Степан Витальевич Кирнос
Восхождение к власти: день гнева
– Я за вами наблюдал взглядом тысячи глаз по всему городу. Искренне восхищён вашей самоотверженностью и храбростью, но она тщетна. Вы ведёте мир навстречу его гибели, даже не подозревая об этом, – голос Апостола холоден и статичен, лишён фанатичного напора проповедников. – Мой совершенный разум выстроил цепочку неоспоримой логики, которая приводит социальный конструкт, выстроенный на постулатах Рейха к неминуемой гибели.
– Ты… смотришь через технику? Через камеры на улицах? – дрожащим голосом спросил Маритон. – Но как такое возможно?
– Я всегда в двух мирах – в материальном, и информационном, – речь вновь доносится отовсюду. – Я не могу стать единицей и нулём, не могу слиться с Макшиной всем своим естеством из-за уз плоти, которым я вынужден потакать, чтобы удерживать жизненные системы в работе. Но я слежу за всем через информационно-электронные потоки, контролируя каждый аспект жизни програманн.
– И сколько ты так властвуешь? – звучит вопрос от Аурона с вызовом и рыком, опирающегося на клинок как на клюку. – Не уж, то ты действительно победил смерть?
– Да, я существую больше двухсот лет на этой земле, Аурон Лефорт. Некогда подключённый к аппаратам жизнеобеспечения и поддержки жизнедеятельности я медленно сращивался с миром Макшины, пока не врос в неё. И она благословила меня вечной жизнью, – секунда молчания переменилась металлическим обращением к «Крестоносцу». – Я вижу, что твой взгляд выражает удивление, но оно напрасно. Я вижу тебя через сеть и нахожу там информацию о тебе в полном объёме. Но вы ведь пришли сюда не за этим?
– Да, – Маритон вздёргивает автомат и уставляет дуло на Апостола. – Мы пришли покончить с Информократией и её порядками. Мы пришли окончить твоё правление.
– Информократия не просто моя власть, – так же хладно оппонирует Аурэлян. – При ней информация основной источник власти – она наделяет потоками распорядительных полномочий в соответствии с количеством всяческих данных и умением ими распорядиться. И, следовательно, тоталитарная власть тех, кто владеет информацией, кто наиболее просвещён в методах и комплексного использования, полное подчинение им во всех идейных аспектах, и будет Информократией. То есть это светлое правление умнейших и достойных людей.
– Это тирания, – прорычал Аурон. – Тирания лжецов и преступников, захвативших информационные потоки и губящих людей во имя безумия, – пистолет «Крестоносца» устремился в сторону Апостола.
– Ваш Рейх являет собой жуткое зрелище тоталитарного деспотизма одной личности и религии в целом, – хладно парирует Аурэлян. – Вы несёте за собой только сумрак новой ночи и не можете понять, что вы глашатаи новейшего средневековья.
Маритон смотрит на практически иссохшее тело, на полутруп и готовиться дать выстрел, но что-то в душе его останавливает. Не каждый день выдаётся шанс одним выстрелом прикончить целую державу, непоколебимо стоявшую против всякой угрозы. Сомнения предательской рукой оттягивают палец от крючка, но воля его снова заставляет
– Ты не выстоишь против Империи, – взывает Аурон к владыке. – отведи войска, сдайся на милость Канцлеру и пощади свой народ.
– Даже сейчас, на пределе возможностей, когда мои братья по Апостолис Директорис мертвы, я продолжаю управлять могущественными военными, экономическими и социальными системами, направляя их на войну, – металлический голос позволил пробиться человеческой усталости. – Это не я… это вы проиграли, и ваш Рейх сломает зубы о наши совершенные структуры власти.
– Ты позволишь умереть собственному народу?
– Я пожертвую хоть всеми програманнами, чтобы доказать силу Макшины и могущество идей Информократии. Их кровь это чернила для великой книги власти информации и славных строк о моём правлении. Кости падших людей станут для меня перьями для письма, а их кожа будет материалом для обложки той книги.
– Ты не просвещённый Апостол! – закричал ослеплённый неистовством Аурон, и его гневную речь разнесло эхом по всему амфитеатру. – Ты убогое существо, готовое опрокинуть мир ради безумия!
– А ты жестокий убийца, проливавший кровь целых городов, развращённый сотнями борделей, сотворивший такие злодеяния, что мои палачи рядом не стояли. Я нашёл тут статью о тебе и как ты, ещё наёмником у банды «Кровавые Тени» заставил мужчин отдавать долги местному князьку органами, а женщин загнал работать в сферу интимных утех.
– Заткнись, червяк! – Ответил криком Аурон и приготовился стрелять. – Я отправлю тебя на суд Божий!
Откуда-то сзади раздался хлопок и орудие, спрятанное как раз для таких случаев, ведомое силой воли Апостола, выдало сгусток плазмы с такой силой, что она прожгла грудь «Крестоносца» и отбросила его вперёд, к выступу, откуда виден весь город как на ладони. Оружие насквозь пробило доспех, прорезав металл, как горячий нож масло и прошло в сантиметрах от сердца, задев горячим огнём ряд важных органов.
– А теперь ты, – холодно обратился Апостол.
Маритон его не услышал, ибо всё внимание он направил на командира, который ворочается и отхаркивает кровь, не в силах подняться на две ноги. Жизнь стала медленно покидать могучего воина, а чернокрылый ангел смерти уже ринулся к нему, отсчитывая последние минуты существования.
– Да-да, ты Маритон УК-115, – обращая внимание к себе, вновь обращается существо.
Из тени сокрытого во тьме пространства показались два ствола, угрожающе уставленные на Маритона. Из-за трона донёсся машинный лязг и два десятка механических существ, сверкающих глянцевой синей расцветкой на стальных корпусах, стали выстраиваться в ряд, обратив чёрные стволы автоматов на врага.
– Тебе не выстоять Маритон против моих стражей… ты один. Выбирай – бесславная смерть имперца или славная жизнь моим слугой?
Досада, обида возымели силу в Маритоне. Вот она цель – перед ним, но любое неверное движение и его прихлопнут как муху. Он настолько близко стоит перед исполнением долга, и в тоже время невообразимо далеко. Он не может даже поднять автомата на архиврага, не может собственноручно покончить с ненавистным противником, отчего в душе гнездится гнев бессилия. Это конец.
Но как только мощные пушки, сокрытые в тенях нацелились на Маритона, с входа показались две фигуры. Их предтечами стал звук стальных подошв, и только стоило проступить их телам, окованным в металл, Маритон увидел, что они несут в руках тяжёлые пузатые ружья, а глаза сокрыты под шлемами и полыхающие нагретым углём датчиками.
– Как вы тут оказались? – спрашивает Маритон, хотя сам вспоминает, что они из одной группы, которых было рассеяно по дворцу до «тьмы».
Никто не ответил на вопрос Маритона. Воины в броне лишь безмолвно выставили перед собой винтовки, и тёмное холодное помещение озарилось ярко-красными копьями света, испепелившими первые ряды дронов Аурэляна. Маритон поднял автомат и использовал единственный шанс и залил огнём плазменную пушку, но всё же она сумела дать ещё один выстрел. Концентрированный пучок светло-синего огня рассёк броню двоих воинов, и смёл их в сторону, прежде чем орудие издало страшный лязг и рухнуло на пол. Машинально воин перевёл дуло автомата на двух выживших дронов и выпустил в них остатки боеприпасов, превращая их в металлолом.
– Ох, Маритон УК-115… я пытался сыграть и проиграл.
Попытка выиграть немного времени перед неминуемым концом провалилась, и Аурэлян сменил гнев на хитрость.
Снова выставив оружие перед собой, и подстёгивая последний магазин, воин грозно сказал:
– Я больше не ношу этого имени. Меня зовут Маритон из Варси. Там…
– Да-да, – без единой эмоции соглашается существо. – Там был твой дом то торжества нашей праведной власти. Ты лучше ответь, что твоей нервной и половой системе преподнести, чтобы доказать нашу силу и заставить тебя отвергнуть все лживые иные учения? – вопрос, несмотря на искажение динамики ясно передал будоражащее мозг безумие в котором погряз последний правитель.
– Мне ничего не нужно, – чеканит холодным голосом Маритон.
– Не ври, у каждого есть искушение, которым он подвержен, которое лелеет его сердце и алчет то, что называют душой. И ты не лишён его… не лишён…
Из пучков света, который видал фонарь над головой Апостола, возникла изящная фигура, ударившая жестоким коварством по сердцу и душе Маритона. Красивая черноволосая девушка в с оливково-зелёными глазами и худыми чертами лица, со стройной фигурой и в привычном наряде Аккамулярия.
– Анна… – проронил с печалью парень.
– Я был там, когда тебя лишили её. Я видел твою боль и горе. Это не справедливо. Но в моей власти, приложив всё совершенство биоинженерных технологий вернуть её. Воссоздать точную копию и дать ей тот характер и память, что и были. И думаю, я смогу создать в нашем праве единственный для вас прецедент… Маритон, – все девяносто динамиков обратились с безумным голосом. – Убей Аурона, отвергни Империю и я дам вам шанс быть вместе. Вот моё слово Апостола.
– Маритон, – мягким, услащающим слух голосом заговорила голограмма девушки, принявшая неестественно реалистичные черты, вставшая напротив возможного полёта снаряда. – Давай будем вместе, прошу тебя. Одно слово и мы будем счастливы… вдвоём.
– Тебя дурманят! – сквозь хрип кричит Аурон, прикованный болью и весом брони к медному полу. – Убей его. Мёртвых ты не вернёшь, а живых спасёшь, Маритон!
Мужчина стоит растерянный, а его дух метается из стороны в сторону. С одной стороны счастливая жизнь с единственной любовью на краю мироздания. Но на другой тысячи жизней, над которыми навис рок быть уничтоженными. Настоящая гражданская война разбушевалась в душе одного человека, чей выбор определит будущее. Палец несколько раз соскальзывал с крючка и возвращался обратно. Что для него Рейх? Не более чем инструмент мести, а тут предлагают возместить всю боль бесчисленными днями счастья и любви. Но та ли эта любовь? От предложения несёт фальшью, и именно эта власть лишила его возможности любить и расправилась с Анной, почему они будет это возмещать? Ещё тысячи подобных историй случаться, если патроны останутся в магазине, но и их полёт станет концом самой надежды на счастливое будущее…. И парень решился:
– Мне сегодня уже предлагали, предлагали любовь и вершить судьбу войны, но я не Всевышний – устало шевелит губами Маритон, и внезапно переходя на громкий возглас. – Но я завершу этот День!
Дуло осветилось ярким свечением, озарившим окончание ствола, и ревущие патроны короткой очередью вылетели из стволины, рассекая голограмму в области груди. Апостол не успел отреагировать. Первый заряд обратил в кровавые ошмётки вместилище безумного интеллекта, разорвав голову как гнилой арбуз, разметав кость и металл в стороны. Второй патрон уничтожил каменное сердце твари, оставив от него кучу проводков и сгнившей плоти. И третий снаряд заляпал ошмётками серой кожи компьютеры, лишив туловища последнего Апостола. Управление Информократии в эту секунду должно было рухнуть, лишиться «божественной» поддержки. Можно только надеется на это, но вопросы войны перестали быть важными для Маритона.
Силуэт девушки пропал, рассеялся как морок. Автомат с лязгом рухнул на медный пол и парень, освободившись от непосильной ноши, пошёл вперёд, в сторону «Крестоносца». Тело командира лежит неподвижно, а голова освобождена от шлема и лицо необычайно спокойно, проявляя смиренность души перед грядущим забвением. Грудь зияет дырой, из которой идёт пар, ставшей причиной по которой ангел смерти сорвался с небес за очередной душой.
Перед его взором открылось прекрасное вечернее небо, без солнца, но покрытое серебряными звёздами, будто кто-то на тёмно-фиолетовое полотно просыпал яркие отполированные бриллианты. Ночной холодок подступает мягким шагом, лаская кожу порывами эфемерного ветра, там, где одежды отступили под напоров войны, но на такой высоте воздушнее порывы становятся жгучими и малоприятными, однако усталое и немое тело их воспринимает как успевающее дуновение Божьего ветра. Вся одежда изорвана в клочья, вместе с пришедшим в негодность бронежилетом, который так же с грохотом падает на пол, с гулом разнося момент падения.
– Вот и ты, – шепчет Аурон, перевернувшийся на спину. – Тяжело тебе пришлось… тяжело.
Маритон, несмотря на напористый ветер, местами покалывающий кожу, не ощущает его и стоя на двух ногах устремляет взгляд вниз. Отсюда всё кажется таким маленьким, незначительным. Где-то засверкала вспышка, где-то взрыв, но уставший, лишённый сил ум отказывается это считать значимым. Неожиданно ноги всё же подкашиваются от навалившейся боли, и скорби и Маритон падает на медный пол. Боли нет, она уже не чувствуется, став чем-то отдалённым и незначительным.
– Мы победили? – вопрошает Аурон. – Он мёртв?
– Да, – устало отвечает Маритон и пытается хотя бы сесть, опершись на костюм «Крестоносца» и единственное, что позволили ему остатки сил, это закинуть голову на металлическое покрытие руки. – Я убил его. Больше нет Апостолов… мы победили.
– А ведь он предлагал тебе…
– Я знаю, – говорить в голос сил нет, поэтому с губ двух воинов спадает только шёпот. – Знаю… но то ложь, фальшь. Ты прав… прошлое не вернуть. А я… Бог даст, увидимся с ней. Голограммы и фальшивые обещания не дадут желаемого.
Ветер усилился, донося звуки не стихающего сражения и Маритон понял, что ещё немного, ещё чуть-чуть и война закончится и он теперь свободен. Долг перед Рейхом закрыт, а возмездие? Только сейчас Маритон осознал, что взял больше, чем требовалось… он был рад утопить в крови целую страну, только чтобы добраться до Легата и Апостолов.
– Аурон, ты слышишь меня? – устало вопрошает Маритон и, не дождавшись ответа, продолжает говорить, машинально шевеля губами. – Сегодня я увидел благородного воина, который искупил все свои грехи, расплатившись своей жизнью ради надежды для миллионов людей.
– Я тоже горд, Маритон, что сражался с тобой бок о бок. Тебе пришлось сделать… кхе-кхе, – сплюнул кровь Аурон. – Тяжёлый выбор. Это достойно уважения… да прости меня Господь… за всё.
Губы Аурона сомкнулись и больше не шевелились. Взгляд серебристых глаз остался таким же светоносным и наполненным внутренней силы, смотря в небо с таким же стремлением к победе и искуплению души, продолжая внушать уверенность и рвение. Могучий боец, прошедший сквозь сотни битв и окунувшийся в Инферно отдал Богу душу, став славным и величественным воспоминанием об уходящей эпохе новых тёмных веков. Лорды кризиса и неофеодалы, нескончаемые битвы и тотальная нищета сквозь которые пробивается слабый луч надежды. Пейзажи разрухи, спорящие с великолепием аристократического лоска, погрязшие в грехах священнослужители и праведные палачи, смиренный шёпот молитв и безумные обряды, властные тираны и разнузданно-либеральные властители, коварные игры политиканов и плач обычных людей, благородные монархи и развращённые парламенты, а посреди всего этого безумия жаркий, но маленький костёр любви, обогревающий тех немногих, кто к нему прильнул – вот чем запомнится всем эпоха уходящих новых тёмных веков. А вместе с ней ушёл и Аурон, как символ безумного наёмника и благородного рыцаря, воплотившего в себе все черты умирающей эпохи.
А Маритон? Мужчина, пройдясь по Дворцу, стал символом бунтаря, который ради справедливости и её торжества готов отказаться от самого дорогого. В этой борьбе он стал олицетворением несгибаемой воли и совести, которая готова противопоставить себя системе. Они во Дворце «Неоспоримой Воли» доказали, что с их волей невозможно спорить, став легендами страшного суда для Информократии.
Глава двадцать четвёртая. Руины падшей системы
Утро следующего дня. Рядом с Флоренцией.
Небо снова затянулось монохромно-серым монолитом из безликих облаков, что опять не пропускают яркость солнца, одаривая эту часть света невзрачными пейзажами городской разрухи. Но этот плотный небесный покров не явление промышленности Информократии, которая стремилась к мрачности обстановки, а скорее скорбь небес по пролитой крови и количеству павших воинов. Лёгкий ветерок гуляет сред руин разрушенной столицы, обдувая выжженные небоскрёбы и разрушенные практически до самого основания дома поменьше. И вот-вот прольётся небесная слеза на остывшую от ночного хлада израненную землю.
Улицы во Флоренции покрылись оврагами и ямами от тяжёлого и длительного артиллерийского и ракетного обстрела, что застлали тяжёлым покровом инфернального огня весь город, кидая его в бездну разрушения. Нет теперь изумительных прикрас и ворожащих душу городских просторов. Стекло-плитка, из-под которой излучался божественный синий свет, обратилась в стекольную пыль, стены и каркасы зданий практически ничем – грудой мусора под ногами, оставляя от величественных небоскрёбов только жалкие остова. Дворец «Неоспоримой Воли» после эвакуации выживших солдат, сгинул в адском вихре ракетно-артиллерийского залпа, сделавшем из него полыхающую груду камня и металлолома. Целой осталось только Старая Флоренция, если сохранившимся можно назвать разрушенные от старости эпохальные дома, разбитые улочки и истерзанных нищетой людей.
Для большинства людей битва за Флоренцию окончилась ночью, когда противник стал массово складывать оружие и сдаваться. Сил Рейха оставалось в пять раз меньше, когда подошло подкрепление с остальной страны, но лишившись всей интеллектуальной верхушки, которая пропала в огне войны, потеряв самих Апостолов и центр управления, утратив веру в идеи Информократии и Макшину обессиленная и лишённая смысла жизни, армия врага сдалась на милость победителю. Подразделения Империи готовили массовое отступление, побег от дальнейшей битвы, но получили известия о прекращения боевых действий. Идея Апостола Аурэляна завязать всё управление на себе, чтобы держать под контролем все информационные потоки и узлы, дабы иметь безграничную власть сыграла с ним плохую шутку, уничтожив его детище в момент потери народом смысла дальнейшей службы на благо Информократии.
Пожарище от минувших битв видно далеко, но совершенно не понятны последствия победы Рейха, ознаменованные столбами дыма, вздымающихся к верху, устремившись в далёкое поднебесье. Идейный исполин, страх и ужас всех государств бывшей Италии, научно-технический центр мира тёмных веков исчез с лика земли, а его место стремятся занять иные силы. И, наверное, только Маритона заботит вопрос, что будет дальше с этим миром, хотя все остальные вопросы столь малозначительны для парня, что он и не задумывается о них.
Позади мужчины единственная в округе палатка, устроенная прямо за деревянным блиндажом. Это всё, что осталось от пехотного имперского полка, Армии, расположившейся тут для поддержки всеобщего наступления. Теперь только блиндаж на возвышении, с парочкой траншей, на фоне умирающего постапокалиптического леса, откуда и были взяты материалы на постройку незатейливого укрепления.
Лик Маритона уставлен на образы города, из которого его, обессилившего и практически лишённого воли, к жизни вывезли на вертолёте вместе с телом Первоначального Крестоносца. Парня, как только довезли до пункта сбора оставшихся частей от полка «Коготь Орла», поставили на ноги новой дозой стимуляторов и дали отоспаться, после тяжёлой битвы. А утром в девять часов дали время собраться и покинуть расположение части, направив в Военной Комитет со справкой о прекращении военной службы по основанию потери необходимости в солдате и с выпиской о присвоении медалей «За Храбрость», «За защиту идеалов Рейха» и с вручением «Белого Креста», награды, о которой большинство только может тщетно надеяться, ибо она даётся за исключительные заслуги перед Рейхом.
Но Маритон не пошёл за наградами, и отмечаться в Военный Комитет. Отношение к нему, как к инструменту, который попользовали и выкинули, не гложет парня, ибо его заботят вопросы куда более важные.
Лёгкую одежду на нём заставляет трепетаться порывистый ветер, что только набирает обороты. Тонкая чёрная ветровка, с гербом Рейха на спине чуть прикрывает штаны, уходящее под высокие берцы – вот та нехитрая одежда, которую ему выдали, чтобы он не шарахался в истерзанной броне, да ещё и обезболивающих вкололи вдогонку, чтобы от не особо мучился от вчерашних ранений.
Внезапно по правому глазу что-то ударилось и исказило картинку, поступающую в глаз. В мозге отразилось весьма удивительное изображение, словно капля воды упала на кинокамеру, и передалось в фильме размытым изображением. Левой рукой он убрал с объятого электронным огнём глаза каплю воды и смог увидеть, что его металлические пальцы, схожие с ладонью скелета, покрываются влагой.
«Похоже начался дождь» – подумал Маритон и обратил лицо к небесной тверди, ощутив как его истерзанное боями лицо, покрывшееся новыми царапинами и ссадинами дрожит под каждым прикосновением холодного дождя. Как же давно он не ощущал на себе касания свежести, холодного северного ветра и ледяного дождя, которые призывают к жизни одним своим явлением.
– Маритон, иди скорее к нам! – слышится голос сзади, со стороны палатки, но в шторме эмпирического буйства, вознёсшим душу парня к живости, они обратились в практический неслышимый набор звуков, который чувствуется на уровне приглушенного пения, будто бы это слова говорятся человеку во сне накануне утра.
– Маритон, проклятье! – это уже другой голос и он полон извечного недовольства. – Тащи себя в палатку! Ей Богу, воспаление подхватишь!
Мужчина оборачивается и устремляет усталый взор назад, рассматривая, что там, ещё раз. Зелёная палатка, довольно высоких размеров, раскинулась на серой, лишённой жизни земле, которая под дождём стала обращаться в грязь и вскоре станет месивом. Укрытие из тёмно-травянистого брезента стоит на фоне извращённых, скрюченных и изуродованных кусков сухой древесины, растущей из мёртвой земли… раньше это был красивый, пышущий жизнью лес, а теперь лабиринт ужасов. Края и стены четырёхугольной, вытянутой палатки, стали дёргаться и волноваться под напором лёгкого ветра, который с каждым мгновением усиливается.
Нога Маритона ступила на вбитые в структуру блиндажа деревяшки и под напором веса она едва не отломилась. Мужчина сделал прыжок и приземлился в притоптанную землю, оказавшись спиной к входу в военное полевое сооружение, пошёл вперёд, в палатку.
Отвернув кусок брезента, укрывшего плотно вход, он увидел тех, кто тут собрался, и губы только хотели стремглав выдать улыбку, но внутреннее состояние ударило по ним тяжёлым молотом и лицо осталось таким же хмурым и мрачным. Хотя кого тут только нет, чьё бы появление ещё пару днями ранее могло вызвать положительную эмоцию на лике. Тут и Хакон, в серой шинели, сидит распивая бутылку старого эля, и Флорентин в чёрной священническом облачении – строгий костюм с белым воротом, и сам Конвунгар Чжоу, сменивший невзрачные серые одежды на тёмно-синий камзол в стиле так века восемнадцатого, с сапогами до колен и чёрными штанами.
Всех их Маритон до глубины души рад видеть, но не может этого никак выразить – слишком тяжко на душе и даже мерзко. Не проронив ни единого слова, он садиться с ними за круглый стул, пододвинув к себе раскладной пластиковый стул со спинкой, малинового цвета.
– Что-то больно хмурый, – буркнул Хакон, отпивая из железной кружки. – Как небо на море перед штормом. Что случилось-то?
В ответ Маритон лишь отмахнулся рукой от слов товарища, как от надоедливого роя насекомых, кружащих возле его лица.
– Я тебе не муха навозная, чтобы от меня отмахивались! – возмутился седовласый мужчина и опрокинул горлышко литровой прозрачной бутылки в кружку, давая зажурчать пенящейся жидкости. – На-ко, выпей. Станут лучше, – мужчина протянул кружку с элем и Маритон её взял.
По горлу побежало лёгкое тепло, едва рассеявшее мрак печалей, тысячи скорбями его окутавших. Ещё один глоток и всё такое же тепло вновь бежит по его горлу в желудок, всё сильнее отгоняя пленившие дух горечи.
– Конвунгар, – наконец-то заговорил Маритон, жестикулируя при каждом слове левой рукой. – Как обстоят дела с войной?
– Практически всё закончилось, – тихо ответил командир, распустивший длинные волосы. – Для Информократии. Теперь её нет.
– А поподробнее?
– Перед ликвидацией Апостолов нас теснили со всех сторон. Интеллектуальная бюрократия и полководцы Информократии ввели новые войска в столицу, наплевав на множественные бунты по всей стране. Да, кстати о бунтах. Когда твой друг-священник с моей командой смог пустить информацию по сети о преступлениях власти, практически вся страна утонула в стихийных мятежах и акциях сепаратизма…
– А что сталось с тем отрядом? – прервал Флорентин Конвунгара, чего тот не заметил или не захотел и священник послал ещё один вопрос. – Кто-то выжил?
– Почти все погибли, – выдал Конвунгар, с каменным лицом, отразившим внутреннюю душевную боль. – Во время контратаки по западному направлению большая часть оказалась в мешке, а затем то место накрыла авиация врага.
Маритон смог увидеть ширящуюся печаль во Флорентине и Конвунгаре. Сам он не видел этих людей, но завидев скорбь в глазах друга, понял что это были не самые плохие люди и за каждым стоит своя тяжёлая и долинная история, а может они пожертвовали собой и счастьем в доме, что бы стана и миллионы людей смогли надеяться на лучшую жизнь… если таковая возможно.
– Жалко их, – выдавил Антинори, зажав переносицу. – Очень жалко, что они погибли… прими Господь их души у себя во Царствии.
– На, держи, – Хакон протянул стакан, полный плескающегося эля. – Помянем их.
Флорентин не стал противиться, несмотря на строгие церковные правила. Он так же взял стакан и отпил прохладного напитка, ощутив, как скорби медленно отходят на задний план с необычайным приливом тепла.
– Так вот, – продолжил рассказ Конвунгар. – К концу дня положение только ухудшилось – нас практически оттеснили в «Старую Флоренцию», и пытались выбить с главной дороги… ещё немного и день кровавый был бы напрасен. Нам улыбнулась удача только после смерти Аурэляна. Тогда вся система власти неожиданно рухнула и нам ничего не оставалось как брать пленных и захватывать города.
– И какова цена победы? – сурово отчеканил Маритон. – Сколько нам пришлось заплатить ради куска земли?
– Практически всё, – потеряно ответил Конвунгар. – От моей «Орды» в лучшем случае пятнадцать процентов боеспособны. Полк утратил девяносто пять процентов от своей численности, а личный отряд Аурона ушёл на тот свет вместе с ним. Что касается вассальных формирований, то они практически уничтожены.
– Дорого нам обошлись руины, – печально констатировал Маритон. – Ладно, чем сейчас живёт Информократия? Что от неё осталось и что будет дальше? Какое социальное творение вы возведёте на развалинах системы?
– Всё сейчас в воле Господа и Канцлера. Однозначно, этот край войдёт в лоно Империи и станет её регионом. Все храмы лживого информационного божества будут разрушены…
– А вместо них будут сиять во славу веры храмы единого Бога, – прервал вдруг Флорентин Конвунгара. – Инфо-философия объявлена ересью, и все её последователи будут покараны инквизицией… костры уже начинают разжигаться.
– Да, – продолжил «Крестоносец». – На руинах Информократии уже началось строительство будущего Рейха. Ныне объявлена война всем ересям в этом краю. Оставшиеся политические организации, ставшие наследниками идей Инфо-философии, будут уничтожены за неподчинение идеям Рейха.
Маритон отпил из кружки, прикончив эль. Он видит перспективу грядущей эпохи. Её видели и многие философы и мудрецы темнейших веков мира, говоря, что холодная вуаль тьмы отпрянет назад, раздоры и ссоры прекратятся, и период великой ночи окончится. Но на его место тьме придёт свет, и гибельный холод уступит место выжигающему всё теплу.
– Я так понял, вы собираетесь на месте Информократии с её интеллектуальной иерархичностью, храмами Макшины и всеобщей идеологией возвести Рейх, с его политической элитарностью, церквями Христа и идеями тоталитарной праведности.
– Ох, ты божечки, какие слова ты вынул из глубин сознания, – дал напомнить о себе Хакон. – Да, именно так, ты прав, чёрт побери. Но сильное государство, всеобщая мораль и гибель либерального гнилья всего лишь необходимость, которая нужна, чтобы общество не рассыпалось, как старый деревенский сортир.
– А ведь Хакон прав, – вновь заговорил Конвунгар, доставший небольшую фляжку и отпил из неё, слегка поморщившись. – Очень прав.
– Что это? – проявил незаурядный интерес Хакон, учуяв в воздухе нотки ароматов крепкого алкогольного напитка.
– Архи – водка из козьего молока. Его делали ещё мои далёкие предки, – но ожидаемо азиат мгновенно сменил тему, сконцентрировав сверлящий взгляд на Маритоне. – Вернёмся к Рейху. Если вы помните историю, то наверняка знаете, что все великие либеральные ереси тех дней привели мир к глобальному упадку, к гибели былого мироустройства, – Конвунгар примолк, но когда он вновь заговорил, его речь до краёв наполнилась интонацией омерзения, Маритон уловил отвращение к каждому слову. – Безумные идеалы нас погубили в прошлом! Проклятые идеи – растление и разврат, гражданское общество, которое сильнее государства, свободный неконтролируемые рынок, тотальный инфантилизм, уничтожение нравственности под видом свободы и прочая гадость либерализма, привели мир к полному упадку. Ты же помнишь, Маритон, как мировые рыночные элиты сделали население нищим, как разврат привёл к всеобщей деградации и как пал прошлый мир? В учебниках же об этом говорилось, да и ты не слеп. – Конвунгар снова отпил из фляжки крепкого напитка, то ли запаивая горе от сегодняшних потерь, то ли ощущая боль от дней давно минувших. – Общество, люди – все они уже не способны самостоятельно руководить своими действиями. В далёком прошлом человечество попыталось откусить больше, чем нужно… и посмотри, к чему это привело? Теперь на душах многих огромный шрам и чтобы жить дальше, народу нужна железная рука и стальные идеалы, чтобы люди не оскотинились.
– Ты хочешь сказать… – осторожно заговорил Маритон, но был прерван.
– Да! Народ сейчас это как один духовный инвалид, искалеченный безумной идеологией свобод и ему нужна твёрдая рука, чтобы жить дальше. Без неё он вновь рассыпается. Этому миру теперь нужен крест и меч и никакая лживая свобода его не спасёт, – твёрдо закончил Конвунгар, снова жадно приложившись губами к фляге.
– Знаешь, а ведь та пакостная Информакратия это порождение психопатов, рождённых «милостью» тьмы, берущей начало в результатах свободного мышления, – вмешался Хакон. – Именно эти засранцы выстроили бездушную систему, воспользовавшись… волей народа! Ведь они получили власть из рук обычных людей, воспользовавшись демократическими выборами.
