Рахиль Гуревич
Тайный покупатель
− Да. Он чист перед тобой Тоня, особенно на набережных Невы, − Дан не выдержал покерфейс и заржал.
Я наблюдал за Тоней нарочито невозмутимо, я давно научился примерять маски, это со Староверовым у нас семейное. Она опять покраснела: её троллят, она − посмешище. Именно это она и предполагала с самого начала, Савва усыпил её бдительность ненадолго. Её ненавидели одноклассники, её все унижали, вот и мы… Тоня снова стала бледнеть, снова на долю секунды закатила зрачки, резко встала, решительно, абсолютно молча пошла прочь.
− Беги за ней, − сказал мне Савва.
− Нет, − ответил я.
− Тогда я побегу, − и Дан реально поднялся, чтобы идти. И он бы пошёл, стал бы её убалтывать, нести ересь и околесицу.
Я встал из-за стола, хотя совсем не хотелось. Я устал, меня разморило от еды и вина.
− Тоня! – я догнал её у проспекта, когда она спустилась с горки, – Тоня на удивление быстро ходила. Я стал рассыпаться в извинениях. Она расплакалась, обняла меня и сказала:
– Антоний! Я тебе больше не нужна?
Мы медленно прогуливались по газону, взявшись за руки. Рядом по тротуару спешили мирошевчане.
− Почему ты не отвечал мне? Скажи, напиши − я хочу понять, мучаюсь весь год!
Я остановился, посмотрел на неё и сказал:
− Ты меня сильно подставила. С контрольной закупкой.
− Но я…
− Не перебивай, выслушай, – приём ещё из салона, чтобы клиент позволил всё сказать. − Ты знала наверняка, что Староверов организовал слежку за мной, он же нанял тебя, признайся. Через детектива, который в бейсболке.
− Нет! – она смотрела на меня упрямо и преданно.
− Ты это преподнесла, как догадку. А ведь ты знала точно. Ты не призналась, что тебя нанял Староверов. Скрыла это, но намекала мне изо всех сил.
− Но я не знала! – она развела руками, как баба на одной из картин нашего ресторана.
− Всё ты прекрасно знала. Вот почему я не отвечал.
− Антоний! – она упала на колени и стала цепляться за мои брюки, как другая деревенская баба на другой картине в нашем ресторане − прохожие стали оборачиваться. – Антоний! Я не знала, клянусь, я предположила.
− Да встань ты! – я схватил её за ветровку и, встряхнув, поднял рывком – ветровка беспомощно хрустнула – по спине как рваная рана расползалась проплешина, показывая выцветшую до рыжины когда-то чёрную футболку…
− Честное слово, Антоний. Я не знала! – слёзы катились ей в рот, она рыдала молча и без гримас. Слёзы раскаяния ещё больше вывели меня из себя. Сейчас я ненавидел Тоню почти так же, как Староверова.
− Я не знаю, как ты снюхалась с отцом…
− Да ты что! Я его в глаза не видела!
− Ага, ага. А эти убеждения работать у него? Это твои личные слова?
− Я и теперь так считаю.
− Ты врала мне, врала.
− А ты врал мне! Ты мне врал! Ты изменился за это год, Антоша!
− Никогда в жизни я тебе не врал! Я изменился, ок. Изменишься тут. А ты не изменилась? По-прежнему на ставке стукача?
− Подрабатываю, − зло ответила она. – Лучше, чем унитазы драить.
− Ты и телефон тогда на лавке специально оставила. Это было всё подстроено уже тогда, этот детектив, он сидит в нотариальной конторе, его наняли, как и тебя. У вас всё давно подстроено!
− Ты рехнулся, Антоний! Ты с ума сошёл! – Тоня посмотрела на меня жалостливо. – я тебе предлагала: переезжай в Москву. Поступишь в аспирантуру… Давай уедем в Петербург. Там прекрасный институт, я узнавала, и комнату снимать дешевле. Я брошу универ!
− И жить мы будем на мою зарплату аспиранта?
− Я буду драить, натирать полы. Уборка везде требуется, у меня хорошие рекомендации.
− И подрабатывать тайником, Тоня, да?
− Тоже деньги.
− Всё, Тоня, прощай. – Я развернулся и быстро пошёл по горке к веранде и не оборачивался.
− Знай! Ты возвращаешься не к друзьям! − крикнула она мне дурным бабским голосом
У меня снесло крышу – она была права, за последние полчаса я разочаровался и в ней, и в них. Я чувствовал: что-то должно произойти плохое, и злился от этого ещё больше. Я вернулся, догнал её, уходящую, развернул к себе, схватил за футболку (ветровку она несла в руке), за грудки, я её кажется приподнял над землёй, но и новая ветхая Тонина одежонка предательски трещала по всем швам в буквальном смысле.
− Значит, не к друзьям, да?
Она молчала, она испугалась.
− Ты хочешь, чтобы я стал как ты. Без друзей и общения? Ты принимаешь желаемое за действительное. Ты напридумывала себе будущее, которое тебе хочется видеть! Вот в чём дело!
Она процедила сквозь зубы с такой ненавистью, будто я хотел её распять:
− Савва твой подохнет! А Дану передай: пусть покупает новое помещение, без подвала − на инвалидной коляске в подвал не судьба…
− Дура ты, – покрутил я у виска. − Идиотка. Ничего святого.
− Ты больно святой! Стащил айфон с лавки, а теперь ему это подстроили. Лечись, чучело.
Я отвернулся и побежал к ресторану – крыть было нечем, тыкнула она не в бровь, а в глаз. Я ни разу не обернулся, но чувствовал на спине её неподвижный взгляд ненависти.
Савва с Даном пили чай с отходами кенди-бара. Отходы – это не объедки, объедки собирали уборщицы. Отходами же называли остатки крема, обрезки бисквита, дырявые пустышки-эклеры – некондишн. Чем хороша кондитерка − по-любому брак в выпечке есть, он заложен в смету. А если сгорит шницель, то Жорыч штрафовал повара. Выпечка вообще не от мира сего. Это из мира фей – впрочем, я в тот момент, по всей видимости, не отошёл от тематического детского праздника… я сразу схватил эклер, я их обожал, их заказывали на праздники достаточно часто, пекли помногу, и, чем больше заказ, тем больше брака.
− Проводил зазнобу? – оскалился Дан. Ему не было стыдно, снова злорадная улыбка блуждала по его лицу, он сейчас даже не пытался скрыть радость.
− Да ну вас.
− А чё она притопала, Тох? Ты её разве звал? – возмущался Дан. − Люди после работы, хотят отдохнуть. Полчаса на всё про всё…
− Допустим, ты уже час сидишь, − хмуро и с угрозой заметил Савва.
− Так Николай Георгиевич в отъезде. Не нравится, что я сижу, я уйду – Дан поднялся из-за стола, строя из себя обиженного. Я не любил эту его черту. Пришёл – так веди себя прилично, еда-то халявная. Савва не реагировал на Дана: уходишь − уходи. Я давно понял: Савва общается с Даном ради меня, ради дела − вынужденно. Дан сделал ресторану новый сайт, иначе Савва бы давно послал Дана. Савве никто не был нужен. Только шоссе и желательно спорткар.
− Она тут не первый раз. Мне охранник дал камеры просмотреть в пятницу. Она с полмесяца здесь пасётся. Я просто не знал, что она такая жирная, твоя Тоня, не мог предположить, − сказал Савва. – Дэн же сказал, что похорошела. У Дэна Лиза спичка, вот я и подумал, что он…
− И что ты охраннику сказал? – спросил Дэн, чтобы подлизаться: обидка его не прокатила, теперь ластится.
Ну, ну, злорадствовал я, испугался, что другого программиста наймут.
− Сразу определил: кого- то ждёт, что-то личное. Сказал охраннику не париться. Она недолго всегда. Постоит, посмотрит, погуляет. В разное время, но в будни. И днём тоже. Ты обычно за столом сидел на заказах, или с клиентами, или был выходной. Знал бы, что это Тоня, сказал тебе, в голову даже не пришло.
Дэн молча в стороне, ничего не объяснял.
Странно, подумал я, а мне не казалось, что она прям жирная, поправилась немного – это есть…
− Поссорились? – спросил Дан и сел за стол.
− Ты проницательный, Данище, − я взял ещё эклер.
− А чё тут − проницательный или нет. Я бы, вот, честно женился на ней.
− Ой, – поморщился Савва. – Я бы никогда.
− Она меня невзлюбила, а зря, – сказал Дан. – Я видел, как она на меня зыркнула, у меня в голове как вспышка какая-то взорвалась. Ты говорил, она видит людей в будущем?
Я молчал.
− Вот я прям почувствовал, меня прям прожгло. Сквозь года, как говорится, прожгло, чем-то иррациональным, другим измерением. Если бы мы жили среди волшебников, я бы поверил, что она меня видела в старости.
− Ерунда это всё. Чушь. Она эпилептичка. Она так глаза закатила, так эпилептики перед припадком, у нас как-то музыкант прям на сцене так грохнулся. Не связывайся с ней, Антоний. – Савва, поднялся, сходил на кухню, вернулся с последними, совсем разбитыми заготовками эклеров.
− Вот две штуки ещё.
− Спасибо Савва. – Я был совершенно опустошён ссорой с Тоней, я чувствовал себя хуже, чем после ссоры со Староверовым. Я налил себе чаю. Электрический самовар тоненькой струйкой цедил кипяток – вода заканчивалась. Савва рассеянно сказал:
− Я по жизни в растерянности. Вот девушки, да и женщины. Такая навязчивость. Не люблю я этого.
Савва что-то обдумывал, о Тоне он давно забыл…
Появился мой улыбчивый сменщик, мы попрощались и с Филипчиком, и с Петюней – охранник с сочувствием пожал мне руку, я сходил на кухню поблагодарить кондитеров.
Когда вышли на стоянку, Дан стал ругаться – а всего-то наступил на сливу. Савва поморщился и обратился только ко мне:
− Ночью прокатимся?
− Прокатимся! − обрадовался я, так паршиво было на душе, − после трёх.
− Я, так понимаю, не с вами? – сказал Дан.
− В три выходи с Тохой, − отозвался Савва с неохотой. − Да, Антоха?
− Да, Савва, − и я покатил на скейте, мечтая разбиться, впечатавшись в заборчик, попасть под машину и забыться в контузии.
Я катил и как назло ни на что не натыкался. Зачем она пришла? Она любит, мучается. Никто, кроме меня, не может оценить её по достоинству. Такие, как Дан, оценят стряпню и сверкающий унитаз. Посудомойка, хлебопечка − так её дразнили в школе. Это всё неважно. Важно то, что мы поругались и это навсегда. Опять Староверов, опять из-за него. Ничего это не мои болезненные подозрения! Я рад, что высказался, что ей в лицо. Правда глаза-то колет – пусть теперь знает всё, что я о ней думаю.
Глава девятая. Авария
Когда просыпаешься после конфликта, ругани, драки настроение пришибленное, временами поберушечное, просительское – хочется домогаться общения и грузить своими проблемами – жаловаться, особенно, когда обидел, унизил, всё ищешь и ищешь оправдания гадливости, прущей из тебя. Было около двух, когда я проснулся. Проснулся с камнем на сердце, такая непроглядная чёрная дума, когда становишься меньше ростом, тебя придавливает к земле совесть и ты не можешь парить, воспринимать краски жизни, быть весёлым и мечтать. Ты идёшь на кухню и пьёшь томатный сок – вино оказалось тяжёлое, именно по пробуждению стало ясно, что креплёное. Я ответил маме (три дня назад она вышла замуж в своей Италии), полистал её живописные фотки из виноградников − порадовался. Назад дороги нет, надо пережить расставание с Тоней, перешагнуть и забыть. Я посмотрел в окно, на пятачке неба молодой месяц, силуэты туч вокруг него. Холодные звёзды, холодный я, молодой месяц. Сейчас развеюсь, и к новому году уволюсь к чёртовой бабушке из этих проклятых «Мужиков», уеду к маме по гостевой, потом оформлю студенческую. Здесь осточертело всё! А бабуля… Ну… Придётся нанять помощницу, к сожалению только так. Я устал, мне надо отдохнуть. Чёртов тамада! Так подставил на всё лето! Ноги его, сломанные по пьяни, наконец-то срослись, сентябрь у нас весь забит, я просто умом поехал от этих празднеств, сентябрь я бы не пережил. Сентябрь – время свадеб, пусть тамада зажигает, мучаясь, или мучается зажигая. Новый месяц, новые звёзды. Я – пас, не могу больше наблюдать довольные рожи тупой расфуфыренной толпы.
Человек вычеркнул из своей жизни три месяца по собственной глупости. Я представил, как несчастный поломанный тамада пролежал в квартире всё лето, слушая детские крики за окном, кто-нибудь наверняка возил его в больничку на рентген и на процедуры, покупал лекарства. А я вкалывай вместо него… Сейчас прокатимся с Саввой – станет легче, «Всё пройдёт» − как было написано на перстне мудреца.
Звонок в дверь. Я удивился – Савва никогда не поднимался, всегда ждал в машине. Да и рано. Савва никогда не приезжал заранее. Договорились с ним в три, значит, без звонка выхожу без пяти три на улицу. У нас в городе в августе всегда неспокойно, я не буду выходить со двора на проспект. Савва подъедет во двор.
− Разбудил?
− Данище! Ты ли это?!
Дан не ответил, молчал.
− Скучно. Пообщаться не с кем. Достало всё. Скорее бы в свою квартиру переехать! Дома как селёдки в бочке. Лучше с тобой, Антоний. Хоть поговорить есть о чём, поспорить.
− Поспорить – рассмеялся я. Я был искренне рад Дану, быть наедине с самим собой невыносимо, с другом, пусть и бывшим, не так тошно. – Я зарёкся с тобой спорить.
− Можно подумать, тебе что-то доказать можно, − угрюмо сказал Дан.
− Тебе не кажется, Данище, что мы втроём неправильные?
– Да всё у нас как у людей. Меня только семья долбит. А так норм.
− Много народу по шоссе ночью гоняет?
− До полуночи многие. Ну а мы – как романтики, как символисты! Да, Тох? – ластился Дан.
− Ну даёшь?
− Я вот думаю: что такое любовь. Символисты твои думают?
− Думают.
− А средневековцы?
− И они, но больше о любви к Богу. Все о любви думают.
− Вот. Я значит как символист, а не как средневековец. И я так вот решил. Если бы у меня была такая Тоня, которая так меня любила, я бы женился не раздумывая. Но у меня нет. − Дан заговаривался, он явно нервничал. − А Савва специально тебя от Тони отводит, заметил? И при тебе её унизил специально.
− Нет. Никто никого не унижал.
− И знаешь: порш вообще опасный. Вот мне принесли сейчас комп в ремонт и там… − Дэн заговаривался, он явно нервничал.
− Ты…
− Что я? – он сыграл недоумёние на лице, все мы научились надевать маски.
− Ты и её унизил, и меня.
Дан ухмыльнулся как-то странно. Задрожал смартфон – Савва ждал нас внизу раньше времени − тоже странно, непохоже на Савву.
Мы вышли в ночь. Я волновался. Внимательно осмотрел двор. Дан прав – Савва специально унижал Тоню в моих глазах, отваживал от неё – это ясно. Но зачем? Неужели из зависти?
Дан тоже удивился раннему приезду Саввы:
− Мы с Тохой такие беседы вели! Возвышенные! А ты…
− Всё-таки с нами? – нелюбезно перебил Савва, как-то по-хозяйски, как командир. Никогда такого не было. Савва ночами становился лёгким, доброжелательным как дочь болотного царя из сказки.
− Ты же сам!.. – Дэн запнулся на полуслове.
− Я не приглашал. Ты − напросился. – С нажимом надавил Савва.
Дан отдёрнул руку от дверцы, брезгливо отошёл от машины:
− Я пас, я домой.
− Данёк! Не обижайся! – взмолился я. Мне так неудобно было перед Дэном, я же всё с Саввой, а Дэн всё реже теперь приходит, вообще появляется.
− Прощайте, − Дан обиделся ни на шутку, его глаза сверкнули в ночном свете фар.
− Да ладно, Данище. Не обессудь и не обижайся. Устраивайся поудобнее! – Савва странно себя ведёт. − Ты днём тошнишься в пробках, а по ночам летаешь, − пропел он. – Никогда Савва раньше не пел.
Я сел за руль. Кажется Савва был недоволен, но мне было всё равно. Он виноват из-за Тони, пусть томится, а я сейчас никому не отдам водительское место.
− Решили впустить несчастного мученика отвёртки и паяльника, ну-ну. Если что, я вас всё равно не простил. − Дан шмякнулся позади, хлопнул дверцей. − Посплю у вас тут на задворках, дома тоска и душно.
Стоп! Никогда раньше Дэн не жаловался на тесноту в квартире! Он жаловался на моральную обстановку! Что происходит?!
Порш поддался покорно, я замер в предвкушении, прислушиваясь к тихому мотору, порш летящий, скорость на нём не чувствовалась, если бы не выбоины, бугры и кочки.
− Вот молодец, Данёк. Летняя ночь, − усмехнулся Савва. – Если что, ты − свидетель.
− Какой свидетель? – рассмеялся я, а Дан схватился за ручку двери.
− Свидетель рассвета, − и Савва продекламировал: − Мы ехали вместе с рассветом…
− Угу. Сон в летнюю ночь… нет, свидетель в летнюю ночь, − бормотал Дан, он засыпал.
− На самом деле, Дан, лепота, – сказал я. – Обратно, когда поедем, солнце будет выскакивать из-за леса. Та ещё картина. Это полотно, краски − что-то нереальное.
− Ага. Полотно, если тучи не набегут. Всё, Антоха, газуй за околицу. Давно так втроём не катили, − Савва выставил руку в окно, стал отрешённым, он проветривал мозг, выкидывал из него все цифры, перезагружался для следующего дня. Савва уставал, они с отцом и мачехой выбивали клочок земли под маленькую гостиницу, мини-отель. Жорыч планировал построить её на пригорке, за рестораном, пока шёл торг насчёт стоимости земли.
Мы ехали прочь из города. Прохлада − нет! − холод хлестал в окно. Шоссе освещено, но чем дальше от города, тем фонарей становилось меньше. Скоро их вообще не останется. Поэтому Савва так любил ночные гонки. Опасность. Летом ещё не так, а зимой… Нас раза два занесло зимой на льду. Ночью пустынно, чувствуешь себя одним на всём свете, опасность подбрасывает на убитой дороге, подкидывает адреналин. Ночь с понедельника на вторник одна из самых спокойных. Можно оторваться по полной! Порш бесшумно летел. Если бы не открытое окно, скорость не казалась бы запредельной. Встречка напоминала о себе редко, да и по нашей полосе машины попадались нечасто. Но Савва по привычке командовал:
− Смотри: в ведро не врежься! – предупредил об автобусе.
− Ты смотри. То пазики, то теперь скотовозы нищету хоронят, − цинично заметил Савва, когда мы обходили по встречке лиаз с занавесочками, через них струился слабый свет.
– Да уж, японский ёжик. Встретили так встретили, – ухмыльнулся незнакомой ухмылкой Дэн и, заметив, что я наблюдаю за ним в зеркало, отодвинулся вправо, надел маску заинтересованности: − С похорон возвращается?
− В такое время с поминок, − улыбнулся я и обошёл дребезжащий всеми фибрами металла ведроид.
Из города двигались машины, попался и летун, вроде нас. Мы посоревновались, но летун улетел.
− Я не понял. Ягуар у нас на районе? – Савва удивлённо, ревностно вглядывался в темноту. Было чем озадачиться. Мы − самые быстрые на ночной дороге, мы распугивали редкие вёдра, а тут… Тут – ягуар…
− Да уж. Из ряда вон событие, − я нажал на гашетку.
− То пазики, то скотовозы, то ягуар, – нормально так.
Савва злился не всерьёз, если это и был ягуар, порш бы сделал его, но мы не самоубийцы. Савва ночью себе двести пятьдесят разрешает, я же больше ста пятидесяти никогда не рискую, ну чуть больше в исключительных случаях, как сейчас, когда соревновался и… проиграл, а рискнул двести.
Дан кемарил на заднем сидении, Савва парил в высоких сферах финансовых идей. На тридцатом километре фонарные столбы закончились. Мы ехали по самому тёмному участку шоссе: с двух сторон лес. Я сбавил скорость до ста, подскакивал на выбоинах – асфальт давно провалился посередине шоссе на этом участке, наверное это из-за лесного массива, наверное какие-то подземные воды так подтачивали шоссе снизу.
− Что за хрень! – Савва всегда матерился на этом участке. Савва не любил, когда скорость падала ниже ста, биться головой о потолок то ещё удовольствие. – Когда в конце концов тут и на бетонке фонари развесят! Едем вслепую. Возьми ближе к обочине!
− Забыл, как зайца на колёса намотали?
– Да никто его не наматывал. Он летел как футбольный мяч, а потом сам размазался по асфальту. − Савва захихикал. Он был доволен экспромтом. − Да возьми ближе! Там и дальше ямы.
− Окей, − я послушно прижался ближе к краю. – Может обратно, а? – спросил я.
Дан недовольно пробурчал что-то нечленораздельное – он чуть не слетел с сидения, когда я в сердцах дал правее.
− Нет. Дальше прокатимся, до нашего места. Жми норм.
«Нашим местом» называлась развилка у соседнего города. Когда несёшься на скорости без цели, просто для отдыха, главное знать место разворота, обозначить промежуточную цель… Но в этот раз мне захотелось развернуться на полпути. Савва всегда садился за руль сам на этом сложном участке, а тут он отдыхал и указывал. Я не хотел больше вести, но и не мог об этом сказать. Стиснув зубы и вцепившись в руль, я ехал и молил бога, чтобы лес скорее закончился. Тёмное одинокое шоссе стало пугать.
− Ну давай плестись теперь, черепахи твои родственники, не пойму?− недовольный Савва.
Я не стал спорить, но не успокоился, пока стрелка спидометра не упала до ста.
В зеркале я заметил отражение фар.
− Блин! Савва! Фары одиночные! – Я паниковал, страх сжигал меня, я не собирался скрывать своё состояние.
− Гони! – приказал он.
Нам нечасто, но попадались «доноры» − так Савва называл мотоциклистов. Как-то гоняли наперегонки с мотиками, один раз даже обошли. Обошли и встали – Савва был за рулём. И они остановились. Не наши великовозрастные байкеры, просто залётные мотоциклисты, и мотики неплохие – хонды, но наш порш всем хондам порш. Мы пожали друг другу руки и поехали дальше вместе, как бы в эскорте.
Я не собирался соревноваться, а вдруг ДПС-ники, к нам привалило недавно такое счастье.
− Гони! – заорал Савва.
Я прибавил для виду, но не сильно.
− Гони по полосе!
− Да пошёл ты, − не выдержал я. – Куда по полосе? А если по встречке кто?
− Гони! Затрёт!
Я притормозил, почти остановился: Савва не в себе что ли?
− Гони! – Савва выругался.
Я только успел закрыть окно, как мимо нас пролетел он, ночной всадник.
− Вилка руля хищная, на заказ, − сказал Савва. – При деньгах челик. А перчи, ценишь, какие?
Перчатки в свете фар переливались, светились. Перчатки! Я сразу узнал их. Валерий Яковлевич Баскервиль! Что это? Совпадение?
− Не волнуйтесь, друзья. Это скорее всего мой бывший начальник. Он поклонник таких гонок, и здесь случается. Подпольная кличка Баскервиль.
− Во начальники. А мы? Мы не начальники? Ну Антон! Пора выходить из спячки. – Может и ягуар твой знакомый, а? – я понял, что Савва не верит мне насчёт Баскервиля. Да я и сам себе не поверил.
− У меня есть знакомый с ягуаром. Но это дрянной челик. Даже червяк. − Я наращивал скорость: такие выбоины − бум, бум. Преследование бэхи Баскервиля безнадёжно проиграно, а значит у Саввы испортилось настроение.
− Неагрессивный вроде, − подытожил Савва, когда мы остановились у «нашего места». – Но странно: за ночь двое нас сделали как стоячих. – Савва выбрался из машины.
Я включил аварийное освещение, перебрался на переднее пассажирское место. Я не хотел больше водить.
− Что-то не светает почему-то, − крикнул я Савве и вспомнил, как остановил время в детстве. Обычно на нашем месте ночь убегала от солнца, небо светлело, а в июне краешек солнца уже выглядывал из-за края поля, тонким своим еле заметным бочком. Как в сказке про философа ежа и его друга медведя.
− Выехали пораньше! А светает всё позже, – раздался голос Саввы. Он шёл обратно из темноты. – Растолкай Дана, а то в пути приспичит.
− Я не сплю, − Дан тоже вышел в поле. − Поспишь тут, так колбаснуло, чуть окно не пробил.
− Сейчас начнётся ад, если они повернут, − ныл Дан, садясь в машину, − вдруг они за нами гнаться начнут.
− Что ты как каркаешь-то? Они по делу, проездом, почему они должны развернуться? – Савва снова давил, настаивал. Да что такое происходит-то?! − Всё. Светает. − Савва дал по газам.
− А по-моему непроглядная темнота, освещённость близится к нулю.
− О! Вот и они.
В зеркале я никого не видел. Тьма.
− Савва! Они?
− Они, − рассмеялся Дан и я понял, что они прикалываются, придумывают погоню, как неразумные детсадовцы. На утренниках в ресторане я сам разыгрывал такой театр с героями, Дан и Савва иногда пародировали меня, детские утренники в «Мужиках» – неисчерпаемый кладезь ироничных шуток.
− Да кто они-то? – Дан на заднем сидении встал на колени как малыш и смотрел в заднее стекло. Ему не хватало места, и он стал орать, чтобы я подвинул своё кресло, – пришлось двинуть − ногам стало тесно, колени под бардачком.
− Ягуар и бэха с мощной вилкой!
− Вы с катушек слетели. Темно. Нет никого. – усмехнулся я, должен же в игре кто-то оставаться разумным…
− Нам надо оторваться до того тёмного участка, − сказал Савва.
Я боялся смотреть на спидометр, стрелка перевалила за сто пятьдесят, потом за двести. Шуршание резины умоляло: сбавить. Всё это напоминало трешовый сюр. Мы были одни на шоссе и придумывали себе несуществующих преследователей.
Дан издевался:
− Отстали. Догоняют. Отстали. Догоняют. На мотах ямы ощутимее. Отстали!
Дан капал и капал на мозги, пока Савва не заорал:
− Пристегнись Данёк. Они затрут нас под косогор.
− Где ты видишь склон? – повизгивал счастливо Дан. – Плоско всё. Плоско! Лес за обочиной. Ослеп?
− Кювет. Я не говорил «склон». – Савва заорал так, что оглушил меня. Ну надо же: я думал Дан псих, а псих-то у нас Савва.
− Хватит, Сав. Ходовую убьём, − закричал я: тяжело оставаться спокойным среди двух психов. – Рычаги! Подвески!
− Окей, окей, − Савва ещё скинул и приказал открыть окно: − Стрелять будешь ты, Тоха, если приблизятся. Уяснил?
− Ты дебил? – удивился я и отодвинул сидение.
Савва дал правее.
− Ещё чутка левее, ближе к краю! – издевался Дан.
− Ближе к раю! – передразнил Савва. – Тоха! Садись за руль. Я постреляю.
− Мне пушку дайте, – приказал Дан. − Я в армии. Я лучше смогу.
− Отдай ему, Антоний.
Я с раздражением «передал» несуществующий пистолет и сказал:
− Два идиота.
− Боевой. На фиг врал? Э-эх: газовый…
И тут Савва сказал:
− В бардачке пест. Передай!
Я полез в бардачок, нащупал ледяной панцирь пистолета и передал его Дану, осторожно держа за дуло. Сто раз я лазил в бардачке. Пистолет положили недавно, раньше его не было.
Никогда в жизни больше не поеду с ними. Они издеваются что ли? Как над Тоней? Мне показалось, что Дан меня сейчас пристрелит, промелькнула такая мысль…
− Заткнитесь уже, – испугался я. – Скорость.
Дан стрелял в открытое окно, в темноту – холодный воздух бил, я не оборачивался, не смотрел в зеркало – мне стало страшно, страх сковал меня. Раз, два, три… Уфф. Дан закрыл окною
− Всё. Разобрались. Едем молча и следим, − голос у Саввы довольный, он казался абсолютно счастливым. Мне кажется, он понял, что я испугался. Навстречу стали попадаться машины. Да и перед нами вдали маячили задние огни. Савва стал сигналить, чтобы уступили дорогу. Машины жались к обочине. И уступали. Нам всегда уступали.
− Кажется, отстали, − сказал Дан.
− Да. Странно, что оторвались, − отозвался Савва и счастливо захохотал.
Мы проехали опасный тёмный участок, оказались на нашей дороге, родной мирошевской. Так мы всегда считали: до леса − наша, дальше – нет. Невероятно! Значит, тридцатка позади, а кажется ехал вечность с двумя рёхнутыми фантазёрами. Как я мог вообще с ними кататься? Кто втянул меня в это сумасшествие? Когда это произошло? Они шизы, психопаты. Люди для них не существуют. Они палили в пустоту, чтобы напугать меня. Им это удалось.
− Скоро фонари начнутся. Всё ок, − радовался Савва. А я смотрел на небо, оно не стесняясь открывало новый день, вязкое чёрное неприятное, подлое позади – от него остался тонкий шлейф горечи и обиды… Обиды навсегда!
Савва затормозил и сказал мне садиться за руль. Я покорно сел и решил гнать, что есть мочи, чтобы вернуться в город, в родной любимы город и больше никогда в жизни не выезжать.
Мы неслись, я заметил фары в самом далеке, в самом дальнем далеке. И это была уже не игра. Кто-то мчался за нами.
− Дан! Так ты рили отпугнул их? – вождение успокоило, у меня не осталось сил на страх, и я спросил почти спокойно.
− А ты думал мы дебилы? – спросил Савва и открыл окно.
− Как ты собрался палить, ковбой? – я решил отомстить хот так. – Данёк-то худой, а мы с тобой жиробасы.
− Повылезали ведроиды! – ругался Савва. – Как бы не пристрелить.
Я больше не отвечал. Я молча вёл. Гнал изо всех поршевых сил.
Утро приближалось немуолимо и вёдра попадались всё тупее – не уступали, мне приходилось сбрасывать перед обгоном, обгонял по встречке. Мотоциклист нас всё-таки достал. Манёвренность бехи победила скорость порша. Мотоциклист в светящихся перчатках. Он летел рядом с окном Саввы как привязанный, он выталкивал нас на встречку. Обогнал, нёсся перед нами, занимая всю полосу, так ещё и виляя.
− Смертник, − озадаченно процедил Савва.
У Саввы зазвонил телефон.
Савва взял телефон с торпеды.
Я смотрел вперёд и не видел, что там слева, с мотиком. Звонил Жорыч.
− Как там, Савва? Сон дурной увидел.
− Плохо! Нас ведут! – заорал Дан.
− Пасут, − сказал Савва. – Едут за нами. То есть уже перед нами.
− Кто?
− Бешеный мотик. Бэха.
− Осторожнее, Савва. По-тихому. Я звоню в ГИБДД.
Я сидел и от недоумения почти онемел от торжества. Мотоциклист отрывался. Поиграл и бросил! Я смотрел в небо, в горизонт, убегала от нас бэха с уникальной вилкой – вилкой для длинных путешествий, чтобы руки не затекали. Свет перчаток почти пропал в предутреннем мраке…
− Ты видел? Видел?! – торжествовал Савва. – Это я его пугнул. Пальнул в спину – он и испугался.
Я не слышал ни хлопков, не видел вспышек, решил Савва врёт, выдумывает.
Рассвет тут, на месте. Скорее бы краешек солнца! Солнце как спасение от ночных кошмаров. Но куда там. Небо светлело еле-еле… Август не июнь.
И тут машину толкнуло.
Я даже не понял, что произошло. Машину повело, накренило. Савва закричал: «А-ааа!» Я увидел тень − летучий голландец без включённых фар. Сильный рывок влево. Удар правее меня. Дальше треск. Подскакивания, удар мне под ноги, ноги как бы вжались в меня, мои ноги, им стало совсем тесно; впечатление − падаю, подо мной стало мягко – сработала подушка безопасности; и снова удар, какие-то вспышки. Резкая боль, в затылок как гвоздь вбили, и всё вокруг пропало.
