полная версия

Павел Соболев
Миф моногамии, семьи и мужчины: как рождалось мужское господство

Глава 7. Как рождалась моногамная психология

Моногамная идеология – это древняя культурная схема передачи женщины во власть конкретного и единственного мужчины (то есть брак). Сейчас же речь пойдёт о рождении моногамной психологии – то есть о возникновении уже внутренней, психологической потребности в эмоциональной близости с кем-то единственным. Если идеологию можно рассматривать как некую внешнюю силу, то психология – это уже скорее сила внутренняя, побуждение, идущее от самого индивида. Будет показано, при каких условиях идеология, внедряемая в голову человека, становится его психологией. Будет продемонстрирована причинная связь между распространением нуклеарной семьи в конце XIX века и рождением моногамной психологии, носителями которой сегодня являются миллионы человек. Возможно, впервые речь пойдёт о патологической природе моногамной психологии как о следствии детской травмы.

Социолог и психоаналитик Нэнси Чодороу, описывая, как рост городов в XVIII–XIX вв. привёл к развалу большой крестьянской семьи и к формированию современной семьи, которую мы считаем «традиционной», делает акцент на психологических последствиях этих перемен. Если исторически ребёнок всегда рос в окружении многих взрослых (в лице разнообразных родственников отца и матери, да и просто в лице прочего деревенского люда, с которым он регулярно мог запросто контактировать на улице), то в новых городских условиях его окружение существенно сузилось и ограничилось лишь собственно отцом и матерью.

"У людей, которые начинают жизнь, имея только один или два объекта эмоций, развивается охота сложить все свои эмоциональные яйца в одну символическую корзину", пишет Чодороу (2000, с. 48). Дети, растущие в нуклеарных семьях, обладают именно таким опытом, и они переносят его "на свои склонности к моногамии и ревности". Чодороу поясняет, что раз отныне дети росли в условиях строго ограниченных контактов со взрослыми, то вместе с этим и их психологические структуры формировались так, что они был склонны представлять свой идеальный мир именно в этом узко ограниченном круге. "Так как мать была для них источником большего удовольствия, чем кто-либо другой, и связь с ней была исключительной, маловероятно, чтобы они могли её повторить. Поскольку мать так важна, покидая её как объект зависимой привязанности и отрицая зависимость от неё, они сохраняют её в своих фантазиях как […] объект, который нужно покорить, обладая бессознательным чувством, что есть один приз, который доставит самое большое удовольствие" (с. 49).

Всего несколько коротких фраз, но ими Чодороу проделывает такую колоссальную работу, что не склониться перед её гением невозможно. Помимо этого, на примере Чодороу можно наблюдать и редкий в науке случай, когда психоаналитическая концепция послужила хорошим подспорьем в анализе сложной психо-социально-экономической ситуации на сломе эпох.

По сути, Чодороу говорит об интериоризации (интернализации): в психологии и социологии этим термином описывают формирование психики человека путём усвоения им изначально внешних социальных отношений, в ходе их перехода извне вовнутрь. Общество и культура формируют психику своих членов. Как хорошо известно психологам, "всякая функция в культурном развитии ребёнка появляется на сцену дважды, в двух планах, сперва – социальном, потом – психологическом, сперва между людьми, затем внутри ребенка. Все высшие психические функции суть интериоризованные отношения социального порядка" (Выготский, 1983, с. 145–146; см. также Бурдьё, 2007, с. 226).

Распад большой (разветвлённой) семьи привёл к выделению такого явления, которое в психологии получило название Значимого Другого. Термин, впервые сформулированный психиатром Гарри Салливаном (1999), обозначает человека, который играет главную роль в формировании у индивида представлений о социальных нормах, его ценностей и его личного образа Я. Как правило, Значимым Другим для ребёнка выступает кто-либо из родителей, так как именно с ним ребёнок проводит значительную часть начального этапа своей жизни. Обладая исключительной потребностью в принятии и самоидентификации, ребёнку критически важно получать от Значимого Другого положительные сигналы (улыбка, ласковые объятия, одобрение, поддержку и т. д.), свидетельствующие об успешности их взаимодействия и, следовательно, об успешном функционировании образа Я (самости) ребёнка. Именно за счёт взаимодействия со Значимыми Другими ребёнок вырабатывает определённое отношение к самому себе, начинает воспринимать себя именно таким, каким изначально был воспринят другими. Если его любили, то он понимает себя как любимого и потому хорошего, а если же не любили, то и воспринимает он себя как нелюбимого, нехорошего, теряя уверенность (Цветков, 2012, с. 18). Специфика первейших взаимоотношений со Значимыми Другими на долгие годы (как правило, на всю жизнь) определяет отношение человека к самому себе. Негативное взаимодействие со Значимыми Другими ведёт к развитию того, что принято называть базальной тревогой – непрекращающимся беспокойством по поводу своей личности и всего мира в целом (см. Хорни, 2008).

Нэнси Чодороу использует именно эти конструкции (хоть и не вдаваясь в терминологические уточнения), чтобы обозначить, как изменения в устройстве семьи в эпоху повального роста городов привело и к переменам в психике людей. Применяя инструментарий теории объектных отношений, Чодороу вскрывает проблему современного мифа моногамии: искреннюю убеждённость человека в том, что может существовать лишь один объект эмоциональной привязанности для удовлетворения его потребности в признании (принятии). Ведь помимо того, что на формирование эмоционального самоотношения человека влияет качество связи со Значимыми Другими, логично, что первостепенен вообще сам факт наличия Значимых Других. Они просто должны быть. Без них никак. Но дело в том, что нуклеарная семья в силу своего малого размера и глубокой изолированности сократила число Значимых Других для ребёнка фактически лишь до одной фигуры – материнской (поскольку отец почти всегда отсутствовал на работе, и потому эмоционально оставался скорее чужим; как указывалось выше, косвенно это подтверждается и тем, что степень одиночества подростков в полных и неполных семьях существенно не различается, то есть эмоционально отец отсутствует в обеих семьях). Это и породило у людей иллюзию, будто лишь один единственный человек был, есть и может быть исключительным объектом привязанности. Эта иллюзия питается ощущениями из детства, когда важным оказывалось внимание одного конкретного человека – матери. Но так как занятая и уставшая от домашних хлопот мать тоже далеко не всегда могла вовремя и адекватно реагировать на ребёнка, то Значимый Другой в его психике постепенно превращался в некий смутный, вечно далёкий идеал, в любви и признании которого он нуждается.

Таким образом, в популярности сентиментального романа (которая никуда не исчезла и по сей день) лишь нашёл своё отражение дефицит Значимых Других в «нуклеаризованном» обществе. Грёзы по "одному Единственному" есть не что иное, как выражение простой тоски по глубоким человеческим отношениям, в условиях индустриализации, урбанизации и «нуклеаризации» ставших редчайшей вещью на планете. Благодаря влиянию сентиментального романа, наслоившегося поверх сформированной в нуклеарной семье психике, избавление ото всякого одиночества отныне стало осмысливаться исключительно в терминах любви между мужчиной и женщиной (что важно, между одним мужчиной и одной женщиной), то есть Значимый Другой сексуализируется, то есть обличается в конкретные категории пола, что и вытеснило такой вековечный феномен, как дружба, на задворки бытия.

Всё замкнулось на романтическом партнёре, на супруге, от которого отныне принято ожидать исцеление душевных травм детства через демонстрацию того, что ты нужен хоть кому-то, что ты вообще имеешь смысл да и вообще существуешь. Хотя в прежние эпохи Значимым Другим мог быть (и был) родитель, кто-то из родственников или друзей – точнее говоря, до нуклеарной семьи Значимых Других было много. В условиях же современной социальной разобщённости даже один Значимый Другой стал большой редкостью. И потому признаком времени стало стремление запихнуть в одного человека все наши чаяния и потребности в любви и принятии, которые прежде люди получали от целой деревни (Джонсон, 2017). Потребность встретить кого-нибудь значимого превращается в потребность встретить только одного – именно так начинает озвучиваться данная глубинная потребность психики в рамках моногамной культуры. Так моногамный концепт окончательно воцаряется в умах людей. Феномен сентиментального романа лишь строго ограничил поиски Значимого Другого, направив его на пару «мужчина-женщина» и отвернув от всех других возможных вариантов. Человек по природе своей нуждается в ориентирах для направления своего движения, и сентиментальный роман как раз выступил таким ориентиром. Почву для поисков подготовила новоявленная нуклеарная семья, а направление задала литература. Но забавным образом всё это только ухудшило ситуацию, поскольку, как тонко заметила Чодороу, это оказалось равносильно складыванию всех эмоциональных яиц в одну корзину.

Психологи согласны с выводами Чодороу: "в 21 веке любовные отношения стали центральными эмоциональными отношениями в жизни большинства людей. Одна из причин – это то, что мы живём во всё большей социальной изоляции" (Джонсон, 2017). "Мы ожидаем, что один человек даст нам всё то, что раньше давала целая деревня, а живём вдвое дольше. Для союза двух человек это задача не из лёгких" (Перель, 2018, с. 32). Как показано, вступление в брак ведёт к резкому ограничению социальных контактов. Отдалившись от друзей и родных, отныне удовлетворения всех своих эмоциональных потребностей супруги ожидают исключительно из одного источника – от своего романтического партнёра. Но статистика последних десятилетий однозначно показывает, что число разводов по всему миру только растёт, а вместе с этим растёт и возраст первого вступления в брак. Всё это говорит о двух вещах:

1. Один человек попросту неспособен удовлетворить все эмоциональные потребности другого.

2. Люди в массе своей начинают это понимать.

Вот она, связь между «нуклеаризацией» и одновременным ростом разводов. Пропагандируемые современной культурой ожидания от супруга как единственного Значимого Другого в реальности оказываются гипертрофированными и не оправдываются. Идея о том, что пресловутый "один Единственный", как манна небесная, однажды возникший в нашей жизни, резко всё изменит, поможет излечить детские травмы и сделает счастливыми, уже много десятилетий показывает свою несостоятельность. Сформировавшаяся недавно моногамная психология вынуждает людей играть в русскую рулетку – пойти ва-банк и поставить всё на одного. И, как правило, ставка эта прогорает – около 50–60 % браков распадается (но из этого совершенно не следует, что из сохранившихся 40 % все браки можно считать удачными – многие просто бояться развода по целому ряду причин).

Психотерапевт Эстер Перель пишет: "Человеческое воображение воздвигло новый Олимп. Наделяя своего партнёра божественными чертами, мы ожидаем, что он поможет нам возвыситься над мирской суетой" (Перель, 2018, с. 72). Гипертрофированные ожидания от брачного партнёра – совсем новое веяние, ему чуть больше века, но почти все сейчас безоговорочно верят, что это работает, что так и должно быть, и даже что "это естественно". Эти верования породили прибыльный институт семейной психотерапии и им же успешно поддерживаются, когда психотерапевт с серьёзной миной пытается «исправить» людей и научить их делать то, чего человек исторически никогда не делал – не образовывал пару.

Социолог Белла ДеПауло остроумно сравнивает современные представления о брачном партнёре со смартфоном, "который фотографирует, отправляет электронные письма, записывает сообщения, получает факсы и, помимо прочего, функционирует и как собственно телефон. Когда он работает, это эффективно и удобно. Но когда он вдруг ломается, то владелец остаётся без фотокамеры, без электронной почты, без автоответчика, без факса и собственно без телефона" (DePaulo & Morris, 2005). Именно это подразумевала Чодороу, когда говорила о стремлении в браке сложить все свои эмоциональные яйца в одну символическую корзину. Это ва-банк и есть.

Исходя из всего, неудивительно, что по шкале жизненных стрессов (Holmes and Rahe stress scale) развод далеко обходит тюремное заключение и даже смерть родных или друга. Ведь в эту "символическую корзину" в виде брака на данный момент втиснуто столько "эмоциональных яиц", что просто так проститься с ней оказывается по-настоящему трудно. В моногамной культуре ценность брака возведена в ранг сакрального, и потому однажды оказывается непросто признаться себе и другим, что твоя священная корова оказалась простой бурёнкой, облепленной репейником и измазанной невесть чем. В современном культе брака сосредоточено столько чаяний, столько сокровенного, что объявить о разводе – равносильно признанию себя несостоявшимся как личность.

Мы вкладываем ядерный реактор наших потребностей в сердце одного человека и ждём, что он выдержит, не расплавится. Концепт любви напичкал брачный союз таким грузом ожиданий, что семьи стали взрываться одна за другой, как попкорн в микроволновке.

Моногамная психология как травма

Каждый из нас знает людей, которые буквально иссыхают, если не состоят в романтических отношениях, – они грустны, как Хатико на девятом году, их пульс еле прощупывается, глаза едва открываются, а страница в соцсети испещрена заметками в духе "Если любишь – отпусти" и прочими сентиментальными посланиями. Их дела не клеятся, кровь по жилам не бежит, а жизнь – боль. Они гребут на лодке по океану депрессии и только и смотрят по сторонам, кого бы возвести на алтарь их привязанности и в чью бы грудину вонзить ядерный реактор своих ожиданий. Попкорн непременно взорвётся, но перед этим в жизни Хатико будет период в полгода-год, когда и сердце забьётся, и глаза заблестят, и страница в соцсети перестанет быть похожей на пятна Роршаха. Всё это ненадолго. Потом колесо Сансары закрутится по новой.

Благодаря кино и романам представления об адекватности такого образа активно вбиваются в головы людей – отныне это выставляется здоровой нормой. Хотя с точки зрения психологии, это откровенная патология. Когда встречаешь такого человека, он будто вываливает тебе на коленки свою разросшуюся опухоль и ждёт избавительной операции. Но кто будет держать зажим? Кто промокнёт лоб ватным тампоном? Такие операции в одиночку не делаются. Одного – недостаточно.

Несмотря на саркастичность приведённых метафор, всё это действительно реальная и большая трагедия, поскольку касается совсем не единиц, а в той или иной степени почти всего современного западного общества. Психоаналитик Карен Хорни давно указала, что ненасытная потребность в любви – чёткий признак невротической личности. Все эти люди, недолюбленные родителями в детстве, страдают без любви и принятия, без Значимого Другого. Они рьяно ищут того, кто возместил бы им весь дефицит родительского признания в раннем детстве.

"Жажда любви столь часто встречается в неврозах и столь легко распознаётся подготовленным наблюдателем, что её можно считать одним из вернейших признаков существования тревоги и приблизительной мерой её интенсивности. В самом деле, если человек ощущает себя изначально беспомощным по отношению к неизменно угрожающему и враждебному миру, то его поиски любви могут показаться самым логичным и прямым способом достигнуть какого-нибудь расположения, помощи и понимания" (Хорни, 2016, с. 68). "Для невротика обретение любви – это не роскошь, не просто источник добавочной силы и удовольствия, а жизненная необходимость" (с. 75). То есть эта моногамная психология, возникшая в городской семье чуть более ста лет назад, в качестве фундамента содержит патологию – жёсткую нехватку позитивного внимания в раннем детстве. Долгое время лишённые тёплого эмоционального контакта с другими, люди охотно поверили, что когда-то ими непременно будет встречен Тот Самый, кто всё исправит.

Другой показательной чертой современного "моногамного невротика" оказывается его неспособность оставаться наедине с собой – он ждёт наступающего вечера, когда предстоит вернуться с работы домой, как смертной казни, потому что там ему предстоит остаться одному. Его пугает одиночество – всегда и везде. Потому такие люди (которые во множестве известны каждому из нас – их невероятно много) всегда с радостью принимают спонтанные предложения "встретиться прямо сейчас", так как только и ищут возможности покинуть дом. Они всегда тяготеют к человеческому обществу. Даже род деятельности стараются выбрать такой, чтобы всегда быть в коллективе. Без людей рядом у них возникает ощущение собственной незначительности, пустоты внутри, они словно боятся исчезнуть. "У такого человека бывает ощущение затерянности в бесконечной вселенной, и любое человеческое общество доставляет ему облегчение" (Хорни, 2016, с. 76).

Любопытно, что сам феномен Значимого Другого никогда и не был бы открыт, если бы не нуклеарная семья – только в её узких рамках мог зародиться дефицит любящих людей. Этот масштабный эксперимент по социальной депривации на миллионах людей позволил открыть важность привязанности и исследовать феномен детской травмы (см. Перри, Салавиц, 2015). В прошлые эпохи представить такие открытия куда труднее, чем в эпоху современной нуклеарной семьи. Психотерапевты отмечают, что близость воспринимается как потребность, только если её сложно достичь (Перель, 2015, с. 55). Осознать важность кислорода можно только с петлёй на шее. Такую роль в деле познания человека и сыграла нуклеарная семья – затянувшийся эксперимент по изоляции живых людей. Ребёнок, растущий в окружении только двух родителей, доступным для эмоционального контакта из которых оказывается вовсе лишь один, да и то далеко не всегда гарантирующий адекватную чуткость и заботу, вырастает с единственной грёзой – встретить хоть кого-нибудь, кто беспрекословно примет его, окружит вниманием и заботой и даст почувствовать себя нужным. Поэтому в рамках современной семьи "близость стала последней защитой от жизни в изоляции. Наша решимость протянуть руку и коснуться кого-то достигла пика и сравнима с религиозным экстазом" (там же).

Ярким примером того, как принудительная изоляция может приводить к развитию повышенной чувствительности, стал случай с органгутанами в одном из зоопарков. В природе самцы и самки орангутанов ведут одиночный образ жизни, никаких пар не образуют, а лишь изредка пересекаются для совокупления. Когда же самец и самка оказались вынуждены несколько лет прожить бок о бок в клетке зоопарка, то после смерти одного из них оставшийся ещё долгое время демонстрировал чёткие признаки горя (Пейн, Пруденте, 2009, с. 114). Или космонавты, экспериментировавшие с мухой-дрозофилой на орбитальной станции: все мухи очень скоро передохли, и осталась лишь одна, к которой космонавты в итоге привязались и даже окрестили Нюркой. Когда к концу полёта и эта муха сдохла, один космонавт прослезился, а второй – разрыдался. "Это были явно неадекватные реакции, вызванные астенизацией нервной системы", резюмируют специалисты (Лебедев, 2002). Как тут не вспомнить и убитого горем персонажа Тома Хэнкса в «Изгое», когда его единственного друга – волейбольный мяч «Wilson» – унесло в море? Моногамная психология так и работает. Вся эта повышенная чувствительность рождается именно в условиях изоляции. Что это как не травма?

Потребность в ком-то, кто поймёт тебя, полюбит и примет таким, могла зародиться только в дефицитарных условиях нуклеарной семьи. И это же привело к тенденции возложить все свои ожидания только на одного человека, который просто не способен выдержать такого напряжения, что ещё больше травмирует и без того невротизированного человека. Ситуация просто тупиковая.

Вероятно, и такой феномен XX века, как фанаты поп-звёзд – также детище нуклеарной семьи и проявление недоформированной самости индивида (его образа Я) вследствие недостаточного контакта со Значимыми Другими в детстве. Проще говоря, все эти плакаты на стенах, воздыхания о далёком кумире и его идеализация являются индикатором недолюбленности родителями в детстве, из-за чего и возникает этот пресловутый "невидимый друг", который по умолчанию разделяет все жизненные ценности фаната, безусловно любит его и всегда на его стороне (структурно данное явление, как можно видеть, идентично феномену романтической любви).