Настиана Орлова
The Last station
Часть 16. Страх
Он пытался несколько раз завести разговор о своём друге. Нужно было попросить Зою Кирилловну выведать о состоянии пациента N, или даже лучше, получить хоть какие-то сроки его перевода из отделения интенсивной терапии. Паша даже озвучил свою просьбу, но женщина каким-то невероятным образом перевела тему в сторону пустых ожиданий и человеческого самообмана. Так что Паше огорчённо оставалось только слушать.
– Люди иначе воспринимают уродство относительно других людей, – проговорила она как заученную истину. – В то же время своё уродство кажется одновременно и чем-то сокровенным, и святым, и самым неприкаянным фактом. Не понимаю, что в голове у людей, которые не ненавидят собственное отражение в зеркале.
«Маразматичная бабка», – в который раз пронеслось у парня в голове. Но пока градус бреда не превышал точку кипения, он мог спокойно воспринимать её монологи и прокручивать цитаты, чтобы расплести все замыслы. Зое Кирилловне не занимать природной духоты.
– Что вы считаете своим самым большим просчётом? – с некоторой обреченностью задал он в свою очередь вопрос, когда тема ушла далеко в сторону от его приятеля и вернуться на прежние рельсы не удавалось: – Я имею в виду, вы упоминали, что всем есть, о чём сожалеть, но где, на ваш взгляд, вы не доглядели, не успели, не спохватились вовремя, и после чего всё пошло по пизде, кхм, по накатанной вниз?
Она громче, чем следовало, ухмыльнулась, вскинула запястье, словно отмахнулась от его нецензурщины.
– Ты ведь всё равно не воспримешь мои слова, как методичку для действий. Как только попрощаешься со мной, бегом унесёшься в закат, чтобы самому набивать шишки. Мой опыт, он что? Он к чему? Он не универсален… – грустно продолжала она. – Однако если тебе интересно, то конкретно в моей жизни был самый главный, как ты выразился, просчёт.
– Я весь внимание.
– Я слишком много ставила на любовь, – задумчиво выдвинула она и замолчала, должно быть, предавшись воспоминаниям. Между бровей пролегла морщина. Взгляд бродил по комнате. После глубокого вздоха она продолжила: – Я любила его. Батюшки, как я его любила. Пока я не стала меняться. Пока он не стал меняться. Пока мы не начали вызывать друг у друга отторжение, но так и не смогли расстаться, потому другой жизни не видели.
Во взгляде Павла движения Зои Кирилловны из ниоткуда приобрели девчоночью неуверенность. Морщинистые сухие пальцы перебирали подол синего сарафана, глаза смотрели вниз.
– И сколько вы прожили вместе? – тихо уточнил Паша, чтобы не спугнуть эту картину.
– Встретились с ним на наших вылазках на Урале. На заснеженной вершине. Университетские годы ещё. И так и прожили вместе шестьдесят пять лет.
– Я, – протянул он, – пока не вижу связи. Почему вы хотели бы это переиграть? Вы не были счастливы?
Не сказать, что её слова шокировали, но они точно шли вразрез с его представлениями о жизни Зои Кирилловны. Хотя опять же, какое значение имеет, что он там себе напредставлял, жизнь-то не его.
– Я была счастлива. Настолько, насколько могла. Но не благодаря ему, а может, даже вопреки.
– Простите?
– Настоящая любовь не похожа на ту, как её рисуют в книжках. Любовь обычная. Бытовая любовь. Если долго думать обо всех её стадиях, можно в ней вовсе разочароваться.
– Хотите сказать, что любовь ушла?
– Нет, – покачала она головой, а после долгой паузы продолжила: – Любовь рождается из пустоты, согласен? Она произрастает в нас, набирается сил. Доходит до своего апогея, и… Отмирает, оставляя после себя тоску и воспоминания.
– Как настоящий живой организм? – предположил Паша.
– Скорее, как паразит.
– И всё равно не вижу причин для того, чтобы сожалеть об этом, – упорствовал он, как всегда, когда чувствовал, что вышел к переломному моменту.
– Любовь забирает время, – призналась она. – Не все люди готовы этим жертвовать.
– Вы сожалеете об утраченном времени, – подытожил он и не смог скрыть толику удивления. Слишком… заурядно что ли. Но Зоя Кирилловна уже не ответила.
Такая Философия утомляла. Вечные вопросы, вроде этого, никогда не разрешаться, ответов на них нет. Они как хроническая болезнь, и болеем ею мы все.
***
Фрейд, кстати, считал, что параноидальный бред является не первичным симптомом, а неудачными попытками сознания восстановить расползающийся в хаосе болезни мир.
Это всего лишь мысль между делом, пока ему выдавали новую порцию каши и таблеток. Девушки, работающие на кухне, бок о бок с медсестрами и санитарками, стояли за прилавком. Раньше он и не замечал, что все они по-своему милы. Это на самом деле странно. Бывает идешь и не задумываешься, скользишь взглядом по мебели, стенам, людям, вяло участвуешь в разговорах, не смотря человеку в глаза. Всегда больше погружен в свои мысли, словно анализируешь свои чувства, а не чувствуешь их. Паша на предыдущем индивидуальном занятии как раз признался в этом доку, а тот, не долго думая, приписал новое назначение к его терапии. Жёлтые капсулы сменились розовыми выпуклыми пластинками с пятьдесят копеек. И было бы наивностью не связать изменения в его мыслях с действием этих таблеток. Сегодня Павел неплохо выспался, и пасмурное небо не казалось таким серым. Люди стали как-то красивее. Улыбка сама ненароком появилась на лице, когда девушка за прилавком отдала ему пластиковый стаканчик с утренней дозой лекарств.
И только подходя к столику Зои Кирилловны, он поймал себя на мысли, что что-то идёт неправильно. Что момент счастья, сравнимый с эффектом от поедания шоколадного батончика, ненастоящий. Непривычный. Неправдоподобный.
Это совсем не Паша. Это какой-то отупевший придурок, что засел в голове, не давая его настоящим и важным мыслям развиваться.
– Здравствуйте, – в полуступоре проронил он, всё ещё держа таблетку за щекой, и сел рядом с женщиной. Та по-совиному окатила его утренним пренебрежительным взглядом и продолжила есть, поднося сухими жилистыми пальцами ложку ко рту. Рядом стоял кроваво-яркий компот. Кажется, у каждого на столике сегодня стояли такие красные фонарики, и Паша задумался, как же это странно – скучать по красному цвету.
Таблетку он всё-таки проглотил.
***
Один момент, несмотря на его притуплённое чувство вины, не выходил из головы. Луиза вновь появилась в общей гостиной. Последний раз он видел её дня три назад, и если раньше по рассеянному уставшему взгляду ещё можно было что-то прочитать, то сейчас Луиза не выражала ничего. Она слишком была погружена в себя и на проявления внешнего мира не реагировала.
Он повторял себе, что просто должен поговорить. Может, попытаться помочь. Но как только он набирался сил, встречал её пустой взгляд, и словно током прошибало отчаяние. Это, может быть, даже не его дело. Луиза, наверняка, уже и знать о нём не хотела, и не думала вовсе. Просто сидела, наверное, и думала свои думы, как и они все. И на самом деле она в относительном порядке.
Ему так хотелось верить в это, что в итоге он так и не подошёл, словно оправданный собственной совестью.
Сразу после завтрака запланирована групповая встреча в общем зале. Паше оставалось помолиться о том, чтобы вела её не та врач-стажер, с которой он словесно сцепился в прошлый раз. Хотя кто вообще слушал здесь их молитвы.
Но нет, опять не его день.
Злонамеренная мстительная докторесса, наверняка, накопила за время отдыха новые знания и суперпрактики, которыми захочет разбередить их больные души. Паша только встретился с ней взглядами. Внешне холодная и недоступная женщина никак не отреагировала. Он немного уязвился от того, что это было менее драматично. Хотелось небрежного толчка плечом, как в коридорах старшей школы.
Местные обитатели расселись по излюбленным местам.
Кто бы что ни подумал, но Паше приглянулось место около Зои Кирилловны, где прямо напротив сидела доктор Светлана, а чуть правее, даже взгляд не надо скашивать, сидела Луиза. Ничего не выражая, докторесса в выглаженном по тонким вытачкам, накрахмаленном белом халате взяла приветственное слово:
– Как вы знаете, неотъемлемой частью наших занятий является дальнейший качественный подбор и коррекция терапии. В этом ключевая роль и ваших дневников самонаблюдения, которые вы заполняете по утрам и вечерам. Так отслеживание процесса лечения происходит наглядным способом и в хронологическом порядке…
Доктор ещё привела пару примеров, но так, словно всеми правдами и неправдами пыталась обойти слово «эксперимент».
«Я ставлю над собой эксперимент», – кажется, была такая песня, или Паша и тут ошибся. А хотя если бы и не было, он бы запатентовал этот слоган для автобиографического фильма: «Я ставлю над собой эксперимент… Свою же жизнь я возложу на кон», – наверное, продолжил бы он в более лирической форме, но долго пролистывать эту мысль ему не позволили дальнейшие слова доктора:
– Мы с вами сегодня сделаем более интерактивное занятие. Немного пофантазируем. Ничего сложного нет, но нужно подумать. Уделите себе минутку и подумайте, чего каждый из вас боится. Выясните ответ хоть бы для самих себя. Вы потом поймете, что с этим делать.
Паша обвёл подозрительно притихших присутствующих взглядом. Не поддавалась на умиротворяющие речи разве что Зоя Кирилловна. Но и сама старушка с интересом наблюдала за тем, куда это всё их приведёт.
– Подумайте и найдите ответ на вопрос: «Чего я боюсь?». Можете записать на листочке, если вариантов слишком много.
Никто не спешил браться за фломастеры, получалось и так.
– Хорошо, – монотонно подбодрила она, найдя в глазах аудитории послушание, – теперь мы попытаемся обличить наш страх в наглядную жизненную ситуацию. «Что бы было, если бы это на самом деле произошло?». На всякий случай поясню, что ваш страх реален. Он может произойти с высокой вероятностью, а если мы будем мысленно закрываться от него, то так мы только себе свяжем руки. Ведь в то самое время, пока мы в безопасности, мы можем придумать план действий на случай, если произойдет наша жизнеугрожающая, наводящая мурашки одной своей мыслью, опасность. Чем дольше мы избегаем, тем дольше мы будем беспочвенно бояться, а задача для нас сейчас – перестать бояться и взглянуть страху в лицо.
«Не слишком ли часто психиатр использовала сплачивающие их всех местоимения “мы”, “наш”, “вместе”?», – между тем думал Паша, но на всякий случай припомнил свой давний страх. Усыпляющий голос Светланы действовал даже на него.
– Теперь, если вы позволите, на всякий случай поясню, что такое страх, тревога, чем они похожи, а также чем они различаются. В таком контексте рациональнее было бы сказать, что одно вытекает из другого. Мы тревожимся, потому что нам страшно. Нам страшно, потому что мы чувствуем тревогу. Хотя причина тем не менее у них одна – потеря контроля над ситуацией. Но разница в предметности раздражителя: при страхе мы знаем, чего конкретно боимся, а тревога просто возникает из-за внутреннего напряжения и чрезмерной бдительности.
Паша даже подзавис от её внезапного ликбеза.
– Ну что ж, давайте перейдём к делу. Приведу пример: Я боюсь змей. Я чувствую страх из-за змей, потому что мне неизвестно, как они себя поведут рядом со мной. Они просто больно укусят меня, или я буду отравлена их ядом? Я могу себя успокаивать, что они пройдут мимо или что многие люди за всю свою жизнь никогда не встречали ни одну змею. Ведь и мест для нашей встречи не так много. Я могу себя утешать. Но то, что я могу сделать, чтобы уменьшить страх перед встречей со змеями – прокрутить гипотетическую ситуацию в голове и представить план своих действий, если встреча всё-таки произойдёт и меня ужалят.
– Змеи не нападают без причины, – подала голос Мать-Природа. Паша уже и позабыл, какой у неё приятный тембр, когда она не под транквилизаторами. Взгляд относительно прояснился, и её состояние выдавал только редкий тремор рук. – Змеи, как и пауки, пойдут на контакт с человеком, только если начать угрожать потомству. Например, если вы не увидите и наступите ногой на гнездо. Или заденете важную архитектурную составляющую их общности. Поэтому совет, который вам поможет в ситуации встречи со змеей: вытащите голову из задницы и откройте пошире глаза, прежде чем соваться в дикую природу. Никто не любит, когда посторонние заходят в твой дом и ещё диктуют там свои правила, как будто имеют на это право. Не имеют.4
Доктор промолчала с полминуты, и оставалось только делать ставки, как себя поведёт их сегодняшняя куратор.
– Ладно. Вероятно, змеи не так уж меня и пугают, – выдохнула она, словно отпустив ситуацию, – но я приведу пример более распространённый: я боюсь выступать перед огромной аудиторией.
Как будто проверяя своих слушателей на прочность, она удостоверилась, что новый пример не был воспринят в штыки, и продолжила:
– Страх сцены, страх сказать что-то не так, забыть слова, опозориться сидит во всех людях. Даже артисты с многолетних стажем иногда сталкиваются с ним, потому что и с огромным опытом невозможно навсегда избавиться от подсознательного страха провалиться. И в этой ситуации мы должны вспомнить о правиле «трёх шагов». Первое: понять свой страх, обозначить его словесно. Это мы, собственно, уже сделали. Второе: представить, как будто то, чего мы боимся, уже произошло. Сложно, трудно, но пока только в голове, представляем.
Она дала сидящим перед ней монументальную паузу, чтобы каждый прокрутил в голове то самое. Паше даже и представлять не нужно: он видел это своими глазами, и теперь это как второй раз прыгнуть с парашюта – страшно от того, что ты воочию знаешь, как это может быть дерьмово. Поэтому он переключился, чтобы посмотреть на то, какие успехи у его собратьев по несчастью. Некоторым понадобилось прикрыть глаза, и, судя по прищуренной мимике, приятного в этом процессе мало. Для Зои Кирилловны страх, наверняка, заключался в том, как она потеряла кого-то из своих близких друзей в белоснежных горных лавинах. По крайней мере, Паше так кажется. С её-то хобби градус опасности возрастал в сотни раз. Выше только у пожарных и военных.
И когда уже Паша хотел бросить уверенный взгляд не потревоженного сознания на врачессу, он заметил её.
Луиза смотрела вниз и вправо, и если бы она знала о лазейках психологии, о которых рассказывал доктор Крашник, она бы поняла, что направлением своего взгляда показывала проекцию той зоны своего сознания, к которой обращалась. То есть, к сенсорной памяти. То есть, она не представляла ложную ситуацию, она обращалась к воспоминаниям. Паша нашёл это сходство между ними в некотором смысле трогательным.
Тем же неспешным напором психиатр продолжила:
– Вот молодцы. Теперь смотрите. Самое страшное произошло, вы уже оказались в этой ситуации, ход времени не повернуть. Остаётся подумать, что вы можете сделать.
– То есть зачем? – уточнил неизвестный парень на периферии.
– Чтобы страх был не таким выраженным, мы можем проработать последовательность действий. Взять худший сценарии из возможных. Потому что наиболее часто страхи людей заключаются в тревоге перед неизвестностью.
– А если таким образом проработать все неизвестные ситуации, намекаете, что я стану бесстрашным? – спросил всё тот же настойчивый голос. Парень смутно знакомый, но с какой патологией он в больнице, Паша сейчас вспомнить не мог.
– Бесстрашным – вряд ли. Но чувство тревоги в целом может уменьшиться, нормализуется сон, психосоматика будет менее выражена, и множество других плюсов.
Паше честно нравилась эта практика, пока она была представлена в этом контексте. Пока всё было чисто гипотетически, пока ничьи воспоминания не обнажались. Но вечно это продолжаться не могло, конечно, и доктор Светлана приступила к интерактивной части своей познавательной лекции:
– Теперь по очереди попробуйте рассказать, в чём заключается ваш страх, а затем по этой технике сами же попытаетесь построить сценарий того, что вы можете сделать, оказавшись в своей ловушке.
Паша взял себя в руки, перестав изображать заинтересованность. Психиатр уже не проведёт его маской кротости и покладистости. Поздно притворяться другом, когда все видели твои клыки.
– Если есть доброволец… – начала она и задержала внимание на наиболее сосредоточенных лицах. На этот призыв ответил наиболее активный её слушатель, тот же самый парень справа от Паши, с красующимся именем «Олег» на бейджике:
– Я тоже боюсь сцены, – не без смущения признался он. – Стоит мне задуматься, столько людей одновременно меня освистают, и это вызывает во мне чувство стыда и ярости. И ещё… Я как будто подсознательно хочу пройти через это, но не хочу, чтобы это было с «основным мной». Если бы у меня был «запасной я», я бы его отправлял на все сомнительные мероприятия, чтобы он проходил через них, и мне не нужно было бы жить с историями позора в голове.
– «Запасной я»? – в лучших традициях Тарантино повторила доктор и мгновение опробовала эту мысль на вкус. – Да! Ты мог бы проходить через это, используя своё подсознание. Это ведь именно то, о чём я говорю. Ты молодец. Проиграв эту сцену в голове на репите, с «запасным тобой», просмотрев несколько возможных сценариев, ты уже не будешь так бояться растеряться на выступлении. Это поможет ослабить градус давления на самого себя…
– Одни плюсы, да и только, – присказкой закончил парень, не отрывая глаз. Казалось, что он симпатизировал их доктору, и Паша против воли бросил такой же оценивающий взгляд на девушку-психиатра, чего прежде не делал в контексте групповой терапии. Нет, слава Богу, не цепляло.
– Ну хорошо. Со страхом сцены сталкивается преимущественное большинство людей, хотя на сцене приходиться играть единицам. Но для того, чтобы травить анекдоты в малознакомой компании, тоже нужна своеобразная смелость, – объяснила она, и стало даже как-то обидно.
Вот сейчас Паша пойдёт и на зло устроится в театр актёром. И корешей с психушки подтянет. Вот уж у них спектакль получится, каждая «Золотая малина» будет ими честно заслужена.
– …и если страх сцены ещё можно суррогатно побороть, то разобраться с нашими собственными проблемами будет сложнее, – продолжала она. Доктор обвела рукой присутствующих, не показывая пальцем, и остановилась на случайном пациенте: – Чего ты боишься, Гера?
Очень красивый, даже по меркам обычных людей, юноша с лёгкой степенью дебильности уверенно провозгласил:
– Не знаю. Мне просто всегда «не очень», и не особо комфортно. И… я не знаю.
– Ладно, – кивнула она, словно сделала пометку, и собралась дать слово следующему, но в этот момент Олег снова поднял руку:
– Я кое-что вспомнил. Я же употреблял раньше.
Что-то не сходилось в схеме доктора, и та подозрительно уточнила:
– И в чём заключается страх?
– Я… Пережил жуткий трип. Там я пережил свой личный ад. Словно в кандалах. Мне страшно, что я не контролировал свою жизнь. Шутки шутками, но это не шутки. Боюсь, что однажды я опять потеряю способность мыслить здраво. Мне так страшно… – говорил парень. Волосы его интересными кудрями спадали на лоб, а воистину ангельское выражение лица наталкивало на мысль о невиновности. Даже если его никто ещё не начал обвинять, его уже хотелось его пожалеть и встать на его защиту. Или взять вину на себя в крайнем случае.
На этой мысли Павел поймал себя, и вероятно, был не единственным. Но потом, как флэшбек, его настигло озарение.
Паша наконец вспомнил, чем отличился этот парень, болтающий без умолку с самого начала сессии. Его выдало его маниакальное лживое подражание собеседнику. Лжец, лжец, лжец. Каким-то образом он настраивался на волну человека, делал вид, что следует манипуляции, а затем сам проворачивал ту же штуку с человеком, добиваясь меркантильных целей. Всё бы ничего, но даже для таких сложных психопатических действий есть статья в уголовном кодексе. Его обвиняли в подстрекательстве. Обычный преступник, но адвокат убедил присяжных, что ему следует пройти курс лечения.
Романтично. Эта лечебница – не только сборник больных, но и исправительная колония. Для государства невозможно придумать ничего гуманнее, чем отделить всех неугодных в отдельное учреждение, где каждому найдут занятие и применение.
Олег говорил то, что ей надо услышать, но это совсем не раскрывало его случай. Он лишь питался её эмпатией и сопереживанием, если так можно выразиться. Паша вмешался:
– Он лицемер, не слушайте его. Он проходит здесь освидетельствование по признанию в невменяемости.
Светлана удивлённо посмотрела на Павла, а затем коротко кивнула. Она как-то сухо подвела черту:
– Что ж, какой бы ни была проблема, «три шага» необходимо практиковать, Олег. После этой сессии ты сможешь ещё раз обсудить этот вопрос с заведующим.
Паша не имел корыстных целей. Просто вряд ли с помощью этого пациента доктор смогла бы закончить свою глубокомысленную цепочку умозаключений, а ему интересно, что будет дальше.
– Кто-то ещё хочет высказаться? Катерина? – словно передала эстафету доктор, завладев вниманием пациентки, и оставила Олега неудовлетворенно бурчащим что-то под нос.
– Нет. Мне не бывает страшно. Идите дальше.
– Константин? Что скажете в свою очередь? Припоминаете ли вы случай, когда вам было страшно, чувствовали ли вы тревогу, с которой не могли справиться?
– Нет, я знаю, как справиться с тревогой. Я могу пойти покушать, и так мне станет легче.
– Что ж, это тоже действенный, хоть и со своими оговорками, метод по преодолению тревоги.
Двое пациентов начали переговариваться с одной стороны, а сидящий справа Олег начал нашёптывать своего рода угрозы на ухо Паше. Видимо, обиделся.
– Тише, пожалуйста, – просила Светлана. Гомон голосов только нарастал, и ей пришлось повысить голос: – На самом деле человек не может испытывать страх и есть пищу одновременно, и это объясняет механизм заедания стресса. Но мы опять отошли от темы. Всё-таки я дала вполне конкретное задание.
Паша уже сам не успевал следить за сюжетом, поэтому когда очередь загадочным образом дошла до него, он на секунду подвис.
– Павел? Может быть вы приведёте пример?
– Не думаю, – отмахнулся он по инерции. Как-то напряжённенько стало, и закралась догадка о том, что кто-то специально ввёл их в состояние паники.
– Не уж-то у вас всё получается контролировать? М? – прикрикнула она. – Олег, отстаньте от него! Гера, по очереди! Мы уже разговариваем! Скажите, Павел, вам же так нравится перечить другим и выставлять себя умным? Так чего же вы молчите сейчас? Или наконец-то, осознали, как страшно бывает терять контроль? – нахлёстом продолжала девушка, и без шуток, становилось не по себе от её тона. Ещё мгновение, и последовало бы клишированное снятие маски со злодея, как в фильмах. Наверняка, оно бы и последовало, если бы среди дюжины шумов сиплым тонким голоском не отозвалась Луиза:
– Я дошла до точки. Я абсолютно точно дошла до блядской точки. Я не понимаю, что я должна делать.
Каким-то образом, она захватила всеобщее внимание, и голоса начали затихать.
– …ничего не получается. Ничего не получается держать под контролем. Ничего не получается держать под контролем, понимаете?!.. – прорвало девушку, и стало тревожно уже не за себя.
Паша хотел как-то вмешаться, но словно почувствовав это, рядом сидящая Зоя Кирилловна сдавила немощной костлявой рукой его руку. В этом жесте было обещание зрелища, и Паше стало тошно от этого. Луиза тем временем продолжала надрывным тоном:
– Я допускаю одну и ту же ошибку раз за разом. Каждый сраный день. Это, мягко говоря, удручает. Ясно? Я не контролирую свою жизнь, живу в какой-то тупой игре, где постоянно проигрываю. Ничего не работает. Я готова даже поверить, что мной управляют, только бы не признавать, что во всём виновата я. Чёрт возьми, я ведь действительно всеми, мать его, силами выгораживаю себя. Не виню после срывов. Каждое утро встаю так, будто накануне я не разрушила всё, что так трепетно пыталась собрать. В очередной раз обещаю себе, что в этот раз всё будет иначе, и опять посылаю всё это к черту. Ёбанный круг. Каждый день одно и то же, – последние слова скрылись в шёпоте и были заглушены откровенным рыданием.
Паша потерял дар речи. Уголок губ доктора Светланы дёрнулся вверх. Она глумилась над ними.