась…
– Человек может прожить очень много лет, но так и не понять себя. Не понять, что все поступки, которые он совершает в жизни – это его ежедневный выбор между добром и злом, это его путь к Богу или от него…
Так размышлял отец Михаил по дороге домой. За долгие годы служения многих своих прихожан он знал очень близко. У кого-то был духовником, в каком-то доме причащал умирающего, в какой-то молодой семье успел окрестить двух, а то и трёх детей. Он разделял горе и радость многих, и люди платили ему добрым отношением, отзывчивостью. Стоило ему обратиться к своим прихожанам с какой-нибудь просьбой, как тут же находились доброхоты на любую работу – и окна в храме помыть по весне, и машину со стройматериалами, привезёнными для ремонта храма, разгрузить, и принять в своём доме очередную группу паломников из дальних мест. В епархии храм считался одним из лучших: церковные хоры, взрослый и детский, получали постоянные премии на певческих конкурсах, дети в воскресной школе не только учили закон Божий, но и рисовали, занимались спортом. Прекрасно работала молодёжная группа: ни один церковный праздник не обходился без нового концерта, ребята постоянно посещали и детский дом, и больницу, где помогали санитаркам с уборкой палат, гуляли в больничном садике с одинокими больными. Для отца Михаила храм был ещё одним домом: не первым и не вторым. Ещё одним. И все прихожане, долгие годы делившие с ним все радости и огорчения церковной жизни, давно стали для него словно родственники. И, как все наши родственники, эти люди были очень разными: воцерковлёнными и только делающими первые шаги в церкви, умными и не очень, болтливыми и сдержанными, весьма обеспеченными и практически нищими… Не обходилось и без обид. Кто-то обижался на него, не получив ожидаемого благословения на какое-то сомнительное деяние или за резко сделанное замечание, кто-то с ним не соглашался в чём-то и даже вступал в спор, но каждый человек, переступивший порог храма, был для отца Михаила очень важным, и не должен был стать случайным. Он радовался новым лицам, новым людям, появившимся в соборе во время службы. И как настоятель отец Михаил очень хотел передать своим молодым священникам это трепетное отношение к своему приходу.
Он шёл домой знакомой дорогой, которая проходила мимо родного храма. Улица была пустынна, падал пушистый снег и подгонял мороз. Луна светила ярко, но храм по ту сторону улицы был освещён слабо: сколько ни бился отец Михаил, ему так и не удалось получить разрешение на хорошую подсветку. А жаль. При хорошем освещении собор даже тёмной зимней ночью смотрелся бы великолепно. Старинный храм Успения Пресвятой Богородицы, в котором он был настоятелем вот уже восемнадцать лет, был величественен и красив сам по себе. Чудом уцелевший в годы богоборчества, он пережил и Гражданскую войну, и войну Отечественную и не закрывался ни на один день. Более ста лет в храме находилась древняя чудотворная икона Богоматери, поклониться которой, помолиться перед ней приезжали паломники не только из соседних городов и сёл, но даже из-за границы. Хорошее освещение могло бы иметь и служебную цель: в церковной лавке продавалось немало ювелирных изделий – серебряные цепочки, крестики, ложечки; было много дорогих православных сувениров, прекрасно изданные книги.
Отец Михаил привычно окинул взглядом свой храм: его окружала невысокая простенькая металлическая ограда, на калитке которой, как всегда по ночам, висел тяжёлый амбарный замок.
И вдруг священник остановился, как вкопанный: входная дверь храма была приоткрыта. В первый момент он даже своим глазам не поверил. Сторожа в приходе не было, но после окончания вечерней службы матушка Мария, человек очень надёжный и ответственный, руководившая нынче воскресной школой и живущая в соседнем доме, гасила свет, запирала все двери и включала сигнализацию. Ключи были только у священников храма и у неё, более никто к ним доступа не имел. Если в соборе был кто-то из своих, то почему заперта на замок калитка? Отец Михаил заметил короткие яркие вспышки фонарика в тёмных окнах храма. Стараясь подавить волнение, он остановился, вызвал полицию по мобильному телефону, потом перешёл улицу и встал за угол ближнего дома, не спуская глаз с распахнутой двери собора.
Ждать пришлось недолго. Вскоре на широкой паперти появились двое мужчин. Скорее всего молодых парней. Они двигались почти бесшумно и почти не разговаривали. Один из них держал в руках какой-то продолговатый предмет. Отец Михаил вздрогнул, узнав – это была та самая чудотворная икона, он узнал бы её даже в полной темноте, и с закрытыми глазами. Грабители поспешили к ограде. Первый из них легко перебрался через неё и протянул руки за образом.
– Беги! – Услышал отец Михаил.
Команда была исполнена мгновенно: вор, держа в согнутых руках небольшую, но весьма тяжёлую в окладе застеклённую икону, побежал прямо на отца Михаила. Священник крепко вцепился в рукав его куртки.
– Стой!
Парень, это был, действительно, молодой парень, отец Михаил даже при неясном свете уличных фонарей хорошо разглядел его лицо, от неожиданного толчка и испуга выронил священный образ, который, жалобно звякнув разбитым стеклом, шумно упал прямо на обледенелый асфальт.
Отец Михаил мгновенно забыл о грабителе, он наклонился к иконе, чтобы поднять её с земли, протянул к ней руки, и вдруг почувствовал острую боль в боку, потом в спине. Что-то горячее, липкое потекло у него под курткой между лопаток. Потемнело в глазах, и он упал на землю рядом с иконой.
– Ты что наделал?! – Теряя сознание, услышал он срывающийся от страха, почти мальчишеский голос. – Зачем? Ты что натворил?!
– Идиот! Он нас видел! Да брось ты эту фанеру, бежим!
Подъехавшие через несколько минут полицейские увидели распростёртое на асфальте тело священника, обнимавшего окровавленный образ Пресвятой Богородицы. Рядом валялась тяжёлая серебряная цепочка, выпавшая, очевидно, из кармана грабителя.
Марина любила дежурить с заведующим отделением. С ним она чувствовала себя уверенно. Когда Пётр Васильевич дежурил, в отделении стояла деловая, сосредоточенная тишина. Он никогда не повышал голоса на персонал и отдавал чёткие вразумительные распоряжения в случае экстремальной ситуации. Конечно, заведующий мог позволить себе какое-нибудь ядовитое замечание, но оно почему-то у Марины не вызывало обиды, а только улыбку и желание ответить при случае в таком же духе. Пётр Васильевич, несмотря на свои пляжные тапки, передвигался по отделению совершенно бесшумно и мог неожиданно возникнуть за спиной в самый ответственный момент проведения какой-нибудь сложной процедуры. Если сестра была занята с одним тяжёлым больным, а одновременно другой требовал её немедленного внимания, он спокойно выполнял все сестринские обязанности, не считаясь с субординацией.
Сегодня ночью в отделении было трое больных: двоих привезли недавно из операционной после планового вмешательства. Они ещё не вышли из наркоза и спали. Но молодая девушка с токсической пневмонией была очень «тяжёлой». Днём Пётр Васильевич перевёл её на управляемое дыхание, и тишину в палате нарушал только ритмично хлюпающий аппарат.
Дверь в кабинет заведующего, как всегда, была раскрыта настежь, и Марина слышала, как у него на столе зазвонил телефон. Через пару минут он появился в дверях расстроенный и озабоченный.
– Я – в операционную. Священника привезли с ножевым ранением. Говорят, тяжёлый.
– Священника?! – У Марины даже голос сорвался. – Которого?
– Сейчас всё узнаю.
Он торопливо вышел из отделения. Марина набрала номер местного телефона.
– Раиса Дмитриевна, это Марина Найдёнова из реанимации. Кого вам привезли с ножевым?
Услышав ответ, она медленно опустилась на стул.
Очень долго тянулись следующие два часа. Трое больных, находящихся под её наблюдением, не требовали сиюминутного внимания, Марина не ослабляла бдительности, но была очень напряжена. Сначала она рванулась к телефону, чтобы позвонить Наталье Владимировне, но вовремя остановилась. Вряд ли из приёмного отделения не сообщили матушке о случившемся несчастье. Скорее всего, она уже здесь, в больнице. Где-нибудь у дверей операционной. Можно было бы послать за ней санитарку и, если придёт, попытаться её как-то поддержать. Но, зная Наталью Владимировну, Марина не стала суетиться. Не нужно ничего нагнетать: после операции отца Михаила непременно привезут сюда, в реанимацию, тогда можно будет поговорить и с его женой.
Была уже глухая ночь, когда на пороге отделения появился Пётр Васильевич и, встретив вопросительный взгляд Марины, устало произнёс.
– Сделали всё, что смогли. Спасла толстая куртка, хотя кровопотеря большая. Пришлось удалить селезёнку. Сегодня Степанков дежурит, ты ведь знаешь, он – асс по ножевым…
– Кто его ранил?
– Сразу задержали каких-то двух подонков. Они храм обчистили, икону, ну, ту самую, чудотворную, пытались вынести. Отец Михаил случайно мимо шёл. Попытался их остановить… Вот такие дела. Сейчас его привезут, ты подготовь там… ну, сама знаешь.
– А жена? Жена здесь?
– Да. Конечно. Так под дверью операционной и простояла больше двух часов.
Вскоре отца Михаила переложили на функциональную кровать в реанимационной палате. Он был ещё в глубоком наркозе, активных действий от персонала не требовалось, и Марина, наконец, вышла в коридор. Матушка Наталья со старшей Ксюшей сидели на короткой банкетке, крепко прижавшись друг к другу. Матушка была очень бледна, но сдержанна, Ксюша глотала слёзы, отворачиваясь от матери. Наталья Владимировна поднялась со своего места, увидев медсестру, но, узнав Марину, вздохнула с облегчением.
– Ты дежуришь? Слава Богу, свой человек рядом. Как он?
– Спит. И ещё долго спать будет. Он под наркозом сейчас. Но операция прошла успешно. Сегодня очень хороший хирург дежурит. Он у нас лучше всех оперирует ножевые ранения.
– Да… Мне операционные сёстры сказали… Меня к вам в отделение не пустят?
– Сейчас – нет, конечно. А потом – по состоянию. Вы ему сейчас ничем не поможете. Идите домой, матушка. Успокойтесь, хоть немного, и молитесь.
– За него весь приход сейчас молится. Уже все знают. Весь город знает. – Всхлипнула Ксюша.
– Держитесь. Я буду звонить Вам каждый час.
– Когда в сознание придёт, позвони.
– Обязательно.
– Ты утром сменишься?
– Сменюсь. Но домой не уйду. И Петр Васильевич, наш заведующий, это он наркоз давал, он тоже будет завтра здесь до конца рабочего дня.
Матушка тяжело вздохнула, но возражать не стала.
– Пойдём, Ксюша.
Марина проводила их до дверей приёмного отделения, через которое только и можно было выйти из больницы в ночное время.
К утру отец Михаил посмотрел на Марину вполне ясным взором. Не сразу, конечно, но сознание возвращалось к нему. Он понял, где находится, вспомнил, что случилось в эту ночь. Он был очень слаб, бледен, но попытался даже улыбнуться, когда узнал Марину, которая склонилась над ним, подсоединяя к подключичному катетеру очередную капельницу. Он хотел что-то сказать, но она приложила палец к губам.
– Тихо, тихо… Сейчас – спать! После поговорим. Матушке Наталье я позвоню. Спать, спать…
И отец Михаил закрыл глаза. Рядом тихо работал какой-то аппарат – «хлоп – хлоп». И под это успокаивающее ритмичное хлопанье он погрузился в глубокий послеоперационный сон.
На второй день Марина слышала, как Пётр Васильевич сказал матушке Наталье.
– Состояние тяжёлое. Но стабильное. Пока никаких негативных сюрпризов. Но Вы, более, чем кто-либо, должны понимать: половина успеха зависит от нас, половина – от Господа Бога, которому он служит.
– Я знаю. Марина говорила.
– Марина – молодец. – Кивнул Пётр Васильевич. – Она от постели Вашего мужа на шаг не отходит. Все назначения врачей сама выполняет. Поставила себе подряд несколько дежурств. Так вообще не положено, но домой всё равно не уйдёт, я её знаю, пришлось смириться.
На третий день к отцу Михаилу пустили жену и, очень ненадолго, следователя.
Но допросить его следователь не успел. Спрашивал отец Михаил.
– Икона… – Больной говорил ещё очень тихо. Было больно не только говорить, но даже дышать. – Где икона?
– С иконой всё в порядке, не волнуйтесь. Она в спецхране, опечатана. Хорошо, что реставратор не успел в Петербург уехать. Внимательно её осмотрел и никаких повреждений не заметил. Стекло, конечно, придётся новое вставить. А всё серебро, похищенное из храма, находится у меня в сейфе.
– Образ надо вернуть людям… В храм…
– Вернуть её до суда мы не можем, поскольку она – вещественное доказательство. Как только пройдёт суд, а он будет только после того, как Вы выйдете из больницы, всё украденное будет возвращено в храм.
Отец Михаил прикрыл глаза в знак согласия.
– Кто они, эти разбойники?
– Да так – мелкие воришки. Икону похитили по глупости, услышали про реставратора, поняли, что она – большая ценность. Хотели разбогатеть, но даже не подумали, куда её девать? Вокруг нас леса и болота, единственная шоссейная дорога через город проходит, далеко не уедешь. И нож этот придурок в ход пустил с перепугу. Говорит, что Вы их увидели и могли признать…
– Сигнализация… Почему была отключена сигнализация?
– Там хитрая история… Матушка Ваша… забыл, как её зовут…
– Мария.
– Да, Мария. В тот день приболела. Поручила закрыть храм и включить сигнализацию своей дочке, довольно кокетливой девице. Та вроде бы всё сделала, как надо, но дверь запереть не успела. Парни эти не собирались храм грабить, шли мимо. Эта девчонка их знакомой оказалась. Они её увидели, решили, что можно, рискнуть. Принялись зубы ей заговаривать. Один с ней болтал, отвлекал, а второй за её спиной отключил сигнализацию, которую она только что включила… Девица спокойно домой ушла. Замки в дверях собора не слишком надёжными оказались, ну, и кое-какой воровской опыт у этих разбойников имелся… Вот так они и оказались в храме.
Сам следователь едва успел задать священнику несколько вопросов, как Пётр Васильевич выпроводил его из отделения. На пороге успокоил.
– Если всё пойдёт по плану, то дня через два-три мы отца Михаила в палату хирургического отделения переведём. Там все свои вопросы и зададите.
В зале суда собрался почти весь город. Покушение на настоятеля храма, любимого священника, кража чудотворной иконы и воровство ювелирных изделий из церковной лавки наделали много шума. Были здесь не только прихожане собора, но и много членов городского правительства во главе с самим председателем муниципалитета, который прекрасно знал отца Михаила, и даже посетил его несколько раз в больнице. Прибыв в зал суда одним из первых, председатель встретил отца Михаила с матушкой Натальей прямо в дверях, сел рядом с ними и расспрашивал, как здоровье, всё ли в порядке с домашними и не нужна ли его, начальника помощь. Марина, конечно, тоже была здесь.
– Ненавижу этих подонков. Если им хороший срок не дадут, я письмо президенту напишу. В больнице все сотрудники подпишутся.
– Угомонись, Марина… – Урезонивала её матушка Наталья. – Сама себя не заводи и людей не баламуть. Вразумит Господь судью и заседателей, вот увидишь, они примут справедливое решение.
Марина исподтишка взглянула на отца Михаила. Тот поймал её взгляд, укоризненно прокачал головой.
– Видать, плохо ты мои проповеди слушала.
Марина упрямо встряхнула головой.
– Я всегда Вас внимательно слушаю, отец Михаил. Я прекрасно помню, что Вы всегда убеждаете ненавидеть сам грех, а не человека его совершившего. Но это легко сказать, а как сейчас отделить одно от другого?
Народу было так много, что Марина едва поместилась на крайнем сидении у самой «клетки» для обвиняемых. Их привели скоро. Все взгляды присутствующих в зале повернулись к ним, люди возмущенно зашумели, и судье пришлось повысить голос. Город был небольшой, многие жители узнавали грабителей: кто-то видел их в подозрительной компании, кто-то в рюмочной, кто-то в магазине. Подняла взгляд на арестантов и Марина. Возмущённый и негодующий взгляд: что же это за нелюди такие, что могли поднять руку на священника? И обмерла. В «клетке» сидел Колька, Николай Найдёнов, её названный брат по детскому дому. Колька, встретив её потрясённый взгляд, тут же, низко опустил голову и спрятал бледное осунувшееся лицо в поднятый воротник куртки. Сердце Марины сильно билось, голова просто трещала, звенело в ушах. Она никак не могла придти в себя, и почти не слышала, что происходило в зале суда. На Кольку она больше не смотрела.
Заседание длилось недолго. Обвиняемые свою вину признали, попросили прощения у отца Михаила и его жены, а также у всех прихожан храма за попытку украсть святыню. Марина плохо слышала речь прокурора, после него выступал защитник. Говорил что-то о Колькином детдомовском детстве, о том, что это серьёзное преступление было совершено обоими по глупости. Оно не было заранее продумано и спланировано. Отец Михаил в своём слове просил смягчить наказание обоим подсудимым, обещал не бросить их в колонии, и, по возможности, помочь их становлению на правильную дорогу.
Когда подсудимым дали последнее слово, Николай встал, откашлялся и хрипло произнёс.
– Простите, отец Михаил. Вы меня крестили. А я… Простите.
Голос его дрогнул, и он замолчал, отвернувшись.
Ему дали два года колонии. Его приятелю – шесть лет за причинение тяжкого вреда здоровью. Когда арестованных уводили из зала, Колька оглянулся и через плечо конвоира убитыми влажными глазами посмотрел на Марину.
– Я тебя найду! – Звонко крикнула она ему в спину, перекрывая шум зала, из которого выходили люди. – Я тебя обязательно найду!
Кольку увели. Ноги у Марины подкосились, и она без сил опустилась на скамью.
– Ты его хорошо знаешь? – Подошёл к ней отец Михаил.
– Очень хорошо… С самого детства, мы учились в одном классе. Как только его отправят в колонию, я поеду к нему. Он совершенно один. Совершенно.
Марина знала, что значит «один».
Отец Михаил подал ей руку, поднимая со скамьи.
– Мы его не оставим, обещаю тебе.
– Пойдём-ка, Мариша, к нам обедать, – позвала матушка Наталья. – Сегодня у нас Ксения дежурит по кухне, обещала накормить нас вкусным обедом.
Сразу поехать в колонию к Николаю не получилось: начался сезон отпусков, и времени не стало совсем. У коллег-медсестёр появилась куча причин, чтобы уйти отдыхать летом. Одна, давно перешагнувшая пенсионный возраст, неожиданно решила уволиться, и никакие уговоры поработать ещё пару месяцев не помогли. Другая – жена военнослужащего, её положено отпускать вне всякого графика, в зависимости от отпуска мужа, а его отправили отдыхать в середине июля… Ну, и так далее. А Марина – человек несемейный, ни мужа, ни детей, никаких проблем. Пришлось взять много дежурств, чтобы окончательно не оголять отделение.
За это время Марина написала Кольке несколько писем, на которые он не ответил. Просто не ответил – и всё.
– Не спеши… – Урезонивал её отец Михаил. – Дай ему всё осознать, понять, что произошло, разобраться в себе. Пусть он придёт в себя, адаптируется в новых условиях.
– Я боюсь за него… – Вздохнула Марина. – Он вздорный, вспыльчивый, заводной. Его там убьют.
– Не убьют, конечно, но кое с чем ему придётся смириться. Привыкнет к дисциплине, к необходимости подчиняться. Наш приходской юрист Константин Игоревич, ты его знаешь, наводил справки об этой колонии, она на хорошем счету. Там есть небольшая фабрика по производству обуви. Заключённые изготовляют рабочую обувь. Захочет твой названный братец, с Божьей помощью получит ещё и специальность обувщика. К Рождеству там должны открыть храм, я тогда со священником свяжусь, попрошу на Николая внимание обратить.
Но Марина не согласилась со своим духовником. В конце августа появилась, наконец, возможность взять отпуск, и она решила, что поедет к Николаю без его благословения. Конечно, было стыдно и неловко, но мысли о Кольке не давали покоя. Не имея никакого представления о жизни в колонии, но начитавшись и наслушавшись от знакомых всяких жутких историй о нравах среди заключённых, она рисовала себе кошмарные картины истязаний и унижений своего названного брата. Участие в грабеже храма, краже святыни, её собственное недавнее негодование по поводу его преступления отступили в прошлое. Остался только страх за его сегодняшнюю жизнь.
Она впервые покидала свой город, отправившись в такое дальнее путешествие. Было тревожно и боязно. Накануне первого сентября удалось купить только место на верхней боковой полке плацкартного вагона. Почти двое суток она ехала на север в вагоне, переполненном детьми самого разного возраста. Марина решала кроссворды и смотрела в окно на убитые деревни и разбитые дороги. На нужной станции, на которую прибыли с рассветом, платформы не было, пришлось прыгать со ступеньки тамбура прямо на гальку между рельсами. Потом она ждала несколько часов рейсовый пазик, который курсировал в нужном направлении только три раза в сутки. А потом нужно было идти почти пять километров пешком по единственной дороге, ведущей к колонии.
День был воскресный и Марина не была единственной на этом невесёлом пути. И впереди, и позади неё шли люди самых разных возрастов: и молчаливые семейные пары, и одинокие мужчины, и группы каких-то невесёлых молодых людей. Несколько легковых машин, окутав это грустное шествие клубами пыли, проскочили, не притормозив, вперёд к высокой ограде колонии, которая была уже видна впереди.
Марину догнала усталая пожилая женщина.
– Простите, девушка. Можно я с Вами пойду? Тяжело одной-то.
Марина бросила быстрый взгляд на сумку в руках женщины.
– Я не об этой тяжести говорю, – грустно вздохнула она. – Я о другой. Когда остаёшься наедине со своими мыслями, жить не хочется. Так бы и бросилась под поезд, как Анна Каренина.
– Что Вы! – Марина даже испугалась. – Нам ведь Господь дал зачем-то эту жизнь! Значит, надо нести свой крест и благодарить его за это. У Вас близкий человек в колонии?
– Куда уж ближе! Сын. Осуждён на восемь лет за покушение на убийство.
– У меня похоже.
– Муж? Друг?
– Брат.
Женщина стала рассказывать о своей беде что-то очень подробное и грустное, но Марина не слушала её, только кивала из вежливости. Уже видна была проходная и столпившиеся люди перед ней. Марина думала о том, что вот сейчас она увидит Кольку, подыскивала правильные слова, которые должна была сказать ему, предугадывала его реакцию. Удивится он её приезду? Обрадуется ли?
Дежурный по КПП внимательно рассматривал её паспорт.
– Найдёнова? Вы кто будете Николаю Найдёнову?
– Сестра.
Он долго копался в компьютере.
– Нет у Найдёнова никакой сестры. – И дежурный подозрительно посмотрел на Марину. – Он – детдомовский.
– Я из того же детского дома.
– Вот оно как…
Дежурный ещё раз внимательно взглянул на Марину и больше никаких вопросов не задавал.
– Подождите там.
Ждать пришлось долго. В голове гудело, она не могла сосредоточиться. Как они встретятся? Что ему сказать? Какие найти правильные слова? Рядом с ней в вестибюле томились ещё несколько человек, ожидающих свиданий с заключёнными. Вдоль стен стояли ряды стульев с откидными сидениями, но сидели на них только две пожилые женщины. Гнетущая атмосфера общего волнения и ожидания не позволяла думать ни о чём постороннем.
– Найдёнова! – Услышала она, наконец.
Марина подошла к окошку.
– Так не хочет Ваш братец встречаться с Вами.
Дежурный с любопытством и сочувствием разглядывал её. Это был мужчина уже в годах. Марине он вообще показался пожилым.
Она растерялась.
– Как не хочет?
– Да вот так. Еле убедили его с Вами по телефону поговорить. Пройдите вон туда.
– Коля! Колька! Ты меня слышишь? – Закричала Марина, вцепившись в трубку.
– Слышу. Не ори.
Голос у Николая был приглушённый, сиплый, но до боли знакомый.
– Ну, и чё ты прикатила? Тебя звали?
– Колька, зачем ты так? Я так долго до тебя добиралась… Я хотела тебя увидеть…
– Увидеть, как зэки живут? Увидела? Ты – в двухкомнатной квартире, а я на нарах в колонии. У каждого своя судьба. Катись отсюда…
