Степан Витальевич Кирнос
Восхождение к власти: день гнева
– Так куда мы идём? – вопрошает сквозь уже почти ночную мглу Маритон, не поспевающий за пареньком, которого словно локомотив тащит вперёд.
– Увидишь, – с лёгкой отдышкой отвечает Гален. – Давай-давай, ещё немного осталось.
Маритон едва поднажал, чтобы не отставать от юноши, который практически бегом пересекает местность. Деревья, кусты, лавочки, дворы, заборы – всё это смешалось в единую композицию искусства обустройства дворов в Рейхе. Бывшему Аккамулярию, проработавшему множество лет на должности, схожей со званием следователя, не так важна окружающая среда, ибо его заботит только цель и куда она заведёт.
Двор за двором, улочка за улочкой и Гален заходит в прямом смысле в тупик. Четыре двадцатиэтажных постройки примкнули одна к другой и образовали широкий и довольно просторный двор со своим садиком, детской площадкой и бесодкой, где вместе с ними умещаются парковочные места.
– Вот, посмотри, – обратился Гален к Маритону, вытянув руку в сторону здания по левую сторону, чей фасад представлен серой отделкой, украшенной геральдическими знаками из оранжевой меди. – Вон там наша коммуна.
– Так пошли.
Гален повернулся и встал лицом к лицу с Маритоном, уставив на того суровый взгляд янтарных глаз, пытаясь рассмотреть что-то в механическом оке мужчины, полыхающее ярко-красным заревом диодов.
– Сначала дай мне обещание, – дрожащим голоском Гален заговорил. – Ты должен дать слово, что никому не раскроешь положение нашей коммуны. Нас, истинных либеральных людей и равных коммунистов осталось так мало, что нужно беречь друг друга. Хорошо?
– Да. Обещаю. А теперь пошли.
Гален медленно зашагал к крыльцу и, преодолев тринадцать ступеней, оказывается рядом с массивной металлической дверью. Датчики реакции на движение тут же загораются, обливая пространство ярким светом, открывая все детали, сокрытые за тьмой. Дверь отпирается и двое входят в подъезд.
– А тут темно, – но тут же загорается свет ламп и Маритон переходит на иную фразу. – Как же всё серо.
Гален ничего не сказал. Он лишь поднялся на первый этаж и встал напротив деревянной резной двери, сделанной из тёмного дуба с номерным знаком «2». Три громких и сильных удара в дверь и откуда-то из-за стеной тут же послышались звуки топота и ощущения приближения кого-то с той стороны. Мгновение и с другой стороны доносится вопрос:
– Кто смеет прервать мой покой?
– Ранний свет свободного алого рассвета, товарищ мой.
– Добро пожаловать в коммуну.
Дверь распахивается, и Гален спешит скрыться за родными стенами. Маритон идёт за ним, но тут же останавливается – мужская ладонь упирается в грудь и глухой тяжёлый бас полился из-под алого капюшона:
– Ты кто? – широкий мужчина разворачивается к юноше и все складки и ткани на красном балахоне характерно зашуршали и бас наполнился недовольством. – Гален, ты кого привёл в нашу коммуну? Ты ополоумел?
– Нет, подожди, – оправдательной интонацией с жестикуляцией заговорил паренёк. – Это новенький. Я его привёл, потому что он решился стать членом культа. Он новый адепт.
– Да, – вмешался Маритон. – Когда парень сказал, чем вы тут занимаетесь, я понял, что к вам мне и нужно. Я разделяю ваши либеральные убеждения. И коммунистические тоже.
Капюшон не дают мужчине собрать об культисте всю информацию касательно эмоций, но ощутимо, что он волнуется и стоит на пути выбора – впустить нового адепта или нет. Рейх пришёл на эту землю, установив отсутствие идеологий, а посему каждый новичок может оказаться засланцем имперских властей.
– Я тебе не верю, – грубо молвит охранник дверей. – Докажи, что ты либеральный коммунист, иначе…
«А иначе что?» – стоя в дверях спросил себя Маритон и осознал, что просто так его теперь не отпустят, скорее, вынесут в мусорных мешках по частям, как и подобает, отпускать тех, кто узнал то, что не должен знать.
– И что я должен делать? Как я докажу свою коммунистичность и либеральность?
– Ответь на три вопроса мне и можешь пройти.
– Хорошо.
– Вот скажи мне, незнакомец, что важнее для нашего сообщества, коммунизм или либерализм?
– Ничего не важно, – сразу же отвечает Маритон. – Эти идеи, истины, обе важны для понимания построения мира.
– Неплохо, а как ты считаешь, почему не должно быть индивидуальных жён и мужей? Почему эти категории имеют… особый статус, что ли.
Вопрос заставил Маритона перетереть толику лёгкого бешенства, вызванного сутью того, что стремятся узнать, но эмоции негодования и злобы пересилены холодным разумом:
– Никто не может быть индивидуализирован в коммунистическом обществе, так как женщины и мужчины имеют своё либерально право на совокупление с кем угодно, так как в коммуне провозглашается свобода и равенство. А равенство здесь выражено в чём? Все должны быть равны в удовлетворении сексуального инстинкта.
– Сгодиться, ну и ответь нам, а зачем ты рвешься в коммуну? Что тебя сюда привело?
– Я? – переспросил Маритон, растягивая время. – Потому что у вас есть воля. Есть потерянная свобода, которой больше нигде нет. И думаю, что ваш учитель мне поможет решить проблему.
– Хорошо, – нехотя и волнующе соглашается охранник. – Добро пожаловать в коммуну.
Маритон медленно проходит внутрь и слушается указаний Галена – поднимает и облачается в багровый стихарь с хорошим широким капюшоном. Надев красные одежды, он проходит из маленького, неосвещённого коридорчика дальше, углубляясь в недра простенькой квартирки. Его сапог чеканит стук по новому паркету, но это не заглушит странные песнопения, доносящие впереди. «Что это? Пение? Как в сектах древности?» – спрашивает себя мужчина.
Комната для ритуалов коммунистов оказывается довольно широка и просторна, хотя такое слово слабо применительно к ней. Маритон быстренько окидывает залу взглядом и подсчитывает, что пространства тут на сорок квадратных метров. Свет ярких ламп, исполненных под свечи, бьёт прямо в глаз, ослепляя диким сиянием, а стены занавешены алыми хоругвями с изображением профиля бородатого мужчины и красные знамёна, на которых красуется чёрная пятиконечная звезда, перевёрнутая с верха на голову. Помещение ничем не заставлено, но под ногами чувствуется мягкий матрац и разбросанные одеяла, а так же тут не протолкнуться из-за большого числа людей.
«Зараза, сколько же вас тут» – подумал Маритон, насчитав человек пятнадцать в комнатушке, так же разодетых в стихари и с капюшонами. Внезапно нос чует странные ароматы, токсичные и сладкие, будто кто-то разжёг наркотические благовония.
– Я смотрю, у нас новичок, – внезапно воскликнула мужским низким голосом высокая фигура в конце просторного помещения. – Так пусть она явит себя нам!
Маритон понял, что речь о нём, но всё же его пересиливает желание остаться незамеченным, однако тут же приходит понимание, что он зашёл уже далеко и это не исправит ситуацию.
– А как вы определили, что тут есть новенький? – спросил Маритон, сбрасывая капюшон. – Тут все так похожи.
– А я вас подсчитал и нашёл лишнего. И я не ошибся, ибо я Азариус и никогда не ошибаюсь, – отвечает ему мужчина, стоящий у импровизированной трибуны – стол с кафедрой, и гордо взирающий на толпу; его лик так же открыт и под ярким освещением открываются его черты – седой волос, морщинистое лицо, широкая и пушистая борода, отращённая до груди и едва прикрывающая звезду, блистающую оттенком золота. – Иди ко мне, перемолвимся.
Маритон двинулся к мужчине, как на плаху с опущенной головой и обречённым взглядом и спустя пару секунд занял почтенное место рядом с ним.
– Скажи, сын мой, зачем ты пришёл сюда? – сходу вопрошает Азариус, но заглянув голубыми очами в душу парню, сам решается ответить. – А-а-а, не говори, я вижу. Тебя, твою душу терзает нестерпимая боль. И ты пришёл утолить боль в нашем товариществе, где каждый, ведомый идеями просвещённого коммунизма, готов дать тебе утешение.
Маритон удивлён, что так легко главе культа удалось вычислить его источник плохого, депрессивного настроения, но всё же парень ощущает, что его будут использовать только в нуждах секты.
– Да, – выдавил из себя новопришедший.
– Это видно, как уголь на белой бумаге. И по истине, взгляни, – рука, окутанная багровым стихарём, устремляется на культистов, которые начинает творить непотребные действа – обжиматься, целоваться группой и явно готовиться к совокуплению. – Они готовятся к великому ритуалу «сведения-во-равенстве». Но это не всё, что мы можем тебе предложить.
«Так вот для чего нужны матрацы и лежанки» – догадался Маритон. – «Как же быстро ты меня взял в оборот».
– Ты можешь свершить месть тем, кто отнял у тебя всё. Только нужно заключить сделку с покровителем нашим, воплощением коммунизма и всего духа либерального.
– А как тут оказались все они? – неожиданно спросил Маритон. – Тоже пришли заключить сделку?
– Да, – смотря на мужчин и женщин, приготовившихся к совокуплению и начинающих сбрасывать одежды, с гордостью ответил Азариус. – Кто-то рад был принять наши идеи, кто-то хотел найти здесь утешение, а кто-то возжелал утолить жажду борьбы с системой.
– И как вы собрались бороться? Против Рейха нельзя так просто выступить.
– Нас мало, но мы готовы пожертвовать жизнями ради победы. Недели пропаганды, переходящие в годы, сделают своё дело по распространению коммунизма, а так же мы расширим своё влияние на весь город, – бровадно заявил Азариус.
– И что же вы хотите? Ну, ради мести, – Маритон приготовился к тому, что ему сейчас назовут цену денег или потребуют вечной верности идеям коммунизма и тут он подхватил себя на мысли – до чего может довести обычное любопытство.
– Инициация и клятва. Ты подчинишься коммунистической воле нашего все-либерального культа, и мы заключим с тобой сделку, – твёрдо назвал условия Азариус, положив руки на бёдра.
– Так что мне нужно сделать? Поконкретнее, пожалуйста.
Глава секты два раза громко хлопнул в ладоши и призвал всех к спокойствию. Неумолимое падение в массовое совокупление прекратилось и все уставились с жадным взором блестящих очей на своего духовного отца, приготовившись внимать каждому словечку.
– Братья и сёстры по вере в свободу равенству, – обратился с помпезностью, довольно громогласно, простирая обе руки над толпой Азариус. – Сегодня мы готовимся принять в наши ряды нового собрата, которые стремится стать одним из нас. Он выказал желание проповедовать наши идеалы и нести свет равенства и абсолютной свободы в мир и клянётся сокрушить тираничный имперский режим, чтобы Этронто вернулся в славную эпоху коммунистического прогресса!
«Больные идиоты» – подумал о собравшемся народе Маритон, когда услышал, что Азариус решился вернуть голод в эпоху, когда не было что поесть, всюду царила нищета и разруха, зато свободы было до опьянения.
– Выведите жертвенный агнец, который послужит символом алого союза!
И тут началось. Двое крупных парней поднесли к импровизированной трибуне странную и непонятную конструкцию – широкая миска из стали, окрашенная в тёмно-бордовый цвет, а к ней приварена металлическая чёрная звезда краями лучей к краям миски. Откуда-то из коридорчика вывели невысокого роста человека, и Маритон сильно удивился, что не заметил её – видимо прятали, однако самое необычное – человек одет в синий балахон цвета ультрамарина и повязан верёвками.
– Держи, – протянул глава секты Маритону гладкий и блестящий нож с деревянной рукоятью, на который выгравированы изображения козла с человеческим телом, вздевшим пальцы к верху. – Сейчас ты прольёшь кровь неверного, дабы утвердиться среди нас и доказать верность идеалам коммунизма.
«Да вы безумцы» – взяв в руки нож, подумал Маритон.
Пленника поставили на колени, и вся секта вместе с ним приклонила колено, став завывать нечто неразборчивое, а Азариус, размеренным шагом пошёл и встал за спинной пленника и скинул с него капюшон и на удивление мужчины это девушка. Четырёхпалая, лишённая большого пальца, правая рука иерарха секты взялась за светлые волосы девушки, обхватив побольше, и вздел её голову. Маритон увидел лик, наполненный страхом и ужасом, заклеенный рот серым скотчем не даёт увидеть очертание губ, но в карих глазах так и читается призыв к милосердию, а по исхудавшим от истощению щекам бегут градом слёзы.
– Вы просите меня… пролить кровь?
– Да! – утвердительно даёт ответ главный сектант, уставив самодовольную рожу, с дикарской, звериной ухмылкой на Маритона. – Чтоб стать одним из нас, тебе нужно пролить кровь той, кто предала нас. Закрепи кровью своё право быть здесь! – заприметив смущение на лице новичка, Азариус стал размеренно и тепло говорить. – Ты станешь великим человеком, который будем почитаем. Только ты сможешь этого добиться под нашей великой коммунистической идеей, ибо в равенстве ты найдёшь шанс стать выше и отомстить тем, кто лишил тебя счастья. Подчинись нам сейчас, подчинись воле культа, что бы получить шанс, вознаграждение, по сделке. – Выдержав две секунды, иерарх тихо, но сдерживая праведный прилив, заговорил. – Мы служим ему, тому, кто даёт нам свободу и обещает избавить от всякого угнетения и тирании, даруя полное уравнение всех среди всех. Непризнанный бог свободы.
– И кто же он? – Вкрадчиво вопрошает Маритон, сжав нож как можно крепче.
– Отверженный отрок, сын зари. – Восхищённо ответил Азариус.
«Господи, куда же я пришёл. Куда меня завело чёртово любопытство. Тут одни душевнобольные. Проклятье. Боже, помоги мне выбраться отсюда» – раздосадовался Маритон, сжав нож ещё сильнее. Мужчина понял, что попал в хорошую заварушку, стоит у края комнаты, где сейчас прольют кровь невинной девушки, а затем спокойно перейдут к блуду. Хорошее равенство и отменна свобода, ничего не скажешь. «Политика, идеология и магические ритуалы – убойное трио» – пронеслось в мыслях мужчины, и он перевёл взгляд механического и живого глаза на девушку. Лет восемнадцать даме, не больше, такая молодая и уже едва не растерзана безумными фанатиками. Заплаканная девочка и доведённая до истощения смотрит на Маритона как на последнюю надежду и в глазах уже таит жизнь – всё больше растёт бессилие и увядание.
«Нет, не будет этого… Балахон будет только мешать» Неожиданно Маритон заводит нож к левому боку, останавливая его у пояса, словно упрятал клинок в ножны. Пение становится всё сильнее, а иерарх уже ликует от того, что сейчас прольётся кровь отступницы.
– Что ж… отправляйся к своему жалкому ложному богу! – выкрикнул Маритон и рванул рукой со всей силы.
Клинок, сверкающий в свете ярких ламп, установленных по краям, блеснул быстрой молнией и его странно певучие лезвие издало необычное мелодичное звучание, словно рассекло воздух. Мгновения хватило, чтобы лезвие, сверкнув одной секундой в чудном движении, описало дугу перед Маритоном и поразило цель точно в горло. В глазах Азариуса пропала вся спесь и безумие – отчаяние и разочарование, смешанное с болью пробежало во взгляде больного человека. Его рука отпрянула от золотых волос девушки и прижалась к горлу. Вторая конечность так же пытается зажать безумно хлещущий кровоток. Алая кровь потекла по горлу иерарха, заливая багровый стихарь потоками жизненно важной жидкости густым потоком. От неожиданности произошедшего вкупе со слабостью ноги главы культа подкашиваются в коленях и он заваливается на матрац.
– Аха-аххргх, – хрипит иерарх, указывая окровавленными пальцами на Маритона. – Уб-аргх-и-аргхар-ть.
Этим Маритон подписал смертный приговор себе. Разве сектанты так просто позволят убить иерарха? Двое крепких мужчин, что и вынесли странную конструкцию по сбору крови, подрываются с места, очухавшись, и бегут к мужчине, чтобы покарать убийцу их идола.
Один прыгает с места и валит Маритона, опрокинув его на пол, а второй выбивает нож из рук и перетягивает конечности верёвкой. Поставив на колени новичка, один из бугаев наносит мощный удар в грудь и по Маритона парня тупой болью простирается неприятное ощущение. Ещё удар, только с ноги в пресс и Маритон прокашливаясь, заваливается на бок, однако, дёрнув за волосы его поднимают и ставят снова на колени, чтобы продолжить истязание.
– Ну что гнида, сейчас мы тебя порешим! Ты нашего учителя зарезал! Готовься к мучительной смерти.
«Вот он и конец» – такова мысль Маритона и он с ней смиряется. В последние секунды жизни он сделал что-то хорошее – спас девушку или хотя бы не замарал себя кровью невинного человека. Человек с севера, проживший всю жизнь в иное стране, понимает, что умрёт дома – там, где ему было хорошо последние дни, и где он надеялся найти покой. «Флорентин или Хакон продолжат мною начатое» – мысли обрываются ещё одним хорошо поставленным ударом в живот, и едкая боль заставляет скрючится.
Но по воле Божьей или обычной случайности действия разворачивается не в пользу сектантов. Жуткий хлопок и пространство сотряслось от взрыва, и Маритон учуял ароматы взрывчатого вещества, рассеянного в запахе гари. Давно не слышимая автоматная очередь видимо оборвала жизнь человека, следившего за входом. До ушей доносится звучание металла, что катится по полу и связанный мужчина инстинктивно жмурится, однако это была звукошумовая граната и удар приходится по ушам.
Когда Маритон приходит в себя он видит, как по комнате расхаживают люди в военной чёрной форме и в масках с оружием наперевес и куют в наручники всех культистов, положив их на пол.
– Куда их, господин?
– Всех в карцер, – и посмотрев на связанных людей, ткнул на них дулом оружия и отдал чёткий приказ. – Этих веди к командиру. Он точно захочет с ними пообщаться.
И пока бойцы поднимали Маритона, последний позволил впасть себе в прострацию на их плечах и едва не потерял сознание.
Глава четырнадцатая. На службе у Императора
Спустя два часа. Дворец «Империум Лекс»
Время тянется, словно это жевательная резинка, которую пытаются продлить как можно больше в безнадёжной попытке порвать на две части, а она не поддаётся и продолжает удлиняться. Со временем в комнате примерно то же самое, только это не жвачка, а физическая величина, и в мышлении обычного парня принимает подобное состояние – время тянется и тянется, не хочет пролетать быстро, а заставляет прочувствовать мыслительными процессами каждую секунду, проведённую в комнате, больше похожу на камеру для временного содержания.
Мужчина окинул взгляд на место куда попал и в десятый раз видит одно и тоже, без всякого изменения, как будто пространство застыло в нудном и гнетущем однообразии. Белые как снег на русских зимних полянах, без всякого намёка на иной цвет, стены переходят в плитку под ногами бежевой расцветки. Потолок выкрашен в серый цвет, какой бывает только у небес, прикрытых грозовыми облаками, приготовившихся залить землю массивами дождя. С потолка свисает лампочка, единственное предназначение которой – нести тусклый лунный свет в комнату без окон и дверей, вместе с этим даруя саму возможность что-то рассмотреть тому мужчине, который оказался здесь.
Парень смог подняться с небольшого кресла, отряхнув пальто, обтянутого в чёрную свиную кожу и подойти к двери, но от неё от смог добиться только холодного молчания, но что же ещё можно получить от безжизненного куска чугуна, который покрасили в серый цвет, который только удручает сложившуюся обстановку. Только отразился свет от алого глазного протеза.
«Как же я мог здесь оказаться. Я Маритон из Варси и так глупо сюда попал» – с укором обратился к себе заключённый, внимательно посматривая на дверь и чувствуя, что с ним обязательно должно произойти нечто далеко нехорошее.
«Не доведут эти секты, коммунисты и либералы до хорошего» – в попытках поднять себе настроение пытается иронизировать Маритон, но каждый раз понимает, что это не помогает.
Белые стены, серые двери и потолок невзрачен – перебирая в уме окружение, которое вокруг него Маритон вспомнил, что когда-то уже оказывался в таком положении. «Когда же это было» – пронеслась мысль, и мужчина вспомнил, что тогда с ним была красивая черноволосая девушка, что оставалась и остаётся смыслом существования для бывшего слуги Информакратии. Тогда человек, стоявший рядом с Маритоном, был убит во имя безумных идеалов, а сам он едва ли не погиб от перекатывания по стёклам и мусору в руинах Тиз-141.
Маритон едва хотел улыбнуться, что снова дал себя схватить, но вот нахлынувшие воспоминания снова бросают душу в объятия печалей и сокровенных помышлений о мести. Камера и приговор – этого хватит, чтобы обратить всю энергию и злость в человеке против системы, но тут ненависть имеет более личный характер, намного глубже, чем любой политический идеал или разница в мировоззрении, ибо потерянный шанс на собственное счастье и жажда возмездия за него намного ужаснее и сокрушительней идейных распрей.
И теперь, сидя в камере, лелея мысли о прошлом, Маритон ожидает, когда его представят перед имперским судом и будут судить за участие в секте или может, выдвинут обвинение за измену идеалам Рейха? Он не знает, что с ним станет, но с другой стороны Маритон вспоминает, что его не отправили в карцер со всеми, а направили к какому-то командиру спецотряда, но зачем? На что понадобился обычный беженец с севера власти Рейха?
– Ох, кто же ты и зачем я тебе? – шёпотом вымолвил Маритон, ожидая, когда его поведут либо в суд, либо к неведомому лидеру, для решения безвестных вопросов и тут мужчину посещает ирония. – Сколько же неизвестных в этом уравнении.
Если бы командир, который ожидает задержанного мужчину, услышал иронию Маритона, вряд ли бы её понял, а может быть и осудил её, так как в холодном разуме, склонном к анализу и структурному мышлению, не может быть подобного рода ироний и даже помышлений.
Маритон и понять не мог, к кому его вызвали и зачем, ибо всю картинку действий видит лишь единственный человек. Этот человек заведует городом и уникальным архитектурным строением – шесть исполинских башен, выполненных в готическом стиле, объеденных бастионом, создающим единую стену, а значит и конструкцию, сходятся посредством пристройки к ним таких же бастионов по форме трапеции и разделяя площадь комплекса на шесть секций, у неимоверно огромного, но сравнительно невысокого, здания, больше похожего на срез внушительного небоскрёба. И вся эта внушительная фантасмагория зданий и строений выложена из мрамора, золота, гранита, серебра и остальных строительных атрибутов власти, которые возвели в готический стиль, дабы внушить населению могущество Рейха. Один служащий Империи управляется с такой важной миссией, как поддержание жизни в городе и руководство обслуживание дворца.
В тронном зале, который и находится в центральном строении, чтобы быть в доступности у каждого слуги Императора, что обратиться к высшей власти, восседает внушительная фигура мужчины, который и думает, что делать с новым «гостем». Он крупнее среднестатистического человека и больше похож на мифического героя из полулегендарных времён, о которых возвещают мифы древнейших народов, чьи имена практически потеряны. Он сидит на троне, который больше него и из-за могучих плеч, выглядывает спинка, представленная серебристым металлом. А серебряные крылья двуглавого орла, увенчавшего трон, которые дают размах на четыре метра, только прибавляет статности и могущество повелителю.
На самом троне сидит высокий черноволосый мужчина Его чёрный, как ночная бездна, волос аккуратно касается плеч и чуть снисходит с них, как то было у аристократов далёких времён. Его гордый взгляд устремляется вперёд и смотрит на деревянные роскошные двери, ведущие в залу. Мужественные черты лица – широкий лоб, острый подбородок, большая челюсть, массивные скулы, чуть бледные губы идеально сочетаются с выразительными очами цвета начищенного серебра. Его одежда на изумление проста и полностью контрастирует с помпезностью залы – бежевый балахон, подпоясанный кожаным ремнём коричневой расцветки.
Тронный зал представлен вытянутой залой, где полы выложены из белоснежной, как перистые облака, мраморной плитки, заглянув в которую можно обнаружить отражение. По правую сторону от массивного трона идёт ряд огромных окон, через которые можно увидеть ворожащие душу виды на огромный, не охватываемый одним взглядом город. Дух захватывает от количества огней, пространств, занятых цивилизацией и той власти, которая ими управляет. Слева же у самой стены зиждутся колонны из алого мрамора, а между ними место заняли безмолвные стражи – могучие воители, закованные в продвинутые доспехи, но их безмолвие разбавляется механическим звучанием высокотехнологичной брони. Воздух тут чистый и полностью пропитан благовониями. Пахнет тут, как в храме – такой же аромат пытается очаровать своим душистым присутствием. Благодать и спокойствие, с лёгким сладким привкусом витают вместе с благовониями.
У трона, что возвышается на пьедестале, вознесённом на тридцать мраморных ступеней, у лестницы, стоит другой человека, на котором чёрные кожаные сапоги, серая офицерская шинель, опускающаяся чуть ниже колен. Седой волос человека собран в конский хвост и скинут за спину, а в тусклом свете «лунных» светильников желтоватый оттенок его кожи стал бледным.
– Аурон, – к могучему существу обращается среднего роста мужчина, с восточной внешностью и одетый больше по-военному и явно выделяясь этой простотой средь могущества этого места. – Я пришёл передать вам приказ Императора. – Голос азиата тут же разнёсся многоголосным эхом по тронному залу.
– Хм, а почему вы, Конвунгар? Я не помню того момента, когда вы записались в почтальоны или курьеры? – опрометчиво ответил мужчина и тут же на его лик пала тень сомнения и могучие черты исказились в лёгкой гримасе осознания ошибки. – Извините, я не хотел этого сказать. Обстановка напряжённая, я и сорвался.
– Вам нечего извиняться, мой друг. Все мы сейчас взволнованы… все. – На морщинистом лице Конвунгара мелькнула нотка усталости, но тут же он показательно выпрямился и чётко продолжил говорить. – Но я решил вам лично сообщить приказ Канцлера, так как он предвидит и моё участие в делах грядущих.
Не шелохнувшись, не нарушив положения на троне, лишь шевеля розоватыми губами, Аурон могучим голосом наполнил пространство:
– Тогда можете докладывать, Конвунгар, я слушаю, – могучий голос разлетелся гулким эхом по зале и достиг каждого уголка здешнего пространства и, вняв смыслу сказанного, мужчина в офицерской шинели обратился с вдохновенной речью.
– Господин, время пришло. Вас зовёт долг перед страной, как и всех нас, но командир всех войск призывает вас исполнить клятву. Господин, великий Канцлер, Император Рейха приказывает вам начать подготовку к войне с Аурэлянской Информакратией и готовится к массированному наступлению. Такое же распоряжение поступило и мне. – Рука азиата уходит под шинель, и он достаёт оттуда полный желтоватый конверт, изрядно шумя бумагой, поднимает его в жесте протягивания. – Тут Канцлер передаёт специальные указы и назначения, инструкции и цели. Свод основных документов, удостоверенных печатью Императора в вашем распоряжении.
Благородный лик Аурона сильно изменился. Восхищение собственным величием и чувство радости от возложенной власти тут же пропали, сменившись на нечто тёмное и мрачное, как будто душа слуги императора ступила в тень и обволоклась в неё. Аурон помрачнел и поник лицом, о чём символизирует утрата величественности. Спина чуть-чуть сгорбилась и пригнулась, как будто на неё вскинули мешок, а серебряный блеск серебра сменился на тусклый свет начищенного железа. Конвунгар приметил изменения, произошедшие в союзнике. Зоркий восточный глаз видит, как его соратник быстро меняется – с него спадают лавры правителя, словно бы меняясь на доспехи воина.
– Да, – тяжело начинает Аурон и его слова как печати, отлитые из чугуна. – Я знал, что мы выступим против этой нечисти… знал, что мудрейший Император отдаст приказ нам идти войной на тот проклятый край.
– Что-то не так, господин? – вкрадчиво поинтересовался равный по статусу полководец.
– В любой другой день до взятия Этронто я бы сказал, что мы с готовностью выполним этот приказ. Но, Конвунгар, мне нечего отправлять. После войны с ордами коммунистов северного Этронто. – Аурон чуть остановился, отвлекшись на окно, как будто там было что-то важное. – У меня осталось две тысячи солдат. Я бы мог ещё выставить против слаборазвитого государства, но это…
– Вы понимаете, что отказ от участия будет расцениваться как предательство? – Пытается надавить Конвунгар, – вы же знаете, что ожидает любого предателя? И вы не посмеете пойти против мудрости Его?
От вида благородства, явно напущенного, не осталось на лице и следа. Все черты помрачнели, и отяжелели, как будто налились свинцом и сухие губы разверзлись, неся недобрый ответ:
– Смерть. Я знаю, Конвунгар. И я не отказываюсь от наступления на Информакратию, только не сейчас. Если мы выступим в течение двух недель, то можем потерять полк. О сроках великий Канцлер что-нибудь сказал?
– Да, господин, я помню, что он сказал. Его приказ таков – «Пусть Аурон Лефорт начинает наступление не позднее двух дней с момента получения приказа с соблюдением всех поставленных целей и задач». – Восточный чуткий глаз увидел всю фантасмагорию мрака и тяжести на лице офицера, которому вверена тяжёлая миссия и решается его немного подбодрить. – Но вы ведь будите не один, господин. С вами в бой пойдут и мои воины Орды.
– Как интересно вы называете свою армию, – незаметная усмешка коснулась губ Аурона. – Орда. Скажите, сколько у вас человек под командованием?
– Шестьдесят тысяч воинов и сорок тысяч из вспомогательных частей. И все они готовы отдать жизнь во имя приказа и славы будущего дня.
– И того получается сто две тысячи бойцов. Немного, если посмотреть честно. А как насчёт поддержки «Серых Знамён» или флота? А как же авиационные части?
– Канцлер направил Джузеппе Проксима, Бонифация Торна и Деция Аристофана в крестовый поход против Сицилийского Княжества. День со дня они должны начать захват первых точек на острове. Они ни как не смогут нам помочь. Остальные Первоначальные Крестоносцы ведут бои против Дирской Унии. Скажите, а почему сто две тысячи мало?
– Мы остались одни, Конвунгар. Одни против Аурэлянской Информакратии и Техно-Конгломерата. Одни против информационной и машинной цивилизации, которые обладают фантастическими возможностями.
– Страны как страны. Ещё одни в погребальном списке Империи.
– Разве? – поднял бровь Аурон. – Тысячи воинов из металла без страха и не чувствующих боль, ведомых сигналами операторов. Киборги, подчинившие воле тела механизмы и системы. Оборона, состоящая из автоматической защиты, которая испепелит любого врага. Нет, Конвунгар, нам тут самим будет трудно справиться. Думаю, даже, практически невозможно.
