Рахиль Гуревич
Тайный покупатель
Вернулась на террасу – папа сидел голодный и злой, бабушка сказала мне мыть картошку. В итоге голодный и обиженный папа ушёл навестить друга детства, а мы с бабушкой продолжили консервирование грибов; время поджимало, остатки вечером на ужин мы хотели папе скормить, но для этого нужно было всё законсервировать, для того чтобы появились эти остатки.
Наконец приехала мама. Я всегда волнуюсь, если она вечером идёт пешком от станции. Темно, у всех собаки. Но хорошо, что посёлок в октябре ещё живёт «ночной жизнью», дороги асфальтовые и сухие, магазин, у которого всегда в это время тусуются бездельники с выпивоном, а когда начинается не асфальтовая, свет из домов указывает запоздавшему путнику ямки и ветки… На нашей улице фонари, светло, некоторые живут круглый год, они богатые, поставили за свой счёт. Мама приехала в хорошем настроении, с удовольствием села пить чай, нахваливая торт, она с удивлением рассматривала коробку, потом кусочек:
− Ну надо же, бывают ещё такие, раритет. Как в детстве. И безе тут, и бисквит с пропиткой коньяком и кремовая розочка.
Папа наобижавшись всласть и вернувшись от друга, просто накинулся на картошку и отварные опята. Опят осталось как назло немного, мы с бабушкой разбавили опята жареным лучком… Остальные томились в маринадном заточении дном вверх.
− Красавы! − радовалась мама. Она любила рисовать со мной наклейки на банки. Баночки у нас от этого становились, как сейчас принято говорить авторскими, каждая единственная и неповторимая.
− Тут, Евгения, такое дело, − обратилась бабушка к маме.
− Что? – испугалась мама.
− Игнатий Иванович, − начал папа. − Мой отец и твой покойный свёкор как ты знаешь…
− Саш! Ты ближе к делу. Что ты мне про дедушку нашего рассказываешь.
− Потому ты о нём не всё знаешь.
− Двадцать лет жила бок о бок и не знаю, – обиделась мама.
Дело в том, что дедушка всегда радовался маме, именно мама помирила дедушку с папой. Он смирился с папиным бренчанием, когда узнал, какая у него будет невестка. Мама и вправду подарок для любого мужчины: работящая, всё умеет, на работе вкалывает, дома пашет и не жалуется, не красится, одевается просто, всегда в джинсы и свитер. А вот папа любит пощеголять. То ему концертный фрак за сто тысяч подавай, то новый костюм – он педагог, ему надо выглядеть. Мама по большей части молчит. Впрочем, я тоже не разговариваю с папой без дела. Папа у нас болтает за всех и читает свои и чужие стихи.
Мама закончила технический институт, и работает по специальности, они в своём институте делают платы для секретных организаций. Плата есть в каждом телефоне, даже в детской игрушке. Но то – китайская штамповка, а у мамы в институте платы делают вручную – ни одни высокоточные автоматические технологии не могут заменить их ручную пайку и травление, там сложнейшие схемы. Сейчас мама ещё в институте до ночи, подрабатывает уборщицей.
Бабушка посмотрела на маму с жалостью и сказала:
− Евгения! Выслушай! Наш дорогой дедушка был… даже не знаю как сказать. Понимаешь: в каждой мало-мальски большой организации были люди, которые следили за другими.
− Почему были? И сейчас есть, − заметил папа, уплетая торт за обе щёки. – Информатором отец был.
− То есть? – мама ничуть не удивилась, она похлёбывала чай и наслаждалась дачей.
− Такие люди докладывали обстановку в коллективе, выявляли шпионов и неблагонадёжных, − сказала бабушка.
− Не поняла, − это сказала я.
− Так получилось, − сказала бабушка.
− Мы не должны были об этом знать, об этом никто не знает, − серьёзно сказал папа. – Кто-то в институте стал его подозревать. Я подробности не знаю, позвонил домой человек, по голосу студент и рассказал.
− Такие вещи были всегда, − мама невозмутимо чаёвничала. − У нас на работе есть замначальника по режиму. Все знают, кто он и что.
− Сравнила, − сказал папа. – У тебя режимное предприятие
− Но дедушка был из негласных. Ты, Тоня, не думай ничего такого. Дедушка никого не оговаривал. Но разной шушеры не терпел.
− Какой шушеры? − спросила я.
− Ну, − замялась бабушка. − Если кто книги запрещённые читал, самиздат, или, вот, студенты с разными элементами корефанились.
− Ну, бабушка, какие элементы? − Я если честно ничего не поняла.
− Раз в год, − сказал папа, − дедушка приезжал с таким приблизительно тортом.
− Не знаю, − сказала бабушка. − Почему он стал этим заниматься, я не знаю. Но кто-то должен. Наверное, выбрали дедушку как наиболее подходящего. Он всегда был строг, прямолинеен и принципиален, невзирая на регалии. А для тех, кому всё это сообщалось, нужна была объективность. В любом коллективе интриги, кого-то подсиживают, на кого-то и донести могут, оговорить, а дедушка должен был в случае чего раскрыть интриганов. Объективность – вот главное, что от него требовалось.
− Хорошо. А при чём тут мы все? – спросила мама.
− Евгения! Ты торт ела!
− Ах, ну да, − зевнула мама. – И что? Торт и торт.
− Это торт, как тогда! – зашипел папа.
− Это нереальный торт, – сказала мама.
− Тоня переняла эстафету! – сказала бабушка.
− То есть? – мама стала похожа на вопросительный знак.
Мы с бабушкой рассказали о произошедшем, о том, как я написала на сайт, о молчаливом и разговорчивом − обо всём.
− Откажись, − сказал папа.
− Папа! Там будут неплохо платить, организуют мне индивидуальные консультации раз в месяц.
− Платить будут сдельно, за выход на экзамен, – сказала бабушка.
− Количество экзаменов умножь на ставку и раздели восемь месяцев – крохи. Мы без них как-нибудь. – сказала папа.
− Папа! А кредит?
− Ой, не напоминай! – махнула мама. – Я не верю, что доживу до его погашения.
− Доживём, − как всегда успокоил папа. Казалось, его это совсем не касается.
− Папа! Но летом у тебя нет учеников. А у меня не будет уборок в квартирах.
− Это почему? – удивился папа.
− Папа! Уборки – сезонные. Ты разве не замечал?
− Да где ему заметить, − проворчала бабушка. – Там же фестивали их художественного авторского бренчания.
− Да. И что? – с вызовом сказал папа.
− Ничего, ничего, − стала успокаивать папу мама и даже обняла его.
− Деньги не лишние будут.
− Тут вот какой плюс, − сказала бабушка. – Абы кому они не предлагают. Они так и сказали, что сразу обратили внимание на фамилию. То есть у Тони – анкета.
− И что – анкета? Очень спорная анкета, если на то пошло.
− Они искали человека, кто бы смог сдать черчение, вот это главное, − сказала я.
− Это смотря для кого спорная. Там, − бабушка сказала с нажимом на «там» и показала на потолок, − там это большой плюс для Тони. Ей там доверяют. И не унитазы мыть у богатеньких.
− Тут вот что, Тоня, − сказала мама. – Вопрос не в унитазах. Тут другое. Сможешь ли ты жить с тем, что кого-то с твоей помощью вывели на чистую воду, уволили – тут вопрос этический.
− Но если всё будет честно, ведь никого не уволят? – спросила я.
− Честно ничего нигде не бывает, − сказала папа. – У нас в школе бесплатной гитары просто нет, а по документам – есть. Начальство деньги по своим карманам рассовывает, а я работай.
− И до вас доберутся, не волнуйся, − сказала бабушка.
− Меня будут готовить. И я просто поступаю для себя, куда не поступила в этом году. А для них – мне не сложно, тем более обещают деньги.
− Ясно, Тоня. Ты будешь подставной. Подсадной.
− Ну Саша, − зевнула мама.
− В цирке бывают подсадные. В театре бывают клакеры, − сказал папа. − В интернете их миллион, этих ботов.
− Но я не бот, папа.
− Ты подбот от слова «подстава».
− Оставь Тоню в покое, Саша. – сказала мама. − Она поможет людям. Тут нет ничего такого. А ты фантазируешь.
− Я фантазирую? Я фантазирую?! – папа хватал ртом воздух от возмущения.
− Ты всегда фантазируешь, Саша.
– И торт, и эту коробку я нафантазировал?
− Коробка просто нереальная, − сказала мама. – Это чудо, а не коробка. Надо же! Картон, узоры, всё как в детстве.
− И не забывай, Саша, − сказала бабушка, −– что в дедушкином вузе Тоне подменили экзаменационный лист. И задача операции не натянуть Тоне проходной балл, а наоборот поймать на занижении оценки, я так поняла их задачу.
− Верно бабушка! – я всегда поражалась как бабушка всё умеет сформулировать. Не зря она работала завлабораторией когда-то, у неё до сих пор светлая голова, не то, что у богатых кошёлок, у которых я убираю квартиры. Те только и трясутся, чтобы я у них ничего не украла, и спрашивают, есть ли у меня жених – больше их ничего не интересует. Деньги и женихи. Ещё сериалы и глупые передачи по ТВ.
− Значит, деда помнят. Отомстили внучке. Отыгрались. − папа никак не мог успокоиться. – Но Тоня! У нас на работе все ненавидят детей жалобщиков. У ребёнка ни слуха-ни памяти, а мать пишет, что в музыкальной школе коррупция.
− Ой, папа. Это другое совсем. Тут и слух, и память, а фиг, где ты на бюджет прорвёшься.
− Я бы знал, Тоня, что такое творится, тоже жалобу, куда надо накатал. Хотя сами понимаете, жалоб боюсь, − вдруг выпалил папа абсолютно непоследовательно.
− Так что решаем? – спросила мама, глаза её слипались.
− Всё уже решили, просто поставили вас в известность, как родителей. Важно, чтобы ты, Саша, никому не рассказал, – сказала бабушка.
− Я-аа?
− Ну выпьешь там на фестивале и расскажешь под гитару…
− Нет, − замахал руками папа. – Я – могила. Я за славные семейные традиции, пусть они даже бесславные. Дайте уже наконец торта. Или ты, Евгения, всё съела? – папа как всегда смирился. Он всегда артачился, артачился, разбухал дома насчёт работы, жаловался на каких-то бардов, которые у него украли мелодию, но на этом все его возмущения заканчивались, в итоге он затыкался, всё заминал, а на работе всегда был как большинство.
Глава четвёртая. Задание выполнено
Когда мама с папой уехали, жизнь вошла в обычную грибную колею, которая порядком надоела. Мысль о том, что каждая баночка – это деньги тоже перестала радовать. А раскупят ли всё за зиму? Звонок раздался ровно через неделю, знакомый голос спросил: ну как? Я ответила, что согласна, и что как кончатся грибы, так сразу. Отлично – послышалось в ответ, позвоним через месяц.
Я стала посещать двух преподавателей: по черчению и по рисунку. По рисунку ругали, и я была согласна: у меня всё плохо, а по черчению преподаватель, холёная женщина, типичный педагог, хвалила меня. Она научила меня правильно затачивать рейсфедер и показала, как работать тушью. Всё остальное я знала, чем очень удивила моего педагога. Частный педагог! Никогда в жизни у меня не было репетиторов. Дедушка не в счёт, он же свой, родственник. Это были блестящие репетиторы. Так как с рисунком оказалось всё плохо, мне сказали посещать курсы ещё в художественной академии. Сначала я себя чувствовала очень неважно: холёные, красивые люди и рисуют как боги. Первые занятия я тряслась, рисовала совсем слабо, но, освоившись, я увидела, что не только я рисую слабо. За полгода я сделала огромный шаг в рисовании. Мне оплачивали не только репетиторов и курсы, но и проездной – ведь я была не школьница и не студентка, а каждая поездка не дёшева для меня. В благодарность я всегда предлагала репетиторам убраться в квартире. Они с радостью соглашались, и всегда платили, я брала с них половину от обычной цены. Педагог по черчению даже уходила по своим делам и приглашала меня раз в месяц железно, и самое ценное − рекомендовала подругам. Сарафанное радио – важнее всего, круче любой рекламы, я очень дорожу рекомендациями, я их собираю в портфолио – с первого класса в школе нам твердили: ведите портфолио, пополняйте его – я и вела, сначала папка была нищая и пустая, но с тех пор как я стала клинером, дела пошли лучше. Я любила листать своё портфолио, разные распечатки из интернета дипломов школьных этапов олимпиад – выше я не проходила, но на школьном этапе становилась призёром не раз в олимпиаде по технологии. Олимпиады надо было проходить дома – мне помогал папа, лучше всего у него получалось по мхк и технологии. В мкх много музыкальных вопросов. Мне даже предложили от школы поехать на районный этап, но я отказалась – я ж сама по музыке ни бум-бум, по истории искусств ещё хуже, а по драматургии был простой вопрос – о спектакле Мейерхольда и художнике Баксте, это я знала, когда готовилась ещё к ОГЭ.
Снова я отвлекаюсь… Просто не с кем больше поговорить, пообщаться.
К бабушке не выбиралась, так была загружена занятиями, но она чувствовала себя хорошо и говорила, что может позволить себе курить самые хорошие сигареты, так хорошо ей живётся.
В приёмную кампанию мне было всё знакомо. Но, когда садилась к оператору, и наставал момент выбора времени экзаменов, я всегда отзванивала моим «товарищам», они просили перечислить все даты и все потоки и после пятиминутной паузы, диктовали мне, какой поток и какое время мне надо выбрать. Это вызывало жуткое недовольство приёмщиков, меня прогоняли из-за стола, ругались. Но я мило извинялась, шла к председателю приёмной комиссии и скандалила – меня так научили, я наизусть заучила фразы. Чем круче был универ, тем неуважительнее со мной обходились. Но я знала свои права. Я так и говорила: это моё право – с подсказки моих режиссёров. Ну а свой универ, где я оказалась шестнадцатой, меня узнали, что было очень приятно. Там было просто, спокойно, я рассчитывала получить на рисунке под сто баллов – так меня натаскали новые учителя. Перед экзаменом по черчению в крутом универе, режиссёры со мной долго говорили по телефону и просили по возможности показать всё, на что способна. А больше не звонили. Деньги перечисляли на карту после объявления оценок на сайте универов. Я не сидела как в прошлом году и не ждала оценок. Я знала: за меня сидят и ждут другие люди. Как только приходили на карту деньги, я открывала сайт и с интересом, а иногда и возмущением смотрела на баллы. Меня абсолютно не касалось, что там происходит, я и так знала, что там всё куплено. Но баллы по черчению расстроили меня. Я не знаю, как там чертят другие, всё-таки наверное, линии мои оставляли желать лучшего, но там были задания на построение. Неужели я ошиблась в третьих проекциях и изометрии? Тушью я ни разу не измазала чертёж. Мы с педагогом чертили только на плохом ватмане для гуаши – именно такой выдавали в универе на экзамене. Спустя час после того, как деньги на карту пришли и я посмотрела баллы на сайте, в домофон позвонили. Пришёл разговорчивый, он контролировал меня весь учебный год и был что называется куратором. Одет он был в такой костюм, который даже мой папа оценил бы. Он был очень доволен и не скрывал радость, я спросила:
− Где вы купили такой костюм?
− В Германии, − улыбнулся он. – Только там надо покупать костюмы.
− Ну это не для простых смертных, извините.
− Антонина! Какие твои годы! – рассмеялся и он и заторопил: − Садись за компьютер.
Я зашла на сайт всё той же организации с двуглавым орлом, куда студенты шлют жалобы, и под его диктовку напечатала протест – это он мне так сказал напечатать капслоком. Причём разговорчивый продиктовал мне номер моего же экзаменационного билета, он знал его наиз!
− А теперь, Антонина, мы с тобой едем на апелляцию.
− Ой! – испугалась я. – Сейчас?
− Сегодня последний день. В здание зайдёшь одна. Там очередь. Постоишь. Когда зайдёшь в кабинет, нажмёшь в кармане эту кнопку. – Разговорчивый, улыбаясь своими жёлтыми прокопчёнными зубами, протянул мне малюсенький микрофончик с кнопкой.
− Там дырочка. Булавка есть, чтобы к карману прикрепить?
− Сколько угодно. − Я открыла жестянку из-под датского печенья, нашла подходящую английскую булавку и прикрепила диктофон.
− А если я не нажму кнопку, что тогда?
− Ничего смертельного. Просто больше писанины, а так аудиофайл – и тебе не надо ничего писать, присутствовать при очных ставках.
− Давайте потренируемся, можно?
Он кивнул. Я отстегнула микрофон, включала и выключала, а потом слушала запись у разговорчивого на телефоне.
− Чудеса двадцать первого века, Антонина, − он помедлил: − да и двадцатого тоже.
Мы ехали с ним на метро. Лето, станции и вагоны свободны, нет толчеи. Какой-то бомж спал на лавке в углу вагона – разговорчивый тут же позвонил. На следующей станции в вагон вошли полицейские и забрали бомжа.
− В очереди, когда будешь стоять, смотри не нажми кнопку. –Предупредил разговорчивый на улице. − Там сейчас намечаются вой и стенания.
− А всё-таки, − я крепилась, но не могла скрыть своё расстройство от оценки.—Почему мне так мало баллов поставили? И что мне спрашивать?
− Антонина! Кто у нас в черчении сечёт? Я или ты? Я если честно, винт от шпильки с трудом отличу.
У решётки, за которой начиналась территория крутого универа, он спросил меня:
− Тебе на проезд деньги приходили в этом месяце?
− Нет, − честно ответила я.
− Придут сегодня. Если включишь микрофон. Не включишь – не придут. Уяснила, Антонина? Год работы! Умоляю: не подведи меня, лично меня!
− Не волнуйтесь. Мы же с вами попробовали – всё работает.
− Отлично. С тобой никаких проблем, Тоня. Тебе в органы надо, а не на дизайн. Ты прекрасна, Тоня. Молодчина. Если всё будет нормально, всегда дадим тебе рекомендацию, если надумаешь.
− Спасибо.
− Прощай, Тоня!
− До свидания.
В старом обшарпанном коридоре самой крутой академии я смотрела в окно. На улице под стать моему настроению дождило, но тепло – июль же. После трёх часов ожидания в компании зарёванных девочек и мальчиков, а также трясущихся мамок и папок (на удивление папки были более раздражительными. Я вообще замечаю, что самое страшное не скандальная мать, а обозлённый отец, мужики вообще не сдерживаются, я их не люблю и боюсь), я вошла в кабинет. Кнопку микрофона я нажала ещё у двери, на всякий случай.
− Фамилия! – ослепительно улыбнулась мне девушка-секретарь; ещё недавно она рассаживала всех, и меня в том числе, на экзамене за чертёжные доски.
− Антонина Чапыгина.
− Я же вам сказала – фамилия, − надменно так.
Я промолчала. Столько тупых людей повсюду, и все тупые строят из себя. А промолчала я, потому что разговорчивый приказал провоцировать конфликт, так бы я как миленькая ответила. Девушка оценила меня прищуром и выжидала тоже молча. Мне такой красавицей, как эта девушка, никогда не стать, подумала я, никогда мне не работать в приёмной комиссии, никогда не организовывать абитуриентов. Моё дело – уборка квартир, сбор урожая и монотонное выковыривание ядра лесного ореха из его панциря или косточки из горького тёрна…
− Вы слышите меня, Антонина Александровна?! – я задумалась, отвлеклась и не слышала, что мне говорили.
− Я? Д-да.
− Так подойдите к доске. Вот ваша работа. Узнаёте?
− Узнаю, − сказала я. От волнения я даже не заметила, когда к магнитной доске прикрепили мой чертёж.
− Вот тут, тут и здесь − ошибки. Штрихпунктирная линия не по ГОСТ, стрелочка как стрела Робин Гуда, аналогично отминусовали, − тараторила худая вертлявая женщина, я не видела её на экзаменах.
− Извините, что перебиваю… − просил перебивать и извиняться, сбивать.
− Ах, не перебивайте. Вас много − я одна. Вот здесь грубая ошибка в чертеже, здесь неправильно вынесли размер.
Я не слушала её. Я просто ждала. Она молола чушь насчёт штрихпунктирной. Я знаю все ГОСТ, мне дедушка объяснял, и стрелочки у меня идеальные, и расстояния все по ГОСТ, она врала это ясно, тоже мне – «стрела Робин Гуда», совсем обнаглела, падла. Наконец она замолчала.
− Всё. Вопросы есть? – спросила девушка-секретарь, насмешливо улыбаясь, то есть она строила из себя сочувствующую, но я чувствовала – эта сука торжествует, ей приятно, что мне обидно.
− У меня штрихпунктирные правильные и по ГОСТ, − повторила я. – Давайте с измерителем всё проверим и справочник откроем.
− У нас времени нет каждому дилетанту рассусоливать. Вы посмотрите на ваши надписи, − худая и морщинистая почти кричала на меня. Я понимала, почему. Она хотела заговорить мне зубы, но обломалась.
− А что не так с надписями? – я готова была её убить.
− А-аа.. Э-ээ, − она явно попала впросак – шрифт мой конёк, с четырёх лет дедушка учил меня писать стандартными чертёжными шрифтами. – Ээээ… Вот нижний элемент буквы «к» не верен. И наклон.
− Проверяйте наклон , − сказала я. – Я ровно под 75 чертила, я проверяла. − На самом деле я пишу от руки ровно под 75, дедушка натаскал.
− Девушка, − это шла на преподше секретарь.
− Что «девушка»?! – я почти взбесилась: она тут мне будет девушкать, тупая глянцевая барби! Шрифты я знаю, я их обожаю. Причём разные, ни о какой ошибке в угле наклона не может быть и речи.
− Ээээ… − заэкала худая бабища. − Закругления хромают…
− У меня идеальные закругления.
− Нижний элемент буквы «у» тоже не верен.
− Верен.
− До свидания, Антонина Александровна! – секретарь поднялась, наверное она собиралась меня выпроводить.
Сначала я хотела возразить, ещё поспорить об ошибках. Их не могло быть! Исполнение − согласна. Для черчения нужен навык. Дедушка умер скоро шесть лет как, пять лет был перерыв, ясное дело, что навык теряется, качество страдает, за год я восстановила линии, но равномерный нажим − нет. Я почти никогда не плачу, но тут, когда я увидела, что меня выпроваживают, с презрением, даже с брезгливостью, ком подкатил к горлу. Не из-за себя и низкой оценки. Из-за памяти дедушки. Он бы расстроился из-за моих 55-ти баллов. Наверное, у меня было такое жуткое лицо, что эта красавица с чёрной душой сказала мне:
− Только прошу вас – не возражайте.
− Да, − подтявкнула морщинистая. – А то пятьдесят два получите, у вас рамка не той ширины. Линия не сплошная основная.
− А какая? − выдавила я.
− На миллиметр тоньше.
− Да что вы! – я чувствовала, что очень зла. А казалось бы: чего мне злиться. Я сюда и не собиралась идти учиться. Подставной абитуриент − моя работа. Странная, но работа. Но я разозлилась. Передо мной сидела и скалилась накаченными губами, толстая жабоподобная сильно накрашенная тётка базарного вида, морщинистая же просто пропала – «Не доживёт!» − поняла я. – Помрёт такой, как сейчас…» И я успокоилась, даже не хлопнула дверью. Хлопанье дверьми – единственный знак протеста, который я позволяла себе в квартирах, где убиралась. Если что, всегда можно сослаться на сквозняк и на то, что силы не рассчитала, я же сильная…
Я вышла из кабинета и десятки глаз с надеждой посмотрели на меня.
− Ну как?
− Просто…− я запнулась. – Просто… − я вспомнила что кнопка включена.
− Кароч, отстой полный, − сказала девчонка, жующая огромный кусок жвачки: пока мы стояли, она всё закидывала и закидывала себе новые пластины, пока пачка не кончилась.
− Угу, – я сунула руку в карман и выключила микрофон. Мне вдруг захотелось поделиться с людьми, которых я скорее всего больше никогда не увижу; «Внемлят люди, дышат груди», – вспомнила я строчки из папиных бренчаний.
− Что вам сказали? – спросила видно чья-то мама, высохшая, похожая где-то на преподавательницу, которая втирала мне дичь, но эта была не крашеная, седая, вокруг глаз сети морщин, на лбу морщина удивления.
− Сказали что ошибки…
− Указали на ошибки?
− Указали.
– Мы третий год поступаем, всё без толку, − вздохнула дочка этой несчастной мамы.
− А ещё? А ещё? – суетился какой-то парень, он стоял у стены и его всего трясло, он как-будто был подключен к амперметру.
− Ещё угол наклона шрифта, толщина линии, стрелки и штрихпунктир не понравились.
− Это стандартные отговорки, − сказала холёная ухоженная женщина, держащая за руку полненькую тихую дочку.
− Они тут все продались, − сказала мне тихая дочка.
− Но кто-то же поступает, − раздался голос.
− Кто-то поступает, − всхлипнула полненькая девочка.
− Мы вот думаем. Нам наверное не имеет смысла сдавать рисунок и композицию. Всё равно эти баллы не перекроют шестьдесят по черчению?
− Я бы всё равно сдавала. У меня пятьдесят пять, и я не опускаю руки, − сказала я. Я ж не могла сказать: сдавайте люди; работы скорее всего будут пересмотрены и оценки тоже, тут валят даже самых идеальных в черчении! – это я имела в виду себя.
Запикал телефон, сигналя, что пришли деньги. Я попрощалась и бодро зашагала прочь, на улице перед решёткой уже остановилась машина (здесь в центре улица была пешеходной, ездили только по спецпропускам), охранник выбежал из будки, услужливо открывая ворота. Неужели по горячим следам, по моим следам?.. – подумалось мне, − не может быть. Из машины вышли три человека в костюмах с иголочки, в том числе и молчаливый.
Экзамены шли своим чередом. Где-то просто сдавала, где-то я посещала апелляции с микрофоном. Ночью мне вспоминались просители у дверей с надписью « Аппеляция ВИ» − такие разные мамы и такие похожие девочки-мальчики, которые пахали не один год, не один год поступали и никак не могли пробиться.
Наконец вступительные закончились. Не могу сказать, что я сильно уставала. Я теперь прилично рисовала, у меня были небольшие но всё-таки приличные ЕГЭ, и на дизайн среды, я скорее всего проходила по баллам в первую волну. Мне больше никто не звонил, деньги и немалые на карте грели душу – за июль кредит я оплатила сама, за август тоже собиралась оплатить. Мама повеселела, и даже папа ходил радостный в пересменках между своими турпоходами, поездками и фестивалями, он купил себе новую палатку и новый костюм – мама за лето не отобрала у него ни копейки:
− Пусть порадуется. Когда ещё такое лето ему выпадет.
Лето по погоде было совсем не радостное, клубника гнила. Яблони у нас в этом году отдыхали, цветы на кустах смородины побили майские заморозки, с грибами пока было неясно, но надеялись на осень. Бабушка на даче скучала от нечего делать, обсуждала мои приключения с поступлениями.
− Не жалеешь? – спросила бабушка?
− Бабушка! Я кредит за два месяца погасила!
− Это само собой, Тоня. Это подарок судьбы, с заготовками всё плохо.
− Но ждём овощей.
− Ждём овощей. Ну а если не брать в расчёт оплату, не жалеешь?
− Не жалею, бабушка. Дедушка бы не пережил такой моей оценки по черчению.
− Кстати, ты помнишь: они обещали тебе поступление в любой из тех институтов, куда ты сдавала, независимо от результатов.
− Нет, бабушка. Я в свой универ. Они меня знают, узнали, когда я документы подавала, а после забрала. Не хочу в другие места.
− Кто-то из-за тебя сильно пострадает, а может и заболеет… Останется без работы.
− Ну… пойдёт мыть квартиры, как и я.
− Циничная ты стала, Антонина.
Бабушка посмотрела на меня с осуждением, она жалела работников приёмной комиссии. В глубине души она считала, что торговать и убираться стыдно. Но только в глубине души. Бабушка привыкла к другой жизни. Думаю, она и на дачу переселилась после смерти дедушки, чтобы не видеть эту новую жизнь. Я же очень ценила наш бизнес, всех клиентов. Я чувствовала себя холопом, но не очень страдала, ну а что тут поделать: ни внешности, ни денег, даже машину пришлось папе продать. Зато мы скоро выплатим кредит, тогда станет полегче. Я всё видела в том августе в розовом свете. Я буду учиться тому, что мне нравится, я буду стараться, и поступила я сама, натренировали по рисунку тайные работодатели, спасибо им за это… Я жила будущим. Я буду стараться. Вокруг меня будут творческие люди, вдруг я буду общаться. А вдруг я в универе найду свою любовь… Мне так хотелось, чтобы у меня кто-то появился.
