Настиана Орлова
The Last station
– Иди, – голос звучал громче.
Паша повернул ручки двери и распахнул её. Изнутри на него взирал мрак. Веяло холодом, будто в ванной забыли закрыть форточку. Но форточки закрыты. По крайней мере, он так думал.
– Там кто-то есть? – поступил следующий вопрос. Паша не моргая вгляделся во мрак. Что-то упало с полки.
– Блять! – в сердцах прошептал он, дернувшись.
– Что?
– Ничего. Тут просто холодно. Темно. И больно.
– Не выходи, – поступил новый приказ. – Закрой за собой дверь.
Он чувствовал фантомные прикосновения бритвы. Призрачная рука с лезвием облизывала его кожу предплечий, живота, шеи. Вдоль позвоночника пролилась горячая струя страха. Казалось, хлынула кровь. Он здесь не один.
Он начал различать очертания своей ванны. Поймал своё размытое отражение в зеркале. Уловил колебание воздуха рядом с лицом.
– Выпустите меня, – попросил Паша. – Мне здесь не нравится.
– Включи фонарик на телефоне.
– У меня его нет.
– Есть. В заднем кармане, нащупай его.
Паша подчинился. Руки окоченели и с трудом двигались. Он не хотел, но уже включал нужную функцию на экране быстрого набора.
– Кто здесь? – произнёс то ли вслух, то ли только мысленно в пределах своей ванной комнаты.
– Ты в безопасности. Я рядом, – проговорил доктор, и стало понятно, что каким-то образом он управлял видением в голове Паши. Но чувство, что всё под контролем, всё равно не придавало сил.
Порыв холодного ветра мазнул повторно по шее, заставляя вскрикнуть и обернуться.
Перед ним кто-то стоял, закрывая ему рот рукой. Паша поймал чужой взгляд. Глаза, – он был готов поклясться, голубые, – узнали его. Это был тот самый Гриша. Его друг. Его напарник. Его компаньон в преступлении.
«Молчи», – попросил Гриша, поднеся палец к своим губам. Затем после кивка Паши медленно убрал ладонь с лица.
– Что там происходит? – спросил доктор Крашник после того, как не получил от Паши отклика. – Что ты видишь?
Гриша замотал головой, прося его о чём-то. Каким-то образом Паша понял.
– Здесь только я. Просто сквозняк.
Голубые глаза встревоженно осмотрели его.
«Где тут выход?», – прозвучал голос Гриши, хотя тот и рта не открывал. Паша повернулся в сторону двери, указывая на неё.
«Пошли», – кивнул Гриша и, взяв его за руку, повёл наружу.
– Что ты там делаешь? – спросил доктор Крашник раздражённо.
– Ничего. Стою, – отозвался Паша, не понимая, в какой именно материи сейчас существовал и как себя вести. Гриша вывел его из ванной комнаты в коридор, затем и из квартиры через входную дверь.
Паша успел подумать только о том, что таких галлюцинаций он ещё никогда не ловил. Время потеряло вес. Он мог почти осязать движение секундных стрелок. Удары метронома?
Доктор спрашивал что-то ещё, говорил неразборчиво, и голос его отдалялся. Они пробирались с Гришей через тоннель какой-то подземки. Пахло грязными тряпками и какой-то химией.
– Вернись, твою мать, – злился голос. – Я не смогу тебя вытащить, – просил доктор, и к всеобщему флёру примешался запах крови. Насыщенное железо трёхвалентное. Паша как-то пропивал курс препаратов, когда показатели его крови были на нижней отметке, и потому отчетливо помнил этот запах.
К горлу подступила тошнота, но Гриша не отпускал его руку, и в итоге они приблизились к металлической двери.
«Проваливай! И чтобы я тебя больше здесь не видел!», – кричал в его голове голос Гриши. Голубоглазый буквально силой вытолкнул его прочь за эту дверь и захлопнул её за ним.
– Нет! Не бросай меня! – простонал Паша, но уже никто его не слышал. На руке ощущалось фантомное прикосновение. Он открыл глаза.
Свет кабинета был настолько ярким, что пришлось закрыть глаза ладонями, щурясь и осматриваясь вокруг сквозь пальцы.
Память медленно вернулась к нему, когда он увидел фигуру доктора, нависающую над ним. Лицо было обозлённое, и действуя на инстинктах Паша поднялся с кушетки и отодвинулся дальше.
– Кто это был? Отвечай, – сказал Доктор тоном, не принимающим возражений.
– Не понял, – хрипло выдохнул он, пытаясь взять себя в руки. Он почувствовал, как на самом деле уязвим перед доктором. На руке был след от иголки с капельками крови.
– Не прикидывайся!
– Что вы хотели со мной сделать? – в шоке спросил он. Лучшая защита – это нападение. – Ввели меня в медикаментозный транс? Это насилие над мозгом! Я не давал своего согласия! – хотелось быть более звучным, кричать, но получалось лишь негодующе обвинять. – Я не подопытная крыса.
Взгляд доктора изменился. Справа от врача стоял метроном, который до сих пор отбивал нужный ритм. Раздражал не столько Пашу, сколько самого специалиста.
– Хорошо, – сдался он, – можешь идти. Продолжим в следующий раз.
Пашу дважды просить не надо – он сорвался с места, и спустя секунды доктор остался наедине со своими размышлениями.
Часть 24. Синдром отмены
«Мы опечалены, потому что плачем; приведены в ярость, потому что бьём другого; боимся, потому что дрожим…»
© Уильям Джеймс
Хотелось уснуть. Так сильно хотелось уснуть. Он слишком устал. Всё навалилось, и он уже не выдерживал. Когда мелочи случались по очереди, с ними можно было справиться так же ловко, как волк, который ловит яйца. А когда всё наваливалось одновременно, единственное спасение – это сон. Очень длительный, очень глубокий. И обязательно без кучи головомоечных сновидений, которые прокручивали мозги через мясорубку, складывая увиденные ранее образы в разных комбинациях. Так мозг «думает». Думает, сука такая, даже ночью. И потому Паша хоть и хотел спать, но очень боялся уснуть. Таблеток нет, он их ещё вчера выпил, а новой лошадиной дозы пока не собрал. Как тут успокоиться? Может, походить по коридору, поспрашивать? Покидать палату после отбоя не рекомендуется, но если нерадивая ночная медсестра оставила пост, чтобы вздремнуть часок, у него получится. На таблетки на посту он даже не думал смотреть – они подотчётные, каждая подписана. Те, что в сейфе – «для особых случаев», – тоже не достать. Даже если он запомнил, где хранится ключ, открывался сейф с зубодробительным скрежетом, который разбудил бы всё отделение. Это одни из тех сейфов, которые надо вырывать прямо с напольным покрытием, отвозить на заброшенную дачу и там пытаться вскрыть. И то, шанс, что эти телодвижения окупятся, невелик.
Поэтому в надежде выкрасть себе пару часов сна Паша подкрался к своему соседу. Парень привычно бухтел до самой ночи, пока не погасили свет, а затем магическим образом (или рефлексом Павлова) отошёл ко сну.
Паша присел на пятки около кровати и, набрав в лёгкие побольше воздуха, положил руку на матрац.
Сосед не шевелился.
Он повёл рукой под матрасом, опасаясь, что вместо таблеток может вляпаться во что-нибудь мерзкое. Но пока ему везло. В матрасах была одна хитрость, которую знали не все пациенты, и не дай бог, узнал бы кто-то из персонала. В швах матраца не было пуговиц, не было расшитого узором кроя вдоль всей поверхности, но было интересное место в районе бокового шва. Ткани здесь использовали крепкие, влагоотталкивающие, а наполнитель напоминал мягкую траву или солому. Но если попытаться разорвать шов, в карманчик можно будет складывать маленькие и среднего размера приколюхи, которые не прощупывались снаружи руками медсестёр и санитарок. Только вдоль грубого шва. Только со стороны пола. А вчера вечером ему ведь не показалось, что «кое-кто» беспокойно ковырял ногтями ткань спальника?
Паша, уповая на адаптивные способности своего глубокомысленного соседа, стал тереться вдоль всего матраца.
Но не долго его песёнка играла.
– Ты чего делаешь? – прохрипел Алексей, поворачиваясь. В полутьме он взирал на Пашу хмурым взглядом одного глаза, второй никак не желал открываться. Недовольный и угрюмый, словно его разбудили за минуту до будильника.
– Алёш. Есть колеса? – попытался шёпотом Паша. Было бы очень удобно, если бы ему не пришлось даже из палаты выходить, но если у его соседа ничего не припасено, то придётся шарить по чужим палатам, под угрозой быть замеченным постовой сестричкой или дежурным врачом.
Алёша засопел, так и не открывая второй глаз, устало повернулся на кровати и спустил ноги на пол. Так и читалось в его движениях: «Как вы мне все дороги, блин». Но тем не менее он встал и пошёл к раковине. Присел, на ощупь отвинтил какой-то шуруп на задней поверхности. Отогнул деревянную стенку из фанеры и извлёк небольшой самодельный конверт из клетчатой бумаги.
Его непоколебимость в этот момент поражала, и Паша бездумно пялился на соседа. Вот кто потратил все дополнительные очки персонажа и прокачал только свою выживаемость. С таким парнем и в лес пойти на ночевку, наверняка, не страшно.
Тем временем Алёша высыпал несколько плоских таблеток на ладонь, а остальные убрал. Прикрутил обратно шуруп.
– Что это? – спросил Паша, когда ему в руку упали пять сомнительного вида, но хотя бы одинаковых образцов какого-то препарата.
– А тебе оно важно? – вяло ответил сосед, быстро ретируясь к неостывшей постели. Паша продолжал гипнотизировать свою ладонь. – Спокойной ночи, – прошептали с соседней кровати. Парень отвернулся лицом к стене и засопел.
– Спасибо, – прошептал Паша и, накопив полный рот слюны, закинув всё, быстро глотая.
Может ли быть хуже?
Он слишком устал, чтобы волноваться ещё и об этом.
***
Утро автоматически становится прекрасным, если оно начинается в четыре часа дня. Нет, разумеется, по стойке смирно он поднялся на врачебный обход и «принял таблетки», чтобы потом так же успешно уснуть вновь. Сегодня выходной у лечащего врача; дежурному не особо важно, что с ними да как, поэтому Паша благополучно проспал завтрак и обед. И только ближе к полднику естественная нужда заставила его приподняться с кровати. Хоть и был высок соблазн воспользоваться мочеприёмником.
Он спал больше двенадцати часов, и всё равно чувствовал себя помидоркой, которую забыли на окне в июльскую жару. Сам день будто не предвещал никаких вспышек на солнце, и Паша был счастлив от этого – сегодня активно сражаться с кем бы то ни было он не смог бы.
Классные у Алёши таблеточки, но разовую дозу надо снизить.
Жаль, что беззаботная разморенность не могла продлиться дольше.
***
Ближе к утру следующего дня он как будто пришёл в себя. Даже не верилось, как просто отключить сознание. Именно так бы ощущалось «автосохранение» после миссии, будь Паша персонажем игры.
Но в отличие от игр, от реальной Системы не отгородиться. От Системы не спрятаться. Даже за в хламину пьяным Система будет наблюдать.
Говорят, что Бог любит пьяниц и младенцев, и тем объясняется их везучесть. У Паши есть другое объяснение – пьяницы и младенцы веселят Бога намного больше, ведь ими можно двигать, как бессознательными тряпичными куклами, у которых чья-то рука в заднице.
Бог – одинокий дрочила. А Паше следовало ещё поспать, а не генерировать бредовые мысли.
Как же хотелось на улицу. Как обычному человеку на обычную улицу. Он смотрел неизменно через окно своей палаты, поглаживая шершавую оконную раму.
Мысли о ночном рандеву казались всё более пленительными и не отпускали вплоть до вечера.
Сложно смотреть на губы, которые не можешь поцеловать, и на залитый солнцем дворик психбольницы, куда ему нет пропуска.
То ли это отходняк от алёшиных таблеток, то ли истинные метания, но именно сейчас очень хотелось закрыться ото всех. От любого взгляда и звука. Ни с кем не контактировать. Перекрыть себе кислород. Замедлить движение собственной крови в сосудах, чтобы не то чтобы уснуть – чтобы вообще исчезнуть. Паша был бы чемпионом по импульсивным исчезновениям, если бы не такой мастер спорта, как Гриша.
Сейчас бы выйти отсюда через подземный лабиринт и оказаться сразу за городом. Как бы это упростило им всем жизнь… Или ему настолько некомфортно, что уже начали проявляться симптомы социофобии? Стоило подумать на досуге.
В целом, ну да, ему действительно как-то не по себе, но пора выходить наружу. Он боялся выходить в мир людей. Хотя люди и не пугали его так уж сильно, как тот момент, когда он вновь может столкнуться с Системой. А тут, хоть и в больнице, с горем пополам он чувствовал себя безопаснее в окружении психов и надзирателей.
Его совсем уже повело в фиолетовые дали. Он скоро правда с ума сойдёт здесь.
Кроме желания скрыться ото всех, для того, чтобы сбежать, пока не было ни сил, ни возможности. Не хватало ещё на самом финише сдать назад.
Он метался по палате, как кошка в питомнике, не понимая, что первоочерёдно предпринять. Хотя бы с Гришей разъяснить ситуацию… Или не надо? Паша вообще не уверен, что Гриша его помнил. А если помнил, то он не нужен Грише. Его опять все бросили.
Да что с ним такое? Почему сердце так бьётся? Чёрт возьми. Только не паническая атака. Только не это.
Надо успокоиться. Надо переждать.
Может, выпить?
Нет, знаете что? Пора с этим заканчивать. Паша и так прошёл огромный путь, попал сюда, испортив себе медицинскую историю. Его и на учёт могут поставить, а там хрен ему с маслом, а не работа в госорганах или на вышестоящих должностях. Не то чтобы ему хотелось, но от того, что теперь уже точно нельзя, его ожидаемо коробило. Проблемы с трудоустройством это не конец жизни, Паша понимал, он не пропадёт, но отчаянно хотелось бы, чтобы эти жертвы окупились.
И потому Паша ещё раз на прощание бросил беглый взгляд на задний дворик и сел за стол. Схватив фломастер, он поспешно набросал план.
***
Кажется, подбросить Грише записку было легче лёгкого, но сложность оставалась в том, чтобы всецело довериться, что друг, каким бы он ни был, рассерженным или разочарованным, не сдаст назад. Паша на него очень рассчитывал.
Вечер играл не последнюю роль в задумке Паши. Вечером дневная смена врачей и медсестёр ушла, развлекательные мероприятия себя исчерпали, а вся больница потихоньку настраивалась на сон. Дежуранты внутренне каждый раз помолились, чтобы и эту ночь пациенты не буянили, чтобы в отделение не завозили пьяниц, торчков и бомжей, и чтобы ни одна сука не пожелала «спокойной смены». Паша не зря просидел пару часов у дверей ординаторской, опираясь головой на стену, чтобы подслушать местные распорядки. Как этим воспользоваться, непонятно, но информация в любом виде лучше, чем неведение.
Парень надел толстовку, забрал из прачки постиранные вещи и сложил в дорожный мешок, мало ли, всего всё равно не утащить. Обидно за телефон и бумажник, но всё это можно восстановить с пашиной паранойей сохранять все пароли и явки в облаке.
Гриша был, как и планировалось, в своей палате. Ужин миновал два часа назад. Вечерние процедуры тоже завершены повсеместно. Через несколько минут погасят свет. Паше только бы краем глаза убедиться, что Гриша не пойдет на попятную. Не бросит. И они наконец смогут поговорить.
Паша довольно подробно изложил свой план в письме, и для понимания о статусе доставки сообщения ему даже не нужны были две галочки. Написанный фломастером план предполагал, что в полночь они встретятся в точке А.
Но нетерпеливость сыграла с ним очередную шутку, и вот он осторожно проник в чужую палату.
Все трое пациентов занимались каждый своими делами: один спал; второй рассматривал стереометрические картинки; третий, – но не по значимости, Гриша, – отжимался от пола. Нашёл время. На копошение у двери Гриша отреагировал сразу, подскочив на месте и озираясь на соседей. Его взгляд мазнул по Паше.
– Что тут делаешь? – с легкой одышкой спросил он шёпотом.
– Гуляю, – выдохнул Паша следом и замолчал.
Красноречиво сверлить Гришу взглядом не хотелось, но без хоть маленькой толики надежды он отсюда не уйдет.
«Ну же», – просил он взглядом.
Переглядки затягивались, и почему-то Паша верил, что друг хочет испытать его, доиграть и переиграть. Хочет пойти на контакт.
Наконец, Гриша сдался: он закатил глаза и нехотя кивнул, хотя больше было похоже на задумчивый поворот головы набок: «Сомневался?».
При всей его сучности, этого Паше хватило, чтобы наконец со спокойной душой попрощаться и ускакать в сторону своей палаты.
Всё такое хрупкое, но он полон решимости разобраться с их недопониманием.
Часть 25. Внутренний стержень
Отличие полуночи от так называемой полной луны заключалось в том, что второму придают больше мистического смысла. Кто-то считал, что в полнолуние обязательно у душевнобольных и хроников должны случаться обострения. Паша не из религиозных, не агностик и не хиромант, чтобы верить в это, но когда все эти обстоятельства в сумме сходились к одной производной, скепсис не помогал.
А момент полуночи в день полнолуния вообще лучше пережидать как можно дальше от людей, электрических приборов и от любых природных явлений, которые могут хоть как-то повлиять на ваши планы.
Паше больше не казалось это такой уж выдумкой.
Он уже собирался покинуть свою палату, тѝхонько как мышенька, сгрудив свои немногочисленные пожитки в мешок на плечах, и стал прислушиваться к голосам в коридоре. Вроде бы тихо, вроде бы темно. Но беспокойство всё равно обострилось, и Паша боялся каким-то своим неосторожным движением совершить ошибку. Статус «Леталис» ему обеспечен в таком случае. Может, он слишком поспешил расставить все точки над «i» с Гришей? Может, у его более смышлёного друга был другой план, запасной? Может, существовала иная угроза, которая прошла мимо внимания Паши?
Нет. Он опять сам себя накручивал, а сомнения сейчас ой, как не к месту!
«Just do it!», – гласил слоган на его выцветшей футболке, и это отчасти подстегивало к риску.
Пока тихо – надо двигаться. Они условились встретиться у кабинета физиотерапии, где в такое время суток перекати-поле разве что не летает. Кабинет физиопроцедур и в дневное время не особо пользовался популярностью, поэтому выбор был очевиден. И ещё он был на их этаже, в дополнительном переходе, куда самые смелые могли бегать курить, а несмелые – прятаться от врачей в приступе внеочередной человекофобии.
Классное место.
Паша без труда добрался до нужной двери и неуверенно переминал с ноги на ногу. Когда он проходил мимо поста, часы показывали ровно полночь. Прошло минут пять с натяжкой. Гриша не всегда приходил вовремя, тем более у них всех сейчас с определением времени натяжка, так что Паша мог ещё подождать.
Парень мерял коридор шагами, растирая отчего-то замёрзшие руки под толстовкой и вздрагивал на каждый звук.
Он прочитал все таблички на кабинетах. Оказывается, здесь была сауна и бассейн. Может, ещё и «комната для грязей», Паша бы не удивился. Подергав ручки, он запоздало подумал о сигнализации. Но вроде бы ничего. Ничего.
Ни охранников, ни тепла, ни Гриши. Ещё и ужин пропустил от нервов, и теперь живот заходился звуками умирающего суслика.
«Что-то не так!», – кричало подсознание, и Паша в кой-то веке решил его послушаться.
Палата Гриши в другом крыле. Минуя опять пост медсестры и кабинеты врачей, Паша пробрался в нужную часть здания. К темноте привыкать нет времени. Он чуть не упал, врезавшись во что-то. Мозг очень услужливо подрисовал очертания брошенной инвалидной коляски. Приходилось потом оборачиваться, чтобы убедиться, что она не начала его преследовать, лязгая скрипучими колесами. Хотя точно не скажешь.
«Проспал мужик, с кем не бывает», – подсказал голос в голове, а Паше в это с трудом верилось.
Только он собрался зайти, как за руку его схватили.
– Твою мать! – уже вслух прошипел он и громко врезался в стену, уходя от прикосновения.
Эхо пронеслось по коридору. Гребанные психи. Он замер и, видя рядом только черные очертания, стал прислушиваться. Сердце колотилось где-то в горле, готовое бежать сквозь любое препятствие, словно навстречу платформе «9 ¾».
– Пронесло, – прошипел знакомый голос позади. На этот раз Паша не ругался, напитываясь негодованием и гневом:
– Что ты тут делаешь? – задал он вопрос, выискивая руками источник звука. Нашёл. Под пальцами ощущалась теплая ткань и нездорово хрупкие руки.
– Я не знаю, что вы задумали, но мне нужна помощь, – проговорил голос чуть громче. У Паши дежавю.
– Иди к себе и не лезь. Тебя тут быть не должно, – возмутился он из последних сил. Нужная палата фантомно маячила перед глазами, зазывая, а разбираться с внеочередным свидетелем не хотелось. – Уходи, серьёзно, сейчас вообще не до тебя.
– Ты планируешь побег! – обвинила она. – Я догадалась.
– И ты хочешь меня остановить? – удивился он. Хотя бы в этом, он думал, что они понимают друг друга. – Не поднимай шум, – промолвил он. Он почти уверен, что такая, как Луиза, не стала бы его сдавать – из чувства бунтарства или чего бы то ни было ещё. Если он ошибался насчет неё, это дерьмово.
– Паш, – остановила она его. – Забери меня отсюда, – без расшаркиваний заявила она, и стало в очередной раз не по себе.
«Балласт».
– Нет. Уходи. Серьёзно. Проваливай. Кыш отсюда. Ты всё испортишь.
Свободной рукой он отпихнул растерянную девушку и, не дожидаясь, проник в палату друга. Проходя по стеночке, он обошёл раковину, но уронил табурет, стоящий за ней. Не успел он испугаться, как понял…
Лунного света хватило, чтобы понять: кровать Гриши пуста.
***
Разбуженный шумом нерадивых пациентов ординатор, едва надев тапки, уже выходил из укромного места. Вот что им не лежится спокойно? Потирая устало глаза, молодой ординатор не чувствовал даже раздражения – привык, смирился. Никто не обещал ему спокойные ночи, когда он шёл в эту профессию, так что и предъявлять ему нечего.
Только бы не дед с двенашки. Так не хочется опять его успокаивать, а до наркологического поста вечно не дозовёшься. Спят как убитые. Едва ли это шутка.
Холод облизал его босые ноги, но будущий доктор всё равно устремился в предполагаемую сторону источника звука.
«Может, сквозняк», – внутренне понадеялся он, тут же себя осекая: он, конечно, не в фильме ужасов, но в психиатрических стационарах тоже не бывало «простых сквозняков». И случайностей, как таковых, не случалось. Стены больницы, что скрывали в себе горящие в агонии души людей, держали их здесь надежно, но внутри пламя всё равно полыхало «будь здоров».
Спасибо.
Молодой врач ещё раз прошёлся вдоль коридора, вглядываясь в дверные проемы. Затихли сами? Или услышали его приближение? Ей богу, это место его с ума сведёт.
Когда они проходили на лекциях Историю, его первоначально шокировали методы дней минувших. И исправительная шоковая терапия, и принудительная кастрация, и ледяной душ для «очищения», лечение кровопусканием, опием, слабительными и «лёгкими» ядами, и кандалы у каждой кровати в качестве неотъемлемой части конструкции. Что уж говорить о священниках, которые сновали туда-сюда по выходным. Это не могло не шокировать современного человека, пропитанного идеями гуманизма. Но иногда, глядя на бессознательные пустые глаза пациентов, ординатор мог понять, что двигало такой молодой наукой, как Психиатрия, каких-то восемьдесят лет назад.
И если бы не некий Джон Конолли, провозгласивший новый принцип: «no restraint» – «никаких стеснений», – глядишь, и не настало бы так новой эпохи в Психиатрии.
Смирительные кровати убрали, никаких прижиганий железом и жгучих втираний перца в помине больше нет. Теперь в качестве лечения групповые занятия, трудовая терапия, медитации, культурная терапия. И разве что смирительная рубашка осталась, да двери лишились замков.
Но, наверное, это и хорошо. Иногда даже самого спокойного профессионала могли выбешивать безмозглые люди, а теперь даже никаких путей для профилактического наказания нет – тут же штраф и прощай лицензия врача.
Ещё раз бросив взгляд на тихий коридор, подсвеченный полной луной, доктор напомнил себе, что это не целиком его мысли. Это преподавал им его куратор, не стесняясь в выражениях и, возможно, отчасти поэтому он теперь мог только преподавать, а не практиковать.
Вообще неоднозначность мира поражала.
До того, как он выбрал себе такую профессию, он даже не задумывался о том, какой мир необъятный и как хотелось бы его постичь.
Интересно, его нынешние наставники, Доктор Крашник, Доктор Барагуля, Доктор Рогаль тоже переживали такие смятения души? Или они за прожитые в этой среде годы уже атрофировали в себе стремление к познанию и тоже погрязли в рутине?
***
– Вроде бы ушёл, – шепнул Паша, выглянув в коридор. Шаги ординатора стихли. Рядом, немного дрожа, стояла Луиза, прижимаясь к стене. Он, как-то не подумав, завидев врачебную фигуру в коридоре, затащил девушку за собой в палату Гриши и затаил дыхание. Глупая ситуация. Тупейшая. Еще и руки подрагивали, сдавая его с потрохами.
Когда в проём двери заглянула любопытная сонная голова, Паша чуть не закричал. Но каким-то образом врач не увидел два прижатых к стене тела, слишком увлеченный рассматриванием кроватей в непроглядной тьме.
– Жуть, – согласилась Луиза с его мыслями. – Что… Что нам делать? – следом спросила она. Паша приподнял брови:
– «Нам»? Во-первых, ты идешь в свою палату и больше не преследуешь меня, ладно? – попросил он. Затем добавил: – Ладно, пошли провожу. Кажется, мне тоже нужен новый план.
***
На всякий случай он пытался вспомнить: а не совершил ли он сам ошибку? Написал вместо точки А, точку Б; указал время на час или на день позже; подбросил Грише вместо письма салфетку, а сам после туалета вытер руки письмом; может, Гришу и не переводили в их отделение, а Паша всё это себе придумал от безнадёги…
Да нет, не должен был. Хотя если бы он подменял в своей памяти воспоминания, он бы тоже не знал об этом.
Он лежал в палате, а из окна на него насмешливо смотрела всё та же луна. Тоскливо всё это. Неведение как боль. Или даже хуже. Чёрт, да что же опять пошло не так?
Ещё эта сучья луна. Ординатор ещё пару раз выходил из своего кабинета. Видимо, и его эмоциональное состояние пошатнулось, и заснуть больше не получалось.
Паша даже поймал себя на абсурдной мысли, что доктор, должно быть, уже заметил отсутствие одного из пациентов и теперь пытался без паники найти его. Или он точно знал, где Гриша, потому что сам его похитил…
Бред.
Куда этот придурок мог пойти без него? Не верилось, что он опять оставил Пашу не у дел. Непостоянство в нём и раньше прослеживалось: Гриша признавался, что порой не мог себя заставить выйти из дома, даже когда «ну очень надо было», потому что был истощён и не хотел никого видеть. Включая Пашу. И Паша его в этом не винил. Это бывало раньше. Но что могло измениться за последние пару часов?
«Не накручивай, не накручивай, не накручивай…».
Вероятнее всего, что что-то случилось. Что-то плохое, к чему ни один из них не был готов. Вероятно, Гриша в беде, а Паша, как самый ублюдский друг, лежит в палате и в потолок плюёт.
«Блять-блять-блять…».
Он уже сорвался с места и бежал в ординаторскую.
Двери, ожидаемо, были закрыты изнутри, и парень начал долбиться в них. Казалось, она такая хлипкая, приложи чуть больше сил, и Паша сломал бы ручку, или выломал замок, или петли не выдержали бы и дали слабину.
Поэтому Паша на последнем издыхании продолжал попытки.
Доктор точно не спал. Доктор что-то знал. Доктор позвонил в полицию, потому что сбежал пациент, и теперь Грише придётся удирать ещё и от полицейских.
Кулаки уже болели от тщетных попыток достучаться, и руки безвольными сосисками дергали дверную ручку больше от обиды и презрения к себе, чем принося пользу.
– Да откройте! Это срочно! – прикрикнул он в замочную скважину. Он определённо перебудил весь этаж, а до грёбанного ординатора докричаться не мог.
– Что случилось? – наконец, отозвались ему усталым голосом, правда не из ординаторской, а где-то за спиной.
Паша не подал вида, но волосы на затылке болезненно зашевелились. Он развернулся:
– В пятнадцатой палате лежит парень. Где он? – без объяснений начал он. Доктор хмуро моргнул, только что вернувшись из туалета и точно не ожидая эмоциональных сцен. Однако, кто его спрашивал. Он собрался и вкрадчиво заговорил:
– В своей палате. Где и вам нужно быть. Имею в виду, не в его палате, а в своей. В-общем, давайте я вас отведу.
– Где он?! – Паша выдернул локоть из чужой хватки и начал кричать: – Куда вы его дели?!
Доктор попытался заломать его, усмирить, зажать в объятиях, прижав его руки к туловищу. В руках противника мелькнула какая-то тряпка, затем их обоих свалили с ног.
Рядом, задыхаясь, стояла ещё более напуганная Луиза. Не понятно, готовая ли отталкивать доктора от Паши, или отбиваться от них двоих сама. Парень воспользовался мгновением, чтобы объясниться:
– Если вы тут, то кто в кабинете?!
Доктор кажется, тоже только что пришёл к этой мысли. Он бросил взгляд на двери, нахмурил брови ещё сильнее и, в одно движение встал на ноги. Задёргал ручкой.
– Ключи внутри, – растерянно произнёс он. Затем, как по команде, он начал выбивать двери ногами. Доктор был куда лучше натренированным, и замок вылетел с третьего удара, открывая обзор на кабинет врачей.
Холодом обдало, но не от страха. Балкон был распахнут настежь.
***
Не веря своим глазам, они инстинктивно побежали к балконной двери. На улице светлее, и не заметить в общем-то было сложно: прямо под окнами кабинета лежало тело человека. В окружении цветов, которые смягчили падение. Да и благо второй этаж.
Паше не нужно было подтверждений, и пока доктор на ходу вызванивал других врачей и бежал к лестнице, Паша уже перелез через балконную перегородку и спрыгнул вниз, рядом с телом. В полете где-то слышался вскрик Луизы:
– Паш!..
Но он приземлился на четыре лапки и уже пополз к другу.
– Гриш-Гриш, очнись! Открой глаза. Пора бежать, сейчас пиздец начнётся! – проговорил заговорщически Паша. – Эй! Никто не видит уже, чего разлёгся? – Гриша до сих пор не открывал глаз. – Эй, ты ушибся? – почти возмутился Паша, сильнее тряхнув друга за грудки.
Тот наконец открыл глаза. В лунном свете они блестели слезами. Сверху до них пыталась докричаться Луиза. Но было не до неё.
– Игра окончена, друг, – с хрипом выдохнул Григорий, распластанный по клумбе с белоснежными хризантемами, которые если не приглядываться, очень похожи на ромашки. – Уходи.
– Что ты несёшь? Ты бредишь, – не понял шутку Паша и похлопал друга по груди. Тот закашлял. – Э, ты можешь встать? – тревожился Паша. Прощупав рубашку парня, он вляпался во что-то тёплое и чёрное. Не веря, он поднял ладони к лицу.
– Боюсь, что дальше ты идешь один, – попытался громче сказать, но от того сильнее закашлялся Гриша, привлекая к себе внимание. Сердце пропустило удар, и дышать в один момент стало нечем:
– Гриш, я подниму тебя. Ты только скажи, где болит. Ты… Ты… Ты чего улыбаешься, придурок?
– Всё кончено, Паш. Уходи скорее, но прежде я скажу кое-что. Я должен тебе кое-что сказать! Послушай, – улыбка обратилась в виноватую и даже грустную. Нет, этого не может быть! – Я должен… Должен сказать, – повторил он.
– Что? Что? Говори, я слушаю, – заикался парень. Слёзы обожгли лицо, заставляя моргать чаще.