Сергей Алексеевич Минский
Прищеп Пекарика
Несколько минут Вениамин Петрович сидел, ни о чем не думая. В голове – казалось, в височной ее области – как последнее время случалось, бессмысленно повторяясь, пульсировали слова. На этот раз их было три: секунда – слово, секунда – слово, секунда – слово. Невнятно. Не разобрать. Профессор стал прислушиваться к ритму. И, наконец, понял – узнал: «Савин… Игорь… Николаевич… Савин… Игорь… Николаевич…» – отбивалось в висках. Наконец, пришло осознание того, что ответ близко. Вот он. Рядом совсем. Еще чуть-чуть. «Что на этот раз?» – Пекарик замер в ожидании. Приближение момента истины обрадовало. «Савин… Игорь… Николаевич… Савин… Игорь… Николаевич…» – как будто издалека – глухо, но уже приближаясь, стал пробиваться смысл. В структурирующемся информационном поле, словно более легко находимые последние пазлы, замелькали фрагменты предыдущих наработок. Но прежде чем идея обрела форму, в ней снова промелькнули образы стола и петли, и на мгновение появилось ощущение, что он Дарский, а не Пекарик. Память оживила на уровне чувств, пусть и мимолетное, но все же очень сильное желание. Профессор вдруг осознал, что это не воспоминание, это мгновенное пространственно-временное перемещение части его полевой структуры в прошлое с полным воспроизведением и переживанием того самого состояния, возникшего исподволь. Чувство вины, спонтанно возникшее за этим, принесло огромное желание узнать о состоянии человека, в чьей судьбе он уже участвовал, копаясь в ней по-хозяйски…
– Ну, конечно же! – воскликнул. Подумал: «Вот оно… звонить срочно Игорю! Срочно!» Пульсация, преодолев последние количественные приготовления, трансформировалась в сознании в образ экрана ноутбука.
Вениамин Петрович нашел запись в телефоне, нажал на вызов и стал слушать гудки. Длинные, показавшиеся бесконечно долгими они вдруг, словно споткнувшись, трансформировались в короткие. Ощущение облегчения, что не пришлось говорить, нахлынувшее за не успевшим пройти осмысление нетерпением, накрыло Пекарика с головой: «Не отвечает… занят. Ладно… позвоню позже». Нарастающий шум в коридоре застал профессора врасплох: надеялся, что есть еще время поразмышлять. Оказалось – нет, не смотря на большую перемену. Должен зайти Руман: они собирались посвятить в суть эксперимента Ивана с Ромкой. Надо подумать и решить – когда удобнее будет встретиться. Подумать, как объяснить им то, что понять почти невозможно. «Но без них… а особенно без Ивана – никак: реаниматолог точно может понадобиться – чем черт не шутит. А Ромка зачем? – Пекарик на секунду задумался, – Мало ли зачем? Да и кого еще, как не его?» Мысль о друзьях детства всколыхнула чувства: «Говорят – в детстве, как на войне. А ведь и правда. Если ты трус – это не секрет ни для кого. Если не порядочен, если дорожишь собственной шкурой больше, чем принципами дружбы…» На душе, только что жестко и беспринципно рассматривающей жизнь подопытного кролика, потеплело. Что-то давно забытое всколыхнулось в ней. «Ая-яй, Венечка», – очень четко услышал вдруг голос матери, уже порядком забытый, даже холодок по темечку пробежал, появилось ощущение стянувшейся кожи и ощетинившихся волос: «Да-а… вот он – результат работы ядерных конструктов». Откуда-то выплыли слова сказки, видимо из того же слоя памяти – «высоко сижу, далеко гляжу», и прошлое стало входить в сознание разными голосами. «Да-а, – сновава вздохнул Вениамин Петрович, – всколыхнул болото…»
– Декан на месте? – послышался из приемной голос Румана.
– Да, Михаил Моисеевич. Проходите. Он вас ждет.
Дверь приоткрылась, впустив вопросительно улыбающуюся голову Румана.
– Привет, Вениамин Петрович.
– Привет! Проходи, Мишель. Присаживайся, – кивнул Пекарик.
– Благодарю… – Руман уселся в кожаное кресло, оставленное от прежнего интерьера, «выбросить» которое у декана «рука не поднялась», – Ну что? Предложения по поводу чашечки кофе я, наверное, не дождусь… – с наглой улыбкой заявил он, махнув рукой, – Вень, скажи – ты хоть что-нибудь придумал? Как нам… им… нарисовать всю эту картину?
Вошла Леночка, принесла кофе.
– Вот как? – виновато удивился Руман и взял из ее рук чашку, – Спасибо, Елена Дмитриевна.
Когда за ней закрылась дверь, хотел было извиниться перед хозяином кабинета, но не успел.
– Оставь, Миша, – отмахнулся Вениамин Петрович шутливо.
– Ладно, – все же в тон настроению съехидничал тот, – спасибо за то, что оставляешь меня с чувством вины, не даешь извиниться. Да, а ты чего? – показал на чашку.
– Не хочу.
– Хозяин – барин. Ну что? – вернулся он к своему вопросу. И, не дожидаясь ответа, добавил, – Ну, Ивану, я полагаю, проще будет объяснить: что к чему. Это – почти как мне. А Ромке? Я не представляю… он, конечно, пацан начитанный…
– Ты знаешь, – перебил его Пекарик, – может оказаться, что Ромке гораздо проще все будет объяснить, чем Ваньке. Ванька – врач. Для него человек – мясо. И это мясо живет за счет деятельности нервной системы с головным мозгом. Конечно, он до конца так не думает, но академическое образование все же его портит.
Руман удивленно посмотрел на Пекарика.
– Ты хочешь сказать, что я не прав? Что Ромка со своим филологическим образованием, проще поймет такие вещи?
– Да, Миша. Ты же помнишь его хобби?
– Ты имеешь в виду фэнтэзи?
– Да не фэнтэзи, а фантастику…
– По мне – что в лоб, что по лбу, – успел вклиниться в короткую паузу Руман.
– Притом научную фантастику. Человек, который читает такое, проще уходит от стереотипов своего времени. Его сознание более мобильно. Понимаю: если человек, конечно, начинает путать виртуальность и действительность, это диагноз. Но что есть что в этой жизни? Миш, давно ли ты сам не имел понятия о том, о чем свободно и со знанием дела говоришь? Да мне кажется – у тебя и сейчас иногда возникает мысль – «а не дурак ли я?». Признавайся, Руман!– засмеялся он, – Бывают сомнения? – Пекарик бесцеремонно, как будто застукал того за чем-то постыдным, посмотрел ему в глаза, – Ну?! – подбодрил он его.
– Ну, бывают, – отмахнулся Руман, – Ну, и что? Тем не менее, я же поверил тебе? Пусть не сразу, – изобразил он голливудский оскал, – Но все же поверил?
Захотелось, как в юности, пошутить – сказать: «Ах ты, морда жидовская! А как играл-то хорошо!» Но не сказал: что-то остановило.
– Ладно, прощаю, – изрек нарочито недовольно Вениамин Петрович. Он сидел на углу стола. Одна нога на полу. Другая – болталась исподволь. «Чертей качаешь, Венечка?», – вспомнилось из детства. Поймал себя на мысли, что не контролирует поведение, что при ком-то другом так бы себя не вел. «Ну и что, что не могу высказать другу то, что раньше говорил свободно. Проклятые знания! Это ж какая сволочь сказала, что после сорока у человека обостряется этническая идентификация?»
Пекарик пересел в кресло.
– Вот, Миша, и получается, что понять – кто и чего стоит – мы сможем, только поговорив с ребятами. И я думаю, что мудрствовать лукаво не стоит. Давай просто соберемся у меня, когда все смогут, и поговорим. Думаю, двоим поверят быстрее. Ну, пусть и не сразу… – не удержался – передразнил Румана.
Оба расхохотались.
35.
В конце ноября обильно пошел снег. Как всегда, зима пришла неожиданно. Еще вчера сухая и чистая кольцевая дорога, не обработанная химреагентами, увлажнилась. Каких-то пять градусов не смогли проморозить дорожное полотно, нагреваемое постоянно двигавшимся транспортом – снег на нем таял. Но эти же пять градусов прихватили виадуки. Там влага, еще не «улучшенная» химреагентами, замерзала, наращивая ледяную корочку. На дороге появились поврежденные машины с включенной аварийной сигнализацией, ожидавшие автоинспекцию. А значит, появились километровые пробки.
Движение замедлилось. Средняя полоса, правда, кое-как еще двигалась, но чаще стояла. Вениамин Петрович включил радио, чтобы хоть как-то скрасить ожидание. Приходилось постоянно – то трогаться, то притормаживать. Посмотрев на часы, приглушил звук приемника, и набрал Савина – предупредил, что задержится. Наконец, в левом ряду показались «закипевшие», с открытым капотом «Жигули», создававшие пробку. За ними стало вольготнее: удалось перестроиться вправо и в просвет между фурами выскочить с кольцевой. Повернув налево и проехав под мостом, Пекарик, наконец, снова оказался в черте города. Здесь все было несколько проще. Но пока доехал до «Сити Групп», видел две аварии. В одном месте – на асфальте – лежал под покрывалом человек. Голова и туловище накрыты, а ноги – нет. И одна – почему-то без ботинка.
К Савину он попал с часовым опозданием.
– Присядь Вениамин Петрович. Посиди пять минут. Сейчас я закончу.
У Игоря оказался посетитель – молодой человек, которого тот почти тут же выпроводил. Пекарику показалось, что его приходом даже воспользовались для этого.
– Приходил устраиваться на работу. С улицы… – он развел руками, – Святая простота. В охрану он, видите ли, хочет. Доложили, что по личному вопросу. Ну я и разрешил проводить ко мне. Это тебе не супермаркет, деточка, – поправляя стопку бумаг на столе и обращаясь к виртуальному собеседнику, возмутился Савин.
«Вот тебе на, – отметил профессор по тому, как Игорь Николаевич реагировал на ситуацию, – Вот тебе и госбезопасность».
– Слушай, Вениамин Петрович, давай перейдем через дорогу. Здесь кафе есть неподалеку. Пойдем туда, – Он поднял руки и обвел пространство вокруг себя, – Очень хочется выпить чашечку кофе.
«Что это – обжегшись на молоке, на воду дуют?» – пришла мысль.
Они вышли из кабинета, спустились по лестнице и вышли через турникет на улицу.
– Сам понимаешь, я еще ни в чем не уверен.
– Да-да, понимаю, – Вениамин Петрович глубоко и легко вздохнул, – Как красиво!
Снег продолжал обильно покрывать землю.
– Чудная погода. Ни ветра, ни мороза, – поддержал Игорь Николаевич.
– Так я назад точно не доберусь, – Пекарик засмеялся, выставив руку. Будто собирался ловить снежинки.
Обойдя стоянку, они вошли в аллею деревьев, словно в узкий длинный сквер, где через полупрозрачную пелену снега все эти белоствольные с темными ветками шеренги напоминали акварель. Прошли метров двести и, повернув, почти сразу же перешли на другую сторону улицы: почти не стояли на светофоре, быстро переключившемся на «зеленый».
– Сегодня такой день у меня… – заговорил после паузы Савин, – Сначала двое из моих людей – из молодых – проявили несогласие с моим решением. Я так мыслю – неспроста. Помнишь, я тебе говорил об этом? Видимо, они по неопытности озвучили чью-то уверенность, что я здесь не задержусь… – он усмехнулся, – Наивные!.. Веня! Надо срочно нам с тобой проделать то, о чем я говорил. Буквально – завтра… ну, послезавтра, – Игорь Николаевич задумался на несколько секунд, – А ты-то что хотел, Веня? Извини, дорогой, – спохватился он, вспомнив, что инициатива – встретиться сегодня не его. Но Пекарик ответить не успел: они подошли к деревянной, окованной железом, двери под таким же – кузнечной работы – козырьком.
– Ну вот. Пришли… заходи, – пропустил Савин Вениамина Петровича, распахнув перед ним дверь.
Они разделись, и только успели разместиться, как подошел официант. Сделали заказ и, наконец, остались вдвоем.
– Ну… давай, говори, – Савин посмотрел вопросительно.
Пекарик помедлил немного.
– Мне тоже нужна твоя помощь.
– Что случилось, Веня, – насторожился Савин.
– Понимаешь… нужно видео и аудио наблюдение за одним моим знакомым. Его родители – мои друзья. Уехали работать за границу. Сын здесь остался. А я – вроде куратора. Боюсь, чтобы в наркотики не вляпался…
– Вень, проснись, – перебил Савин, – Если захочет, как ты его остановишь?
– Да знаю я все, Игореша, но ты и меня пойми, – развел руками Пекарик, поймав себя на том, что уже вошел в роль.
– Понимаю. Без вины виноватый. Знакомая ситуация, – Савин задумался на несколько секунд. Потом внимательно посмотрел на Пекарика, – Вениамин Петрович, а ключи у вас от этой квартиры есть?.. Да вижу: нет у тебя ни хрена, – он поднял руку, останавливая позыв Пекарика что-то сказать, – А ты знаешь, как это квалифицируется в уголовном кодексе? Ты вообще-то понимаешь, что это уголовщина?
– Игорь, я что – мальчик? Конечно, понимаю. Поэтому и обращаюсь к тебе, а не к чужому дяде… – Савин не перебивал, – И потом… в любой момент, если вдруг прокол, я сообщу ему, что это я сделал. По просьбе его родителей. И все. Нет, он, конечно, повозмущается, но до заявления дело точно не дойдет. А тебя это и вовсе не коснется.
– Умеешь ты уговаривать, Веня… Петрович, – Савин неожиданно хохотнул, – Видишь, как я тебя уважаю – отчество само на язык просится.
– Вот он – Игорешка образца второй половины восьмидесятых! Узнаю… – восклицание получилось настоящим. Даже хотелось добавить «паршивца». Но в последний момент переиграл – не сказал. «Опять страж порога вмешался: что положено Юпитеру, не положено быку. В отношении меня получается, что Юпитер рано или поздно превращается в быка? Сначала все можно. А потом все больше нельзя. Здорово!» Поймал себя на мысли, что пропустил часть того, что говорил собеседник. «И переспрашивать как-то неудобно. Но, может, что-то важное?»
– Игорек, что-то меня переклинило. Не могу сосредоточиться. На какое-то мгновение в глазах потемнело. О чем ты сейчас говорил? Повтори, пожалуйста.
Савин внимательно посмотрел на Пекарика.
– Тебе плохо, Веня? Может…
– Нет-нет, – перебил Вениамин Петрович, – Все в порядке. Просто отвлекся на это и не уловил последнего…
– Да, в принципе, ничего такого. Мне нужен будет распорядок дня твоего протеже. Это первое. И второе – адрес. Мы с тобой завтра-послезавтра проделаем мою работу, а потом сразу же твою. Твоим делом будут заниматься те же самые ребята. Буквально завтра ты с ними познакомишься, – Савин посмотрел на часы, – Ну, вот и все на сегодня, Веня. К сожалению, мне пора – труба зовет, – он дал знак официанту.
– Плачу я, – сказал Пекарик, увидев, что товарищ потянулся к внутреннему карману, – Все просто, – остановил пытавшегося возмутиться Игоря, – Я просил о встрече – я плачу.
– Как знаешь, – бросил, отодвигая стул и улыбаясь, Савин, – Логика у тебя железная.
36.
Уже засыпая, подумал об университете. «Пора бы уже и показаться на светлые очи…» Образ декана заполнил сознание. Засосало в районе солнечного сплетения. То ли ответственность проснулась. То ли страх за пропуски. А, может, совесть локализовалась в этом месте? Потому что Пекарика сменила мама – посмотрела укоризненно. Дремота, уступив напряжению, постепенно сошла на нет. «Завтра точно схожу». Поколебавшись, он даже встал и активировал будильник в телефоне. Пришло успокоение, как это бывает после принятия решения. И Александр, наконец, дал волю телу. Оно расслабилось, бессознательно нейтрализовав духовное напряжение. Почти сразу вернулось ощущение удовлетворения жизнью. «Как же здорово!» Его вдруг захлестнуло чувство благодарности. К собственному телу. К телу женщины, только что нежившему в себе его плоть. К ней самой, такой маленькой и беззащитной. К этому миру с его радостями и печалями. И даже к Богу, чей иконный образ появился перед глазами, но тут же был горделиво отвергнут. «Что-то меня клинить начинает, – улыбнулся он сам себе, – Мракобесие какое-то средневековое… Бог – Вселенная? Понимаю. Бог – энерго-информационное пространство? Да. Но старик на облаке?» Продолжая улыбаться, Александр стал то ли проваливаться, то ли взлетать куда-то. Тело становилось невесомым как пушинка. И он уже не понимал – тело ли это вообще, настолько оно казалось нереальным.
Ему что-то снилось в эту ночь. Дважды он даже просыпался на пару секунд, ощущая жар и влажность тела. Но снова мгновенно засыпал, чтобы поутру уже почти ничего из ночной жизни не вспомнить. Кроме одного. Декан приснился. Еще до первого пробуждения. Это даже и не сон как будто – так все четко и невероятно для сна происходило. Все помнилось до мельчайших деталей. Все. Даже чувства Пекарика. Как будто Александр, пульсируя, то становился профессором, то вновь – самим собой. Странное ощущение единства. Моментами в него входили мысли Вениамина Петровича. Сначала по поводу курсовой работы. А потом, по его решению – играть. «Одумайся, – по-отечески предупреждал Пекарик, при этом не шевеля губами, – Одумайся, пока не поздно. Это кармический капкан. Тупик для нынешнего цикла существования». Шокированный таким пассажем собственной психики, Александр пришел в себя на какое-то мгновение и понимая, и не совсем понимая, о чем идет речь. А потому решил оставить все до утра: «Вспомню – подумаю об этом». Глазные яблоки подкатились слегка вверх, и он снова покинул пределы обыденной реальности.
Второй раз Александр проснулся и заснул перед самым звонком будильника. И потому его не услышал. Слабый свет, проступивший сквозь реальность заканчивавшейся ноябрьской ночи, высветил плавные очертания предметов в комнате. Они становились все четче по мере прибавления его интенсивности, теряя свою идеальность. Их обычный вид как будто лишался чего-то таинственного и потому привлекательного. Свет стал проникать сквозь веки. И это подспудно стало тревожить. Сознание, откликнувшись на призыв, стало возвращаться на свое место. Что-то усиленно пыталось преодолеть порог сознания. Открыв глаза и увидев, что уже достаточно светло, Александр сразу все понял – универ накрылся и сегодня. Стало немного грустно. «Опять не сделал того, что должен». А в то же самое время почувствовал облегчение, как бывает, когда откладываешь что-то неприятное на потом, и тем самым как бы даешь себе маленькую передышку от терзаний совести. Но не успело сердце насладиться этой радостью, как на него навалилась другая проблема – отсутствие средств. Встал и обреченно поплелся в туалет.
Когда вернулся, Лера уже лежала с открытыми глазами.
– Доброе утро, Сашенька.
Она улыбалась – хороший знак. Но только он запахнул одеяло, как она выскользнула из-под него с другой стороны со смехом – ну, как не подразниться.
– Лер?! – воскликнул отчаянно Сашенька, приподнявшись на локтях.
И она, посмотрев на него как-то по-новому – наверное, даже нежно, прошептала:
– Я сейчас.
Это настолько поразило, что он откинулся на подушку. «Что это было? Неужели вчерашнее согласие на игру так подействовало? А что же еще?» Опять пришли мысли о том, что его разводят, подкрепленные ночным предупреждением профессора Пекарика о кармическом капкане. «А вдруг – правда? Я же когда-то читал о кармических узлах. Может, это оно и есть?» Александр стал перебирать какие-то факты, предлагаемые памятью. Но тут же окончательно запутался. Структура матрицы, только что казавшаяся понятной, и к тому же объяснявшая все глубинные пласты реальной жизни, вдруг показалась такой примитивной и наивной, что захотелось выругаться – так глупо выглядел он в собственных глазах. Послышался шум воды. Потом щелчок язычка в замке двери ванной комнаты. И голенькая Лера с сияющим лицом юркнула под одеяло. Повернулась спиной, прилепившись к его груди и животу и приложив свои холодные ступни под его колени.
– Ну и ледышка же ты! – Александр обнял ее, обхватив ладонью упругую грудь. Все, только что тревожившее, исчезло. Пропало. Как будто его никогда и не было.
– А что, Дарский, слабо женщину отогреть? – она слегка дрожала, – Ну так вот тебе, – Лера быстро повернулась к нему лицом и холодными руками уперлась в живот.
– Ух, ты! – воскликнул Александр, делая резкий вдох, – Ты что? Хочешь, чтобы у меня сердце остановилось?
– Хочу! Специально подержала руки под холодной водой, – она стала дурачиться.
– А-а, ты так? – подстроился он под ее настроение.
Сжал ее и стал целовать во все, куда попадал – в губы, нос, щеки, глаза. А она, только что такая напряженная, стала оплывать в его руках, подчиняясь не своей воле, чтобы потом, когда они станут одним целым, снова вернуться к напряжению в синхронном пульсирующем ритме, олицетворяющем саму жизнь в ее размеренном ускорении. До самого конца. До символических – смерти и возрождения, где очередной цикл закончится, но неизбежно начнется новый.
37.
Через три дня в квартире Александра Дарского умельцы Савина установили несколько объектов наблюдения – вэбкамер и микрофонов: в прихожей, кухне и двух жилых помещениях.
Сделав техническую гребенку и причесав ею отдел безопасности, Игорь Николаевич и Вениамин Петрович остались довольны и собой, и работой. Первый – потому что получил то, что хотел. Узнал – кто лоялен по отношению к нему, а кто – нет. А второй – и потому, что помог товарищу, и потому, что теперь пришла и его очередь получить желаемое.
Профессор Пекарик дал поручение Леночке – перенести две его лекции на другие дни и в четверг с утра стал ждать гостей.
Ровно в десять часов утра, как и было назначено, в дверь позвонили. «Пунктуальны», – подумал Вениамин Петрович, идя открывать.
– Добрый день, – на пороге в клетчатой куртке с капюшоном стоял парень неопределенного возраста. «Один из тех двоих, – понял профессор, – о которых говорил Савин, и с которым прошлый раз познакомиться не удалось». По первому впечатлению – особенно по одежде – парню можно было бы дать от двадцати и до тридцати. Весь его вид, вместе с линзами очков и схваченными сзади резинкой удлиненными волосами, выдавал в нем человека творческого, и к тому же – свободного художника.
– Я от Игоря Николаевича, – парень протянул руку, – Иван. А вы, я так понимаю, Вениамин Петрович?
– Да-да… – ответил на рукопожатие Пекарик, – Проходите, пожалуйста.
Парень сбросил куртку, передав ожидавшему хозяину.
– Где ваш инструмент? – спросил он.
– Какой инструмент? – не сразу сообразил Пекарик, – А-а, ноутбук? – переспросил, вешая куртку, – Проходите сюда – в кабинет…
– О-о, сколько у вас литературы! – воскликнул гость, бросив взгляд на уставленные книгами полки по трем высоким стенам комнаты. В возгласе чувствовалась неподдельная искренность. И Иван к своему нейтральному виду и положительному потенциалу, который приобрел в глазах профессора, будучи человеком Савина, добавил еще один плюсик.
– А вот и он. Вы присаживайтесь, – Пекарик откатил стул от своего под зеленым сукном стола, приглашая гостя на место хозяина.
Иван начал быстро, всеми пальцами работать на клавиатуре, не притрагиваясь к мышке, которой Вениамин Петрович пользовался, потому что не любил тачпад. При этом гость что-то еще и объяснял хозяину на полу понятном языке. «Точно – программист. Такой прыти мой ноутбук еще не видел, – у Пекарика аж дух захватило, – Впечатляет». Через какое-то время Иван закончил и полез в свою удивительную, сплошь состоящую из карманов сумку. Достал оттуда сумочку поменьше – с дисками, похожую больше на книжку. Полистал ее. Вытащил нужный. Вставил в оптический привод, при этом снова что-то стал объяснять. Вениамин Петрович поймал себя на мысли, что ведет себя как жертва цыганских манипуляций: «Визуально и аудиально я уже под гипнозом. Только тактильного контакта не хватает – поглаживания по ручке». У очкастого манипулятора зазвонил телефон.
– Да, Женя?.. Ты на месте?.. Сложности с замками были?.. Да, я готов… – он отложил телефон. Пальцы снова, как крабы по прибрежному песку, забегали по клавиатуре.
В комнату ворвался знакомый по работе у Савина голос Жени:
– Ну, где ты там?
– Все, – выдохнул Иван, – Подключился. Вижу… и слышу тебя с микрофона хорошо…
– Как ракурс по камерам?
– Ракурс? Да нормальный… можно, разве что, подправить… в большой комнате.
В динамиках послышались шаги.
– Куда?
– Чуть выше… да-да, все – хватит. Давай еще по комнатам быстренько проверим микрофоны, и можешь уходить, – он посмотрел в сторону напряженно, но терпеливо ожидавшего Пекарика и улыбнулся, – Профессор, вы можете подойти поближе. Посмотрите, пока есть объект.
Вениамин Петрович зашел за спину программиста. Экран, расчерченный на несколько прямоугольников, показывал разные картинки. На одной из них – вверху – виден был Женя. «Чуть ли не копия Ивана. В очках. С хвостиком волос. Такого ткни пальцем, и он упадет», – проскочило в сознании.
– А что – если хозяин вернется? – машинально спросил Пекарик.
После короткой паузы, когда по порозовевшему затылку, чувствовалось, как сдерживаются эмоции, Иван все же коротко засмеялся. Видимо, разгадал ход мыслей Пекарика.
– Не волнуйтесь, профессор. В машине у подъезда сидит человек – с рацией. А Женя… специалист по джиу-джитсу. Ему – опустить края шапочки, чтобы не узнали, и лишить человека сознания на несколько минут – дело плевое. Так что ваши волнения беспочвенны.
– А я думал, что это сказки киноиндустрии, – Пекарик успокоился, – А вот, Иван?..
– Да, профессор? Если есть вопросы, задавайте.
– Звук?
– Что? Слишком громко? – Догадался Иван, – Вот, смотрите… – он нажал на клавишу, – А вот на эту… – снова нажал.
– Понял. Эта – тише. Эта – громче.
– А если захотите вывести одну из картинок на весь экран, сделаете вот так… – он навел курсор на один из кадров и, притронувшись, наконец, к мышке, два раза нажал на левую клавишу.
– Здорово! А я бы даже не догадался спросить.
– Все, профессор. Путь и код доступа, если что… вот, – он «сбросил вниз» квартиру Дарского, – Диск «D»… вот под этим значком… – посмотрел на Вениамина Петровича, – Все понятно? Справитесь?
– Да, – коротко отчеканил Пекарик.
– Все, что от нас зависело, мы сделали, – Иван сложил в сумку все в обратном порядке. Встал со стула и вышел из-за стола, – А по сему – разрешите откланяться, – он весело улыбнулся, видимо, пришедшей на ум фразе, – Если что, набирайте. Телефон у вас есть…
– Да-да, спасибо огромное. Чем я обязан вам?
– Это вопрос к полковнику. Не к нам.
– Прекрасно, – резюмировал Вениамин Петрович, – Может, чашечку кофе?
– К великому сожалению, не получится. Думаю, что мои коллеги уже подъехали и ждут, – Иван накинул куртку, – За приглашение спасибо. Всего хорошего, профессор.
Вениамин Петрович поспешил отреагировать, повернув запор и открыв перед гостем дверь.
– До свидания, Иван. Еще раз спасибо вам.
38.
Около часа Вениамин Петрович просидел у экрана, изучая статичную картинку. Внимание постоянно прыгало из комнаты в комнату, сканируя интерьер и находя все новые и новые детали. Что-то в этом было. Профессор прислушался к своему внутреннему состоянию. Любопытство к чужой жизни, скрытой за рамками допуска? Вот он – предел. А дальше нельзя? Дальше – тайна? «Почему я не могу видеть того, что скрыто под личиной? Мне ведь всегда – особенно в юности – хотелось сравнить: а так ли у меня? Особенно, когда что-то делал… ну, так скажем, не по совести, когда душа болела. Так хотелось уличить и других в том же самом, оправдать себя, продемонстрировать этой высасывающей внутренности боли, что я не хуже. Казалось, что тогда станет легче». Вениамин Петрович ощутил беспокойство. «Да, конечно! – ответил на свой немой вопрос, – Конечно, и это не по совести. Но я не питаю иллюзий с некоторых пор. И знаю, что делаю». Он снова стал разглядывать детали картинки, пытаясь угадать некоторые из них, казавшиеся непонятными. Вспомнил о функции приближения. Вывел один из фрагментов на весь экран. Оказалось – это статуэтка: небольшой слоник, уши которого разрисованы под бабочку. «Придумают же», – усмехнулся Пекарик. Он вернул экран в прежнее положение, сделав доступным вид всей квартиры.
Ожидание движения на статичном экране затянулось. Просроченный результат потребовал дополнительной энергии. Пришла пора появиться некоторой доле разочарования. И не потому, что ничего не происходит вообще. А потому, что не происходит сейчас, когда хочется. «Вот оно – подсознание. Дай – и все. Казалось бы, столько лет я его усмиряю. Ан, нет… сначала надо испортить кровь. Завести нейро-гуморальную регуляцию по-своему… чтобы она подбросила в сосуды яду. Привела к отвратительному состоянию в душе. Дала почувствовать горечь поражения перед животной природой. Перед туловищем. Как будто по другому – ну, никак».
Мысль о собственном туловище, вытащила из бессознательной тьмы образ Дарского. За ним – напоминание о встрече с друзьями, назначенной на сегодня. Вот теперь пришло настоящее разочарование. Не из-за того, что это отвлекало от информации, которую ожидал получить. Все проще: в который раз наступал на те же самые грабли, проживал одно и то же. И рецидив, накапливаясь, начинал раздражать.
Когда профессор Пекарик уже собирался покинуть свой пост – отодвинулся и стал разворачиваться на стуле, боковое зрение уловило на экране легкое движение. «Показалось?» Не сопровождаемое звуком движение казалось иллюзорным. Но сердце уже успело екнуть, а железы внутренней секреции отреагировать должным образом. Вениамин Петрович вернулся глазами к картинке. Ничего. И тут – снова в верхнем левом углу экрана что-то шевельнулось. Зрение мгновенно отреагировало на движение. «Котяра? Откуда он? – примитивно отреагировало сознание, – Как я его раньше не разглядел? Спал, наверное, где-то? Странно, что он не отреагировал на Женю. Хотя – что тут странного? Сытый, поди, был. Иначе, выполз бы». Из динамиков донеслось почти неслышимое шуршание сухого кошачьего корма. «Ну, вот и весь секрет».
Увлекшись наблюдением за животным, Вениамин Петрович совершенно забыл о том, что у него будут гости. А вспомнил – потому что в кармане завибрировал, а потом и заиграл «семь сорок» телефон. «Миша? – машинально посмотрел на часы, – Не слишком ли я заигрался? Да нет: семнадцать тридцать пять. Все нормально: лимоны и маслины у меня есть, есть сыр. Прекрасно».
И еще, после того, как перебросился с Руманом парой слов, до половины шестого просидел у экрана. Сначала наблюдая кошачью трапезу. Потом ожидая полосатое безобразие из-за приоткрытой двери туалета, которая просматривалась камерой из прихожей. Потом увлекся тем, как животное искало место и укладывалось, выискивая нужную позу. Затем стал ждать, что «вот-вот, вот-вот… может, хоть на минутку зайдет – переодеться, например».
Наконец, не выдержал. Пошел на кухню. Нарезал все, что было, и поставил в холодильник.
Без десяти шесть раздался звонок в дверь.
– Кто-нибудь уже пришел? Или я первый? – Михаил Моисеевич вытянул шею, как будто это могло помочь ему увидеть кого-то, кто находился в комнатах или кухне.
– Первый, первый, – успокоил его, усмехнувшись, Пекарик, – Никто тебя не обошел. Как можно? Да и кто посмеет: кому нужен конфуз в конце скандала? – не удержался.
– Слушай, мужик, тебе не надоело прикалываться? – Руман передал ему бутылку коньяку и, передразнил улыбку, по привычке изобразив голливудский оскал. Тут же сгруппировался в боксерскую стойку, показал левый боковой и ткнул легонько хозяина в плечо, – Думаешь – с меня смеешься? С себя, дорогой мой…
