Настиана Орлова
The Last station
Часть 22. Дуализм души и тела
Дуализм (от лат. dualis – двойственный) – философское направление, признающее в основе мира одновременно два независимых начала (душа и тело; человек и бог; сознание и материя; свет и тьма; чувство и реакция), несводимые друг к другу или даже противоположные.
На этот раз новый молодой ординатор решил их удивить. Он собрал в общем холле всех, кто согласился, чтобы провести перекличку и заодно познакомить с такой практикой, как аффирмация. Выглядел молодой врач до неуклюжего неуместно. Паше стало его несколько жаль, хотя и часть парня радовалась новой групповой терапии. Первый вопросы были риторическими, ординатор больше взаимодействовал с публикой, чем ждал серьёзные вдумчивые ответы. Оно и понятно, попробуй почитать лекцию на одну тему, когда тебя постоянно перебивают чужие высказывания. Вселенские вопросы о жизни, о времени и о себе. Доктор рассказывал о том, как важно хвалить себя, настраивать на позитивный лад, да и в целом: «Как мы научимся любить кого-то, если не полюбим хотя бы себя». Затем пытался доказать, как важна общность, идейность. Все важны для всех.
– Хорошо, давайте так: в моменты, когда кажется, что вы одни, постарайтесь представить, что кому-то жизненно необходима сейчас ваша улыбка. Кому-то просто достаточно знать, что вы живы, чтобы быть счастливыми. Кто-то ждёт встречи с вами. Не анализируйте, а примите на веру, – проговорил ординатор, слова его были непробиваемы, но голос неуверенно дрожал. Странная у него подача материала. Ему не хватало спокойствия, которого у доктора Крашника хоть отнимай. Отсыпал бы психиатр и ему чуть-чуть, как будущему коллеге.
Против воли Паша поднял руку, желая чуть-чуть уничтожить эту блаженную гримасу. На одобрительный кивок ординатора он начал:
– На какую веру принять? Это глупо. Вы оскорбляете мои атеистические чувства. Так что окстись.
– Представьтесь для начала, давайте познакомимся.
– Павел. Затворник. Атеист.
– Спасибо за конкретику, но мы здесь просто общаемся. Я прошу вас принять на веру… Перефразирую, допустить мысль того, что вы кому-то нужны. Тем более вы же не можете доказать на сто процентов, что это не так. Нет, не пытайтесь меня перебить. Доказать или опровергнуть вы этого наверняка не можете! Поэтому представьте. Все мы связаны, понимаете? Даже здесь и сейчас, я нужен вам, а вы нужны мне. Это в узком смысле. А глобально, неужели у вас никогда не возникало мысли, что есть что-то большее, чем мы с вами? Высший замысел? Некая цель, для которой мы пришли в этот мир?
– Бред сивой кобылы, – в сердцах выдохнул Паша. На него обратил внимание даже Гриша, до этого отвлечённо озирающийся вокруг: – Никакого высшего замысла, ни Бога, ничего. На самом деле мы ничем не отличаемся от животных. Вот чем мы лучше?
– Ну…
– Это риторический вопрос. Ничего, кроме выдуманных амбиций. Сами возомнили о себе черт пойми что. А на деле обычные животные, которые научились загоняться. Вот уж это он – верховная ветвь развития. Высшая нервная деятельность не преимущество при естественном отборе, а недостаток. Вот какое еще животное из собственных побуждений может на пустом месте выпилиться. Не от потери, не от боли, а просто потому что тоскливо?
Глаза Гриши удивленно округлились. Прежде такого не было, и от неожиданности Паша поперхнулся словами. Зачем он притворяется, что не придерживался такого же мнения?! Голова заболела.
– Самоуничтожение – это часть естественного отбора. Мало противостоять сильным хищникам, нужно еще уметь противостоять самому себе. Фрейд наверняка трижды в гробу перевернулся. Но эти телодвижения не побудят нас изменить ход мысли. Так вот, мы лишь безумные животные. Едим, спим, гоняемся за хвостом, загрязняем окружающую среду. И строим из себя хуй-пойми-что. Кого вы пытаетесь обмануть? Мы строим новое, чтобы разрушить старое. Все время обновляемся, гоняемся за новинками, которым грош цена – просто врéменная материя в этом временнόм цифровом мире. А мы лишь куски мяса, которые умеют говорить…
«Куда-то его не туда понесло», – подумал Паша, но уже слишком поздно.
В пылу своего душеизлияния он не заметил появившегося в поле зрения нового свидетеля его спектакля. Только благодаря ординатору, устремившему взгляд в конец коридора, Паша тоже вынужденно обернулся. Выражение лица доктора Крашника сложно было прочитать за ту долю секунды, что он появился, подал какой-то знак своего подопечному и вновь растворился в неосвещенном коридоре.
– Интересная мысль, – как-то поспешно подвёл молодой врач. – Именно к ней мы вернёмся после перерыва. Никому не расходиться.
Затем встал и уверенно скрылся за углом, вышагивая по коридору. Это остудило Пашин пыл и охладило рассудок.
Он словно очнулся. На лбу выступил пот.
Тяжелый взгляд Гриши взирал в упор. Хотелось спрятаться. Все остальные присутствующие тоже были несколько обескуражены, не считая тех, кому не было дело вообще не до чего.
Гриша так смотрел только тогда, когда кто-то был ему в высшей степени неприятен. На Пашу он так смотрел впервые. Паша был для него чужим. Это оскорбило Пашу больше, чем он ожидал. В ответ получилось только грубить:
– Хватит пялиться, – бросил он в сторону Гриши, не смотря ему в глаза.
– Что тебя так выбесило? – нахмурившись, спросила Луиза, ожидая, что к ней он будет более благосклонен, чем к остальным. Она сидела по правую руку их импровизированного круглого стола.
– Не важно, – отмахнулся он. Закрыться бы в комнате и не выходить ближайшие годы. Вот это он учудил…
Луиза положила руку ему на плечо, от неожиданности он дернулся.
– Успокойся, – заговорил Григорий. Смотрел он понимающе, но всё равно как-то холодно. – Попробуй успокоиться. Эй! Расслабь брови. Не будь таким нахмуренным. Знаешь, что отпугивает в высшей степени того, чем является – неуважение к другим людям, живущих с тобой рядом. Если ты с ними не контактируешь, ладно, но это не значит, что ты можешь саботировать общие процессы и быть козлом. А если на тебя будет равняться вся социальная группа.
Гриша таким образом хочет пристыдил его? Взывая к совести? Какой кошмар. Хорошо, что он не видел все предыдущие его закидоны. Хотя возможно, если бы Гриша приструнил его на самом первом, последующих не было бы.
– Это даже смешно, – произнёс Паша, больше концентрируясь на том, чтобы на самом деле успокоиться. И правда, он слишком вжился в роль умалишённого. – Прошу прощения у всех вас, – следом добавил он и посмотрел на Гришу с видом «Доволен?».
Гриша кивнул.
В голове от этих игр с другом было перекати-поле, поэтому точно проанализировать ситуацию и сказать, что он чувствует, не получалось. Неловко.
***
Они всё так же сидели в кругу, смотря друг на друга с немым вопросом в голове. А что делать-то? Долго сидеть? Кого ждать? Прошло минут пять, но в сформировавшейся атмосфере все двадцать пять.
Жутко. Над ними и раньше проводили психологические опыты другие студенты-практиканты. Понятно, что им нужно писать диплом, а для этого нужна экспериментальная группа, обычно доктор Крашник с распростертыми объятиями принимал на обучение новичков. Но никогда не происходили такие вещи, как сегодня.
Их как будто объединили в одну группу, не объясняя правила «игры». Напрашивалось сравнение с «голодными играми», однако вызывало смешок это только у Паши. Всем остальным, кажется, по барабану.
Его чуть отпустило, и Паша попытался поставить себя на место случайного наблюдателя. Он окинул взглядом этих собравшихся добровольцев (кто не успел сбежать в палату до прихода очередного залетного ординатора). Среди всех самой пожилой и опытной была Зоя Кирилловна. Да и та выглядела помято и словно не в своей тарелке в компании преимущественно молодых пациентов.
– Колени устали сидеть, – проворчала она, как подобало главной непоседе в их царстве. Затем, опираясь на ходунки, поковыляла в сторону столовой. Наверное, опять за кофе.
Вспомнилось, Зоя Кирилловна рассказывала, что из-за своего состояния совсем не спала, пока не теряла сознание. Теперь Паше не казалось это преувеличением. Однако и это не умаляло её деловитости.
К его удаче, в их кружке был Гриша, в каком бы раздрае ни пребывал, – просто своим видом он грел сердце; была Луиза и Мать-природа, державшиеся рядом; были Макс и сосед-Алёша; была новенькая неулыбчивая девушка и старенькая Светлана, «пониженная в должности», – сидела хмурая, как туча. Но не та туча, что слёзы лить будет, если палкой ткнуть, а та, что стреляет молниями и орет громче грома. Интереса к происходящему она не проявляла.
– Представь, если сейчас бунт начать, – внезапно предложил Макс.
– Это твоя идея или твоего отца? – уточнил Паша себе под нос, однако ему тут же ответили:
– Просто мысли вслух… Они бы вряд ли смогли усмирить всех, да?
– Ребят, – встряла Луиза, – можно попридержать такие мысли? Кто-то может расценить это как призыв к действию, – она кивнула в сторону буйного деда из двенадцатой, который за последние полчаса ни разу не моргнул.
В каком-то смысле мило. Они как будто встретились на лестничной клетке и обсуждали, кто выбросил мусор в чужой контейнер…
И это такова теперь его жизнь.
До смешного обидно, что всё пошло не по плану, а пустилось прямиком по пиз…
– Ну-с, может, тогда в города? – ворвалась в очередной раз в его мысли Луиза, появляясь на периферии. Паша оторвал невидящий взгляд от дальней стены и словно по новому взглянул на неё. Бывает момент просветления даже у депрессивных, и тогда, кажется, они горят ярче Сириуса. В глазах девушки в крупинках изумруда отражались солнечные лучики. – Или поиграем в «угадай, каким психическим расстройством я болею»?
Когда он успел так сильно запасть?..
– Да ты «заводила» на любой вечеринке, – не удержался от усмешки Паша, в упор смотря на Луизу.
– Не, мы и так тут плюс-минус одного поля ягода, – напомнил Макс, решив, что предложение поиграть касалось всех собравшихся. В целом, Паша только рад этой компании.
– Идея! Тогда давайте посмотрим, насколько мы дружная семья психов? – нашлась девушка. Почти все обратились в слух.
– Как? – прозвучало откуда-то слева.
– Поиграем в «Я никогда не»?
– А пить что? – вопрошала незнакомая женщина, кажется, соседка Луизы, как-то снисходительно наклоняя голову.
– Чай! – отозвалась Зоя Кирилловна из-за дальних столиков, где собиралась пожевать полдник, но её опять выгнала буфетчица. – Ту заварку с кухни тащите. Этот чифир, честное слово, закусывать нужно.
Против воли Паша тоже рассмеялся под общий одобрительный шумок.
Так и порешали. Поляну оказалось накрыть намного легче, когда они единодушно, как слаженные рабочие одной бригады, стаскали чистые гранёные стаканы и два чайника «чифира» на общий стол. Даже как-то… аутентично что ли. Паша любовался на этих людей в работе. Наверное, в реальной жизни увидь он это, у него ни на секунду бы не возникло мысли о том, что кто-то из них имеет психическое расстройство или переживает тяжелый период.
– Я никогда не… – начала куда более игриво Луиза, задумчиво стуча пальцем по подбородку, – не объедалась до тошноты.
– Все мы грешны, – решительно произнесла незнакомая женщина. Обычно она по большей части молчала на групповых занятиях, но, видимо, в компании с Луизой она чувствовала себя комфортнее.
– Ну так все и пьём! – подтвердила девушка.
Так как постоянно подливать чай никто не хотел, договорились отпивать по глоточку каждый из своего стакана.
– Кто следующий?.. Давайте по часовой.
– Против!
– Ладно, давайте против часовой, – пожала плечами девушка. Гулька волос на голове смешно болталась, придавая и так юной девушке ещё более ребяческий вид.
Следующий Максим.
– Я никогда не воровал, – словно бросил вызов в толпу. Трое, включая Пашу, взялись за бокалы. Вкус чая против воли заставлял скривиться. Скулы сводило от терпкости. Сам Макс спохватился и тоже запоздало поддержал свой тост.
– Ты же знаешь, что не обязательно закапывать самого себя? Суть в том, чтобы напоить других игроков, – произнесла Луиза, и в роли разводилы она смотрелась ещё более привлекательно. Интересно, что так на неё повлияло?
– Да я знаю правила! – пробурчал Макс. – Я просто вспомнил, что забыл, что тоже делал это. Короче, отстань. Давайте дальше, следующий.
Следующим оказался Гриша. Он обвел задумчивым взглядом компанию и произнёс:
– Я никогда не сбегал из дома.
По комнате пронесся протяжный выдох. Хотя казалось бы, ничего такого в этом нет, но к всеобщему удивлению, стаканы подняли лишь Зоя Кирилловна и Мать-Природа.
– Ну а что, у меня тоже был переходный возраст. Даже если это было семьдесят лет назад, – подмигнула Зоя Кирилловна.
– Я в вас не сомневался, – поддержал Паша. Удивления от того, что поддержала и Мать-Природа, не было.
– Следующий Дима.
Неряшливый парень с лёгким косоглазием также повторил начало фразы:
– Я никогда не… – и задумался надолго.
– Ну?
– Не дави на него, – произнесла Мать-Природа.
– Кто давит?
– Я думал, мы никуда не спешим, – пожал плечами Дима. Размышления его слишком затянулись даже по скромному мнению Зои Кирилловны, которая закатила глаза:
– Ну, парень, я никогда не… – подбадривала она.
– Целовался.
– Что «целовался»? – не поняла Луиза.
– Никогда не целовался.
Хотелось пошутить, очень хотелось, но Паша понимал, что если произнесёт хоть звук, прыснет от смеха. Не из-за того, что насмехается, а только лишь из-за абсурдности происходящего. Тишина стала истерически невыносимой, когда поднял бокал с чаем сам Дима и собирался сделать глоток.
– Если я тебя сейчас поцелую, тебе будет нечем гордиться, – бросила Луиза, и это было последней каплей. Дима аж подавился, а Паша стыдливо фырчал в кулак.
Девушка перегнулась через стол к парню, пародируя сцену из «Пассажиров» с Дженнифер Лоуренс, и почти поймала его за ворот кофты. Парень взвизгнул и соскочил с места, словно она прокажённая.
Вот, что называется «девушка с изюминкой».
Смех поутих не скоро, и это дало им пару лишних минут, чтобы расслабиться.
– Как хочешь, – бросила с шальной улыбкой Луиза. – Кто следующий? Только давайте что-то нормальное.
Угрюмая Светлана сделала усилие над собой и подняла руку.
– Да, давай, – поддержал кто-то и призвал тем самым к спокойствию.
– Я никогда не лгала психотерапевту.
Все замолчали, переглядываясь. Немой разговор сближал их под общим началом. Все они – маленькие бунтари. Почти все по очереди сделали глоток, не произнося ни слова, лишь с легкой улыбкой на губах. Паша тоже, и только потом он вспомнил, что в дальнем углу висела камера. Надежда лишь на то, что она не писала звук.
– Тэк-с, дальше, Паша!
А что тут скажешь? Всё, что приходило в голову, «закапывало» его самого. Никогда не прятал таблетки за щеку, никогда не предавал, никогда не накуривался, никогда не просыпался с незнакомым человеком, никогда не терял любимого человека по собственной глупости… Но потом к нему пришло озарение:
– Я никогда не плавал нагишом, – он выжидающе посмотрел на собравшихся по очереди. В этот момент казалось гениальной идеей создать все условия, чтобы Гриша мог, не опасаясь, подать ему знак. Намекнуть, мол, помню-помню, не переживай, дружище. Паша подстелил ему соломку. И либо этот парень по собственной воле сделает шаг навстречу Паше, либо он бессовестная скотина, а не друг… А, ну да, или он действительно потерял память.
– Знаешь, задумка хорошая. Я бы записала её в список того, что надо успеть сделать до тридцати, – произнесла Луиза, когда в замершей тишине никто так и не поднял стакан.
– Зоя Кирилловна, ну хотя бы вы, уж не обижайте! – поддразнивал Паша эту светскую даму постбальзаковского возраста. Дважды бальзаковского? Хоть было и тошно от гришиного молчания, но показывать этого нельзя.
– Никогда не понимала, что в этом романтичного, – Зоя Кирилловна поскребла короткостриженным ногтем бровь. – Вода мутная, в ней до этого, наверняка, гадил кто-то, в ней бактерии плавают, водоросли, а вы считаете романтичным, когда вся эта муть впитывалась в вашу драгоценную шевелюру, и в самые уязвимые места.
Она скривилась под всеобщие смешки. Паша одобрительно хмыкнул. Да, таких чистоплюев уже не делают. Восхитительно. Будь он лет на сорок старше, такую женщину бы не упустил. Хотя Софию же упустил, значит, он тот еще неудачник и упускать лучших – его кредо. Как-то даже смеяться не хочется.
– Ладно, дальше… Наташа.
При упоминании своего имени Мать-Природа вздрогнула. До этого она как-то уж сильно задумчиво рассматривала свои руки. Тонкие запястья, короткие пальцы с маникюром. Прозрачная кожа, под которой просвечивались устьями венки. Притягательно. Паша никогда не был фетишистом по изящным рукам, но возможно сейчас он капельку фетишист.
– Я никогда не… Никогда… Никогда не писала предсмертную записку, – наконец произнесла она.
Вопреки пашиным ожиданиям, на неё не подняли возмущенные взгляды, никто не скривился. Повисла та самая колющая, могильная тишина, которую даже если хочешь, не разрушишь. Каменные лица. От осознания у Паши волосы встали дыбом. Он ведь и раньше всматривался в глаза этих людей, но не допускал даже такой мысли.
Луиза громко выдохнула через нос. Брови надломились в непонятно что умоляющем изгибе. Весьма траурно она подняла стакан выше лица, будто чокаясь с кем-то, и осушила до дна. За ней последовала Мать-природа, – конечно, – затем и Алёша-сосед, и две других женщины из соседнего отделения. Паша смотрел теперь на них под другим углом.
А затем поднял свой бокал и Гриша.
И стало не смешно совсем.
– Расходимся, – заявил он, авторитетно отодвигаясь на стуле и выходя из-за стола.
Перечить или вообще что-то ещё говорить больше не хотелось. Ничего нахрен больше не хотелось, кроме того, чтобы проснуться и понять, что это был просто очередной сон.
Часть 23. Просветление
Надеяться в дальнейшем на лучшее не представлялось возможным. Паша не смог спокойно выдохнуть даже после ухода Гриши и некоторых других. На него накатили новой волной мысли о том, что он, вероятно, упустил очень много времени зря, что он чужой, ненужный, неприкаянный, и ни здесь, ни тут, ни там ему нет места. Какого чёрта он тут делает?
Для него стало откровением, что с этой стороной Гришиной личности он столкнулся впервые. Знал ли он вообще своего друга настолько хорошо, как Гриша знал его? Какой тогда Паша друг, если что-то настолько значимое ушло от его внимания. Он буквально мог потерять Гришу навсегда, и даже не знал, кого нужно отблагодарить за то, что друг не довёл дело до конца.
Это напомнило ему о словах Зои Кирилловны: «Никогда не знаешь, кто перед тобой. Порой можно прожить сорок лет вместе, и только под старость узнать, что за чудовище спит с тобой в одной кровати». Так она говорила о своём муже, и вероятно это была одна из тех истин, к которым приходят только через слёзы и года.
Паша же мелочился, когда думал, что такая точка зрения присуща Зое Кирилловне только потому, что она старая и ворчливая. К повидавшим жизнь всё-таки стоило прислушиваться, подумал он…
Как же болезненно терять смысл – в который раз повторял себе Паша, смотря на своё отражение в окне. За стеклом, за решётками уже пьяная обволакивающая ночь. И он всё тот же странный мальчик, который видит в случайностях послания, а в хлебных крошках – подсказки. Как же он влип. Вроде бы и не пройдена черта невозврата, но он уже не мог вернуться к привычной жизни и играть свою роль, натянуто улыбаясь на те вещи, которым в прошлом придавал почти божественное значение.
Вернуться к той рутине не больше непредставлялось возможным. Это место что-то изменило в нем. Теперь он не мог опустить руки и вернуться к своей прежней бессмысленной утопичной жизни, потому что в кончиках пальцев теплилась надежда на то, что за поворотом именно его всё же ожидал успех. Докрутить мысль, проявить усилие, показать свою настойчивость, и вот он из тех, кто прорвался через первичный барьер, отталкивающий менее строптивых и бойких.
Пожалуйста, не прокладывайте аналогию со сперматозоидами и яйцеклеткой, он это сделал за вас.
Короче говоря, это именно то, что он чувствовал. Как он это чувствовал и зачем он это чувствовал, Паша не знал, но факт оставался фактом: он такой как есть.
Он даже задумался, не пора ли уйти на покой. Его стигмата распущенца и циника, предполагающая, что он всегда будет действовать в обратном от ожиданий порядке, не первый раз приносила ему проблемы и доводила до крайностей, к которым не каждый будет готов. Например, внезапно узнать, что ты хреновый друг, а единственный человек, который был важен тебе, сбежал от тебя в психбольницу. Сейчас это казалось наиболее разумным предположением, чем все другие догадки. Как некстати всплыли подробности недавнего сна. Может, он зашёл слишко далеко? Игнорировал Систему, игнорировал, да доигнорировался. Теперь даже при желании он не сможет вернуться в норму, чтобы хоть немножко соответствовать здешним правилам и имиджу корпорации.
Когда накатывали такие моменты, доктор называл их «просветлением». Когда набираешь особенно большую высоту, появляется больше шансов упасть и разбиться. И в этот момент истинный страх обычно возвращал эту кроху рассудка.
Доктор рассказывал, что это естественный процесс. Предсмертная агония тоже приносила просветление рассудка. Лишь пару минут, когда у вас есть время «по-нормальному» попрощаться с тем, кто скоро освободится от своих мук. Момент раскаяния. Тот самый момент раскаяния, который так любит воспевать доктор Крашник.
«Чужую борьбу не видно, но это не значит, что её нет», – как-то сказал Гриша полупьяному Паше. Они отмечали какой-то международный день права на богохульство. Паша так и не понял, настоящий это праздник или плод Гришиного воображения. Иногда ему просто хотелось выпить, а без повода – это пьянство. Даже абсурдно то, насколько Паша принимал одни его слова на веру, а другие пропускал мимо ушей.
Ему бы забыться беспокойным сном, но он знал, что в очередном кошмаре ему привидится лицо Гриши после слов о предсмертном письме.
***
Только на следующее утро, когда он пришел на индивидуальный сеанс, психиатр удосужился сообщить, что в их недавнем времяпрепровождении был куда более глубокий смысл (да ладно?). Но только эксперимент заключался не в том, чтобы привить им гуманизм и любовь к себе. Да, ординатор выполнял роль своеобразной Матери Терезы. Странно, что такие темы закреплялись за будущими психиатрами. Но как Паша подумал, суть в том, чтобы продвигать любые идеи, даже далекие для тебя. Говорить «правильные» вещи, а не те, в которые искренне веришь. Если ты врач, у тебя не может быть иного мнения, кроме как клинически правильного. Конечно, отступления от схем допускались, клинические рекомендации – это не кандалы, а лишь ограничители. Как на дороге. Чтобы доктор не разгонялся слишком сильно, идущий на поводу у своего чутья и фантазии. Полегче на поворотах.
Так зачем это всё было? Доктор Крашник сказал, что сам не любил это задание в свои годы, поэтому решил разнообразить эту практику для подающего надежды врача. А именно:
– Подтемой к этому заданию являлось сплочение. Как бы то ни было, я не позволил бы ему как-то вам навредить. Вы для меня уже все родные.
– Разве вам разрешено привязываться?
– Мне и с пациентами спать нельзя, – подмигнул доктор, и Паша на секунду выпал в осадок. – Ой, да ты серьёзно? Паша, я предполагал, что разум прояснился, а ты ослабил свои критические навыки. Где ты витаешь? – нахмурился он.
– Нет, я… – а что тут скажешь. О Грише он точно рассказывать не собирался. Вся эта ситуация неоднозначна, и обсуждать её с кем-то, особенно с тем, кто тесно связан с Системой, было бы подобно признанию капитуляции. А белый флаг он прибережёт до момента, когда они рука об руку с Гришей выйдут отсюда и приступят к формированию плана по порабощению Системы. Один он с эти справляться точно не собирался, не говоря уже о том, чтобы оставить Гришу здесь.
– Да я, наверное, плохо спал, – выдохнул он привычную отговорку. Хотя какая это отговорка, если единственная надежда выспаться для Паши являлось накопить 3-4 седативные таблетки и затем выпить их за раз. Тогда только сознание максимально отключалось, и он не видел снов.
– Какие ещё симптомы появились? – поинтересовался уверенно доктор. Наверняка, его уверенность трактовалась тем, что он сам эти симптомы Паше и нафармацировал. Пашу забавляли побочки лекарств, потому что, кажется, он успел перепробовать всё здешнее меню. Но оказывается, одно лечишь – другое калечишь. И чтобы избавиться от сонных параличей, он подписался на повышение либидо и бессонницу.
– Какие должны быть?
– У всех по-разному, – пошёл на уступки док. – Чаще всего это навязчивые мысли, головная боль, расстройство аппетита. Один случай на сотню пациентов.
– Я не вхожу в эту сотню. В целом, не так уж сильно оно мне и мешает, – тихо проговорил он. Он боялся, что придёт момент, когда доктор Крашник решит испробовать какую-нибудь комбинацию из подавителей или транквилизаторов. Что угодно, Павел готов терпеть даже боль, только бы не чувствовать себя овощем. Со своим сознанием расставаться он не хочет. Это, как выяснилось, единственное безопасное место в этом мире, во все остальные те, кому надо, могут влезть, когда надо.
– Вот о чём ты сейчас думаешь? – нарушил его покой доктор.
– Простите, – посчитал он необходимым сказать. – Здесь, – он очертил воздух рукой, указывая на кабинет, – я чувствую себя спокойным. Уравновешенным. Стабильным. Мне хочется здесь больше думать, чем говорить.
Это была правда.
– Тогда… – начал док. – Я могу воспользоваться этой возможностью, чтобы совершить с тобой прогулку?
– Что? – Проблески надежды послышались в голосе. Те, кому доктор не дал зелёный свет, не могли выходить в прогулочное время со всеми. Только под контролем врача или санитара, и только если не косячили последнее время. А Паша умудрился за восемь недель дважды оказаться в одиночке и сорвать три групповые терапии. Свобода казалась призрачным куском мяса для голодающего, но молить о ней было ниже его достоинства.
– Необычную прогулку. Мы с тобой таким не занимались, потому что твоё сознание сложнее воспринимает образы и аллегории. Но может, я поспешил поставить на тебе крест.
Что-то Паше не нравилось в его тоне. Может, его задумчивость, может, проснулся врожденный страх перед любыми психологическими манипуляциями. Тут и правда было, чего бояться, зря Паша ослабил оборону.
– Не анализируй, – попросил Доктор, будто читая его мысли. Именно поэтому ты тяжелее воспринимаешь эти практики. Это будет задание на фантазию, на первичные реакции. Не надо рефлексировать и стремиться понять смысл каждого шага. Так мы не пройдем дальше крыльца.
Ему не хотелось в подобном участвовать, но какой-то нездоровый азарт столкнулся с его самолюбием, а это горючая смесь.
– Ладно, и что мне делать?
– Проходи на кушетку, ложись, закрывай глаза, – улыбался по-своему доктор Крашник, и Паша захотел сравнить его с мухой, которая потирает лапы.
Ну, что ж, они могут и поиграть.
***
Время пролетело незаметно. Паша словно наблюдал за своей жизнью со стороны. Когда в самом начале док его подготавливал фразочками, вроде «почувствуй свое тело, оно тяжелеет, веки горячеют, дыхание успокаивается», Паша пытался сдержать смех, но уже на «входе» в своё подсознание он поймал себя на том, что и правда упал куда-то глубоко в себя и выйти самостоятельно у него не получается. Паника шла рука об руку с покорностью. Странный опыт. Вроде наркотического или алкогольного опьянения.
– Так, Паш, сейчас ты оказался у себя дома. Какие чувства ты испытываешь? – вопросил он. Паша прислушался к себе.
– Мне холодно. Здесь нет света и воды, – почему-то именно так ему представлялось это место. Домом он считал свою последнюю квартиру, куда он вернётся после всего этого. Что-то подсказывало, что соседи обклеили его дверь нецензурными листовками и записками, а в почтовый ящик напихали окурков. Хоть он и настроил автоплатёж по счетам на три месяца вперёд, чутье ему подсказывало, что именно за время его отсутствия мог засориться унитаз или могла взорваться батарея. Никто от такого не застрахован, к сожалению, даже если он выключил все приборы и перекрыл трубы.
– Хорошо, проходи дальше, осмотри знакомую обстановку, стены, мебель.
Он так и поступил. Прошёлся по коридору, цепляясь пальцами за шершавые обои стен, желая ощутить себя дома, где всё родное вплоть до приевшейся отделки. Ничего не изменилось. Тоскливая пустота пронизывала стены нитями паутины. Вылизанная до дыр чистая квартира встретила его в своих объятиях. Не зря ползал на четвереньках по труднодоступным местам накануне госпитализации. Всё в порядке.
– Что видишь? – внезапно спросил доктор Крашник, и Паша отшатнулся от разглядывания.
– Ничего. Моя хата. Я. Посмотрел комнату и гостиную. Ничего не украдено.
– А ты хранишь дома что-то ценное? – вопросил в свою очередь психиатр. Паша нахмурился:
– Не столько дорогостоящее, сколько значимое лично для меня.
– Кто-то ещё есть в этом доме? – спросил доктор, и у парня прошли мурашки по спине от неожиданности. Паша ещё раз пробежался взглядом вокруг, внутренне боясь кого-то увидеть.
– Н-нет, всё как обычно, – неуверенно повторил он. Предчувствие заставило его замереть. Только бы воображение само не начало дорисовывать, внутренне молился он.
– Хорошо, тогда иди дальше.
– Я… Я не знаю. Не уверен, что могу, – он говорил именно так, как чувствовал, и это осознание не могло не пугать. – Как-то жутко здесь, можно выйти? – попросил Паша, не пытаясь «проснуться» самостоятельно. При всём желании сбежать, он верил, что может нанести себе вред, если попытается выйти или сделает это «неправильно».
– Нет, это же твой дом, Паша. Если тебе кажется, что здесь небезопасно, ты должен найти причину и устранить её, – авторитарно заявил он.
Страшно.
– Я попытаюсь, – голос надломился, показывая всю его обнажённую суть. Почему-то осознание того, что док где-то рядом, давало ему чувство мнимой поддержки. Док не даст ему сорваться с пропасти вниз, верно?
– Осмотри все комнаты. Тебе неспокойно во всех или в какой-то больше? – подталкивал он в спину, и Паша шёл. Шёл и шёл. Всё было как обычно, не считая момента, когда он проходил мимо ванной комнаты. Около неё он старался не задерживаться.
– Что сейчас происходит? – спросил он. – Где ты?
Доктор как будто поймал его за шкирку, как непутёвого кота, и вернул к ванной комнате.
– Я около двери в ванную, – просто пояснил он. От неё веяло тем же настроением, что и три года назад в ту ночь.
– Нужно зайти, – прозвучало приказом от доктора. – Не бойся.
Ему не хотелось заходить. Он не станет. Нет. Ни за что.