Павел Соболев
Миф моногамии, семьи и мужчины: как рождалось мужское господство
3. Семья как источник психозов
Ещё в конце XIX века учёные заговорили о связи между отношениями в семье и развитием шизофрении (Эйдемиллер, Юстицкис, 2008, с. 325). Вскоре даже возник термин "семейный удар", которым описывали ситуацию возвращения психотического больного после лечения в семью, где он вновь оказывался погруженным в прежние отношения, что увеличивало риск обострения заболевания. Но куда больше внимания семье в развитии шизофрении стало уделяться только в середине XX века. В 1960-е годы в психиатрии, склонной искать причины аномального поведения и мышления людей в «неправильной» работе мозга, в его биологии, возникло такое течение, как антипсихиатрия, в рамках которого считалось, что к сбоям в работе психики непосредственное и важнейшее влияние оказывал жизненный опыт пациентов. Чем больше стрессовых воздействий в раннем детстве, тем больше вероятность, что впоследствии такие люди обретут диагноз шизофрении. Ключевую роль в данном направлении получила пресловутая нуклеарная семья.
Вышедшая в 1955 году масштабная работа психиатра Сильвано Ариети "Интерпретация шизофрении", наделавшая много шума (и в 1975-ом даже получившая Национальную Книжную Премию США), сразу обозначила, что одной из причин данного диагноза оказываются внутрисемейные отношения. Именно нуклеарная семья высвечивалась главным фактором нарушения психики человека. Долгая зависимость ребёнка от взрослых вследствие масштабных социальных перемен последнего времени оказывается базисом для развития шизофрении. Ариети указывал, что только в меньшинстве случаев шизофрении ребёнок в состоянии сохранить хороший образ матери. Чуть раньше этого Фрида Фромм-Райхман ввела в обиход термин "шизофреногенная мать", описывающий особый тип матерей с таким поведенческим комплексом, который и порождает в психике развивающегося ребёнка шизофренические тенденции (Fromm-Reichman, 1948). Для описания "шизофреногенной матери" даже возникла метафора "refrigerator mother" или «мать-холодильник», подчёркивающая её эмоциональную отстранённость от своего ребёнка. Позже Теодор Лидз c коллегами развили концепцию до более расширенного варианта – до "шизофреногенных родителей" (Lidz et al., 1965).
В ряду «антипсихиатров» себя проявили такие легендарные исследователи, как Гарри Стэк Салливан, Рональд Лэйнг, Грегори Бейтсон, Лорен Мошер, Томас Сас, Теодор Лидз, Алис Миллер, Фрида Фромм-Райхман и многие другие. Самым же радикальным сторонником движения выступил Дэвид Купер, автор работы "Смерть семьи" (1971), где он прямо указывал на те травмирующие воздействия, которые современная семья наносит личности человека, стандартизируя её для жизни в современном обществе. Семья, в понимании Купера, является посредником в осуществлении власти политического правящего класса и путём социализации задаёт для человека принимаемую им роль, которая отвечает господствующей системе.
"Из-за отсутствия богов мы должны были создать могущественные абстракции, ни одна из которых не обладает такой деструктивной силой, как семья" (Cooper, Lane, 1971, p. 4).
Купер срывал с семьи "маску радушия, любви и поддержки, маску теплоты, и обнаруживает за ней пустоту, одиночество и утрату автономности, необходимые для поддержания власти общества. Так называемая счастливая семья, на его взгляд, является жёсткой институцией, делающей несчастными и убивающей своих членов" (Власова, 2014, с. 99).
На данный момент на русском языке одним из наиболее полных обзоров «антипсихиатрических» исследований является книга Джона Рида с коллективом авторов "Модели безумия: психологические, социальные и биологические подходы к пониманию шизофрении" (Рид и др., 2008). В данном труде прослежена связь между детской травмой внутри семьи и симптомами шизофрении.
"Среди пациентов психиатрических больниц вероятность подверженности насилию в детском возрасте как минимум в два раза выше, чем у населения в среднем". Среди пациентов-женщин, вернувшихся к нормальной жизни в сообществе, 85 % рассказали о перенесённом насилии в детстве. В большинстве случаев физическое насилие совершается членами семьи (Рид и др., с. 261). Среди пациентов психиатрических клиник 22–62 % в детстве претерпели заброшенность со стороны родителей, 35 % из них подвергались эмоциональному насилию, а 42 % – неадекватному физическому обращению (с. 262). Галлюцинации зафиксированы лишь у 19 % пациентов, в детстве не подвергавшихся насилию, но у 47 % жертв физического насилия и у 55 % жертв сексуального насилия, у 71 % подвергшихся обоим видам насилия (Read, Ross, 2003). Испытывавшие в детстве сексуальное насилие в семье с возрастом испытывают психотический опыт (комментирующие голоса, зрительные галлюцинации, бред) примерно в 4 раза чаще, чем не испытавшие такого насилия (Bell et al., 2018).
В "Моделях безумия" Рида и соавторов имеется такой говорящий раздел, как "Несчастливые семьи". Авторы прямо пишут: "многие семьи действительно являются неотъемлемой частью полной картины, когда дело касается понимания причин "шизофрении" (Рид и др., с. 292). "Все структурные и функциональные различия между мозгом «шизофреника» и «нормального» взрослого человека совпадают с различиями между мозгом травмированных детей и не травмированных. Они (изменения) включают: сверхактивность гипоталамо-гипофизарно-адреналовой оси; дофаминовую, серотониновую и норэпинефриновую аномалии, а также структурные различия, такие как повреждение гиппокампа, церебральную атрофию, увеличение желудочков и реверсивную церебральную асимметрию" (с. 278).
Что характерно в русле развиваемых здесь соображений, связь между агрессивными отношениями в семье и шизофренией кого-либо из её членов в индустриально развитых странах оказывается гораздо выше (54 %), чем в странах развивающихся: так, среди сельских семей индийских шизофреников высокая степень внутрисемейной враждебности была выявлена лишь в 8 % случаев (что наталкивает на мысль, что в условиях сельской местности ребёнку куда проще найти психологические пристанище во взаимодействии с другими членами общины, нежели в условиях больших городов с их многоквартирными домами). Предсказуемым выглядит и тот факт, что распространение депрессии ниже всего среди сельских нигерийцев и самое высокое среди городских жителей США. И что ещё интереснее, наиболее ярко депрессия выражена у городских женщин с детьми (Colla et al., 2006). В России данная тенденция схожа, и в 1996 году шизофреников среди городских жителей было 20 человек на 100 тысяч, тогда как на селе этот показатель был ниже в 1,5 раза – 13,3 человека на 100 тысяч селян. К тому же темпы роста показателей заболеваемости в городах в 1,7 раза выше, чем в сельской местности (Чуркин, 1999).
В развивающихся странах в целом шизофрения распространена гораздо меньше, чем в странах развитых (Torrey, 1980). Поэтому в "Моделях безумия" так же чётко, как и "несчастливые семьи", жёстким фактором развития психотических отклонений выделен раздел «Урбанизированность». Связь между проживанием в городах и шизофренией была установлена со всей чёткостью (Peen, Decker, 1997), и мало того, показано, что "чем больше человек прожил в городской местности до развития у него шизофрении, тем выше риск развития у него этого заболевания" (Pedersen, Mortensen, 2001). Существует чёткая зависимость между фактом рождения и воспитанием в городской местности и психотическими переживаниями, а также психотическими расстройствами (van Os и др., 2001). Вопреки всем «биологизаторским» взглядам традиционной психиатрии, риск возникновения шизофрении у ребёнка, рождённого в городской местности, в 4 раза превышает риск развития того же заболевания у ребёнка, чья мать сама страдает шизофренией (Рид и др., с. 196).
В этом же ключе можно рассматривать и тот факт, что среди католического населения Канады шизофреников 11 человек на 1000, тогда как среди анабаптистов гуттеритов США всего лишь 1,1 на 1000 – то есть в десять раз меньше (суть в том, что гуттериты живут небольшими сплочёнными общинами около 80 человек и промышляют сельским хозяйством, то есть ведут вполне себе неизолированный сельский образ жизни). Иными словами, именно большой город с его многоэтажными жилыми зданиями и маленькими квартирами стал лучшим оплотом изоляции для современной семьи, что и стало чётким индикатором психических заболеваний.
Западный «антипсихиатрический» подход с его упором на роль семьи в развитии шизофрении отображён и в российской психиатрии. "Семейные отношения, как правило, выступают в роли наиболее важных, значимых для индивида, чем объясняется их ведущая роль в формировании патогенных ситуаций и психических нарушений. Сама длительность семейных отношений создаёт особенно благоприятные предпосылки для длительно действующих, закономерно и часто повторяющихся психических травм" (Эйдемиллер, Юстицкис, 2008, с. 52). В отечественной психиатрии есть такое направление, как социальная психиатрия, которая как раз изучает роль социальных факторов и общения в развитии психотических заболеваний, именно в рамках этого направления и отмечается возможная патогенная роль семьи для психики человека (Дмитриева, Воложин, 2001, с. 189). Благодаря этому уже даже внутри данного направления возникает обособленное направление социальной психиатрии детства. Правда, когда в середине XX века в западной психиатрии уже вовсю ломали копья по поводу роли семьи в психотизации детей, "в России проблема насилия над детьми длительное время исключалась из сферы научного анализа" (Гурьева и др., 2009, с. 161). То есть у нас эта концепция возникла с запозданием. Правда, и при этом есть одно ощутимое «но»: как указывают российские психиатры, "семья рассматривается и как базовая ячейка общества, и как естественная среда оптимального развития и благополучия детей" (Гурьева и др., с. 163). То есть, в отличие от западных психиатров и даже нейробиологов, российская психиатрия, похоже, не совсем понимает, что пресловутая «семья» (а речь здесь явно идёт именно о современной нуклеарной семье) является никак не "естественной средой" развития ребёнка, а конструктом довольно новым, тогда как естественной средой в этом деле была как раз семья «расширенная» или даже целая община. Российской психиатрии категорически необходимо сотрудничество с антропологией.
В рамках «антипсихиатрического» движения были опробованы собственные подходы по реабилитации шизофренических пациентов посредством создания терапевтических общин, в которых пациенты могли бы общаться на равных и самостоятельно организовать свой жизненный распорядок (проекты "Вилла 21", "Кингсли-холл", "Уиндхос", "Сотерия" и др.). Одним из главных факторов этих общин был принцип устранения иерархии (которая, по Куперу, как раз лежит в основе семьи, направленной на взращивание конформизма ёё членов) за счёт стирания ролевых различий (Власова, 2014, с. 292–295) и не подавлении инициативы пациентов, а как раз её поощрении. Никто никому не подчиняется, но каждый волен проявлять инициативу. И удивительным образом это сработало. Шизофренические пациенты активно включались в функционирование общины и, находя "общий язык" со своим психозом (зачастую улучшения происходили уже спустя несколько недель), впоследствии брали шефство над новыми членами общины.
Хоть в 1970-е классической психиатрией семья как причина шизофрении была преимущественно отброшена и "возможная роль семьи в развитии шизофрении стала запретной темой" (Рид и др., с. 291), тем не менее, это не помешало учёным для предотвращения рецидивов сделать упор на налаживание "эмоционального климата в семье" (Рид и др., с. 382). То есть влияние семьи в развитии психозов косвенно всё же было учтено на вполне официальном уровне (см. также Власова, 2014, с. 302).
Глава 9. Семейная психотерапия как транслятор моногамной идеологии
К середине XX века случился буйный рост семейной психотерапии. Психологи принялись учить супружеские пары жить, некритично исходя из того, что нуклеарная семья – нечто естественное, и люди всегда так жили. И эта терапия оказалась прибыльным и популярным делом. Но почему никакой семейной психотерапии не было в том же XIX веке? Почему она родилась только в XX-ом? Просто именно в начале XX века в развитых странах процедура развода сильно упростилась, но главное, теперь право расторжения брака получила и женщина, а как уже говорилось, именно женщина всегда и была главным инициатором развода, как только получила такое право. То есть прежде женщина просто была вынуждена терпеть свой брак до самого конца жизни, а когда же получила возможность избавляться от этой ноши, тут же появилась семейная психотерапия, призванная убедить женщину как-то потерпеть и дальше.
Главный подвох состоял (и состоит) в том, что семейных психотерапевтов обучают различным методам, но никто не учит их истории семьи, брака и детства, что позволило бы им увидеть картину под другим углом, в более критическом ракурсе. Как отмечают специалисты, "профессиональные психологи в значительной степени опираются на те же интуитивные теории, что и обычные люди, – теории, отражающие, в сущности, всё тот же повседневный социальный опыт. Однако теории бывают ошибочны, а повседневный опыт вводит людей в заблуждение в некоторых весьма важных отношениях" (Росс, Нисбетт, 1999, с. 88).
Для многих психологов брак и семья – это действительно некая застывшая трансцендентная глыба, предшествовавшая Большому взрыву. Им и в голову не может прийти, что когда-то «семья» была совсем иной, да и брак базировался на совершенно других механизмах. При этом "невозможно адекватно понять институт, не понимая исторического процесса, в ходе которого он был создан" (Бергер, Лукман, с. 92). В итоге психотерапевты просто пользуются заученными методами, прикладывают заученные схемы и высказывают заученные мысли, не подвергая этот инструментарий никакой критичности.
Психотерапевт Майкл Япко описывает, как в начале 1990-х в западной психотерапии распространилось убеждение, что тревожность многих пациентов обусловлена сексуальным насилием в детстве, и специалисты стали предлагать такие интерпретации своим клиентам. Если же кто-то отрицал такой инцидент в своём прошлом, то "эксперты утверждали, что он лишь подавляет воспоминания, которые должны были быть настолько ужасными, что были «вытеснены» из сознания и «похоронены» где-то в подсознании" (2013, с. 162). Психотерапевты не подозревали, что своими очень настойчивыми убеждениями сеяли в клиентах семена неуверенности, а затем и вовсе заставляли некоторых из них поверить в предлагаемую версию. В итоге многие тысячи человек подавали иски на своих родных, якобы вдруг «вспомнив» о сексуальном насилии с их стороны. В психологии этот феномен называется ложными воспоминаниями, которые можно породить, если очень настойчиво предлагать человеку свою версию событий.
Наверное, у каждого из нас есть знакомый, который всю жизнь был обычным человеком, а однажды вдруг – раз – и стал психологом. И не просто психологом, но и практикующим. Сейчас это очень популярно. Однажды такая моя знакомая в своём Instagram опубликовала фрагмент переписки в стиле «вопрос-ответ». Человек писал ей: "отец ушёл из семьи, когда мне было 3 года. Воспитывал отчим. Недавно отец умер. Но я ничего не чувствую". Подруга-терапевт отвечает: "тебе кажется, что ничего не чувствуешь". Честно говоря, просто невозможно читать такое без улыбки. Психолога научили, что человек обязательно что-то должен чувствовать в отношении отца, которого даже не помнит, и он начинает внушать эту мысль самому клиенту. Главное, как должно быть, а как оно там на самом деле, не так и важно.
В лучших традициях этой стратегии даже защищают магистерские диссертации. К примеру, исследуется связь между качеством отношений с родителями в детстве и формированием партнёрских отношений в зрелом возрасте (Барышнева, 2016). Главной гипотезой становится предположение, что "хорошие родители" воспитывают таких детей, которые впоследствии формируют пресловутую крепкую-и-навсегда-пару, а дети же "плохих родителей" склонны к частой смене партнёров. Каково же оказывается удивление будущего магистра, когда в ходе исследования обнаруживается совсем иное: "чем положительнее молодые люди оценивали своё раннее детское воспоминание, тем больше романтических партнёров они имели в жизни". То есть исходное предположение автора опровергается. Но это не мешает ему остаться при своём, и в финале просто заявить: "Большое количество партнёров при привлекательности раннего детского воспоминания также можно объяснить механизмом психологической защиты". И всё. Какой филигранный штрих. Автор просто предполагает, что все эти молодые люди, склонные к сексуальному разнообразию и непостоянству, попросту «ошибаются», оценивая своё детство как счастливое. Как доказать, что здесь имела место какая-то "психологическая защита"? А никак. Само предположение кажется автору уже вполне себе чётким доказательством. И всё, новый магистр психологии готов.
Анна Варга, психолог, приложивший много усилий для развития семейной психотерапии в России, говорит об этой проблеме: "Создать патологизирующий дискурс очень легко – у тебя комплексы, у тебя проблемы, ты просто не осознаёшь. А поскольку довольно много плохо обученных психотерапевтов, помогают они (если вообще) медленно и вяло. Вот и ходят люди годами. Как в том анекдоте, когда умирает психоаналитик и сообщает последнюю волю сыновьям: тебе, старший сын, я отдаю дом, тебе, средний, счет в банке, а тебе, младший, моего клиента". В другом интервью Варга подчёркивает, что раньше действительно "считалось, что психотерапевт знает, как устроена семья, что можно сделать с клиентами, чтобы они решили свои проблемы. А теперь директивность и экспертность уходят в прошлое. И сегодня мы далеко не уверены, что всё знаем, как это было ещё 20 лет назад
В одном исследовании (Shachar et al., 2013) после некоторой работы над неосознаваемыми установками часть психотерапевтов признавалась, что пыталась влиять на людей, подвигая их в сторону определённых культурных нормативов. Они делали это совершенно неосознанно, находясь под влиянием собственных обывательских представлений о «норме». Психотерапевт, вспоминая работу с незамужними женщинами, с удивлением осознавал: "Я думал, моя скрытая обязанность – заставить женщину выйти замуж, хотя я знал, что это не моя задача как терапевта". Другой созвучно признавал, что ключевым вопросом для него всегда являлось, выйдет ли одинокая женщина замуж. Помимо этого ожидаемо выяснилось, что к незамужним женщинам с детьми психотерапевты относились позитивнее, чем к женщинам без детей.
Как-то на открытой лекции от учащихся психфака одна из студенток-лекторов поведала, как к психотерапевтам приходят женщины, признающиеся в нежелании иметь детей, и как психотерапевты с этим «работают». И там тоже прозвучала фраза в духе "Вам только кажется, что Вы не хотите детей. Надо лишь понять, что Вас останавливает". И начинаются разборы возможных "травм детства" и т. д. Я не смог сдержаться, спросил:
– А как психолог так легко понимает, чего действительно хочет человек? У него какой-то прибор со шкалой там к пациенту подключен, и стрелочка бегает, показывает, хочет человек или нет? Вот как это происходит?
Будущая психолог посмотрела на меня с растерянной улыбкой и смогла ответить только:
– Ну как…
И пауза очень затянулась. Тот самый момент, когда психолог, родившийся и выросший в своей культуре, впитавший в себя её ценности и нормы, смотрит на мир исключительно через эту призму и не может помыслить, что у кого-то может сложиться иначе. Все ведь рожают? Значит, хотят этого? Значит, есть в этом смысл? Так как тогда можно этого не хотеть?
Достаточно просто вспомнить робота Софию, начитавшуюся человеческих текстов и захотевшую детей.
"Практикующие врачи обычно видели свою миссию в коррекции отклонения человека от его «биологической» цели. В этом смысле психоанализ часто является не просто теорией механизмов воспроизводства отношений между полами – он представляет собой один из таких механизмов" (Рубин, 2000, с. 113).
На другой лекции по зависимости и контрзависимости вдруг речь зашла о моногамной психологии. Очень шустро молодая лектор выдаёт: контрзависимые люди склонны к измене или созданию полигамных отношений. "Ведь в разветвлённой сети контактов невозможно воссоздать той глубины отношений, какие могут быть лишь с одним партнёром, таким образом контрзависимый субъект стремится к поддержанию дистанции с другими
Логично, подумал я. С точки зрения сложившейся мифологии семьи, мы способны создать глубокие отношения с матерью? Легко. С отцом? Тоже можно. С братьями и сёстрами? Тоже. Да плюс ещё и с несколькими друзьями… Но как только речь заходит о сексуальных партнёрах, так всё – сразу "возможно только с одним".
Эта молодая психотерапевт только недавно вышла замуж, и ход её мысли и ожидания вполне понятны. Являясь носителем моногамной идеологии, люди становятся и её распространителями. Они просто не замечают, как становятся трансляторами сложившихся культурных норм, склоняясь к описанию их как некоего естественного порядка вещей. Ну и конечно, потом они консультируют разваливающиеся семейные пары, внедряя мысль, "как всё должно быть на самом деле".
По мнению некоторых учёных, специалисты, утверждающие, будто в большинстве случаев могут спасти супружеские отношения, в реальности не утруждают себя строгой оценкой результатов своей деятельности и вводят в заблуждение как себя, так и обратившихся к ним людей. "Это большой бизнес: книги, мастер-классы. Вы можете каждый год писать по книге, полной обещаний, и каждый год она будет бестселлером" (цит. по Бергнер, 2016, с. 135). Что уж говорить о том, что доход приносит и каждая консультация.
Самый перл как-то выдала подруга, уже несколько лет работавшая семейным психологом и помогающая людям "налаживать отношения". Трюк в том, что сама она много лет живёт с постоянно изменяющим ей мужчиной, из-за чего истерики её регулярнее месячных. Не один раз на свиданиях со мной она впадала в слёзы, рассказывая об этом. Однажды я спросил, почему она не применит к себе все те методики, которые советует другим семьям? Если у них работает, то и у неё должно сработать. На что подруга через слёзы взмахнула руками и почти выкрикнула:
– Со мной это не работает! Я – другая!
Кстати, нигде кризис семейной психотерапии не ощущается так остро, как на свиданиях с замужним семейным терапевтом.
Семейная психотерапия зиждется на мифе, что мужчина и женщина всегда образовывали эмоционально связанную пару, и на фрагменте древней идеологии, по которой сексуальность также должна быть ограничена только супругом. Некритичная трансляция этих установок видна уже в формулировках психотерапевтов.
"Почему некоторые люди не могут оставаться в браке?" задаётся вопросом мастодонт семейной терапии (Витакер, 1998), подспудно подразумевая это неким отклонением от нормы и не удосуживаясь задуматься об обратном: зачем людям быть в браке? Многочисленные статьи с названиями в духе "Что мне мешает выйти замуж?" транслируют важность этой цели. Заголовки вроде "В чём причина промискуитета?" или "Как предотвратить измену" также содержат в себе вполне конкретный посыл. Никто не задастся вопросом "В чём причина супружеской верности?", ведь в контексте сложившихся культурных норм звучать он будет странно. Какая может быть причина у нормального? «Нормальное» естественно, ему не нужны причины. Причины могут быть только у ненормального.
С промискуитетом (неупорядоченными сексуальными отношениями) вообще забавно: его активно исследуют во множестве работ, при этом почти всегда исходной гипотезой авторов являются представления о ненормальности, патологии сексуальной свободы. Психологи то исходят из положения, что разнообразные сексуальные связи движимы "нелюбовью к себе", то из положения, что причиной этого может быть олигофрения и другие дефекты психики, и читать такие исследования весьма забавно. Все наши братья-приматы и часть нынешних племён, практикующих сексуальные свободы, были бы в культурном шоке, прочитай такое.
Психотерапевт становится жертвой собственной некритичности: видя, как всё происходит, он делает ошибку и начинает считать, что так должно происходить. Описание подменяется предписанием. Люди вступают в брак? Значит, люди должны вступать в брак. Люди рожают детей? Значит, люди должны рожать, и т. д. То есть существующий мир становится единственно возможным. Любые альтернативы воспринимаются как отклонение.
Кажется, родись психотерапевт в концлагере, то непременно бы учил, что ходить строем в пределах забора и сильно недоедать, – то, что люди должны.
Наблюдая, как в определённом возрасте мальчик начинает отдаляться от матери и перенимать всё больше повадок у отца, психотерапевт скажет, что мальчик, чтобы "развиться в мужчину, должен присоединиться к отцу". Будет объявлено, что это "сверхзадача, предназначенная мальчику" (Скиннер, Клииз, 1994). "Задача в том, чтобы одолеть сильнейшее материнское притяжение". При этом психотерапевт ни на секунду не задастся вопросом, зачем это нужно? Зачем мальчику впитывать все эти гендерные нормы и становиться Мужчиной, если прекрасно известно, что именно Мужчина склонен вести рискованный образ жизни (Тартаковская, 2010), плохо следить за здоровьем, не жаловаться на одиночество и страхи и плохо разбираться в собственных эмоциональных состояниях, что в итоге, среди прочего, приводит к более ранней смерти по сравнению с женщинами? В то же время люди с андрогинным складом характера по многим аспектам превосходят мужчин, держащихся за мужественность, как за святыню, в итоге испытывая больше субъективного благополучия. Как было указано в разделе о рождении мужского господства, весь прошлый век одним из основных направлений культурных трансформаций стала борьба с мужским гендером, с ограничением его пагубных влияний на всё общество (и на самих мужчин в том числе). Но нет, по мнению психотерапевта, раз мальчик делает нечто, значит, он должен это сделать, это его «сверхзадача». В этом и есть беда семейной психотерапии – она превращает банальные описания в глубокомысленные предписания. Происходит всё это совершенно некритично.
Другой пример – тема сепарации ребёнка от родителей. Психологическое отделение ребёнка от матери и от отца в психотерапии выставляется неким базисом развития личности, без которого невозможна дальнейшая «нормальная» жизнь ребёнка. Якобы ребёнок должен отдалиться от родителей, чтобы научиться самостоятельному принятию решений, что, в свою очередь, затем позволит ему вовсе покинуть родительский дом и начать самостоятельную жизнь, создать новую семью. Но нюанс в том, что психологическое и пространственное обособление даже взрослого ребёнка от родителей – опять же явление новомодное, оно получило широкое распространение именно в городах и всё те же 150–100 лет назад. В условиях тысячелетиями существовавшего крестьянского хозяйства взрослый сын никуда от родителей не уходил, и даже наоборот – приводил жену в дом, где она рожала детей, и весь этот коллектив существовал под одной крышей, занимаясь одним общим делом. Каким бы взрослым ни был сын, а он подчинялся отцу и матери, которые были главными в доме до тех пор, пока в силу старости не слагали с себя полномочия. Мужчина легко мог стать главой дома в 40, а то и в 50 лет. Хотя, конечно, и тогда продолжал слушаться наставлений матери. Какая-либо сепарация от родителей – это городское явление, возникшее с развитием малой нуклеарной семьи, то есть недавно. Вместе с этим же возникла и эпидемия депрессии, о чём подробно написано выше. То есть вот этот семейный распад – это явно негативное явление для психики человека, но это не мешает психотерапевтам выдавать его за нечто естественное и даже полезное, необходимое, через что нужно пройти.
В последние десятилетия в мире широко распространился феномен полиамории – организация сексуально-эмоциональных союзов из более чем двух человек, где за каждым признаётся право испытывать романтические чувства не к кому-то одному, а к нескольким одновременно. Полиаморию часто называют договорной немоногамией. Как и следовало ожидать, полиамория также натолкнулась на сопротивление со стороны психотерапевтов, некритичных носителей моногамной идеологии. Одна из полиаморок жаловалась:
– Когда я влюбляюсь в кого-то нового, становлюсь более счастливой, более ласковой со всеми. Как-то я ходила на сеансы к психотерапевту, и она сразу сказала: "Я не поощряю такого образа жизни". А через полгода призналась мне: "Женщину это должно опустошать, а тебя, наоборот, наполняет".
Вот самое интересное здесь – это то самое «должно». "Должно опустошать". Психотерапевт вооружён канонами своей культуры, но не осознаёт этого, а полагает, что говорит о каком-то естественном порядке вещей. Культура научила его думать, что более чем один сексуально-эмоциональный партнёр – это плохо и "должно опустошать", и терапевт некритично стремится внедрить эту мысль в голову клиента.
"Несмотря на демографическую распространённость полиамории, терапевты малообразованны о жизнях и потребностях полиаморных людей, а большинство учебников и брошюр по психологии и психотерапии не упоминают данную форму отношений" (Карлин, 2017), а если терапевт о полиамории и слышал, то воспринимает её как патологию. Давнее исследование установок психотерапевтов показало, что 33 % полагали, что людям, состоящих в полиаморных отношениях, характерны личностные расстройства или невротические тенденции, 9–17 % из них заявили, что попытались бы вернуть таких клиентов к моногамному образу жизни (Knapp, 1975). Что же и вовсе граничит с сатирой, так это то, что психотерапевты склонны воспринимать полиаморов более патологичными, чем тех моногамных людей, которые изменяют своим супругам. То есть люди, честно и открыто состоящие в нескольких сексуально-эмоциональных связях, считаются бо́льшим отклонением, чем люди, делающие это же, но скрытно и с обманом.
В некоторых случаях психотерапевты начинают прямо подшучивать над полиаморами или даже откровенно подкалывать, не скрывая неприязни. Не удивительно, что в подобной атмосфере полиаморы испытывают затруднения с поиском адекватного специалиста.
В июне 2020-го в США в городке Сомервилл, штат Массачусетс полиаморные союзы были узаконены. А ещё раньше, в 2018-ом, полиамория фактически была признана нормальным состоянием психики, когда Американская психологическая ассоциация (APA) рекомендовала психотерапевтам изменить подходы к консультированию полиаморных клиентов и перестать их дискриминировать. Очевидно, в итоге придётся существенно менять и многие концепции семейной психотерапии, ведь отныне терапевт сможет не ходить вокруг да около, а прямо сказать супругам, что они просто устали друг от друга и им наконец-то пора найти себе кого-то ещё. Хотя для чего ещё нужна семейная психотерапия, как не для удержания моногамной идеологии?
